и голос твой так звучит, словно Бродский молится стенам, а душа твоя не торчит, а сочетается с телом. и ты есть гармония, вулкан, который остыл.
— Ты-то уверен, что с тобой всё будет в порядке? Азирафель будто и не слышал. Ходил меж серых стен, заучивал мелкие детали и понимал, что с последнего его визита сюда ничего по сути не изменилось. Кроули будто боялся передвигать мебель, покупать новые картины или статуи — он будто бы хотел все оставить так, как было ещё при Гаврииле. Азирафель понимал, что, наверное, так оно и было. Это ему тоже болело. Кроули нельзя было вылечить, потому что он этот вирус в себя вбирал как воду пьет человек, умирающий от жажды. Вирус был прямо здесь. В этой комнате. Азирафелю казалось, что даже рубашка Гавриила где-то наверное должна валяться. Может и не рубашка. Галстук или обувь. Что-то более материальное и четкое где-то есть. Сейчас Кроули был пьяный и веселый. Он спрашивал, все ли будет в порядке с ним. С Азирафелем. С ним — да. Но он не был уверен, что с Кроули будет. Был сдерживающий фактор в виде того, что им нельзя будет срывать маски, говорить правду. Им нельзя будет показывать себя. Кроули должен был справиться, и Азирафель хотел верить, что дальше снова все будет нормально. Точно так же, как и сейчас. Сейчас Кроули пьяный и веселый. Совсем не расклеился после встречи с Гавриилом. Так же будет, да? Кроули будет в порядке? Азирафелю казалось, что нет, не будет. Он чувствовал подобное. Не мог не чувствовать. — Будет. Не волнуйся обо мне, дорогой. А ты себя как чувствуешь? Кроули неоднозначно повел плечом и прошелся вдоль стены с картинами. Все такое серое, такое мрачное и почти мертвое. Такое же, как и Кроули. Он так грациозен на фоне этих развилин, которые ещё хранили запах Гавриила. Хранили его силуэт, движения, голос. Кроули заставлял их это хранить. Нельзя излечить человека от вируса, когда он сам — вирус. Кроули не хотел спасаться. Он хотел Гавриила. Всегда. До падения или после. Никогда не имело значения. Это было, есть и будет. Это не вытравить, не вытащить, не вырезать. Кроули таким был, есть и будет. Азирафель ощущал себя одураченным. — Нормально. Немного пьяно. Кроули посмотрел на него через плечо, а после рухнул на кресло и откинул голову назад, раскинувшись по всему креслу. Кроули вроде выглядел нормально, и Азирафель не ощущал боли или страданий. Но за последние десять лет Кроули слишком хорошо научился прятаться. От него. От мира. От всего. — Ты любишь его до сих пор, да? — Не знаю. Он соврал. Он все прекрасно знал. Но, на самом деле, он просто не хотел это обсуждать. Едва ли объятья Гавриила вновь сомкнутся около его плеч. Кроули в это уже не верил, так что не было смысла говорить об этом вслух. Он снова отпил абсент из горла и поморщился. Азирафель сел рядом на подлокотник и уставился на него. Он принял бутылку, сделал глоток и снова вернул её Кроули. Они молчали какое-то время. Это уже завтра и, возможно, они даже останутся живы. Глядя на Кроули, Азирафель не был уверен, что тот вообще хотел жить. — Ты действительно ощущаешь себя нормально? — Думаю, что да. Ведь когда он в самом деле не сможет больше терпеть, появится Гавриил. А сейчас он, видимо, мог. И он терпел. Он отчего-то слепо верил, что когда они закончат все это, то у него начнется новая жизнь, где он хоть чего-то стоит, где он достоин Азирафеля, где призраки прошлого не терзают его тело. Но как они могут оставить его, если он сам держит их за горло? Кроули боялся не прошлого. Кроули боялся не чувствовать. По крайней мере, у него согрелись руки. — Завтра будет тяжелый день. — Отвратительный. Кроули сделал два больших глотка из бутылки, повертел в руках и посмотрел на Азирафеля. Он подался лицом вперед, пару раз пройдясь влажными, от абсента, губами по плечу Азирафеля, вытирая рот, а после уткнувшись подбородком о него. Азирафель смято улыбнулся. Иногда Кроули вел себя как ребенок, и каждый раз это было одинаково бесценно. — Я люблю тебя. Кроули не ответил. Призраки прошлого пахли абсентом и сгоревшей кожей.***
Небеса сильно изменились. Кроули не помнил их такими. Откровенно говоря, он вообще плохо их помнил, но сейчас это было похоже на тупой офис, у дизайнера которого случилась истерика. Слишком холодно. Слишком... не так. Азирафель, как оказалось, был довольно далек от этого всего в самом-то деле. Небеса были не о нем. Это всегда было о другом. Да, в подвале и впрямь нет такого вида. — Азирафель, дружище, рад, что ты присоединился к нам! Даже голос у него мудацкий. Кроули подумал о том, что ему следовало бы взять у него пару уроков. Или все-таки уломать Богиню на его падение. Ад теряет такой экспонат, Дьявол. Даже то, как он улыбается — наиграно-натянуто. Кроули смотрит только на него. Не проявляет лишних эмоций (он их вообще не проявляет, в нем нет сил даже на мысли). Кроули смотрит на него и видит, что Гавриил тоже. Как он. мертв. То, как он улыбается, как говорит. Будто кто-то дергает за ниточки и его рот раскрывается. Гавриил выглядит так, будто в нем нет ни одного живого рефлекса. Вокруг кто-то что-то говорит, есть иллюзия действий, участия. Даже Гавриил говорит. Кроули казалось, что он говорил со стеной. Он смотрел сквозь, он был настолько не здесь, что Кроули успел испугаться, что у него просто начались галлюцинации. Но нет, это настоящий Гавриил. Всё ещё мудак. "закрой свой тупой рот" "не говори мне о хороших делах, солнышко" в конце концов "я архангел гребаный Гавриил". Как его рот может говорить это на небесах? Теперь Кроули стал понимать. Никто из всех ангелов и архангелов не посмел бы говорить такие слова тут. Никто бы не смог назвать себя гребаным-кем-бы-то-ни-было. Гавриил мог. Потому что он ничего не боялся, все самое страшное с ним уже случилось. Гавриил был сосредоточием агрессии, злобы и обиды. У Кроули едва не дрожали коленки от этого зрелища. Во всем белом, в ангельской обители, он говорил такие слова. Кроули понял, что до сих пор любил его. Больше жизни. Пламя приятно грело, хотя в этом нет нужды. Кроули просто устраивает красивое шоу, и Гавриил — дьявол, да зачем ты вообще все это делаешь — даже отыгрывает вид удивления. На самом деле ему насрать. Кроули это чувствует. Гавриилу так все равно. Он же архангел-гребаный-Гавриил. И он может себе это позволить. В конце концов, его отпускают, и Кроули бежит со всех ног оттуда, пока он мог держать себя в руках, пока он не кинулся к нему в руки. Но где-то в в коридоре его окликнул голос. И Кроули захотелось умереть. А перед этим красиво театрально разрыдаться. — Ты хорошо сработал, Кроули. Кроули замер. Прикрыл глаза. Выдохнул Это все ещё было не так страшно, когда он осознавал, что играет не свою роль. Когда уверял себя, что Гавриил видел Азирафеля. Это было так легко, черт возьми. — Как ты понял? Кроули стоял к нему спиной, смотрел вперед себя и ощущал его взгляд на себе как удар. Будто его ладони уже были на нем, объятия смыкались за спиной, а губы так выучено выцеловывали. Один взгляд. Кроули уже не находил себе места. Он просто ощущал его взгляд затылком, но этого уже хватало. — Я тебя ощущаю за километр, неужели ты думал, что сейчас я не пойму? Ты стал выглядеть ещё лучше, Господи. Тебя как будто поражения делают лучше. — А тебя мертвее. Кроули стал выглядеть намного лучше. Движения уверение, взгляд жестче, усмешка стала ещё более блядской. Он успел отрастить волосы и снова их остричь. Десятки лет... плацебо, но не панацея. — Так будет чуточку лучше. Щелчок пальцев. Вспышка. Кроули посмотрел вниз. И вот его ноги — в черных штанах. И его руки. И пахнет от него так же. — Даже так можешь? — Кроули криво усмехнулся, глянув через плечо. — Я тут все могу. По большей части. — Как же опрометчиво было Богине давать такую власть кому-то вроде тебя. Вы бы подрались с Вельзевул за престол, там, в аду. — В аду какой-то трон волновал бы меня меньше всего, Кроули. Кроули закрыл глаза и выдохнул, на пятках повернувшись к нему всем корпусом. Он аккуратно снял очки, посмотрев ему в глаза. Гавриил выглядел так, как в предпоследнюю их встречу. Когда он умолял его отпустить, когда он ушел. И снова смотрел как на свой смысл жить. — Не боишься, что кто-то заметит? — Никто не заметит. Кроули хмыкнул и пожал плечами. — И как это ощущается? — Гавриил сделал пару шагов вперед, обошел его, посмотрел в окно и внезапно встал слишком близко. У его плеча, он буквально дышал ему в висок. — Ощущается что? Дьявол, этот свет такой яркий. Гавриил усмехнулся и щелкнул пальцами. Помещение окунулось в приятный полумрак. С плеч Кроули внезапно упал пиджак. — Прости. Случайно. — Привычка? — До сих пор её не убрал. Не мог. Кроули медленно повернул голову. Они буквально дышали в губы друг другу. Слишком близко. Запретно близко спустя такое время. Кроули должен был бежать от него со всех ног, бояться посмотреть в глаза, но вместо этого он стоял так близко с ним. Он ощущал его теплый холод, его дыхание. Ощущал. — Свобода? Какова она? Кроули поднял взгляд вверх, смотря ему в глаза. — Я не свободен, милый. — Потому что по-прежнему не ушел отсюда? — Я пытаюсь убедить себя, что это опять твое влияние, — он едва подался головой вперед и вздернул её на сантиметра два выше, невесомо проходясь своими губами по чужому подбородку, задевая губы. — Тебе не было причин делать это снова. — Была. Одна. Самая весомая. — Потому что я хотел? Гавриил слабо усмехнулся, прикрыв глаза. Он казался ему живым. В этот момент он был живым. И это было, черт возьми, так странно. Почему он снова делал это. Показывал себя в таком свете, что его хотелось измучить, залюбить, обнять, никому не отдавать. Гавриил был прекрасен. И он был таким только рядом с Кроули. — Потому что иначе я бы рано или поздно тебя убил. — Я думал, это была тупая отмазка. — Спроси у кого угодно. Я не... — Замолчи. Кроули поджал губы, облизав их, снова опуская взгляд. Гавриил пах все тем же, был осязаемым. Он был. Кроули уже запутался, он не знал, была ли хотя бы одна гребаная причина для этого. Для чувств. Неужели та любовь так плотно засела в нем, что её теперь так просто не вырвать? Он стал прародителем этого чувства, позволив себе любить кого-то кроме Богини. Новая любовь. Это все был он, и теперь она не отпускала. В ногах лежал смятый пиджак. — Ты не вернешься? — Я не знаю, Кроули. Кроули закрыл глаза и внутри будто что-то упало. Он тоже должен был последовать примеру Гавриила. Понять, что он ни над чем не властен, просто отпустить это и принять все, что он мог взять. Чем он мог владеть. Гавриил смог его отпустить несмотря на то, что он по-прежнему любил. По-прежнему страдал. Гавриил по-прежнему был сшит из боли и страданий. — Ты любишь меня? — Люблю. Правда. Гавриил не врал. То, как они дышали, как замерли, как смотрели друг на друга — даже это кричало о всепоглощающей дикой любви. Неправильной, грязной, падшей любви. Гавриил любил его, и он никогда в этом не сомневался. Они бесконечны в своей боли и любви. В этом была правда. И они не могли быть вместе. Пока Гавриил был ангелом, он не мог контролировать свою ярость. Может быть, когда он падет — тогда все заиграет новыми красками. Тогда он сможет лучше понять себя, научиться срабатываться со своими чувствами. Когда-нибудь Кроули найдет его с обожженными крыльями на выжженном пепелище и в тот день ничего не сможет помешает быть им теми, чем они и должны были быть. Никто не помешает им любить друг друга не боясь обвинений, линчеваний и невольной смерти. Их осужденная любовь будет иметь место быть. Когда-нибудь это случится... — Тебе надо идти, — Гавриил сказал это тихо, и Кроули чувствовал, что он не хотел этого говорить. Не хотел отпускать его. Не опять. Не снова. — Дай мне хотя бы час. — Время здесь ничего не значит.и пока вся нечисть меня полощет, мне бы потрогать тебя, как святые мощи. я не прошу у тебя большего, разве можно божье дитя сковать и стреножить.
Гавриил по-доброму усмехнулся, а потом выдохнул и щелкнул пальцами. На пол с Кроули упала и другая одежда. Кроули перешагнул через нее и рухнул в такие заученные руки. Он до сих пор их помнил. Так, будто прошли всего сутки или и того меньше. Он помнил. Они целовались так, будто более у них никогда не будет шанса сделать это вновь. Чужие руки шарили по обнаженной спине, пока руки Кроули вырывали пуговицы на чужой рубашке. Они медленно сползи на белый пол до ужаса аскетичный комнаты. Был лишь сумрак и их тяжелое дыхание. Гавриил снова трогал его. Непривычно нежно, неправильно ласково, но Кроули готов был принять его любого. Он направлял его руки, когда Гавриил слишком задерживался на одном месте, спускал их ниже, фиксировал, прижимаясь своей ладонью к тыльной стороне ладони. Гавриил трогал его руками, а Кроули, казалось, трогался умом. Если небеса и видели хоть раз настоящую любовь, то сейчас она меркла перед тем, что творили они на этом полу в приглушенном ночном сумраке. Предрассветном сумраке. То место, которое так искал Кроули. Время перед рассветом. Ни ад, и ни рай. Здесь все наоборот. — Ну так давай полетаем? — Гавриил усмехнулся ему в поцелуй, крепче прижимая к себе и дергая бедрами. Кроули закрыл глаза, уткнувшись взмокшим лбом в теплое плечо. — Да, — он нашел на ощупь его руку, переплетая пальцы. Он потянулся за поцелуем, и Гавриилу казалось, что он целовал его душу, а не губы. Возможно, так и было. Здесь было возможно абсолютно все. — Я так хотел сюда... в его руки. Он так хотел в его руки. В это предрассветное время. Он так долго его искал, и вот оно. Наконец, вот оно. Час в понимание, любви и ласке. Этот час перед рассветом был так близко. Он всегда был в нем. И глаза его сиреневые, близкие такие, родные. Кроули смотрел ему в глаза, задыхался и снова крепче обнимал, и снова целовал. Сиреневый рай всегда был в нем. В его этих глазах. Кроули улыбнулся, когда Гавриил прижал к себе ещё ближе, уткнувшись лбом в ключичную ямку. Он выдохнул и упал лбом на его плечо. Он крепче сжал его руку. Он не простил его, потому что, на самом деле, никогда не злился. Это было так очевидно. Так очевидно, что от этого он не избавиться. Кроули потянулся ладонями к его лицу, кладя их на скулы и заставляя посмотреть себе в глаза. Неважно, сколько пройдет столетний, веков, они все равно окажутся в этом моменте. Им не сбежать. В конце концов, когда Гавриил падет, все будет по-другому. Они не будут ни перед кем обязаны, им нечего будет бояться. Когда Гавриил падет, все изменится. А сейчас у них был лишь час. И этот час стоил десяток лет страданий. Кроули знал. Они нашли друг друга и понимание. Гавриил поцеловал его. И мир вновь потерял свою значимость. Он никогда её не имел. Кроули ощутил себя как никогда целым и полным. Без холода, без голода и даже боли. Он не хотел ни чужой, ни своей. Пока он был в его руках, все это потеряло смысл. Окончательно. Ему просто нужно было понять и найти. А он нашел.***
Азирафель лежал в кровати, лениво перелистывая страницы книги, когда на место рядом с ним грохнулся Кроули. Азирафель вздрогнул от неожиданности и посмотрел недовольно на почти обнаженного демона, который хитро сощурился. — Ты напугал меня, Кроули, — он нахмурился, однако, отложил книгу, как бы показывая, что весь его интерес на нём. — На это и был сделан расчет, глупый ангел, — усмехнулся Кроули, немного подтянувшись на мягком белом одеяле, и оперся на локоть, перевернувшись на бок. — Скучал? — он наклонился к нему так близко, что выбившиеся пряди щекотали его лицо. Азирафель попытался неловко их сдуть. — Правильное было бы поставить это в утвердительную форму. Кроули улыбнулся, обнажая зубы и чмокнул в приоткрытые мягкие губы, вытягиваясь на всей своей половине кровати, едва не морской звездой раскинув ноги и руки. — Ты выглядишь лучше. Что-то произошло? — Азирафель теперь сам лег на бок, чтобы видеть лицо Кроули. Такого беззаботного и счастливого, что на душе даже что-то теплилось. И, вместе с тем, он ощущал будто бы что-то было вне контроля. Кроули выглядел не просто лучше. Он выглядел так, будто он, наконец, смог что-то понять, осознать. Что-то в нем рвалось сквозь грудную клетку полевыми цветами. Этот Кроули был лучшей версией самого себя. Азирафель переживал весь день, что Кроули вернется никаким, что ему будет плохо. Ещё в парке, когда они менялись обличьями, он выглядел лучше, но все равно будто в раздумьях. На ужине в Ритце — его терзали сомнения. Будто какая-то мысль нескончаема крутилась в его голове и все мешала ему даже дышать. А сейчас, казалось, он наконец принял её. Эта мысль, которая, кажется, была ключом к разгадке. Ко всему. Азирафелю неважно, к чему пришел Кроули, для него имеет смысл только факт того, что Кроули наконец не больно. Он улыбается по-настоящему. Он не прячется. Кроули счастлив. Прямо в эту секунду. Азирафель не мог желать большего. — Доделал то, что не мог доделать с начала мироздания. Или и тому раньше? Не помню. Время, как одно из пространств, крайне отвратно! Азирафель улыбнулся. В любом случае, он был рад, что Кроули, казалось, было легче. Так ведь? — Ты, смотрю, расставил все точки над и? — Ох, если бы, — Кроули издал фальшивый усталый стон, театрально приложив тыльную сторону ладони ко лбу. Хотя, на самом деле, мысль о том, что ещё ничего не кончено, нескончаемо роилась у него в голове. Ничего не было окончено, но он хотя бы понял. Он смог понять и принять. — Хватит твоей драматизации, дорогой, — Азирафель ласково убрал руку Кроули от его лица, и аккуратно прошелся ладонью по груди и чуть вниз, по животу. Кроули нечитаеммым взглядом пялился в потолок. И Азирафель посчитал своим долгом продолжить: — в любом случае, я пойму тебя, к чему бы ты ни пришел. — Уверен? — едва не мурлыкнул Кроули, когда ладонь ангела прошлась от коленки вверх, неряшливо и неторопливо скользя. — Ты сомневаешься? От Кроули послышалось неясное мычание, и он с лицом, описывавшее крайнюю степень блаженства, откинул голову назад, когда мужская ладонь гладила бедро, сжимала ляжку, проскальзывала к внутренней стороне. Азирафель чмокнул в открытую шею. Кроули тихо засмеялся, когда ощутил, как под ними скрипнула кровать, когда Азирафель оперся рукой по правую сторону от него, так нагло прекращая незамысловатую ласку. Однако, он быстро исправился: устроив вторую руку на бедре. Азирафель поцеловал у ключиц. Медленно поднимаясь вверх, к шее и линии челюсти. Кроули открыл глаза, уставившись взглядом в потолок. Азирафель над ним. Теплый и готовый костьми ради него лечь. Вот его губы — очерчивают черты его лица. Расцеловывают. Его ладонь — ласкающая там, где нужно. Как нужно. Кроули смотрел в потолок и думал о том, он по-прежнему не сделал своего выбора. Было ли правильно остаться с Гавриилом? Слепо ждать этого часа, который мог наступить через день, месяц или век? Его падения? Или Азирафель всегда был правильным ответом? Возможно, после пережитого, после осмысленного, он, наконец, найдет покой сам с собой? Ему, однозначно, нужно было ещё немного времени, чтобы окончательно себя понять. Они лежали после всего ещё с минут двадцать. Азирафель слишком мечтательно гладил по плечам. Кроули шутливо клацал зубами в опасной близости то с его ласковыми руками, то с плечом, то с лицом. Он оперся на руки, поцеловав, и снова обрушился лавиной на кровать, засмеявшись. — Требую свободы! — Кроули засмеялся, когда Азирафель зажал его руки, вылавливая для себя какой-то сквозной, очень легкий поцелуй. — Вы превысили лимит активности на сегодня, — Азирафель улыбнулся и не скрыл смеха, когда Кроули полез к шее, щекотя не то дыханием, не то своими шутливыми касаниями губ. С трудом отцепив демона от себя, заломив его руки, потому что Кроули вечно лез и кусался, шутливо щипался и требовал от Азирафеля такого же внимания, когда сам Азирафель хотел только снова и снова вылавливать его активно жестикулирущие руки и целовать. — Ну, все, сгорел театр, — драматично вздохнув, Кроули последний раз легонько ударил коленом куда-то в бедро, и так и лег, будто бы поваленный навзничь. — Ага, театр сгорел, а главная актриса осталась. — Сразу вспоминаю этот блошиный театр с этим же блошиным «быть или не быть». — Кроули, это классика! — Крьольи, етьо класьика, — передразнивая, закатив глаза, сказал Кроули, — знаю я вашу классика! Одни страдания да любовь! И любовь та на страданиях выжжена. Тьфу. Азирафель улыбнулся, поцеловал в этот болтливый рот и, все-таки, выпустил чужие руки, снова лег на бок, и подмяв его рядом. Кроули уткнулся носом в сгиб у плеча и тяжело выдохнул. Люби меня, люби — витало в воздухе, несло от Азирафеля, пахло буквально. Кроули пытался любить снова, он даже называл свою привязанность любовью. Но больше он не хотел врать. Смысла в плацебо больше не было. Он нашел свой час перед рассветом. Он понял. Кроули улыбнулся с каким-то сожалением — так, что Азирафель бы не понял эту улыбку, но он её даже и не увидел. Только прижал к себе теснее, уткнулся носом в макушку и вдохнул. Кроули обнял руками и ногами, закрыв глаза. Позволил себе запомнить этот момент так, как когда-то запомнил то, как Гавриил накрывал его своим крылом, укрывая от тех мук, что сам ему же и уготовил. Свет в комнате выключился. У них ещё была целая ночь, которую они провели в тесных объятьях, равномерном дыхании и неясных, но теплых снах. Утренний свет нашел окна его комнаты в половину пятого утра. Кроули обнаружил себя все так же сильно прижатым. В настолько крепкой хватке, будто бы Азирафель боялся его отпустить. Он аккуратно выпутался из, как оказалось, слишком цепких конечностей и встал так, что не скрипнула кровать. Подобрал одежду, нацепил на себя и оглядел комнату. Кинул взгляд на спящего Азирафеля и что-то у него там, внутри, сжалось, вывернулось, и Кроули затошнило. Здесь все было пропитано такой нечитаемой, прочной нежностью, что Кроули рыдать от неё хотелось. У Азирафеля руки нежные, взгляд ласковый, любовь — настоящая и светлая. Но Кроули нужно ещё совсем немного времени, что разобраться в этом. Он двинулся к двери, его пальцы — длинные и цепкие — ухватилась за ручку. В комнате повисло сонное, но очень ясное и давно родное: — Ты вернешься? Кроули завис у двери. Он не напрягся, но внутри это что-то, что вызывало у него тошноту, внезапно повисло тяжелым камнем. Кроули никогда никого не хотел обманывать. Ни себя, ни окружающих. Он не знал, к чему его приведет это время. Поэтому он сказал: — Я не знаю. Дверь за ним закрылась, и единственное, что Азирафелю от него осталось — это смятые простыни и звенящий его смех, стоящий в этой комнате и внутри головы Азирафеля эхом. Все, что осталось Кроули от Азирафеля — сладкая нежность, тончайшая ласка, вечный приют и понимание. Он вышел из магазина, закрыв дверь и глубоко вдохнув, прикрыв глаза. Впервые он ощутил себя абсолютно целым, понятым и, возможно, даже счастливым. Совсем немного времени. Но это время будет потом, как и выбор и его последствия. Будет конец и будет начало. А сейчас Кроули в лучах восходящего солнца сел в Бентли, собираясь насладиться своей целостностью так, как никто другой не смог бы ему показать все прелести быть самим собой для себя. Быть целым и без боли в ребрах. Кроули был счастлив, и Бентли заиграла ему очередную песню Квин. И Фредди пел, пока Кроули ехал по пустынным улицам:So a love is lost, a love is won Итак, любовь потеряна, любовь побеждена. Go to sleep and dream again Усните, чтобы снова видеть сны. Soon your hopes will rise and then Скоро ваши надежды оживут, а затем From all this gloom life can start anew Из всего этого мрака сможет возродиться жизнь, An' there'll be no crying soon И больше не будет слёз...