Я человек со снятой кожей, Каждый поцелуй, как шрамы, Каждая слеза - игла.
Кроули искренне верил, что утром все будет нормально. Что это просто тупая ссора или истерика, и утром все пройдет. Он проснулся на заправленной кровати, на смятом покрывале и боязливо прошелся рукой по месту рядом. Холодное. Сзади тоже. Он выдохнул. Представлял рядом с собой Гавриила. Так, как это бывало обычно. Его тело. Сильное, большое, теплое. Он пах хорошим одеколоном, немного талым снегом с нижними нотами ванили. Он был теплым. Кроули всегда по утру ощущал тяжесть его руки на своих плечах. Иногда он закидывал на него ногу во сне. Иногда полностью сгребал в охапку. В это утро Кроули проснулся один. Ему надо было быть осторожным. Как минимум не сойти с ума. Он выдохнул и встал. Принял душ, оделся и уложил волосы. Залил в кофеварку воду и зарыдал. Успокоился. Выдохнул. И снова попытался вдолбить себе в голову, что ничего страшного не произошло. Ну, в самом деле, ему просто нужно чтобы его кто-то любил и кому-то вечно болело его присутствие. Но если ему было нужно только это, то почему сейчас так сильно больно? Гавриил просто боялся, что своими игрищами Кроули перейдет черту, а Гавриил не сможет удержать себя в руках и все пойдет крахом. Гавриил желал ему хорошего. А сам Кроули снова желал себе только смерти. Так глупо, Дьявол. Пока с ним есть хоть кто-то — он ощущал себя нормально. Но стоило этому кому-то исчезнуть как внутри наступала въедливая мерзкая тоска от которой уже тошно было. Больно снова было. По-настоящему. Он любил боль — свою и чужую. Но больше ему нравилось быть избитым Гавриилом, а потом неосознанно упиваться муками его совести. Кроули ведь ему доверился. Так почему он снова оставил его? Всю следующую неделю Кроули не выходил из квартиры. Не рыдал, не пил. Просто сидел на одном месте. Изредка вставал, ходил по квартире и снова садился. Он всё ждал, что Гавриил придет, как это бывало обычно. Но он не приходил. А Кроули так хотелось к нему. Опять. Неужели все это было только ради этого момента? Ради того, чтобы захлебнуться в этом, чтобы сидеть одному, чтобы ненавидеть его и себя. Кроули не любил. По крайней мере, Гавриил не верил в его любовь. И последний факт был для Кроули самым болезненным. То, что он не хотел для себя принимать. Иногда на автоответчик приходили сообщения от Азирафеля. Кроули периодически их слушал, но чаще — нет. Он думал уже сотню раз просто психануть и пойти к Азирафелю. Ведь разницы не должно быть. По мнению Гавриила. Но нет, нихрена, не будь разницы в самом деле, Кроули бы давно заграбастал Азирафеля себе и никогда бы не позволил Гавриилу снова к нему прийти. Нет. Он ждал Гавриила. Но кто ушел, тот больше не вернется. Тогда их разлучили. Сейчас Гавриил ушел сам. Принял это решение, черт его дери. «ну так давай полетаем» Кроули хотелось летать вместе с ним. Но его не было. Кроули думалось, что больше и не будет. Ещё через пять дней он впервые выполз на свежий воздух. Вышел на балкон и расправил крылья. Боли не было. Больше некому было измываться над его лопатками. Он аккуратно перебрался через парапет, поглядел вниз, убедившись, что никого не было, и сиганул с двадцатого этажа. Падение вниз — это тот же полет. Он взмахнул крыльями за метр до земли и устремился вверх. Остановился только тогда, когда стал задыхаться и ему стало жутко холодно. Он был слишком высоко и больше человеческое тело вынести бы просто не смогло. Он полетал так час или два, будто в слепой надежде выцепить здесь его. Будто он мог быть тут. Наверху. Нет, он на другом верху. Туда Кроули не пустят. А если он туда и проскочит, то из первого же поворота окатят святой водой. Полет всегда давал ему ощутить чувство свободы и легкости. Даже ранее. Сейчас не было ничего. Это было так всегда. С кем-то ты ближе, с кем-то дальше. Ему надо было смириться, но он не мог. Абсолютно точно, просто не мог. Или не хотел. Когда он вернулся в свою квартиру, ничего не изменилось. Легче не стало. И не станет. На следующее утро он ощутил чувство голода. Через ещё неделею у него похолодели руки. Через пять дней — ноги. Ровно через месяц после того, как Гаврил ушел, Кроули снова начал бояться своего отражения. В то утро, когда к нему вернулся даже страх, он осознал, что он действительно был монстром. Ему было холодно не просто от недостатка любви. Его голод был не по нежности. Он был голоден по чужой боли и страданиям. Голод притупился после поцелуя с Азирафелем, потому что он ощутил в Азирафеле эту тупую отчаянную надежду на хоть что-то. Он ощутил в Азирафеле не просто боль. Эта была боль из-за него. Кроули снова было холодно, голодно, больно и дико страшно. А Гавриил просто его оставил. Лучше бы Кроули умер у него на руках. Он хотя бы умер счастливым, а сейчас он вынужден быть живым и страдающим. Через месяц к нему пришел Азирафель. Кроули не был уверен, что он и ранее не приходил. Иногда Кроули выпадал из жизни на сутки или двое. Ничего не слышал, ничего не видел. Будто был заперт в карцере. В этот раз он почему-то услышал стук в дверь. За километр ощутив его энергию, Кроули лишь захотелось лишний раз разбить себе голову о что-нибудь керамическое. Выбить пару зубов. Сломать нос. Но он открыл дверь. Блять, как же это тупо. Всё тупо, все ненужно, все бессмысленно. Любви нет на земле. Он все выдумал. Ему всё казалось. Ему нужна только чужая боль, ярость и злость. Ему нужно чужое несчастье. Нет нежности, нет любви. Больше нет. Есть боль, холод и одиночество. Кроули жил в этом хренову тучу времени и ещё столько же в этом поживет. Ему несложно. у него просто не было сил бежать. — О... вау... Решил отрастить волосы? Мне нравится, — Азирафель слабо улыбнулся. Он держал в руке пакет с чем-то. Оттуда был слышен звон стекла. Кроули глянул в зеркало, висящее напротив него на стене и поморщился. Волосы и вправду отрасли. На сантиметр или два. Теперь длинные пряди лезли в глаза. Он щелкнул пальцами и укоротил их до старой длины. — Оу... ладно. Так тоже хорошо, — Азирафель скомкано улыбнулся, — я пройду? — Если хочешь. Хотя я не знаю, зачем тебе это. Кроули пожал плечами и шире открыл дверь, пропуская его вперед. — Зачем мне что? — уточнил Азирафель, проходя вперед и крупно вздрогнул, когда Кроули слишком громко захлопнул за его спиной дверь. — Это, — он указал на себя пальцем, а Азирафель внезапно не нашел, что ответить. Вообще-то он всегда знал, что можно ответить. А еще он знал, что и когда нельзя было говорить Кроули. Он уже выучился. — Я много раз звонил тебе. Кроули хмыкнул. Когда он прошел мимо телефона, то заметил, что пропущенных сообщений были триста пятьдесят девять. Кроули моргнул. Он предпочел об этом не думать. В последнее время он вообще не хотел думать. Так было чуть-чуть легче, хотя мерзкие воспоминания всё равно противно лезли в голову. — Кинул бы уже меня и дело с концом. Азирафель скептически на него посмотрел, а после выдохнул и покачал головой. — Иди сюда. Азирафель сказал. Позвал. Не спросил. Это было так странно. Неправильно, черт возьми, абсолютно неправильно. Кроули от этого тошнило. Хотелось убежать. Но он сделал шаг к нему. Пакет с грохотом и шуршанием упал на пол. Азирафель обнимал совсем не так, как Гавриил. Это было что-то абсолютно нежное, едва уловимое. Он будто благословлял его этими объятиям. Кроули должно было быть больно, но становилось лишь спокойнее с каждой секундой и выдохом. Гавриил снова вырвал его сердце. Азирафель залечивал раны и запихивал в грудь что-то вместо сердца. Кроули знал это. Азирафель вкладывал в него свою любовь. От Азирафеля и пахло по-другому, и на ощупь он был другим. Азирафель не Гавриил. В этом должна быть панацея, но Кроули видел в этом лишь проблему. На Гаврииле даже одежда была другого цвета. Холодного, ледовитого. Азирафель весь и полностью воплощение детской нежности, безликой сладости. Он сам по себе тепло. Кроули никогда не искал понимания и любви. Кроули монстр. Ему нужно либо самому страдать, чтобы не сойти с ума от голода, который до края его доведет, либо других заставлять страдать. Других, конечно, лучше всего. Тогда ты и сытый, и не болит ничего. — Ты холодный. Кроули был холоден. Его питали сомнения о правильности всего происходящего. Трудно быть осторожным, когда по утрам пытаешься визуализировать единственный родной силуэт. Гавриил пах талым снегом и лишь немного новым прощанием. Прощания пахнут проветренной комнатой и жгучим виски. Вот и все. Никакого тебе драматизма. Слезы не пахнут ведь ничем. Совсем. Кроули это уже знал. Кроули был холоден, и от самого него теперь можно почувствовать запах снега. Снег пахнет. Морозом, холодом, немного одиночеством. Гавриил ведь тоже был проклят. Они оба были, и они никогда бы не смогли узнать, кому было больнее. Кроули бы и не хотел узнавать. Возможно, он действительно должен был выбрать Азирафеля, и... и что тогда? Кроули не знал. Наверное, тогда ничего не изменилось. Потому что оно так и не поменялось за шесть тысяч лет. Шесть тысяч лет непрекращающейся статики, ну и что он смог бы сделать теперь? Ничего. Абсолютно ничего. Просто Кроули хотел не Азирафеля. Кроули хотел Гавриила. Прямо в этот момент. но почему тогда он сделал снова так больно? Любил ли он действительно больше Богини? Кроули осознал, что больше он ему не верил. Хотя больше и не было кому верить. Гаврила больше не было. Рядом. — Что произошло? Азирафель говорил, хотя в этом не было необходимости. Азирафель действительно был. Рядом. В отличии от Гавриила, который в последнюю их встречу становился все дальше и дальше, пока и вовсе не исчез. А Азирафель был. Рядом. И пах он, и осязался, но это было не то. Кроули нужна была боль. Настоящая. Азирафелю никогда не будет так плохо, чтобы в действительности утолить голод Кроули. Кроули охотится на жертву по-крупнее. На жертву кинутую Богиней, проклятую и несчастную. Это было не об Азирафеле. — Ничего. Всё прошло. Ага, кажется, этого ты хотел, да? Кроули слабо отшатнулся, покачав головой и слепо пошел куда-то вперед. Долбанулся бедром о край стола, достал стаканы, поднял упавший пакет, выуживая откуда бутылку виски. Кроули шатался и его трясло. Он так и ходил последние два месяца. Просто шатался, зубами клацая, искал ещё рюмку другую. Пил и снова ходил. Без Гавриила любая погода становилось зябкой. Без Гавриила любая температура — минус двадцать. Кроули пролил немного виски на пол, когда наливал в стакан, а потом покачал головой, отставил стакан и выпил с горла. Кроули шатался так из дня в день. Может, он бы и забыл Гавриил — но он не знал, как. Даже после падения так не было. Он думал о нем буквально каждую секунду. Кроули сошел с ума. — Я хотел твоего счастья. Поэтому я никогда не настаивал на том, чтобы вы перестали это... все. Я видел, что тебе было лучше, поэтому... Я мог говорить, но не наставить. Не выдумывай, Кроули, я всегда был рядом и всегда хотел для тебя только самого светлого. — Светлого! — истерично усмехнулся Кроули, вздергивая брови. Очки свалились на переносицу. — Не нужно мне светлого. И счастья мне не нужно. А то, что было нужно — ко мне уже не вернется. Азирафель тяжело выдохнул и покачал головой. Кроули сказал: — Говори что хочешь. Надоел правильно подбирать слова, а в итоге говорить не то, что хотел. Будешь? — он вытянул руку с бутылкой виски, и Азирафель покачал головой. Кроули пожал плечами и сделал ещё два или три глотка. Жгло глотку, губы, язык. Так бывало жгло во время поцелуев с Гавриилом. Гавриил почти как виски. Гавриил лучше Бога. Азирафель смотрел в окно. Там было темно и совсем ничего не видно. В квартире тоже был полумрак, и на фоне него Кроули просто в нем терялся. Его сложно было различить. На самом деле, так было всегда. Со тьмой Кроули смешивался, и нельзя было ни нащупать, ни понять. — Ты ведь пропащий, мы это оба знаем. Кроули кивнул. Так было давно, так было всегда. После того, как он пал. После того, как он влюбился. Как он сделал этот свой выбор, который обрек его на вечные муки. Эти несколько месяцев спокойствия просто терялись на фоне стольких лет ада. Кроули не хочется говорить об аду в принципе, потому что настоящий ад в подметки не годится тому, что переживал Кроули. Что переживал сейчас. Богиня правила всем маскарадом. И тем, что внизу — тоже. Дальше Азирафель не говорил. Кроули это и не нужно было. Всё было как-то понятно. Очевидно. Вот он его — последний шанс. Надо соглашаться. Больше у Кроули все равно не будет. Он развернулся на пятках и побрел к выключателю. Споткнулся о что-то, поцеловался лбом со стеной, заматерился, щелкнул пальцами и включился свет. Кроули снова повернулся к Азирафелю. Он не говорил. Он смотрел на него. Так было всегда. Он постоянно был рядом, таскался рядом, хотел помочь обрести себя. Смысл, значимость, да хоть что. Даже после всего этого, когда Кроули пользовался им как простым средством для достижения нужного уровня боли в них обоих, он все ещё был здесь. Азирафель не говорил, но Кроули и так все понимал. Гавриил снова ушел, кинул все это, несмотря на любовь и доверие Кроули. Азирафель всегда был рядом. Не смотря ни на что. Кроули посмотрел в окно. Он был благодарен Гавриилу, потому что только благодаря нему он смог понять, что ему нужна была боль. Он понял, что даже собственная физическая боль может быть неплохим дополнением. Он понял, что ему нужен только Гавриил. Кроули бы как-нибудь смог прожить и без последней тайны мироздания, но выбора ему не оставили. Какая жалость. — Я видел недавно Гавриила. Кроули прикрыл глаза и выдохнул. От этого упоминания ему стало ещё хуже. Будто бы кто-то положил ему на каждое плечо по несколько лун. Будто бы кто-то затолкнул ему битое стекло в глотку. Или в глаза. Или в задницу. В общем, битое стекло в любом случае не очень-то и приятно. Азирафель видел его. Имел право его видеть. Кроули ощутил зависть. — И как он? — Кроули ещё раз щелкнул пальцами и свет стал менее ярким. Почти сумрак. Лишь легкая вуаль света на их лицах, фигурах. Кроули снова хотел затеряться в темноте. Он медленно повернулся к нему, заметив тень легкой полуулыбки на его лице. — Кажется, он очень тебя любил. Ну, так, как умел. Любовь в любом случае есть любовь. Какая бы она не была. — Замолчи. Кроули прикрыл глаза. Нет, слушать о нем он не мог. Это было просто невыносимо. — Я пришел только за тем, чтобы сказать тебе, что ты всегда можешь на меня рассчитывать. Хочешь — приходи. Не хочешь — не надо. Я всегда давал тебе выбор. И больше всего я хотел бы тебе помочь, но если тебе не нужна эта помощь, то я пойму. — Помочь? Мне? Монстру? — Ты не монстр, — Азирафель покачал головой. — Монстр, — сквозь зубы сказал Кроули и прикрыл глаза. Легче не думать. Не говорить. Легче исчезнуть. Если он снова упадет, Гавриил ведь его словит? Он мог бы попробовать. Риск небольшой. Всего лишь разбиться. Бывало ведь и больнее. Кроули знал всякую боль, и едва ли эта станет для него чем-то новым. — Ты просто демон. Это нормально. — Если ты останешься рядом, то я тебя изведу. Сожру тебя. — Ты этого не сделаешь. — Сделаю. Кроули даже сам для себя звучал так, будто врал. Пытался звучать убедительно, но в большей степени это звучало по-детски нелепо, по-странному смешно. Кроули звучал так, будто готов был разрыдаться. — Ты не монстр, Кроули. Никто не монстр. Мы все трое были неправы, так? — Были. Гавриил был. Сейчас его нет. Кроули едва не грохнулся, когда ощутил касание к щекам. Ладони теплые. Нежные. Неправильно нежные. Он едва не упал, но удержал равновесие. Очки свалились на пол. С кем-то отдаление, с кем-то приближение. Это должно было случиться. — Скажи это. Ты не монстр, — Азирафель гладил по лицу, смотрел ласково, пытался не спугнуть. Ни капли принуждения, ни капли грубости. Он давал ему выбор, и только от этого факта Кроули становилось ещё хуже. — Ты не понимаешь. Я специально причиняю боль. — Да. Это твоя работа. Мне нужна любовь, тебе — боль. Это нормально. — Я сведу тебя с ума. Как свел Гавриила. — Не сведешь. — Выжру из тебя все светлое. — Не выжрешь. — Ты не понимаешь. — Понимаю. Скажи это. «Я не монстр». Все нормально, Кроули. Боль — это нормально. Азирафель поцеловал его. И Кроули не знал, был ли тут выбор хоть кого-то, но, черт, ему было это нужно. Ничего не жгло во время поцелуя, голод тоже не утолялся, потому что Кроули нужно было другое. Нужен был Гавриил. Но сейчас, черт возьми, не было Гавриила, он просто слинял, оставил его одного. Несчастного, убитого, выпотрошенного. Какая разница, как жестко он там выл, когда Гавриил в него вдалбливался ночами напролет, если в итоге он ушел из-за страха причинить слишком много боли, а сейчас был только Азирафель. Только его губы. — Я не монстр... Он не был уверен, что не рыдал, пока говорил это. Он абсолютно точно ни в чем не был уверен. — Ты молодец. Всё будет нормально. Кроули криво усмехнулся, прикрыв глаза. Конечно же ничего нормально не будет. Азирафелю никогда не будет так плохо, чтобы удовлетворить голод Кроули. Ему всегда будет холодно, голодно и больно. Азирафель сжал его руку в своей и на какую-то секунду Кроули показалось, что ему стало тепло. Что ж, возможно, у него получится согреться. А боль и голод как-нибудь перетерпит. Ведь Азирафель хотя бы сможет согреть его. лови меня где-то.***
Трудно жить нормальной жизнью, когда одна половина тебя боль, а другая — вранье себе о том, будто бы все могло быть нормально. Кроули был диким и злым. Но у него хотя бы согрелись руки. Азирафель снова привел его в свое логово. Родное логово. Согрел, обнял, поцеловал. В сотый раз пообещал, что все будет нормально. В сотый раз соврал. Азирафель действительно верил, будто бы все могло быть хорошо. Иногда Кроули казалось, что он, в общем-то, только и ждал момента, когда сможет залечить Кроули все раны. Лечить было нечего. Об этом когда-то ему говорил Гавриил. О медленном привыкании. Кроули привык, притерпелся, но не излечился. У Кроули за всю жизнь была только одна ошибка. Любовь. И этим он перечеркнул себе нормальное существование, возможность размеренно дышать. В принципе — возможностью. За полгода ничего не изменилось. За год тоже. Первые полгода Кроули ждал, что Гавриил вернется и они смогут нормально поговорить. Эти полгода каждое растение могло услышать, как внутри, про себя, Кроули молил о помощи. Другие полгода слепо тосковал, мерз и все пытался с удвоенной силой найти панацею в Азирафеле. Они сблизились. Действительно сблизились. Конечно, не так, как с Гавриилом. Гавриил Кроули доверял свое тело и душу. После него он не доверял ничего. Никому. С Азирафелем было хорошо, и это было правдой, но Кроули не хотел думать об этом, как о чем-то, что хоть отдали могло напоминать его отношения с Гавриилом. Ни секса, ни поцелуев, ни признаний в любви, ни доверия. Они ходили в рестораны, пили хорошее вино, гуляли по паркам и посещали выставки. Говорили о высоком так, будто Кроули в этом что-то понимал. Он не понимал, о чем говорили художники, но он понимал, о чем кричал этот неровный мазок темной краски в самом углу. Иногда чужая боль запрятана так хорошо, что её и не найти. Кроули умел находить. В конце концов, Кроули стал лучшим амбассадором от боли. Он стал её лицом. Весь болезненный, погнутый и проржавевшей, он был восхитителен. В этом суть боли. Никакая любовь не смогла бы более его от этого исцелить. Не сказать, что Азирафель не пытался. Пытался, но он понимал, что это все бесполезно. Не потому что Азирафель любил не так. О, нет, своей любовью Азирафель мог воскрешать людей, восстанавливаться разрушенные памятники, наполнять иссушенные океаны водой и покрывать льдом тающие ледники. Проблема была не в Азирафеле. Просто Кроули сам стремился к этому. Как демону ему была положена боль, и без неё он бы просто сошел с ума. Гавриил излечил его, дал выжрать самого себя, а потом понял, что чем дальше они шли, тем меньше сил было у него держать себя в руках. Гавриил действительно был монстром в каком-то плане, и он это знал, и только поэтому он ушел. Азирафель знал, что тем самым он просто сохранил Кроули жизнь. Но Кроули решил, что все было наоборот. Что его хотели убить. Они пытались не говорить об этом. О Гаврииле. Это снова повторилось. И это повторится ещё раз, если Гавриил вернется, а Кроули снова его подпустит. Азирафель боялся этого, как собственного кошмара, поэтому он только с какой-то тихой радостью наблюдал за тем, как Кроули снова воздвигал вокруг себя баррикады. Снова становился злее, яростнее, колючее. Снова отращивал когти, точил клыки, вымачивая их в яде. Кроули снова становился тем, кем должен был быть. Тварью. Азирафель и эту тварь любил. По крайней мере Кроули даже в нем не ковырялся. Был благодарным за оказанные услуги. За то, что действительно помог встать на ноги. Они часто пили, чуть реже — говорили на личные темы, ещё реже — Кроули старался не рыдать на его плече. В самых исключительных случаях Азирафель гладил его по волосам. Он любил Кроули больше всего на свете и готов был быть с ним рядом в любом случае, в любых ролях, для любых целей. Методы, средства, задачи — какая разница, чем быть в его руках, если это все равно были руки Кроули. Автоматом, ножом, святой водой — Азирафелю не жалко. Они ведь действительно притерлись друг к другу. Кроули таскался у него по библиотеке, засыпал на диване, иногда терся о руки, ластился. А потом боязливо дергался, осознавая, к чему он стремился. Кроули любви теперь боялся. По этой же причине страх он ощущал даже к себе. Любовь к Гавриилу в нем теперь не вытравить. Это просто было невозможно. Он сделал этот выбор там, на небесах, и теперь носил его под сердцем. Покореженным, разорванном, избитым сердцем. Кроули слепо следовал своим принципам. В самом деле. Любви к Азирафелю в нем не было. Была собачья верность, благодарность и привязанность. В каком-то смысле это даже было сильнее. В любом случае, об этом они тоже не разговаривали. Было так много других тем. Звякнул колокольчик. Азирафель поступь его шагов давно выучил. В этот раз он шел медленнее, не так развязно, неуверенно. В этот раз в его груди толкалось что-то, чего он бы не хотел озвучивать. Всё это Азирафель понял ещё до того момента, как он успел появиться перед его глазами. — Всё в порядке? Кроули за его спиной замер. И снова он выглядел лучше всех. Он был самым мертвым из всех знакомых Азирафеля душ, и он был в этой же степени самым прекрасным. Эти коротко-подстриженные виски, напряженная челюсть, сведенные к переносице брови. Кроули жил в одном сплошном стрессе, состоящем из боли и голода. — Предчувствие плохое. Стараюсь не думать об этом. Всё нормально. Кроули сделал круг вокруг кресла Азирафеля, и тот вскинул бровь. Он отложил книгу и уставился в этот узкий, скрюченный в запятую силуэт. — Что ты хотел спросить? Кроули потер ладони, куда-то посмотрел и выпалил на одном дыхании: — Ты ведь был на небесах, да? Как там Гавриил? Без запинок. Без пауз. Два вопроса смешались в одно слово. Кроули будто боялся об этом говорить. Скорее всего он думал, что как только он скажет его имя — ему снова станет больно. И ему стало. Он выглядел как человек, у которого заболел зуб, но, во всяком случае, он пытался это скрывать. — Был. Гавриил как всегда. — Ужасно? — Отвратительно. Кроули снова зашагал по комнате. — Нет, наверное, не из-за него. Не знаю. Всё утро то зубы чешутся, то органы. У меня в последний раз такое было перед тем, как он явился. Не знаю. Что-то не так. Кроули тараторил, его ноги едва не подкосились, но он устоял. Снова дерганный, резкий и быстрый. Снова кровожаднее любого хищника. Азирафель попытался не подать вида того, что ему самому поплохело от слов Кроули. — И что ты, вернешься к нему, если он захочет? Азирафель прикусил внутреннею сторону щеки. Вопрос вышел каким-то грубым, кривым и косым. Вообще неправильным. Будто с упреком. Кроули резко к нему повернулся, уставившийся сквозь линзы очков. Он аккуратно их приспустил и вздернул брови. Один ответ они оба отлично знали. Или его голос, или его запах — и Кроули снова упадет ещё ниже. Станет хуже. А они так долго залечивали все это. Так долго Азирафель убаюкивал его в своих руках, отгонял страх, успокаивал сомнения. Так долго. Так много. — Не знаю. Неважно. Он не вернется. Не так быстро. — Демоническая чуйка тебя ещё не подводила, — покачал головой Азирафель и всеми силами постарался сбавить с себя напряжение, не думать о возможном. Он не хотел даже представлять, что Кроули снова побежит со всех ног к нему, кинется к нему в руки и позволит ему делать с собой все-все. И не то чтобы Азирафель против этого всего, но против того, к чему снова придет потом Кроули. К тому, что Гаврил уйдет, а он будет страдать. — Если он и вернется, то только после какой-нибудь его очередной жесткой вспышки агрессии. До этого он... — Да, знаю, — Кроули махнул рукой. Хотя и эти слова не имели гарантии. Гавриил вообще непредсказуем. — Тогда... неважно. Может что-то в аду. Или вроде того. Кроули помассировал виски и раздраженно цыкнул. Он ненавидел это чувство после того, как синхронно вместе с ним явился Гавриил. И всё стало так хорошо и так же отвратительно, что Кроули и думать об этом было больно. Он не был уверен, что хотел снова любить боль. Он и не хотел любить Гавриила, но ему не дали выбора. Спустя неделю он понял из-за чего это было. В его руки вручили Антихриста. И он понятия не имел, что было хуже: апокалипсис или Гавриил. Всё как-то закрутилось само собой. Если Кроули ещё с того момента, как он увидел Антихриста ощутил себя взвинченным мешком с дерьмом, то после он, кажется, стал ощущать себя лучше. Азирафель стал казаться ещё более родным, ещё более нужным. Было больно, было голодно, но он не хотел причинять боль Азирафелю. Не хотел его страданий. Тогда он подумал о том, что, возможно, смог снова влюбиться. Опять. Не больной и не извращенной любовью. По-нормальному. Так, как его любил Азирафель. Он пытался себя в этом убедить. Он почти что перестал сходить с ума, он даже почти не представлял Гавриила рядом по утрам. Тупая роль няни, детский смех, все же могло быть нормально. Кроули действительно мог быть таким. Нормальным. Просто надо было с самого начала сблизиться с Азирафелем, и он бы научил его жить заново, показал, что действительно все может быть нормальным. А представлять рядом Гавриила просто тупая привычка. Его запах, тяжесть его тела. Он запомнил это слишком хорошо, и каждое утро воображал его рядом как ритуал. Со временен даже это стало происходить чуть реже. Кроули стал понимать. В одно утро он понял, почему так привязан к Гавриилу. Просто он — абсолютно такой же. Зеркальное его отражение. Тоже несчастный, тоже перебитый, тоже проклятый. Богине теперь все равно на грехи и на падших. Повод не важен. Важны последствия. Гавриил демон. Злой и ярый. Обиженный, исполосованный. И запах его — талый снег. Кроули вообще никогда не любил зиму. Он вообще никогда никого не любил (он врал, потому что он любил, всегда любил). Апокалипсис был большей проблемой. Глупые ссоры с Азирафелем не болели ему, потому что подобное уже было. С Гавриилом. Апокалипсис действительно показал Кроули, что у него больше не было никого. Раньше эта мысль не пугала, но теперь, когда страх обрел его собственное лицо, ужаса было слишком много. В каждой щели, в каждом шорохе, в каждом хриплом шепоте. Он нуждался в Азирафеля, и в вине нуждался, которое они пили, в глупых ссорах нуждался. Он всё ещё представлял рядом с собой Гавриила. Просто лучше места ему уже не найти. Просто это — не только пережиток прошлого. Это оазис, мираж, фантасмагория. Он не относился к этому как к реальному. Это осталось всего лишь его больной мечтой. Больше всего он боялся когда-нибудь снова его увидеть. Кроули знал, как происходит встреча двух больных друг другом людей. Уже это было. Было у Гавриила — в Риме. Было у Кроули — несколько десятков лет назад на скамейке в парке. И это было снова. Черт возьми. Клыки не чесались, органы не хотели извергнуться наружу. Кроули увидел его. Просто увидел. Голова не взорвалась, крылья не сломались, колени не вывернулись. Вот он — Гавриил. Живой, в холодном пальто, с неискренней улыбкой, пустыми глазами. По-прежнему мудак. По-прежнему прекрасен. Ему идет идти в ногу с Вельзевул. В этом есть какая-то синхронность. Не в походке. В энергии. Гавриил выглядит так, что сам уже какой год пьет с ней виски. Может, так оно и было. Правды Кроули знать не хочет. Он умудряется держать спину прямо. Скалится, продолжает язвить. Пытается не смотреть на Гавриила. Гавриил на него не смотрит вообще. Даже когда он ощущает его взгляд на их стороне, он смотрел на Азирафеля. Кроули для него не существовало. Так должен был поступить Кроули. Будто бы его не было. Кроули сидел на бордюре, вытянув ноги, присасываясь к горлышку бутылки. Легче не стало. Никогда не станет. Он закрывал глаза и видел Гавриила. Он открывал — и снова видел его. Черт возьми. Сколько он должен ещё так проходить, чтобы ему, наконец, отлегло? Снова шесть тысяч лет? Столько? Только спустя такое время он смог перестать вздрагивать от запаха, что напоминал ему его, перестал шугаться ноток голоса, в которых было хоть что-то от него. Кроули снова был разбит. — Что ж, кажется, апокалипсис отменяется. Азирафель подошел к нему, отряхивая пальто. Он хотя бы жив. Они оба живы. Он должен был радоваться этому. Он должен был продолжать жить. Нельзя сидеть и убиваться по поводу того, что он всего лишь увидел его пять или больше минут. Хотя Кроули просто грыз факт того, что они видели друг друга, но ничего не изменилось. Никто никому ничего не сказал, они даже не встретились взглядами. Гавриил выглядел как просто красивый мудак. Он больше не смотрел на Кроули как на свой смысл жизни. Кроули хотелось рыдать. Но вместо этого он встал, отряхнул штаны и, взяв Азирафеля под руку, потащил к автобусной остановке. Кажется, им ещё нужно было что-то сделать. — Дорогой, ты в порядке? — Азирафель остановился за три метра от скамейки и положил свою руку поверх тыльной стороны ладони Кроули. Кроули стоял как неживой. Не дышал, кажется, не шевелился. Стоял и держал эту бутылку вина. И смотрел куда-то в никуда сквозь линзы темных очков. Азирафель давно не видел его глаз, и страшнее всего ему было от мысли, что Кроули по-прежнему было больно. — В порядке. Абсолютно, — соврал он и кивнул. Даже голос не дрогнул. — Поцелуешь меня? Азирафель застыл, удивленно раскрыв глаза. Кроули хотел, чтобы его поцеловали, потому что это всегда было болезненно-успокаивающе. Эта была та боль, которая могла дать ему чуть больше уверенности в том, что он жив. Азирафель поцеловал его. Осторожно касаясь губами, ловя каждый судорожный вдох. Азирафель снова не боялся кары небес. Он никогда её не боялся на самом деле. Все его действия всегда были спланированы. Он знал, когда на них смотрят, когда следят. Он все знал. Кроули любил его за это. Если это чувство можно назвать любовью. В смысле, да, он называл его так последние пару лет, но теперь он снова засомневался. Когда он видел Гавриила — он сомневался даже в собственном имени. И было ли у него имя вообще. Кроли. Он дал ему имя. Разве же это не восхитительно? Когда они отдалились, Азирафель сказал: — У нас есть один вопрос. И ты снова встретишься с Гавриилом. Справишься? Это был не тот вопрос, где у Кроули был выбор на самом деле. Он посмотрел куда-то на небо, моргнул и поежился, когда подул сильный ветер, встрепнул полы пиджака и волосы. Он сказал: — Справлюсь. Ему снова будет больно, но он справится. Чего бы ему, блять, это ни стоило.