Лоскуты

Он узнал о том, что Артемий умирает, от травяной невесты. Та плакала, сидя на кладбище у разрытой могилы, размазывала по щекам слёзы с глиной, и всё бормотала о том, что нет и не будет больше у Уклада вождя, что кровь шамана их кипит, и кипит вместе с ней каждая душа Термитника. Он узнал об этом слишком поздно. Сначала сердце отозвалось, затем импульс пробежался ледяным ознобом по позвоночнику до кончиков пальцев, и без того вечно холодных. Испугался Даниил Данковский. Через всё тело пропустил эту ужасную новость и выпущенной из револьвера пулей ринулся к Заводам, игнорируя проливной дождь, загробный бычий рёв Боен и надрывное рыдание Степи. Земля пела. Стены домов дрожали. Казалось, будто каждая тварь, живущая в этом богом забытом месте, готовилась к погребению сына Исидора Бураха, ведь от Песочной Язвы не сбежать и не спрятаться, не защититься иммунниками и не прогнать антибиотиками её чумной морок. Чего хотел добиться бакалавр, он и сам не знал. Прощаться с Артемием было сродни смертной казни, что ждала доктора в Столице. Прорвавшись сквозь гортанно воющую толпу степняков, Данковский решительно открыл ржавые двери и вошёл в лабораторию Гаруспика, хотя невидимые руки Уклада пытались ему помешать: он всем своим естеством ощущал осуждающие взгляды, направленные в его спину. Внутри было тихо. Слишком тихо. Окровавленные бинты усеивали пол, вился под потолком потусторонний туман. Молчал алембик. Запах стоял такой дурной, что к горлу Даниила подкатила тошнота, но он, привыкший и к худшему, сдержался, не растерялся перед лицом неизбежного. Сбежав вниз по лестнице, бакалавр едва не споткнулся о ворох тряпья, который когда-то был санитарной накидкой, переступил через покрытое заводской сажей постельное бельё и вошёл в комнату Артемия, где со всех часов пропали циферблаты. Он знал, когда время теряет всякий смысл. Знал, когда перестают двигаться бездушные стрелки. Песочная Язва поселилась в этом доме и не желала больше уходить. Бурах зашёлся надрывным кашлем — он лежал на боку на кровати, замотанный в чумные лоскуты ткани, и мало был похож на себя прежнего. — Давно началось? — хрипло спросил Данковский. Ноги не слушались. Бросив саквояж на стол, он сделал осторожный шаг, другой, и, не страшась заражения, подошёл совсем близко, кончиками пальцев касаясь дрожащего плеча. Артемий горел изнутри, как горел Уклад. Тысяча голов выла за дверью Убежища, заходились в плаче травяные невесты, вытанцовывая на Кургане Раги и втаптывая босыми ногами слёзы в землю. Слышал их Даниил, как слышал и Гаруспик. — Утром, — с трудом проговорил Бурах. — Высушила меня шельма. Ты…? Пропитанные сажей бинты скрывали его лицо, но глаза, эти глаза ничто не спрячет. Яростные, дикие, злые, они глядели на Данковского без страха, но наливались болью с каждым сказанным словом. — Лежи. Я попробую облегчить твою участь, — чтобы произнести это, Даниилу пришлось собрать всю свою выдержку и сжать её крепко в кулаке. — Лежи. — Не прикасайся ко мне, Данковский, — почти прорычал Артемий. — Иначе и тебя сцапает. Предложит сделку, и ты не сможешь… не сможешь распознать обман. Не умеешь. Бакалавр отступил. Он видел смерть на улицах Города, в его заражённых кварталах, в домах, наполненных криками умирающих. Но никогда не чувствовал подобного животного ужаса, не сглатывал горесть, будто забившиеся в горло комья земли. Глядеть на такого Артемия было невыносимо жутко, до истерики неправильно, но Даниил игнорировал позывы закричать. Не из того материала он был сшит, чтобы страшиться Смерти. Не сегодня и не сейчас. — Ты бредишь, Артём. Голос предательски надломился, и из получившегося разлома в воздух просочилась неприкрытая нежность, едва сладковатая на вкус. Данковский вернулся к рабочему столу Бураха, вытащил из сумки ампулу морфия, антибиотики, готовые растворы их экспериментальной со Стахом вакцины, но внезапно остановился, прекрасно понимая, что всё бесполезно. Оставалось лишь погрузить Артемия в глубокий сон. Подержать его за руку на прощание. Приказать сжечь по всем правилам Степи. Смириться с потерей. Погневаться на судьбу. Он ведь так уже делал когда-то, в другом спектакле. Бакалавр наполнил шприц морфием и дрогнул, решив, что гуманнее было бы вколоть несовместимую с жизнью дозу и убить коллегу, взвалив на себя крест убийцы в который раз. Что в данном случае милосердие? — Не хотел я… Не хотел, чтобы ты меня провожал, эмшэн. Туман под потолком сгустился и завибрировал, заполняя собой тёмные углы. Ощутив за своей спиной Её смрадное дыхание, Даниил выдохнул сквозь марлевую повязку и подошёл к кровати, садясь на самый край и беря ослабевшую руку Гаруспика в свою. — Сам знаешь, что мне не помочь, — Бурах закашлялся, сделал паузу и даже не зашипел, когда Данковский затянул на его предплечье жгут. Под бинтами кожа Гаруспика пепельно-бледная, как у мертвеца, капилляры в нескольких местах ближе к запястью полопались от жара. Нащупать вену было проще простого, но пальцы у Даниила дрожали и не слушались. Он сделал вдох. Зажмурился на мгновение. И медленно нажал на поршень, когда ввёл иглу и снял жгут. — Хорошо, что детей отправил к Ларе, — продолжал тем временем Артемий. — Понял, что пропал. А они жить должны. Слышишь? — Слышу, Артём, — Даниил бережно забинтовал его локоть, прикрывая свежий бинт чумным, почувствовал, как защипало нос, но упрямо сглотнул ком горечи. — Ты молодец. — Найди их. Мишке передай, чтобы не винила себя, чтобы берегла душу, — попросил Бурах, и его зелёные глаза подёрнулись пеленой морфинового забытья. Схлынула боль, разгладилась морщинка на переносице, задышал он ровнее, но хрипы с каждым вздохом становились всё отчётливее и страшнее. Поддавшись необъяснимому порыву, Даниил погладил Бураха по щеке, скрытой за чумной маской, тронул ладонью горячий лоб под капюшоном и неровно вздохнул, болезненно сводя брови. — Ну? А ты-то чего, нухэр? — иронично усмехнулся Гаруспик. — Думал, что минёт меня чаша сия? Так ведь вы в Столице говорите? — Горько мне. Что не успели мы с тобой ничего, — честно признался Данковский. — Ни поработать, ни поговорить. Не узнали друг друга. Не услышали. Горько, что не поверил в тебя, не помог. — Да брось. Вой за дверьми становился всё громче. Уклад собирал цветы, прятал от вездесущего дождя зажжённые огарки свечей. Степняки пели заупокойную своему менху, чувствуя его боль, разделяя его страдания всем своим единым сознанием. К ним поднял взгляд Гаруспик, и сердце его задрожало в ответ, хотя разум был уже далеко. Не здесь. Морфий успокаивал натянутые нервы, сглаживая острые углы… Засыпал больной, а Данковский держал его за руку, чтобы не страшно было умирать в одиночестве. — Спи, Артём, — прошептал Даниил. — Во сне болезнь тебя не достанет. — Ох, как ты ошибаешься. Чума вошла без стука, без шороха. Шелестящий голос проник под кожу бакалавра — высокая фигура мортуса нависла над ним, дыша в затылок. Не оборачиваясь, Данковский выпрямился, отнимая руку от лица Артемия, и сморгнул тёмную пелену перед глазами, которая появлялась всегда, едва Песчанка переступала порог Омута, чтобы поговорить с ним о Смерти. — Даже во сне я буду терзать его кошмарами. Тебе ли не знать, на что способны иссушающий жар, мутирующая инфекция и мучительные судороги. Не видать ему покоя перед уходом в мир иной, но соглашусь — тебе удалось уберечь его от боли. Похвально. Не побоюсь этого слова, но даже благородно. Не похоже на тебя. Чума склонила голову набок, прислушиваясь, ни дать ни взять любопытная птица. Даниил не видел её, но ясно чувствовал каждой клеточкой своего тела. — Почему Бурах? — спросил он сдавленно. — Потому что обмен у нас с ним был. Жизнь на жизнь. Артемий спас ребёнка, девочку, а сам получил мой подарок. Так сказать, — она щёлкнула пастью. — Решил пообщаться со мной без посредников. Данковский взял ладонь Бураха обеими руками и закрыл глаза, пропуская через себя его хриплое дыхание. — Не преуспел вождь Уклада с панацеей, — насмешливо процедила Чума. — Печальная кончина. В театре зрители здорово поплачут над его гробом. — Помолчи, сделай милость. Ты снова играешь не по правилам, — строго отчеканил Бакалавр, но Песчанка на его попытку возразить лишь презрительно фыркнула. — Ишь ты. Как заговорил со мной. Будто имеешь право руководить и устанавливать свои порядки, — Чума коснулась клювом его побледневшей щеки. — Мелковат ты, чтобы ставить условия мне. Мне! Я ведь и не человек даже, а ты пытаешься мной командовать?! От оглушающего птичьего визга Чумы стихло всё вокруг, даже гортанное пение Уклада. Даниил открыл глаза и неожиданно осознал, что всё это время сжимал руку Артемия так сильно, что кости свело от кистей до лопаток. — Но, — уже спокойно протянула Песочная Язва. — На твоё счастье, червяк, я умею слушать. И слышится мне, что ты готов пойти на сделку с Дьяволом, лишь бы жил этот идиот да детишек своих защищал. Это так очевидно, вы такие предсказуемые, когда дело касается смерти. Ехидство в голосе Чумы сменилось каким-то неестественным кокетством, она даже заурчала от удовольствия, длинными острыми пальцами стискивая плечо Данковского и склоняясь к его уху. — Я в Смерти вижу противника, с которым борюсь большую часть жизни. Ты её пособница и уступать я тебе не намерен, — продолжал настаивать на своём бакалавр. — Да, я хочу, чтобы этот человек жил. Любой ценой, но мне нужно, чтобы он дошёл до конца. — Ой, да не ври ты. Лицемер. Взмахнув полами театрального костюма, Песчанка прошлась до стола, потянула носом воздух и запрокинула голову, щёлкая когтем по кончику маски. — Ты не этого хочешь. У тебя желания не сходятся с возможностями. Вы оба проиграли эту войну со мной, нет смысла изображать героя, — констатировала она ненужный факт. — Сам же понимаешь, что у всего есть цена. — Какая? Снова предложишь жизнь на жизнь обменять? — не глядя в её сторону, спросил Бакалавр. — Или твоей фантазии хватит на что-то изощрённее? Чума повернула к нему голову и немного помолчала. — Забрать твою жизнь — проще простого. Скучно. В этом твоя правда, — кивнула она после раздумий. — На Город тебе плевать. На подопечных своих тоже. Но за всем этим твоим скотством скрывается нечто, с чем я ещё могу потягаться. Например, с твоей любовью к испытаниям и загадкам мироздания. С самой природой тебе биться приятнее, это так повышает ставки, так бодрит. Тень скользнула к кровати, и длинные пальцы, покрытые кровью и глиной, обвились вокруг шеи Данковского. Не придушила, скорее приказала не отвлекаться, ведь взгляд Даниила всё ещё был прикован к умирающему Бураху, стонущему от беспокойного сна и жара. — Хочешь, сыграем? — прощёлкала клювом Песчанка. — В прятки. — Формулируй условия чётче, — попросил бакалавр, с трудом сглатывая и пытаясь вдохнуть. — В прятки мы с тобой играем уже без малого шесть дней. — Ты в Городе невидимка, сам от меня прячешься, а я хочу по-другому, — Чума вытянулась, перегнулась через плечо Данковского и принюхалась к Бураху. — Он жить будет, а ты за мной побегаешь. До Мраморного Гнезда и обратно. Скосив глаза на собеседницу, Даниил измученно ласково погладил запястье Артемия, и пальцы того сжались в ответ. Так доверчиво. Слышал ведь их Гаруспик, как слышал весь Уклад. Он пел вместе с ним. Он танцевал с невестами, плачущими на Кургане. — Что ещё за Мраморное гнездо? — поинтересовался бакалавр с недоброй усмешкой, и Песочная Язва приобняла его за плечи, вдыхая запах медикаментов и крови. — Место такое. В степи сокрытое. Увидит лишь тот, кто умеет искать, а не прятаться, — клыкастая хворь скрипуче рассмеялась. — Доберёшься туда, и будет жить твой Артемий. Но ты, возможно, обратно уже не воротишься. — Дашь ему ещё один шанс? Или обманываешь? — заглянув ей в глаза, Данковский гневливо свёл брови. — Честная сделка, что ты. Его-то я не обманула, девочка жива и здорова. Даже не кашляет, сопли не гоняет. Всё по уму да по совести было сделано. Чума обожгла его своим прикосновением, и перед глазами в который раз возникла тёмная пелена, горло засаднило, дыхание мгновенно спёрло от жажды. Даниил приоткрыл рот, сипло схватил им воздух, но переборол подступающий обморок. —  Тогда договорились, — шепнул он с вызовом. — Его пощади. А мы поиграем, так и быть. Песчанка выпрямилась, схлынула туманом по полу и утробно засмеялась, заранее ухватившись за согласие в голосе бакалавра. — Слушай птиц, доктор. Они приведут тебя к Мраморному Гнезду на свидание со Смертью. Время пошло. В лицо Данковского дыхнуло степью. Он обхватил пальцами ладонь Бураха, зажмурился и стиснул зубы до скрежета, когда Чума облезлым крылом смахнула заражённую сажу со стен. Затикали вновь напольные часы, затих заунывный вой Уклада, перестал лить пронизывающий дождь. До этого неподвижный, Бурах неожиданно перестал хрипеть и сонно заворочался, увереннее и сильнее сжимая пальцы Даниила своей медвежьей хваткой. Потом приоткрыл уставшие глаза. И посмотрел на него с едва заметной печальной улыбкой на розовеющих губах. Он сразу понял, что Даниил Данковский безрассудно ввязался в этот поединок с Чумой с заведомо убыточными ставками. Но слишком поздно осознал, что сегодня ночью Бакалавр умрёт.