Дождь.
Снова чертов дождь накрывает сплошной ледяной пеленой, заливая небоскребы, автомобили, парки.
Спок ненавидит дождь.
Вода смывает с улиц грязь, кровь и табачный пепел — легко, но не может смыть из душ населяющих этот проклятый город людей алчность, похоть, гнев и страх.
Спок идёт по мокрому чёрному асфальту, расправив плечи и не обращая внимания на стекающие с волос за ворот плаща холодные ручейки. Затянувшие небо тучи бесформенно-серо нависают над головой — привычно, как зазывные улыбки и ждущие взгляды девиц из кварталов красных фонарей, сопровождающие его всюду. Пронизывающий порыв ветра заставляет Спока плотнее запахнуть плащ — торчащей из-за пояса «береттой» здесь никого не удивишь, но привлекать к себе лишнее внимание не стоит.
Дождь усиливается. Вода заливается в щербатые выбоины на дороге и, смешиваясь с бензином, блестит в слепящем свете фар проносящихся мимо автомобилей. Редкие прохожие, торопливо перепрыгивая через лужи, спешат покинуть тёмные неприветливые улицы, памятуя о главном правиле тех, кто хочет прожить дольше остальных, — никогда не оборачивайся на крики.
Спок останавливается на перекрёстке и смотрит вверх. Он умеет сосредотачиваться на главном. В данный момент его интересует немногое.
Восемнадцатый этаж чёрного подпирающего тучи небоскрёба.
Сверкающая сотнями неоновых огней вывеска — «Sin Trek».
В продавшихся со всеми потрохами мафиозной верхушке средствах массовой информации его официальный статус — «стриптиз-клуб VIP-формата».
На деле — просто очередной бордель. Самый злачный в Городе притон для лиц любой сексуальной ориентации и самых извращенных предпочтений, один из многочисленных каналов отмывания денег, от которых просто разит нечистотами. Невероятно популярное и грязное место с соответствующей репутацией.
Спок не посещает подобные заведения, но сегодня выбора нет. Он сдержит обещание, несмотря на испытываемое к домам терпимости омерзение. За годы своей в чём-то крайне примечательной, но в целом такой же паршивой, как и у всего здешнего сброда, жизни Спок научился великолепно владеть своими эмоциями. В противном случае он просто не смог бы стать тем, кем стал.
По привычке оглядевшись по сторонам, он застёгивает плащ под самое горло и входит в здание.
Бесцельно слоняющиеся по огромному холлу охранники и проститутки провожают его одинаково оценивающими взглядами, на ходу прикидывая приблизительную стоимость костюма потенциального клиента. Различается лишь цель подсчета. Секьюрити интересует, сколько денег он сможет просадить в здешнем казино, а потаскух — гипотетический размер чаевых после ночи продажной «любви».
Спок знает, что выглядит достаточно презентабельно и опасно для того, чтобы его не вышвырнули отсюда немедленно. Для пытающихся купить чужое внимание он — просто еще один озабоченный неудачник с туго набитым кошельком, заменяющим чувство собственного достоинства. К тому времени, когда до них дойдёт истинная цель его визита, — и то, что к доступному сексу, дешевой выпивке и перспективе лёгких денег она не имеет ни малейшего отношения, — Спок успеет сделать всё, что запланировал.
Зеркальный лифт вальяжно движется вверх, и заверения Нины Саймон из динамиков под самым потолком о том, что жизнь на самом деле — гораздо более приятная штука, чем может показаться на первый взгляд, не вызывают у Спока ничего, кроме горьковато-скептической усмешки про себя. Впрочем, его настрой никак не проявляется вовне. Сейчас это неуместно. Ему необходимо держать свои эмоции под контролем.
Двери лифта распахиваются в огромный прокуренный зал казино. Спок переступает порог и неторопливо осматривается, ловя на себе настороженные взгляды нескольких сотен глаз. В Городе, где каждый встречный может нести в руках твою смерть, подобное отношение к новичкам — норма.
Заведение явно пользуется успехом: зал переполнен. Представительные мужчины в баснословно дорогих костюмах, выхолощенные официанты, виртуозно владеющие искусством обмана крупье, элитные шлюхи в небрежно накинутых на плечи меховых боа, лузеры, минуту назад севшие за стол, но уже проигравшие всё — Спок безошибочно определяет каждого. Глаз намётан до автоматизма. Он видел все это уже тысячи раз, но чего до сих пор не понял и, наверное, не поймет никогда, так это того, почему люди выбирают путь бесконечного падения, бесцельных метаний и неоправданных надежд. Путь, заведомо ведущий в никуда.
На самом деле никого здесь не интересуют чужие проблемы и души. Исключительно тела — и лишь с определенными целями. Спок знает о них не понаслышке, и это знание существенно облегчает ему жизнь. Безразличие толпы даёт неоспоримое преимущество людям его профессии, в критический момент склоняя чашу весов в нужную сторону.
Ему, безусловно, тоже плевать на всех.
В том числе, на «причину» сегодняшнего визита сюда, которая, как и абсолютное большинство в радиусе пары тысяч миль, вряд ли заслуживает внимания. Просто очередной неудачник, по странному стечению обстоятельств небезразличный одному из близких друзей Спока.
Спок ценит дружбу хотя бы потому, что это слишком редкое явление в обществе лжи и потребления. Ценит и поддерживает так, как считает необходимым. В том числе, отдавая за друзей их моральные долги.
Он покупает в баре бутылку коллекционного шотландского виски и решительно направляется к дверям в соседний зал. Толстое стекло неприятно холодит кожу ладони. Спок не собирается здесь ничего пить или есть, но для отвода глаз манёвр необходим.
Завсегдатаи, догадавшись, что новичок не намерен сегодня испытывать свою удачу, быстро теряют к нему интерес. Спок пересекает огромный зал, не торопясь, но и не медля, бросает безразличный взгляд на шкафоподобных охранников — при плохом раскладе на них уйдёт не более трех секунд — и останавливается напротив турникета. Автоматический считыватель, сыто пискнув, обедняет кредитку на две сотни. Спок делает мысленную пометку избавиться от карты и входит в приглашающе распахнувшиеся двери стриптиз-клуба.
Громкая музыка, дым и режущее глаза пёстрое мелькание десятков стробоскопов обрушиваются со всех сторон, на мгновение ослепив и оглушив. Спок щурится, осматриваясь.
Всё, как всегда. Разгул, духота, дым, запахи пота, несвежей еды, пойла и табака сливаются в одно омерзительное амбре. В таких условиях оставаться в ясном сознании — задачка не из простых.
От него требуется двойная концентрация. Нарваться на перепивших любителей почесать кулаки — дело нехитрое, и тогда сохранить инкогнито ему не удастся. Именно поэтому Спок с особой осторожностью пробирается сквозь пьяную толпу тех, кого назвать людьми можно лишь с натяжкой (как и девяносто девять процентов всех в пределах городской черты), стараясь по возможности как можно меньше соприкасаться с их потными, разгорячёнными телами.
На часах без пяти одиннадцать. Около сцены почти никого — пока. Похоже, к началу культурной программы он успел.
Спок занимает один из двух стоящих у барной стойки свободных стульев за пару минут до появления конферансье — невысокого коренастого брюнета с намечающимися залысинами на висках. Музыка постепенно стихает, и народ немедленно подтягивается ближе, заполняя всё свободное пространство перед узким подиумом. Спок пристально смотрит на ведущего поверх голов, по привычке фиксируя приблизительный рост, вес и особые приметы. Профессиональная деформация.
— Добрый вечер, дамы и господа!
Резкий, с лёгкой хрипотцой, хорошо поставленный голос раздражает, но в пределах допустимого, что не может не радовать. Спок полагает, что, возможно, настроен излишне миролюбиво.
— Добро пожаловать в наш клуб — место, где вы сможете удовлетворить самые смелые свои фантазии!
Спок прекрасно осведомлён о том, каким образом большинство посетителей предпочитает удовлетворять эти самые «фантазии». Здесь правила диктует тот, кто платит, и Спок ни за какие блага в мире не согласился бы даже единожды и в порядке эксперимент оказаться на месте тех, кому не повезло беспрекословно этим правилам подчиняться.
— Мы открываем новый сезон, и потому сегодня приготовили для вас множество сюрпризов. Уверены, они вам понравятся. — Небрежный взмах в сторону кулис: — Возможно, в высшем обществе это и не принято, но мы привыкли ломать стереотипы и не намерены изменять себе, так что сегодня начнем с главного блюда! Уверен, оно придется вам по вкусу.
Спок брезгливо наблюдает за тем, как оживляется толпа. Догадаться, о ком идёт речь, не составляет труда — судя по всему, это и есть его новоиспечённый «заказ». Весьма странно думать так о человеке, который после встречи с ним лицом к лицу останется в живых.
— Джим, твой выход! — отрабатывая гонорар, ведущий старательно дерёт горло.
Толпе нравится. Не сдержавшись, Спок кривит губы, продолжая анализировать ситуацию.
Вот так вот. Просто «Джим». Не «Великолепный Джим», не «Потрясающий Джим», и даже не «Джимми-бой». Просто и понятно, без мишуры — это о многом говорит.
Конферансье уходит, но до него никому уже нет никакого дела. Крики и аплодисменты заставляют Спока, чуть поморщившись, прикрыть глаза. Его на самом деле очень мало интересует происходящее.
Хотя, безусловно, оно заслуживает внимания.
Две обнажённые до пояса, стройные и гибкие, словно плети, стриптизёрши, отточенно-непристойно виляя бёдрами, выходят навстречу друг другу из противоположных кулис. Спок вскидывает бровь, рассматривая их как опытный психоаналитик, констатирующий диагноз. Безупречный контраст: черноволосая мулатка с собранными в хвост волосами и отличной задницей, обтянутой узкими кожаными брюками, и белокожая блондинка с не менее радующими глаз формами, обе на умопомрачительно высоких каблуках и накрашенные так ярко, что макияж уродует их гораздо сильнее, чем оставленные особо пристрастными клиентами шрамы, замаскированные под татуировки.
Обе, без сомнения хороши. У Спока достаточно денег на то, чтобы купить себе любую, но сама мысль о перспективе подобного секса вызывает лишь отвращение. Он прекрасно понимает, что у каждой из красоток имеется своя открытая рана, зудящая и толкающая в такую жизнь. Понимает — но не считает достаточным оправданием даже угрозу смерти. Он не хочет давать Городу поблажек и впускать в себя его грехи.
У него достаточно своих, которых, пожалуй, хватит на целый континент.
Шлюхи красуются, выставляют себя напоказ, провоцируя зрителей на пошлые комментарии, и расходятся к установленных по разные стороны сцены пилонам, обрамляя собой появление ещё одного участника шоу.
Громкая, долбящая по барабанным перепонкам музыка на мгновение стихает, но лишь для того, чтобы сразу же смениться другой, как нельзя лучше соответствующей творящемуся на сцене действу.
Хриплый баритон Джо Кокера, бессмертная «You can leave your hat on» — классика, отчего-то крайне неуместно звучащая здесь. Спок не может объяснить, причину катастрофического чувственного диссонанса между аудиальным и визуальным, но сейчас это не столь важно. Он запоминает это ощущение и устраивается на стуле удобнее, пристально наблюдая за тем, как поднимается центральная кулиса, и в образовавшемся ярко освещённом проёме появляется высокая мужская фигура.
Похоже, это именно тот, кого все так ждут.
Восторженные непристойные выкрики десятков раззявленных ртов вызывают мутное, привычное уже раздражение. И желание на время оглохнуть. Но, подняв взгляд, Спок обнаруживает, что слушать вовсе необязательно.
Достаточно просто смотреть.
Чёрная шляпа с широкими полями, удлинённый пиджак, идеально отглаженные брюки, лакированные ботинки и ослепительно-белая рубашка с небрежно повязанным галстуком — даже если бы парень просто прошёлся по сцене, не раздеваясь, он уже оправдал бы всё полученное внимание. Но такое развитие событий — последнее, чего от него ждут. Повинуясь желаниям безликой толпы, «главное блюдо» сегодняшнего вечера широко улыбается и, на ходу расслабляя затягивающий шею узел, идёт по сцене вперёд.
Его походка обманчиво вальяжна, но от опытного взгляда Спока не укрывается безупречный расчет, скрытый за напускной расслабленностью и неторопливостью движений. Расчёт, благодаря которому на «Baby, take off your dress» наверняка пошитый на заказ двубортный пиджак летит под ноги одной из извивающихся на шесте стриптизёрш.
Блондинке. Спок машинально скользит взглядом по её обнажённому телу, отмечая странную, бросающуюся в глаза разницу между безразличием толпы к ней и её напарнице, и всепоглощающим вниманием, которого удостаивается пока ещё одетый Джеймс Кирк.
Спок знает его имя, но, безусловно, не потому, что читает заголовки расклеенных на каждом углу пошлых пёстрых афиш. Он предпочитает более надёжные источники, в особенности, когда от него требуется помощь или выстрел. В некоторых случаях второе на порядок выгоднее. Во многих — панацея без вариантов.
Спок отнюдь не считает себя мессией и понимает, что неуязвим лишь до поры. Истина проста: в Городе Грехов лучше забыть о том, кто стоит за твоим левым плечом. Надеяться приходится только на себя, и нет ничего опаснее мысли о собственном всемогуществе.
Спок знает, зачем люди приходят в места, подобные этому. Обычно они оправдывают себя обычно желанием расслабиться после трудной рабочей недели или необходимостью снять стресс. Это еще большая ложь, чем ежегодные обращения президента к народу. Люди приходят сюда с единственной целью: убедиться, что таких, как они, — жадных, распущенных, изъеденных пороком сильнее, чем «клиенты» Спока — трупными червями, — много.
Сотни.
Тысячи.
Всегда приятно знать, что ты не один.
Спок размышляет об этом отстранённо, не отрываясь от происходящего на подиуме. Устойчивый ритм затёртой, но нестареющей мелодии неизбежно оставляет Кирка без галстука и ботинок. Пританцовывая в такт музыке, он надвигает шляпу на глаза, осматривает зал из-под ресниц, неестественно длинных и чёрных из-за избытка туши — и на мгновение встречается взглядом со Споком.
Навязчивое ощущение фатального несоответствия, не покидающее Спока с того самого момента, когда он впервые увидел Кирка вживую, а не на фотографии (всего пару минут назад, но, кажется, минуло десятилетие) становится ещё более явным. В его взгляде Спок неожиданно для себя видит странную смесь эмоций — странную тем, что в потухших глазах населяющих Город мертвецов подобного не видел уже давно.
Правильнее будет сказать — никогда.
Тот молоденький кучерявый паренёк с раздражающим акцентом умер слишком быстро. Удостовериться в том, что гордость и свободолюбие в провальной глубине расширившихся зрачков ему не померещились, Споку так и не довелось.
Они с Кирком смотрят друг на друга всего долю мгновения, но Спок успевает засомневаться в первом — предвзятом — впечатлении. Не всё так просто.
Тем интереснее.
Подмигнув ему, Кирк бросает зрителям широкую, порочную улыбку — словно подачку, ведь на самом деле он презирает тех, перед кем обнажается каждый вечер. И сдирает с себя рубашку.
Ненужная уже тряпка прицельно летит в зрительный зал и почему-то наводит на мысли о капитуляции. Спок на автомате отслеживает её полёт и вновь смотрит на Кирка, невольно оценивая разлёт плеч и подтянутую, крепкую спину. У стриптизёра по определению не может быть плохой фигуры, но харизмой обладают далеко не все. Спок начинает понимать, почему Кирк так популярен в среде любителей «горячих» развлечений — в нём этой чертовой харизмы в избытке. В меру правильной эстетики. Чуть больше пошлости, на самой грани вульгарности. Слишком много чистого секса.
Его становится ещё больше, когда у Кирка во рту оказывается сигара. Запрокинув голову, он выпускает дым в потолок, ведёт ладонью по груди вниз, расстегивает брюки, которые сразу же спадают с его ног, и небрежным пинком отправляет их себе за спину. Ткань скользит по гладкому полированному полу, собирая пыль и пепел, но на это уже плевать. Красные чулки на мужских ногах смотрятся странно, но Спок всё равно не может заставить себя отвести взгляд.
«You can leave your hat on!».
Кирк, запрокинув голову, опускается на колени у самого края подиума, тонкая ткань натягивается на неожиданно узких изящных щиколотках и жилистых крепких бёдрах, слепящий свет стробоскопа бликует на полу.
«That's right, they'll tear us apart».
Непристойное движение бёдрами и словно в противовес ему — холодный взгляд поверх голов, ни на кого конкретно и прицельно в душу каждому. Если бы у собравшегося здесь сброда было побольше мозгов, заметили бы.
Спок замечает всё. Спок хочет отвернуться — и не может. Спок залипает на этом взгляде, завораживающем, дерзком, вопреки собственному желанию, помимо воли, потому что знает, на что нужно смотреть. Он никогда не понимал распространённой привычки сравнивать себя с другими, но готов спорить, что многие из тех, кто пришёл поглазеть на сегодняшнее шоу, втайне сопоставляют себя с Кирком. И, безусловно, радуются тому, что их гипотетические моральные принципы никогда не позволят им опуститься до того, чтобы зарабатывать на жизнь подобным способом.
Спок допускает усмешку. Он предпочитает, чтобы люди сами убеждались в убогой несостоятельности своих суждений. Впрочем, иногда им приходится помогать. После помощи Спока свидетелей не остаётся, но он, пожалуй, был бы рад узнать, что кто-то благодаря его методам изменился в лучшую сторону. Например, перестал судить других и занялся собой. Это сняло бы множество ненужных вопросов и, возможно, оставило бы его самого без работы… Хотя, насчёт последнего — вряд ли. Идеальные сценарии, как и хэппи-энды — не для этого города.
Песня заканчивается. Представление — тоже. Кирк поднимается и, напоследок откровенно оскалившись толпе, уходит. Он так и не разделся до конца, оставшись в шляпе, чулках и нижнем белье; впрочем, это и не нужно. Зрители довольны, и вслед ему летят мятые купюры.
Проводив его взглядом, Спок возвращается к барной стойке.
— Зелёный чай со льдом, — просит он. Бармен неторопливо цедит в стакан мутную, цветом напоминающую тину жидкость, а Спок развлекается привычным образом — прикидывает, за сколько тот согласится при первом удобном случае продать родную мать.
У некоторых он интересуется насчёт правоты своих предположений: перед тем, как сдохнуть, ублюдки любят помечтать; опять же последнее желание умирающего — почти святое дело. Обычно погрешность составляет пару-другую тысяч долларов, но Спок не считает такую мелочь поводом усомниться в своём чутье на людей.
Сейчас чутьё подсказывает ему, что Кирк — кто угодно, но только не тот, за кого себя выдает.
***
— Я хочу купить вашего стриптизёра.
Спок невозмутимо вытаскивает бумажник и выжидающе смотрит на администратора. Помимо них в кабинете трое охранников и непосредственный предмет «сделки» — Кирк. Последнего, впрочем, можно не считать — он стоит, сунув руки в карманы, и с таким отсутствующим видом смотрит в стену, будто речь идет о прогнозе погоды, а не о судьбе его задницы на ближайшие двадцать четыре часа.
Сутенёр изучает потенциального клиента с пристрастием, способным сделать честь копу, прикидывающему максимальный размер будущей взятки. Спок даже понимает, чем обязан такому вниманию: слишком нетипичный вид для посетителя подобных заведений, слишком броская и запоминающаяся внешность (что само по себе - огромный минус для человека его профессии, правда, с лихвой компенсирующийся умением попадать в особо наблюдательных с первого раза и безупречно заметать следы).
— Это недешевое удовольствие.
Черномазый ублюдок косится на его запястье, давая понять, что обычным прейскурантом дело не обойдётся. Спок походя делает мысленную пометку в следующий раз снять «Ролекс» — он не терпит лишних трат.
— Уверен, мы сможем договориться. Сколько?
— Пять тысяч.
Спок с сомнением приподнимает бровь.
— Вам не кажется, что это перебор? — необходимость вынуждает его добавить в голос металла.
— Отнюдь. Многие готовы заплатить в разы больше, наш Джимми чрезвычайно популярен.
Спок сомневается в его словах гораздо сильнее, чем застывшие в дверях секьюрити — в неподкупности начальника окружной тюрьмы, но спорить и торговаться у него нет ни желания, ни времени. Он молча отсчитывает купюры и несколько минут спустя остаётся со своей покупкой один на один.
В тот же момент, когда за надсмотрщиками закрывается дверь, все напускное безразличие слетает с Кирка, сменяясь диаметрально противоположными эмоциями. Теперь он смотрит на Спока прямо, не скрываясь, откровенно рассматривает, если не сказать — пялится, словно пытается определить сексуальные предпочтения будущего клиента. Спок ценит прагматичный подход к делу, но в его понимании расчёт и секс — понятия несовместимые. Именно поэтому Кирку нечего делать в его постели.
Нечего было бы там делать, если бы Спок всерьёз рассматривал такой вариант.
— Поехали, — бросает он и идет прочь, не оглядываясь.
Они выходят из здания. С небес вновь льёт как из ведра. В Городе действительно ничего не меняется - всё, как его и предупреждали.
Скрестив руки на груди, Кирк стоит на крыльце под козырьком, пока Спок ловит машину. Ловит долго, минут десять — далеко не каждый согласится среди ночи подвезти такого подозрительного и опасно выглядящего пассажира, а заблаговременно заказанное такси их отчего-то не дождалось.
Но сумасшедший всё-таки находится — то ли кореец, то ли японец на видавшем виды кадиллаке конца восьмидесятых. Такие тачки после длительной эксплуатации выглядят довольно забавно: одновременно как старая рухлядь на выброс и раритетное дерьмо вроде того, за которое коллекционеры отваливают кучу денег на аукционах.
Спок любит раритеты, но ненавидит старость.
Он садится на переднее сиденье, Кирк устраивается на заднем. Автомобиль везет их по ярко освещенным улицам, и водитель — как оказалось, все-таки японец — болтает без умолку, изрядно раздражая. Спок односложно отвечает через раз, изредка бросая взгляды в зеркало заднего вида, на Кирка, прислонившегося лбом к стеклу и безучастно смотрящего в окно.
Споку совершенно неинтересно, о чем он думает.
***
— Ну, так, — Кирк скидывает куртку в прихожей прямо на пол и остро, вальяжно улыбается. — С чего начнём?
Спок снимает плащ, аккуратно встряхивает и вешает на плечики в шкаф. Он не смотрит на Кирка прямо, но следит боковым зрением, отмечая в его движениях закономерную нервозность.
Всё верно — Кирк не может знать, чего от него потребуют сегодня, но должен быть готов к любому повороту событий.
Что ж. Его ожидает сюрприз.
— Начнём с того, что тебе нужно поесть, — отвечает Спок и идёт на кухню, бросив через плечо: — Ванная прямо по коридору и налево.
Судя по звуку хлопнувшей двери, предложением Кирк решает воспользоваться.
Спок готовит ужин, не глядя в окно.
Он знает, что там по-прежнему дождь, — но не знает, сколько никчёмных жизней он унесет сегодня. В любом случае, миру это на пользу: чем меньше хлама, тем легче дышится.
Холодные тяжёлые капли мерно стучат по грязному, покрытому сальными разводами стеклу, и этот звук неожиданно перекрывает остальные, те, которые горожане уже привыкли не слышать: безостановочное завывание сирен, приглушённые хлопки, истошные женские крики...
Спок флегматично думает о том, что идея с арендой квартиры на двадцать первом этаже была более чем удачной — в отличие от обитателей нижних, он избавлен от необходимости наблюдать пьяные потасовки и вытирать следы крови, запекшиеся на оконных рамах.
Однако уборщицу вызвать всё-таки не помешает.
Список задач на завтра пополняется ещё одной.
Кирк появляется в дверях кухни через полчаса — чистый и гладко выбритый, несмотря на то, что разрешения воспользоваться бритвой не спрашивал. Из одежды на нём — небрежно завязанное на бёдрах полотенце. Судя по гуляющей на губах усмешке, он до сих пор уверен, что сегодня всё будет как обычно.
Спок ставит на стол приборы и, окинув его безразличным взглядом, говорит:
— Оденься.
— В смысле? — Кирк проводит рукой по мокрым волосам и стряхивает воду на пол. — Нахрена? Все равно раздеваться.
Спок перекладывает бекон в тарелку, после чего, не говоря ни слова, проходит мимо Кирка, забирает из ванной его вещи и возвращается.
Тот следит за ним с недоумением.
— Я сказал — оденься, — тоном, не терпящим возражений, говорит Спок, всучивая ему тряпки.
— А, я понял, — Кирк понимающе облизывает губы и натягивает рубашку. — Ты сам хочешь. Сразу бы так и сказал.
Спок, подавив вздох неудовольствия, садится за стол.
— Я не собираюсь с тобой спать, — говорит он, накладывая в тарелку тушёные овощи.
Кирк, уже одетый, застывает на полпути к стулу.
— Чего? — после говорящего молчания наконец спрашивает он.
— Я не собираюсь заниматься с тобой сексом, — повторяет Спок и небрежно кивает на свободный стул. — Садись и ешь. Потом спать. Я устал.
— Погоди-ка, — Кирк с опаской осматривается, разглядывает расставленные на столе тарелки с едой, задерживается взглядом на подставке для ножей и хмурится. — То есть как — не собираешься? А какого хрена я тогда тут делаю?
— Сейчас ты поужинаешь, после чего отправишься спать, — терпеливо объясняет Спок, не отрываясь от еды и вечерней газеты. — Завтра в двадцать два часа ты должен будешь вернуться на работу. До этого времени можешь делать что угодно. Меня это не интересует.
Кирк со скрипом отодвигает стул. Ножки царапают и без того протёртый линолеум, но Споку наплевать, и потому он не делает замечаний.
Кирк садится напротив и смотрит в упор.
— То есть, ты хочешь сказать, что выкупил меня только для того, чтобы я поел и поспал? — саркастически уточняет он.
— Именно, — терпеливо подтверждает Спок.
Фыркнув, Кирк откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди.
— То есть, я сейчас засну, а ты меня завалишь, изнасилуешь труп, расчленишь и выбросишь на помойку? — он криво ухмыляется и качает головой. — Извини, это дерьмовый вариант, я не согласен. Поэтому поеду-ка я отсюда.
Он понимается из-за стола, разворачивается и направляется к двери.
Спок аккуратно кладёт вилку на тарелку. Похоже, без разъяснений обойтись не удастся.
— Кристофер Пайк передаёт тебе привет, Джим.
Тот застывает на месте, вздрогнув – то ли от звуков собственного имени, то ли чужого, сразу и не поймёшь, спина напрягается, и под тонкой тканью рубашки это особенно заметно.
— Что? — наконец хрипло переспрашивает Джим, так и не обернувшись.
— Кристофер передаёт тебе привет, — повторяет Спок и возвращается к недочитанной статье об очередной доблестной победе местной полиции над местной же мафией. Очаровательно. К сказкам на ночь он привык с детства. Правда, тогда их рассказывала мама, но сейчас он уже большой мальчик и в состоянии почитать себе сам. — Он просил присмотреть за тобой, этим я, собственно, и пытаюсь заниматься. Проблема в том, что ты мешаешь мне исполнять обещание надлежащим образом.
Джим отступает на шаг от двери, разворачивается, сверлит его злым, болезненным взглядом, в котором — удивительное дело — проскальзывает что-то стыдливо-совестливое. Интересное зрелище, правда, чрезвычайно редкое. Споку неожиданно нравится.
— Откуда ты его знаешь? — судя по голосу - и бешено бьющейся жилке на шее, - Джим взволнован.
А Спок чрезвычайно наблюдателен. По-другому никак — достичь высот в его деле можно, только если ты действительно лучший. Ложная скромность ни к чему.
— Извини, но этого я тебе не могу сказать, — он качает головой и указывает ножом на покинутый стул. — Садись и ешь. Через восемнадцать минут я отправляюсь спать, и если к тому времени ты не закончишь с ужином, придётся подождать до утра.
Джим медлит. Спок прекрасно понимает его. В Городе, где желающих продать тебя за тридцать серебряников едва ли не больше, чем покупателей, встретить человека, готового дать приют просто так, ничего не потребовав взамен — это даже не чудо.
Это просто невозможно.
В конце концов, Джим, по всей видимости, всё-таки переборов сомнение, вновь садится за стол. Они заканчивают ужин в полном молчании, и тусклый свет висящей под самым потолком лампочки как нельзя лучше соответствует их общему на двоих настроению.
Вечная, непроходящая депрессия — визитная карточка и бессменный девиз Города. Если ты весел и счастлив — он покажет тебе, что есть гораздо больше поводов для отчаяния, чем ты мог представить. Если слаб и немощен — сломает тебя окончательно, выбросив на помойку, где таких, как ты — миллионы. Для этого даже не нужно ничего делать. Просто оставайся в его пределах.
Из наблюдений Спок делает вывод, что Джим точно не из первых, но вероятнее всего, и не из вторых тоже. Совершенно особая, другая порода — тех, кто твёрдо верит и не сдаётся даже на эшафоте. Он чем-то напоминает Споку его самого. Точнее, того, кем он был раньше. Давно. Очень.
Но даже в молодости Спок никогда не бросался в омут, предварительно не прощупав брод.
— Сегодня ты спишь здесь.
Ровно через восемнадцать минут Спок отдаёт Джиму чистый комплект постельного белья и ключи от одной из двух спален.
Тот косится всё ещё недоверчиво, но уже без откровенной неприязни. Впрочем, Споку на это наплевать. Он просто делает то, что обещал.
— Внутренний замок снаружи не открыть, — говорит он, стоя на пороге комнаты. — Я встаю рано, думаю, к тому времени ты вряд ли проснёшься. Советую выспаться — в ближайшие несколько дней такая возможность тебе представится вряд ли. Сам понимаешь.
Джим молча кивает и садится на кровать.
— Спокойной ночи, — вежливо добавляет Спок и разворачивается, намереваясь уйти.
— Эй, Спок?
Он оборачивается, смотрит Джиму в глаза и действительно видит в них то, что слышит:
— Спасибо.
— Пожалуйста. Джим.
Когда Спок выходит из комнаты, за его спиной щёлкает внутренний замок. Спок удовлетворён, — он симпатизирует людям, которые никому не верят на слово.
Это значит, они дорожат собой.
Редкое явление для Города, в котором понятия чести не существует в принципе.
***
Через неделю Спок забирает Джима снова. Всю дорогу тот молчит, отвернувшись к окну, но от внимания Спока не ускользает его неестественная, нездоровая бледность.
— Всё в порядке? — для проформы интересуется он, как только дверь квартиры со скрипом закрывается.
Джим резко, отрывисто кивает и тут же хватается за бок.
— Блядь, суки, — он шипит сквозь зубы и едва не складывается пополам, судя по всему, от боли.
Спок не привык безучастно стоять и смотреть, если знает, что делать. Он бесцеремонно отпихивает руку Джима, толкает его в кресло, вынуждая сесть, и расстёгивает на нем рубашку.
На правом боку, прямо под рёбрами — огромное фиолетово-чёрное пятно. На груди, плечах, животе и спине тоже красуются синяки, но помельче. Спок с минуту внимательно разглядывает обмякшего в кресле Джима, присев рядом с ним на корточки, после чего поднимает голову и спрашивает:
— Что это такое?
— Не твоё дело, — огрызается тот, но догадаться несложно: или клиенты, или свои же. Причины тоже вряд ли оригинальны: кое-кто либо слишком хорошо выполняет свою работу, либо слишком плохо. Со шлюхами не церемонятся, и это нормально — каждый делает выбор сам. Выбрал — терпи.
Но всё-таки… Спок не может оставить Джима корчиться от боли и возможного внутреннего кровоизлияния. Книга контактов в телефоне пуста, Спок помнит все необходимые номера наизусть.
— Доктор Маккой? Мне нужна ваша помощь.
Ещё один неудачник из немногочисленной, но гордой братии недобитых рыцарей угрюмого образа. С Леонардом Маккоем Спок знаком уже лет десять как — сначала параллельные потоки в университете, потом внезапно обнаружившиеся общие знакомые, не менее внезапная встреча во время одной не самой блестящей операции на заре карьеры Спока, и так далее... Как это обычно бывает — случай. Удачный, что и говорить. Пару лет назад Маккой практически вытащил его с того света при помощи медицинского спирта, скальпеля, швейной иглы и мата вместо наркоза. С той поры Спок ведет отсчет их странной дружбы. Впрочем, с такими, как Леонард, весьма полезно дружить, особенно тем, кому в больницу желательно не соваться.
Маккой приезжает быстро. Он умеет безошибочно определять интонации голоса Спока и степень срочности его просьб. Они бывают разными — в большинстве случаев не терпящими отлагательств. Как сегодня.
— Сильный ушиб почки. Перелома нет, — мрачно констатирует он, с пристрастием осмотрев Джима. — Где тебя так приложили, приятель?
Джим неопределённо передергивает плечами, давая понять, что развивать тему не желает, рассматривает доктора с интересом, но без неприязни. Впрочем, расспрашивать его никто не собирается. У Маккоя и так полно забот: клиника с тщедушными уклонистами, пугливыми роженицами и провонявшими мочой старыми бабками и частная практика, где вроде бы повеселее и денег побольше, но сил на то, чтобы выкладываться на полную, уже не остается.
Проделав необходимые процедуры и оставив на тумбочке пакет лекарств, Маккой уезжает за полночь, пожелав на прощанье беречь рёбра и ни к кому конкретно при этом не обращаясь. Джим лежит на кровати, не двигаясь, и смотрит в потолок. Спок останавливается на пороге его комнаты, чтобы пожелать спокойной ночи и напомнить о необходимости запираться.
— Как думаешь, мне дадут больничный? — Джим криво ухмыляется.
Спок не любит тех, кто не может за себя постоять, но уважает умеющих сохранять присутствие духа в трудных ситуациях. Как следует относиться к Джиму, Спок пока так и не решил. Слишком много противоречий.
— Весьма сомнительно, — отвечает он.
Джим с удовлетворением кивает, поднимается с кровати и берёт с тумбочки ключи.
— Сколько ты заплатил доку? — он подходит ближе и становится напротив Спока, прислонившись к дверному косяку. В квартире темно, в его глазах — тоже.
— Неважно.
— Я не люблю ходить в должниках, — Джим слегка вздёргивает верхнюю губу, обнажая белые ровные зубы — то ли улыбается, то ли скалится, в темноте не разобрать, и медленно, призывно облизывает пухлые губы. Лунный свет, пробивающийся через неплотно закрытые шторы, бликует на его лице.
Красиво. Спок умеет ценить красоту.
И от недвусмысленных предложений отказываться тоже умеет.
— Сочтёмся при первой возможности, — обещает он, отступая в коридор. — Спокойной ночи.
— Ночи, — отзывается Джим.
Дверь захлопывается. Щелкает замок.
Где-то вдалеке со стороны заброшенной верфи протяжно воют псы.
