***
Ещё пару месяцев всё идёт своим чередом. Спок целенаправленно отдыхает и работает — легальная должность финансового аналитика приносит в десятки раз меньше денег, чем нелегальное хобби, зато служит отличным прикрытием. В мелкой, едва сводящей концы с концами конторе на него молиться готовы, так что об алиби в случае необходимости беспокоиться не придётся. Утренние газеты радостно сообщают о том, что убийство начальника тюрьмы раскрыто успешно и в рекордные сроки. Кажется, кого-то даже успели казнить, кто-то получил премию за оперативность, а горожане вновь могут спать спокойно. Спок считает, что профессионализм и неутомимость стражей порядка заслуживают искреннее восхищение. Каждую субботу он забирает Джима из притона. Они мало разговаривают, ведь для обоих подобное вынужденное соседство — не более, чем необходимость, но нельзя сказать, что оно тяготит. Скорее, воспринимается как должное. — Чем ты занимаешься, Спок? — интересуется Джим очередным тусклым вечером. Тусклым в прямом смысле слова — сосед снизу вовремя не заплатил за электричество, и его без промедления отрубили по всему дому, видимо, в надежде на то, что на нерадивого гражданина воздействуют более добропорядочные и обозленные. К сожалению, этим надеждам вряд ли суждено оправдаться: Спок своими глазами видел, как накануне этого самого гражданина, как обычно, пьяного и грязного, заталкивали в багажник старого кадиллака немногим более презентабельно выглядящие типы. В чем тот провинился, Спок понятия не имеет, но предполагает, что скоро у покинутого жилища появятся новые хозяева. Возможно, они даже будут вовремя вносить коммунальные платежи. Но пока всё по-старому: квартира снизу пустует, долг не погашен, и Спок с Джимом коротают вечер впотьмах. Свет уличных фонарей, естественно, не добирается так высоко, и единственным источником освещения остается ноутбук Спока, по которому он отслеживает перемещения очередной «цели». Этот предсказуем. С ним не придется долго возиться и, если бы Спок был способен испытывать муки совести, то обязательно повинился бы в том, что заявленная за его голову цена оказалась непомерно завышена. Впрочем, испытывать муки совести — занятие нелогичное и нецелесообразное. Ещё более нелогичными и нецелесообразными, а помимо этого, еще и опасными, он считает провокационные вопросы Джима. — В данный момент я работаю, — сухо отвечает он, не отрывая взгляда от ползущей по экрану мигающей оранжевой стрелки. — Да брось, ты прекрасно понял, о чём я, — с усмешкой отзывается Джим, и Спок недовольно морщится. Он не любит лишних людей и разговоров. — Безусловно. Но тебя это не касается, потому просто замолчи и дай мне закончить. Возможно, это звучит излишне резко, но у Спока нет желания демонстрировать радушие. Джим это понимает и, пробормотав невнятное: «Понял я, понял», поднимается с дивана и идёт в свою комнату. Спок удовлетворенно хмыкает и вновь сосредотачивается на разработке плана. Он не любит терять время зря, тем более, заряда батареи хватит ещё на полчаса максимум, а схему слежки на завтра он так и не составил. Экран гаснет в тот момент, когда за окном сверкает первая молния. Спок невозмутимо закрывает ноутбук, но решить, что делать дальше, не успевает: Джим высовывается из комнаты и неожиданно спрашивает: — Не хочешь съездить куда-нибудь проветриться? Я бы ещё и пожрать не отказался. Спок пару секунд раздумывает над его словами. На первый, как и на второй взгляды, подвоха искать негде. К тому же, он и сам не прочь немного развеяться: пропущенная (впервые за последние четыре года) тренировка и день, проведённый за компьютером, дают о себе знать — мышцы изнывают от недостатка физической активности. — Думаю, это возможно, — кивнув, Спок вызывает такси. Маленький красный додж проворно скользит по улицам, обгоняя огромные джипы, еле-еле плетущиеся грузовики, битком набитые человеческой массой автобусы, легковушки, спешащие по домам… Вокруг — одна и та же картина: призывно сверкают неоновых огней, хищно скалятся распахнутые настежь дверей бесчисленных забегаловок - привычное буйство стихии, ни на мгновение не оставляющей Город в покое. — Давай только не в клуб, — слышит он и, приподняв бровь, с интересом смотрит на Джима. Тот не отводит взгляд и получается, что Спок его вроде как рассматривает. Полумрак салона скрадывает совсем юношескую, даже мальчишескую остроту черт его лица, и Споку на мгновение кажется, что Джим гораздо старше, чем есть на самом деле. — Сколько тебе лет? — спрашивает он. Такси проезжает четвёртый перекресток, выныривает с второстепенной на главную и ловко втискивается между беспрестанно сигналящих автомобилей. — Девятнадцать, — слегка удивленно отвечает Джим. — А что? — И давно ты занимаешься... тем, чем занимаешься? — продолжает Спок, наблюдая за тем, как лицо Джима темнеет. — Тебе какая разница? — огрызается он. — Никакой, — легко отвечает Спок. — Можешь считать это обыкновенным праздным интересом. Джим отворачивается к окну, не удостоив его ответом. Заметив впереди знакомую вывеску с тарелкой пасты и традиционным итальянским триколором, Спок делает шофёру знак остановиться. Из автомобиля Джим выходит не сразу — Споку приходится подождать пару минут, пока он всё-таки решится. Такси уезжает, взметнув из-под колёс тучу холодных грязных брызг. Джим заходит в ресторан и усаживается за выбранный Споком столик в углу — отсюда отлично просматриваются все двери, а тяжёлые темные портьеры на окнах исключают возможность слежки с улицы. Молодой проворный официант приносит меню и зеленый чай. За барной стойкой приветливо улыбается Кристина — длинноногая пепельная блондинка в форменном сером платье и вульгарных чулках в крупную сетку. Спок знает, что, несмотря на обосновавшиеся в уголках глаз морщинки, парализованную мать, ребенка-инвалида и укорачивающийся с каждым годом список приватных клиентов, она всё ещё надеется выйти замуж. Администратор — приятный японец в слишком дорогом для человека его профессии костюме (всем нужно как-то выживать), цепко осматривает посетителей, безошибочно вычисляя карманников и прочий сброд. Все как обычно. Спок посещает только проверенные места. — Третий год, — невпопад говорит Джим, когда Спок уверенно переворачивает страницу с мясными блюдами и вчитывается в вегетарианское меню. Спок поднимает голову и спрашивает — как ни в чём не бывало, словно получил ответ на вопрос немедленно, а не полчаса спустя: — И почему? Джим неопределённо ведёт плечом. — Поверь, тебе будет неинтересно, — он зло улыбается. — К тому же, я слишком мало выпил для таких откровений. В его глазах — боль, отчаяние, гнев. Убойное сочетание, если готов использовать его на всю катушку. Мысль о том, что Джеймс Кирк может оказаться гораздо большей проблемой, чем представлялось поначалу, проскальзывает мимоходом и сразу же исчезает. — Это нетрудно исправить. Спок подзывает официанта и спустя пару минут к ним присоединяется бутылка отборного английского «Boodle's», лайм и тоник. Джим удовлетворённо хмыкает, наполняет две стопки, игнорируя швепс, но Спок отрицательно качает головой. Ему необходимо сохранять трезвую голову в любой ситуации, а вот для людей вроде Кирка отсутствие определённого количества промилле в крови, напротив, скорее минус. Однако пить «на работе» им запрещают так же, как и всем остальным. Джим безразлично пожимает плечами, выпивает из двух стаканов и закидывает в рот лайм. — Ты быстро опьянеешь, если продолжишь употреблять алкоголь в таком темпе, — замечает Спок, наблюдая за тем, как он облизывает наверняка горьковато-кислые после лайма красивые, по-мальчишески пухлые губы. В этом жесте определённо есть что-то магнетическое. — Да плевать, — отмахивается Джим, вновь наполняя стакан. — Ты ведь все равно нихрена не рассказываешь, а время убить как-то надо. — В выборе способов его убийства ты неоригинален, — парирует Спок, и Джим смеётся: — Может, научишь новым? — Вряд ли они когда-нибудь тебе пригодятся, — отвечает Спок, на что Джим лишь снова пожимает плечами: — Откуда ты знаешь? Я люблю экспериментировать. Джим пьёт тоник и поверх бокала смотрит на Спока. Сказанное им повисает в воздухе невысказанным вопросом, нарочитой двусмысленностью, оседает на языке дурманящей ментоловой свежестью, и Спок вопросительно вскидывает бровь — он не понимает, срабатывает ли профессиональная привычка или Джиму действительно интересно узнать о нём больше. — Не сомневаюсь, — холодно отрезает он и добавляет, выделяя первое слово: — Я не люблю. — А как ты относишься к абстрактному искусству? — внезапно интересуется Джим. Спок оказывается настолько не готов к резкой смене темы, что отвечает по существу, и следующие пятнадцать минут они увлечённо обсуждают Мондриана и Кандинского. Когда бутылка пустеет примерно на четверть, наконец, приносят еду. Джим, разомлевший, с пьяно блестящими глазами, набрасывается на бифштекс с таким остервенением, как будто голодал как минимум пару лет. Спок ужинает как всегда — неторопливо и размеренно, думая о своем, но периодически ловит себя на мысли, что наблюдает за Джимом. Спок пока не определился с тем, что в нём так привлекает, впрочем, ответ лежит не на поверхности. Гораздо проще определиться с тем, чем Джим раздражает. К примеру, он, оказывается, очень шумный и разговаривает с набитым ртом. Однако Спок почти готов простить ему эти мелкие недостатки, ведь Джим вскользь высказывается о Феллини, а о Феллини Споку не доводилось говорить ни с кем с тех пор, как он уехал из Сан-Франциско… очень давно Ему нравился Сан-Франциско — там было проще простого затеряться в вечно гомонящей и спешащей куда-то толпе, не требовалось дополнительной конспирации, как и уловок, обеспечивающих безопасность. Оружие там тоже купить было гораздо проще и быстрее, чем здесь. Спок не из тех, кто жалуется на жизнь. Он привык подстраиваться под обстоятельства, когда наоборот не получается, привык ждать и не отступаться от задуманного. Он уверен, знает, что рано или поздно навсегда оставит позади проржавевший, болтающийся на паре креплений дорожный указатель с полустёртым названием, которого даже при желании уже не разобрать, и сухими цифрами, повествующими о численности жителей и расстоянии до ближайшего населенного пункта. Однажды он покинет это место. Как всегда — один. Они возвращаются далеко за полночь. Ночные улицы кишат наркоманами, бомжами и прочими маргинальных элементами, Спок отворачивается от окна, но неприглядная картина всё равно маячит перед глазами — слишком привык видеть всё это изо дня в день. Джим сидит рядом, расслабленно откинувшись на жёсткое кожаное сиденье, и как будто спит, однако Спок чувствует его взгляд из-под ресниц и сдерживается, чтобы не посмотреть в ответ. Это лишнее. В его жизни нет ничего лишнего — ни вещей, ни людей, ни отношений. Это роскошь, которую могут себе позволить только те, кто привык проживать дни, не задумываясь о завтрашнем и не веря в то, что когда-нибудь всё изменится. У него много планов на будущее.***
Сидя за компьютером, Спок внимательно изучает очередное досье. Похоже, на этот раз попался действительно интересный экземпляр. С ним будет непросто, но это хорошо — Спока, как и любого профессионала своего дела, утомляет рутина. Он вглядывается в фотографию: в жёсткий излом бровей, острые, угловатые черты немолодого уже лица, приметный давний шрам от ножа на левой скуле, глубоко посаженные серые глаза, злой холодный взгляд, — и анализирует. «Послужной список» потенциального мертвеца впечатляет: неофициальный, но безграничный контроль над местной правящей элитой, нелегальная торговля оружием в промышленных масштабах, отлаженный канал поставки наркотиков из Колумбии и Венесуэлы по всему западному побережью, разветвленная сеть замаскированных под клубы и казино публичных домов. «Sin Trek» в их числе. В груди Спока неприятно ёкает. Он вновь с пристрастием изучает предоставленную клиентом биографию — она лишь немногим отличается от составленной Споком собственноручно — и подавляет вспыхнувшее на миг глухое раздражение. Что-то необъяснимое и неизбежное сродни визиту всадников Апокалипсиса, необходимому этому миру, как воздух, останавливает. Не даёт взять телефон, набрать номер и назвать окончательную сумму. Спок объективен в оценке своих возможностей. Похоже, эта планка ему пока не по зубам. Сквозь неплотно задернутые шторы робко пробивается размытая полоска тусклого света. От кружащих в воздухе пылинок этот свет кажется невероятно грязным. Но он есть. Настоящий солнечный свет. Это настолько невероятно, почти абсурдно, что Спок, взяв в руки чашку с чаем, подходит к приоткрытому окну и отодвигает портьеру. С высоты двадцатого этажа отчетливо видно, как город быстро наполняется дымом. Он берется словно из ниоткуда, из воздуха, из обжигающих неуместных солнечных лучей, заполняет всё вокруг плотной удушливой серой завесой. В поднимающихся от земли, вихрями закручивающихся над крышами домов клубах теряются очертания предметов и людей, и кажется, что город — уже не город вовсе, а кратер извергающегося вулкана, и вот-вот во все стороны потечёт горячая густая лава. Огонь способен очистить всё и спасти всех, но порой он обязан стать наказанием. От едкого смрада слезятся глаза, и Спок плотно закрывает створку, следом задёргивает шторы. Комната погружается в привычный полумрак. Спок возвращается к столу, но, прежде чем снова погрузиться в работу, ловит самого себя на нежданном. Он не может заставить себя перестать думать о Джиме.***
— Спок, ты вообще в курсе, как правильно кий держать? Беззлобный, скорее подначивающий смех Джима взвивается к потолку, пробегает над головой яркими цветными всполохами, и Спок невольно вспоминает, что когда-то тоже умел улыбаться. Это было так давно, что словно и не случалось вовсе, но забытое, заброшенное, как будто не его ощущение касается губ и остаётся на них — горьковато-терпким привкусом лайма и мяты, невесомой прохладой таящего в бокале льда. — Безусловно, — с нарочитым достоинством отвечает он и виртуозно разбивает пирамиду битком, попутно отправляя два белых шара в дальние угловые лузы. — Ух ты! — Джим восхищённо аплодирует. — Но я всё равно тебя сделаю. — Попробуй, — великодушно соглашается Спок, с досадой отмечая, что не стоило смотреть на Джима перед ударом — рука очень невовремя дрогнула, и шар, метивший прямиком в центральную лузу, в итоге встретился с бортом. — Обязательно, — обещает Джим. Он наклоняется над столом, примеривается, прицеливается долго, словно давая возможность Споку как следует оценить всё: и угол удара, и ловкость рук, и ракурс. Спок делает скидку на то, что с ним, скорее всего, играют, и потому сопротивляется погружению с головой. Он прост, даже аскетичен в своих желаниях, по меркам Города — практически свят и не склонен изменять своим привычкам ради мимолётного увлечения. Хотя соблазн, безусловно, велик. Тем интереснее будет выдержать испытание. Перехватив взгляд Джима, он на пару мгновений задерживает его на себе. И с удивлением отмечает, что выдержать его не так-то просто. Джим смотрит внимательно и серьёзно, словно заглядывает прямо в душу, и Спок невольно подбирается, будто готовится атаковать или отразить нападение. Естественно, этого не происходит. Джим улыбается краем губ и мастерски вгоняет шар в лузу. Спок отдаёт партию с чётким осознанием того, что хочет узнать о своём партнёре по игре больше, чем ему готовы рассказать. Он привык к бесцеремонным вторжениям в чужую жизнь, неважно, частную или профессиональную, привык к постоянному переворачиванию тонн ненужной информации в поисках роковых случайностей и не менее роковых слабостей. Привык воспринимать всё это как необходимую, пусть и не особо приятную часть работы, — и не испытывать ни жалости, ни колебаний, ни угрызений совести. У него никогда не возникало ни малейшего сомнения в правильности того, что он делает. Кто-то рождён для того, чтобы править миром, кто-то — чтобы развозить газеты и воняющую прогорклым маслом пиццу по спальным районам, кто-то — чтобы положить жизнь служению обществу потребления, которому плевать на подобное самопожертвование и чьи-то идиотские идеалы. Но есть и другие. Чистильщики. Те, кто тихо, незаметно и безупречно вычищает грязь из темных углов, избавляя мир от скверны. Спок не сомневается. Он — вправе. Но, странное дело, в случае с Джимом проверенный способ действия вызывает лишь отвращение. Спок хочет, чтобы Джим рассказал о себе сам — когда пожелает и будет готов. Они приезжают домой поздно. Джим уходит к себе и, похоже, сразу же засыпает, а Спок еще долго меряет шагами комнату, потом пьет безвкусный травяной чай на кухне, не зажигая света и не глядя в окно. И думает. О том, что грязь имеет свойство появляться словно из ниоткуда. О том, что в окружающей беспросветной серости ее практически не видно. О том, что он не имеет права на привязанности.***
Долгое время не происходит ничего экстраординарного. После того, как Спок отказывается от самого выгодного из поступавших ему когда-либо заказа, наступает временное затишье — не принимая во внимание двух спровоцированных этим отказом покушений. Спок популярно объясняет своим менее удачливым коллегам недоступную их ограниченным умам истину: он на самом деле отклонил предложение не потому, что в полиции предложили более выгодные условия сотрудничества. После этого от него, наконец, отстают, но слежка продолжается ещё около месяца. Он спокоен. Таким из колеи его не выбить. Из колеи выбивает другое. Джим по-прежнему остаётся у него каждые выходные, и постепенно Споку начинает казаться, что так было всегда. Джим невероятным образом, легко и непринуждённо вписывается в его жизнь, в её стройный, просчитанный, упорядоченный до мелочей уклад, и, вопреки доводам разума, это не выглядит неправильным. Теперь они разговаривают — подолгу и обо всём. Джим начитан и неглуп, и у них оказывается куда больше общего, чем Спок с высоты своего жизненного опыта мог предположить поначалу. В его голове постепенно, пусть и с трудом, укладывается даже крамольная мысль о том, что кто-то с такими незаурядными мозгами может быть так вызывающе красив. Спок чувствует, как нечто важное в нём постепенно, но неуклонно… меняется. Он всё чаще задерживает на Джиме взгляд. Ему нравится, как Джим двигается и разговаривает, как держится на сцене и в его обществе. Ему нравится то, что Джим не жалуется и не пытается расспрашивать его о прошлом. Споку нравится его безупречный вкус. И улыбка. От неё веет горечью и надеждой, и это щемящее сочетание подкупает настолько сильно, что хочется видеть его снова и снова. Хочется чувствовать эту улыбку ближе. На своих губах. В Джиме есть качества, которые Спок действительно ценит в людях: он не сдается, не умеет проигрывать и не собирается этому учиться. Даже в той жестокой ситуации, в которой в итоге оказался, Джим всё равно не теряет себя. Это сложно и недоступно большинству. Спок даже не думал, что может настолько сильно увлечься. И ещё меньше предполагал, что однажды желание дотронуться до кого-то пересилит извечную брезгливость, вызванную осознанием того, кем этот кто-то является. — О чём ты думаешь? Спок поднимает глаза от шахматной доски. Джим внимательно смотрит на него. — О рокировке, — ровно отвечает Спок и делает ход. Джим улыбается и забирает его слона. Еще одно их общее развлечение с каждым разом приобретает все более личный, интимный подтекст. Джим выигрывает с завидным постоянством, но Спок неизменно оказывается ошарашен. Всем: нелогичностью, но результативностью стратегии, быстротой реакции на собственные провокационные ходы, умением поддерживать беседу, не отрывая взгляда от доски, вырванными практически из рук победами. Но порой он задается другим вопросом: как человек вроде Джима оказался в ситуации, которой легко мог бы избежать, воспользуйся он своими мозгами. Похоже, не все так просто. Непонятно почему, но эта мысль не дает ему покоя. Она свербит, расползаясь в мозгу тысячей подрагивающих студенистых отростков, завладевает вниманием и не позволяет отмахнуться, отгородиться стеной железной воли, заставляет возвращаться снова и снова. Спок не задает вопросов, но, очевидно смотрит настолько красноречиво, что Джим не выдерживает сам. — Давай уже, — он ведет плечом и небрежно смахивает коня Спока с доски. Ставит на освободившуюся клетку ладью и косится на него с раздражением. — Спрашивай, я же вижу, что хочешь. Спок кивает — нет смысла отрицать очевидное. — Почему ты занимаешься… этим? — он неопределенно взмахивает рукой. К горлу внезапно подкатывает тошнота — стоит только подумать о необходимости озвучить то, что подразумевается под неопределенным «это». Несмотря на то, что Джим зарабатывает на жизнь своим телом, назвать его шлюхой не поворачивается язык. Джим дергает щекой, кривит губы и долго молчит. За это время Спок успевает выиграть партию, не испытать от победы никакого удовлетворения, заварить чай, заказать пиццу (пепперони для Джима и вегетарианскую — для себя) и вновь расставить шахматы. За окном — очередной унылый ненастный вечер, плавно и незаметно перетекающий в черную промозглую ночь. Спок живет здесь так долго, что непостижимым для себя образом научился различать, когда периоды суток сменяют друг друга, несмотря на то, что вовне это почти никак не проявляется. Утро, день, вечер, ночь — все дождь и темнота. Джим передвигает пешку и отвечает — когда Спок уже перестает ждать: — У меня не было выхода. Спок прекрасно знает, что такое «нет выхода». Он видит это в глазах своих жертв каждый раз — за секунду до того, как жмет на спусковой крючок. Если, конечно, жертвы удостаиваются чести посмотреть в глаза освободителю своих грязных сгнивших душ. Некоторые не заслуживают даже этого. Поначалу, очень давно, его рука едва заметно дрожала под этими взглядами, неприятно коловшими, казалось, прямо в не окончательно зачерствевшее сердце. Со временем это прошло. Он научился не заглядывать под крышку бака перед тем, как вытряхнуть из него мусор. — Почему? Выход есть всегда. — Ты сам-то в это веришь, Спок? — Джим горько усмехается, глядя на него. Во что Спок не верит точно, так это в успокаивающую силу дежурных фраз. Он отрицательно качает головой, хоть и уверен в том, что ответа от него не ждут. — Если бы дело было только во мне, я бы предпочел сдохнуть, чем жить так, как живу, — резко говорит Джим, поднимаясь из-за стола. — Но дело не только во мне. Есть те, чьи жизни зависят от того, насколько удачно я сегодня подставлю задницу. Я понимаю, что это херовое оправдание, но другого у меня нет, извини. — Ты не обязан оправдываться передо мной, — говорит Спок, глядя на него снизу вверх. Джим открывает рот, чтобы ответить, но, передумав, машет рукой и отправляется к себе. Спок внимательно смотрит ему в спину и не удивляется, когда Джим останавливается на пороге комнаты, словно раздумывая. Костяшки пальцев руки, которой он цепляется за дверной косяк, белеют. — Почему-то я чувствую, что обязан, — глухо говорит Джим, не оборачиваясь. Дверь хлопает, лязгает замок. Спок переводит взгляд на доску. Вертит в руках отвоеванного ферзя. Он разучился чувствовать. Он так думал. Когда-то.***
Следующим вечером Спок привозит Джима в бордель на двадцать минут раньше положенного времени и, повинуясь странному желанию, выходит из автомобиля проводить его. — Зайдёшь? — Джим смотрит на него выжидающе, чуть прищурив глаза, и тусклый свет уличных фонарей тенями ложится на его скулы. Над их головами вяло, вполсилы громыхает, и в этих звуках Споку мерещится стук бьющихся о борта бильярдных шаров. Партия, закончившаяся его победой час назад, кажется символичной. В бильярде он удачлив. В жизни… Не всегда. Преодолевая иррациональное желание взять Джима за руку, Спок входит в двери вслед за ним. — Слушай, а классно было. У тебя отличный удар, — Джим, опершись рукой о тумбу высокого трюмо, сосредоточенно подкрашивает губы. — Но я обязательно отыграюсь в следующий раз, учти. Спок понимает, что следующего раза случиться не должно. Им не следует затягивать этот узел дальше. Это опасно и вряд ли закончится хорошо. Но непреодолимое, запретное влечение опутывает его с ног до головы, сковывая движения и обрубая все попытки мыслить поперёк. Вообще-то Спок не может оторвать взгляда от губ Джима — ярко-алых, как струящаяся из вспоротых артерий кровь. — Безусловно. Отыграешься, — отвечает он. Джим, ухмыльнувшись, начинает раздеваться, совершенно не стесняясь присутствия Спока. Сегодня у него обычная программа: макияж, чулки, паркет, Джо Кокер. Полумрак номера во второсортной гостинице (или заднее сиденье автомобиля, или его собственные «апартаменты» через две комнаты от гримерки), вялый член очередного жирного ублюдка во рту, разбросанные на полу презервативы, мятая несвежая постель — как наиболее вероятный сценарий последующей ночи. — Чертовы чулки, — бормочет Джим и на вопросительный взгляд Спока поясняет: — Не могу надеть так, чтобы не порвать. Никогда не привыкну, наверное. — Я могу помочь, — предлагает Спок раньше, чем успевает понять, чем чревато это предложение. Джим секунду неверяще смотрит в глаза, а потом перебрасывает ему чулки и забирается на высокий стол. Выглядит он при этом так, что у Спока в голове что-то перемыкает: расстегнутая белоснежная рубашка сползла с загорелого плеча, развязанный галстук болтается на шее, алые губы блестят призывно, вызывающе, аккуратно причесанные волосы хочется растрепать, потянуть за них, пропустить между пальцев. И взгляд — тяжелый, ждущий, пробирает до самого нутра. Похоже, они все-таки заигрались. Спок подходит, возможно, чуть ближе, чем необходимо, но Джим не возражает. У него не дрожат руки, и порвать тонкую ткань одним неосторожным движением не грозит, но он все равно медлит секунду, прежде чем приняться за дело. Каждое прикосновение к обнаженному телу — как удар током. Мягкая ткань скользит по коже, нежной, шелковистой, гладкой — Джим бреет ноги, безусловно, чтобы выглядеть презентабельно в подобных аксессуарах, но Спок пару секунд нелогично желает, чтобы Джим делал все это только для него. Действуя неосознанно, словно в тумане, Спок закидывает его ногу себе на плечо, чтобы было удобнее, поправляет широкую кружевную резинку, и, лишь услышав резкий судорожный выдох, поднимает взгляд. Джим сидит, вцепившись пальцами в крышку стола, и часто, с присвистом дышит. Спок повторяет манипуляции со вторым чулком и командует: — Приподнимись. Джим послушно приподнимается над столом на руках, его ноги давят Споку на плечи, еще немного — и крышу сорвет окончательно. Он аккуратно пристегивает кружевной пояс, и непреднамеренно — но иначе не получается — лапает Джима за задницу. Спок ведет ладонями по внутренней стороне его бедер, расправляя собравшиеся складки, неотрывно смотрит в глаза, и Джим прикусывает нижнюю губу, чуть раздвигая ноги. — Я пойду, — севшим голосом говорит Спок, усиленно игнорируя мысль о том, как ему хочется повторить путь собственных ладоней губами и языком. Подняться выше, стащить с Джима белье, опрокинуть его на стол, взять в рот его член, отсосать, вылизать с ног до головы, вставить и не давать кончить до утра. У него стоит так, что больно дышать. — Иди, — хрипло соглашается Джим. Быстро попрощавшись, Спок поспешно уходит с четким ощущением того, что только что они занимались любовью. Вернувшись домой, он мастурбирует под обжигающим душем, представляя, как вместо собственной ладони толкается в восхитительную упругую тугую задницу, как прижатый к стене Джим, горячий, растянутый, мокрый от смазки и слюны, до отказа насаженный на его член, тянется за поцелуями и сладко стонет в его руках. Спок кончает на усыпанный каплями кафель, сдерживая стон, полный наслаждения и бессильного отчаяния. На самом деле убивать он не любит — ему просто нравится чистота. Но порой необходимость забрать чью-то жизнь перерастает в желание. Сейчас Споку хочется убивать, и он почти рад очередному звонку. Почти — потому что каждый такой звонок по крупице забирает способность испытывать радость .