ИНВЕРСИЯ

Черное море. Такое необъятное и непостижимое, такое спокойное, такое огромное и могущественное, такое великое и непоколебимое, такое прекрасное и неподвижное, такое… такое горячее? Слишком горячее. А если быть точным, горящее! Горящее море?! Черное море?! - Море, почему ты горишь? Кто тебя поджег или что тебя заставило воспылать? Черное море, как если бы огромный крейсер или галион, забитый до отказа бочками с черной краской, потерпел крушение, был потоплен со своим грузом, всем персоналом, всеми безбилетниками и, возможно, пассажирами. И он ушел на дно куда-нибудь туда, где миллион атмосфер. На самое дно, туда, где только темень и необъятная влага, куда-нибудь туда, где нет невзгод и разорения. Там, где только покой и темень. И сейчас вся эта краска вместе с топливом и моряками, перемешанная волнами и раздробленная скалами и рифами, горит. Наверное, из-за случайно попавшей молнии в море. В море ведь часто попадают молнии, это нормально, но на небе ни облачка. На небе вообще ничего нет. И кажется, что нет и самого неба, но так ли это? Где линия горизонта? Где граница, делящая небосвод и землю? И почему земля... а земля ли это вообще? И хоть это похоже на пляжную зону, но это отнюдь не песок, это не только песок, это костяная стружка, пыль, мука… Откуда здесь столько костного материала? Похоже, море раньше было намного больше, но сейчас из-за засухи или, точнее, пожара его берега сузились и море поредело. Каждый, кто был слишком медленным, остался на суше, иссыхать, тлеть и перемешиваться с песком в обществе таких же медленных, слабых и старых особей. Их останки не вызывают ни жалости, ни состарадания, они сами виноваты, что не могли плыть чуточку быстрее. Как же много здесь скелетов и пепла, Огромные просторы, похоже, когда-то принадлежащие морю, стали безликой безжизненной пустыней, сей масштаб, если честно, поражает, но поражает еще кое-что. В море остались скалы и рифы, высоко выходящие за пределы самого уровня моря, но вот в чем казус, на них места живого нет и все их неровности заработаны неестественным путем. Они все выглядят так, как если бы огромная сколопендра размером с поезд решила заточить свои мандибулы, словно кошка о столь не виновные и непоколебимые скалы, которые всем своим видом страдают и стонут и лишь ожидают, когда же этот поезд остановится и отточит свои когти до предела, до состояния лезвий, которые способны резать перья на лету. Начинается отлив. Воды осталось непозволительно мало, но вдалеке она еще образует один огромный бугорок, как будто бы луна, словно магнит, притягивает к себе всю воду. Не взирая на притяжение, вода собирается, собирается… Это уже не просто бугорок и даже не холмик, это огромная гора, гора горящей воды, такое ощущение что море восстало, восстало против того, что ожидает его конца на дне. Однако сил моря не достаточно, чтобы это уничтожить, и будто осознанно, море собирает всю свою массу, все свои просторы в одну небольшую точку соприкосновения с дном, чтобы увеличить давление и как огромный гвоздь расколоть то, что ожидает его конца и засухи. Море собрало все свои массивы, со всех берегов, со всех заливов, отовсюду, и собрало из всех потоков одну огромную гору. Вот она, воля моря, что заставила повиноваться саму материю, саму воду, как если бы море было живое, как если бы оно могло думать и бояться, бояться того, что сокрыто в нем. Огромная гора, конец которой уже и не видно, всей своей величиной и значимостью опирается на площадь, такую малую и незначительну, сравнимой с площадью воткнутой в подушку иголки. Такое давление и такая воля, возможно, могли бы расколоть, нет, даже раздробить целую планету, но никак не то, что находится там. То, что заточено на дне моря. На дне тартара нет чего-то крепче тартара. Вода перестала формироваться и замерла в ожидании. Она ждала, надеялась на успех, и, уже подумав, что ей удалось и что ее противник был настолько жалок, что ей удалось удалить его, раздавить как ненужную родинку, как стало слышно тихий-претихий шепот, как будто связки скрутились и нет воздуха, чтобы говорить. Как будто нужно сказать что-то очень важное, но в атмосфере кончился кислород, и ты выдавливаешь последний воздух из желудка, выдавливая из себя скомканные слога. Примерно такой был шепот, такой тихий, но такой настойчивый и уверенный в себе, шепот, который промолвил лишь одно слово лишь, один раз. - Лужа. Море пало, буквально пало, просто рассыпалось. Сначала растрескалось, как если бы было твердым, а потом рассыпалось, вся эта величественная и невозможная конструкция, которая образовалась здесь за минуты, была просто уничтожена так, если бы просто ненужные капли воды смохнули со стола даже не салфеткой и не тряпочкой, а просто сдули чтобы не пачкаться. Похоже, море просто потеряло сознание, снова стало невольным, не на что не способным, просто материальным объектом без души, без мыслей и без воли. Из такого решительного и величественного, оно снова стало набором безжизненных слоев воды, что потеплее, что потемнее. Стало даже жалко, что с морем стало покончено лишь одним коротким словом. Да, наверное, по сравнению с тем, чего море так боялось и так хотело от этого избавиться, для него, похоже, это море и в правду было лишь «лужей». Гора падает, разбивается о земь, перемешивается и сново падает, набирает нечеловеческую, немыслимую скорость, образует волну, лавину, цунами. Уже мгновение, и цунами размером с половину горы несется, несется во все стороны, снося и забывая на века то, что оно снесло. Скалы лишь смогли вымолвить заветное «спасибо» морю за то, что оно снесло их и упокоило на дне, но оно несется дальше, все ближе и ближе, стучится о берег, и начинает падать, огромная, горящая, волна падает. Огромная, как 12-этажный дом, черная как ночное небо, бешеная как слон, увидевший мышь, волна бесстрастных, безжалостных, горящих водных масс, падает. Падает!