Сын погибели

И придёт опустошитель на всякий город, и город не уцелеет; и погибнет долина, и опустеет равнина, как сказал Господь. Иеремия, 48 глава

Эта история началась в субботу, двадцать пятого апреля две тысячи девятого года в Тадфилде, маленьком городке в Оксфордшире. Тем на удивление тихим и ничем не примечательным ранним утром по пустынной улице, ведущей к церкви святой Троицы, шли двое — местный викарий и молодая женщина, чью наружность можно было бы назвать приятной, если бы в её перепуганных глазах не читалась толика безумия, заметно портящая общее впечатление. — Святой отец, помогите же мне! — взмолилась она. — Мне больше не к кому обратиться! Священник тихонько вздохнул, но не остановился и даже не сбавил шаг. Он был крайне занят в последние дни, и, как бы цинично это ни звучало, в его забитом под завязку графике попросту не оставалось времени на то, чтобы решать проблемы тронувшихся на фоне материнства дамочек. — Мне очень жаль, но сейчас мне совершенно не до этого, — в сотый раз повторил он. — Вам придётся подождать несколько дней. — Но я не могу ждать! Если дело в деньгах, я заплачу́ любую сумму! Он закатил глаза, попросил у Господа сил и терпения и всплеснул руками: — Ради всего святого, причём здесь это? Речь идёт всего лишь о крещении вашего ребёнка! К чему срочность? Вы куда-то переезжаете? — Нет… — Вам кто-то угрожает? — Нет! — Мальчик болен? — Да нет же, упаси Господь! — Значит, вы можете подождать. Мы совершим обряд на следующей неделе, я обещаю. — Вы не понимаете… Он остановился, подавив невесть откуда взявшуюся вспышку раздражения, обернулся к женщине, положил руку ей на плечо и мягко, как только мог, сказал: — Дейдре, я и правда не понимаю, почему я должен идти вам навстречу, если вы утаиваете от меня настоящую причину вашей просьбы. Ни вы, ни ваш муж никогда не были особо религиозными людьми, а теперь вы приходите ко мне и требуете срочно окрестить Адама? Вас что-то напугало, и я хочу знать, что именно. Расскажите мне всё, и я придумаю, как вам помочь. Он не был злым или жестоким человеком, вовсе нет — ему было искренне жаль эту алчущую помощи душу, но он твёрдо решил, что не будет помогать ей до тех пор, пока она не озвучит причину, по которой она так нервничает. Он видел — ей действительно требуется помощь, но он был уверен, что эту помощь ей должен оказать не священник, а компетентный психотерапевт. Очевидно, Дейдре была не в себе — её состояние выдавали побелевшие кончики пальцев, которыми она нервно стискивала полы плаща, и землистый оттенок лица, а более всего — покрасневшие и опухшие от слёз глаза, что бегали туда-сюда и никак не могли задержаться на одной точке. Она упрямо скользила взглядом по жёстким угловатым чертам лица святого отца, пытаясь найти в нём хоть каплю сострадания. Как бы ей хотелось, чтобы он согласился помочь безо всяких объяснений! Однако все её попытки давить на жалость были тщетны — он оставался непреклонен. Наконец, она сдалась, опустила голову и пробормотала: — Я… я могу рассказать, но, боюсь, вы решите, что я рехнулась. Он покачал головой и натянуто улыбнулся. — Если вы действительно не в себе, вам лучше узнать об этом от меня, не правда ли? Обещаю, я не стану вас осуждать. Ну, вот что: идёмте, я отведу вас в свой кабинет, мы выпьем чаю, и вы мне всё объясните. Идёт? — Х-хорошо. Спасибо вам, отец Кроули. Отец Кроули едва заметно поморщился и прибавил шаг. Полицейскую машину Кроули заметил ещё издалека — она снова стояла у входа в церковь, игнорируя правила парковки. К машине прилагался и сержант Тайлер, старый никчемный бобби, который за всю свою жизнь не раскрыл ни одного большого и серьёзного дела. Он вовсю наслаждался тёплым весенним утром — с комфортом устроившись на водительском сидении, он завтракал огромным сэндвичем и чудовищно сладким чаем и с подозрением косился на всех, кто имел неосторожность пройти мимо него. Очевидно, он ждал появления викария, — по одному Богу известной причине он назначил его главным подозреваемым по делу недавнего убийства, и собирался в очередной раз пытать его глупыми вопросами. Он задавал их вчера, и позавчера, и неделю назад, и в день убийства; и каждый раз он получал одни и те же ответы, которые его совершенно не устраивали, однако он был готов ждать признания столько, сколько потребуется. Упрямства ему было не занимать, но вот интеллекта ощутимо недоставало. — Экспертиза показала, что на голову отца Харриса упал кирпич! — заявил он вместо приветствия, стряхивая крошки с не знавших утюга брюк. — Кирпич? — вскинул брови Кроули. — Именно. Обычный, красный такой… Так вот, его не было рядом с телом. Не знаешь, где он? — Понятия не имею. На территории церкви нет никаких кирпичей, если вы об этом. — Значит, утверждаешь, что кирпичей здесь нет, так и запишем… А может, ты их просто спрятал? — Я ничего не прятал. — Учти, скоро я приду к тебе с ордером, и если я найду хоть что-то подозрительное… — Тайлер, — перебил Кроули. — Я уже дал показания полиции, остальное — ваша работа, не моя. Если это всё, я пойду. — Стоять! — гаркнул сержант. — Я с тобой ещё не закончил! — Так задавайте свои вопросы и проваливайте. — Наглец! Ладно! Чёрт с тобой. Мог ли кирпич выпасть из здания вашей церкви? — Нет, она деревянная. — А снаружи что, штукатурка? — Скорее всего… Я не знаю, я священник, а не чёртов строитель. — Попридержи язык, молодой человек! Тайлер вздохнул и почесал щетину — он был уверен, что именно Кроули сбросил кирпич на голову отца Харриса, хотя у него не было ни единого доказательства. Он безоговорочно полагался на свою интуицию, которая частенько давала сбой и уводила его в противоположном от преступников направлении, и ему было решительно плевать, что он может посадить невиновного человека — двадцать лет назад этот наглый мальчишка воровал яблоки из его сада, и, по мнению сержанта, этого пренеприятнейшего факта было вполне достаточно, чтобы дать ему пожизненное. — Может, ты и есть убийца? У тебя были мотивы, и алиби у тебя нет. Клянусь, если это сделал ты, тебя вздёрнут! — Смертную казнь отменили в шестьдесят четвёртом. — Плохой был год, — поморщился Тайлер. Кроули начал терять терпение. — Сержант, я скорблю о гибели отца Харриса не меньше, чем остальные, и я заинтересован в том, чтобы вы поймали убийцу, но я уже дал показания, и больше мне нечего добавить. Я почти не спал последние трое суток, я устал, и меня ждут люди. Я прошу вас — если вы узнали всё, что хотели, оставьте меня в покое! — Что ж. Я ещё заеду к тебе, и даже не пытайся спрятать улики — я всё равно докопаюсь до истины! — О, даже не сомневаюсь, — скривился Кроули. И кивнул окончательно расклеившейся Дейдре: — Идёмте. Надеюсь, больше нам никто не помешает. — Но куда же делся кирпич? — пробормотал Тайлер, мгновенно потеряв всякий интерес к своему подозреваемому. Он рассеянно оглянулся, будто надеясь, что орудие убийства материализуется прямо из воздуха, и вздохнул: — Эх, бедолага Харрис… Кроули провёл Дейдре в кабинет, усадил её на стул, поставил чайник и попытался вспомнить, куда он дел печенье, которое недавно принёс кто-то из прихожан. Печенья он так и не обнаружил, зато нашёл початую коробку конфет с истёкшим в прошлом веке сроком годности — отец Харрис, светлая ему память, был хорошим человеком и отличным священником, однако он полагал уборку одной из адских пыток, применяемых Люцифером к особенно провинившимся грешным душам, и ничто в этом мире не было способно изменить его мнение. Кроули честно затолкал вывалившиеся на пол бумаги обратно в ящик стола и пообещал себе, что наведёт здесь порядок, когда у него выдастся свободная минутка. — Я не ждал гостей, — признался он, усевшись напротив Дейдре. — Поэтому мне нечего предложить вам к чаю. — Ничего страшного, святой отец, мне всё равно кусок в горло не лезет. — Тогда перейдём к делу. Вы расскажете, почему вы так спешите окрестить Адама? — Боже, я… я даже не знаю, с чего начать. — Полагаю, с начала. — С начала? Ну… Мой Адам не такой, как другие дети. Он слишком умён, он понимает всё, о чём мы говорим, хотя он не должен, ему всего семь месяцев! Когда он смеётся, у меня мурашки по коже, а когда он чем-то недоволен, его глаза светятся красным. В нём зло, святой отец! Я уверена — он одержим, в него вселился демон! Я люблю его, я правда люблю моего сына, но мне кажется, если вы не окрестите его сейчас, произойдёт что-то очень, очень плохое. Кроули едва не поперхнулся воздухом. Неужели Дейдре не слышит, какая дьявольская ахинея льётся из её рта?! Он хотел взять её за плечи и хорошенько встряхнуть, и едва справился с этим порывом. Он из последних сил убеждал себя — она больна, и заслуживает жалости, а не порицания, и лишь рациональность помогла ему справиться с клокочущим в груди гневом. Наконец, он вернул на лицо беспристрастное выражение, тяжело вздохнул и постучал кончиками пальцев по столешнице — её слова привели его в полнейшее замешательство, и он слабо представлял, что он должен говорить ей. Станет ли ей легче, если он выполнит её просьбу и окрестит Адама, или она по-прежнему будет считать своего сына одержимым? — Как у вас появились такие мысли? — наконец, спросил он. — И почему вы пришли в церковь только сейчас? Дейдре тихонько всхлипнула, отставила от себя почти полную чашку и ответила: — Раньше я не обращала внимания… вернее, я старалась не обращать внимания. Я говорила себе: «Эй, да я просто здо́рово не выспалась этой ночью, вот мне и мерещится всякое». Только в последнее время всё стало совсем плохо. Наверное, это началось когда к нам приехала Эбби, мать моего мужа. Она предложила окрестить Адама, мы с Артуром подумали — почему бы нет… вот тогда-то всё и началось. Тогда я стала его бояться. — Вы боитесь собственного сына? — Иногда… — тихо призналась она. — Если он чем-то недоволен, мне снятся кошмары, святой отец. Абсолютно одинаковые кошмары, в которых я заживо горю. Когда мы впервые обсуждали крещение, лопнула лампочка… не перегорела, а именно лопнула! Эбби наложили несколько швов, а меня чудом не задело осколками. Потом на кухне прорвало трубу, хотя мы совсем недавно её заменили, меня обварило кипятком, и ожог до сих пор не заживает. Каждый раз случается что-то ужасное! — Вы не думали, что это всего лишь совпадения? — Разумеется, думала, но этих совпадений слишком много! Месяц назад мы всё-таки договорились провести обряд крещения, и в утро церемонии у меня воспалился аппендицит. Я две недели пролежала в больнице с осложнениями. — И что с того? — Когда мне было шесть, мне уже его вырезали! — Этому можно найти рациональное объяснение — вы были ребёнком, едва ли вы понимали, что за операция вам предстоит. — Допустим! Однако… было кое-что похуже. То, о чём мы не сказали никому, даже полиции. — Я вас слушаю. — За день до смерти отца Харриса мы пригласили его к себе домой. Мы разговаривали о второй, гм… попытке крещения. Он осмотрел Адама и сказал, что в нём действительно есть семена зла — он тоже видел в моём мальчике зло, отец Кроули, я не сошла с ума! А потом… вы сами знаете, что произошло. Этот кирпич… такая нелепая смерть. — Вы всерьёз полагаете, что ваш семимесячный сын каким-то образом убил отца Харриса? — Я не знаю, я правда не знаю! Но когда мы разговаривали, Адам лежал наверху, у себя в кроватке. С ним была Эбби, она включила ему мультик про Тома и Джерри. И в той серии… — Дейдре всхлипнула, едва сдерживая слёзы. — В той серии на голову Тома упал кирпич. Кирпич, понимаете?! Что ж, теперь Кроули понял абсолютно всё. Он по-прежнему не знал, что сказать, как не знал, имеет ли право оставить все свои дела, запереть её в кабинете и позвонить в органы опеки или в психиатрическую клинику. Он был уверен лишь в одном — эта женщина тронулась умом. — Он одержим, и с каждым днём он становится всё сильнее. Отец Харрис сказал, что изгнать демона можно только из крещёного человека, но и сам обряд крещения может помочь, поэтому я умоляю вас — спасите моего Адама! — Одержим, значит, — пробормотал Кроули. О, он видел много одержимых — видел, как они корчатся на полу и кричат до полного изнеможения, а затем вырываются из сдерживающих их рук. Он видел, как они смеются не своими голосами, как разговаривают на якобы иностранных языках. Он видел всё это и знал — тому есть рациональное объяснение, и демоны внутри этих людей — лишь душевные болезни, ничего более. Видел он и психопатов священников, которые находили себе «одержимых» жертв и могли изгонять из них зло неделями, месяцами. Они били несчастных, ломали им кости, не давали есть и спать, и в конце концов доводили их до смерти. Это было страшно и жестоко, но самым чудовищным в таких историях был другой факт — многие из этих ублюдков так и не понесли наказания. Кроули ненавидел их — ненавидел консервативных уродов, что засели в верхах церковной иерархической цепочки и лишь делали вид, что следуют в ногу со временем. На самом же деле они застряли в проклятом четырнадцатом веке и решительно не собирались перерастать свои устаревшие догматы. Их глупое морализаторство смешило, но этот смех приносил обычным прихожанам лишь боль и разочарование. Именно эти фарисеи и стали одной из причин, по которой Кроули посвятил себя служению Богу — он был плохим священником, но адекватным человеком, и всю свою жизнь он старался идти наперекор начисто прогнившей алчной и бездушной системе. Церковь одобряла экзорцизм и имела парочку чудовищных ритуалов, способных искалечить чужие жизни. Если Дейдре догадается обратиться в любой другой приход, ей наверняка не откажут в помощи, и кто знает, чем закончится эта история? Кроули не знал, как ему следует поступить — отправить её восвояси и надеяться на чудо? Подыграть ей? Убедить в том, что ей нужно сходить к психиатру? — Вы мне не верите, — сказала она. — Этого я и боялась. Он действительно ей не верил, и когда она окончательно это поняла, её огромные перепуганные глаза, которые ещё недавно светились надеждой, потухли — она сдалась. Бедняжка так искренне верила в то, что она говорит, и так чудовищно страдала, что Кроули стало чертовски жаль и её, и Адама, и их переломанную судьбу. — Это… это ничего, святой отец, я найду другой выход. Должен же быть другой выход, ведь правда?.. Горло пережало спазмом, и Кроули не смог произнести ни слова, — он боялся за неё, он так боялся! Кто даст гарантию, что она не попытается наложить на себя руки? Он не мог этого допустить. — Я верю вам, — тихо сказал он. — Думаю, в некоторых моментах вы перегибаете, но в целом я вам верю. Я подготовлю всё для церемонии, мы проведём её сегодня вечером, но на моих условиях. — Я согласна на всё, что угодно. — Во-первых, не приводите лишних людей. Во-вторых, со всей бюрократией мы разберёмся на следующей неделе. Согласны? — Да, разумеется. Я могу заплатить хоть сейчас, а все эти свидетельства меня совершенно не интересуют… или вам нужно, чтобы я что-нибудь подписала? — Мы обсудим этот вопрос потом. Приходите к шести, не опаздывайте. — Боже, спасибо! Спасибо вам, отец Кроули! — Это мой долг. — Нет, дело совсем не в долге! Вы нас спасли! — Оставьте благодарности до следующей недели. А теперь я должен попросить вас уйти, мне нужно работать. — Простите, я действительно вас задержала. Я… наверное, я дам Адаму снотворное, а то, боюсь, он способен на многие вещи, если он поймёт, в чём дело. — Забудьте вы про снотворное! — рявкнул Кроули. — Или вы хотите, чтобы я случайно утопил вашего ребёнка?! — Нет, разумеется, нет! Но если он… сделает что-то ужасное? — У сил тьмы нет власти на церковной земле, если вы об этом. — Действительно, как я об этом не подумала? Это хорошо, это просто замечательно! — Идите, Дейдре. Увидимся вечером. Она поблагодарила его ещё тысячу раз прежде, чем, наконец, закрыла за собой дверь его кабинета. Что ж, сегодня он окрестит Адама, чтобы успокоить эту несчастную душу, а сразу после этого позвонит в органы опеки и расскажет им обо всём, чтобы спасти семью Янгов. Он чертовски надеялся, что принятое им решение оказалось верным. Кроули закрыл глаза и тяжело вздохнул, а затем с чувством выругался — он устал, как же он устал! — Я знаю, — процедил он сквозь сжатые зубы, глядя в высокий, потемневший от времени церковный потолок. — Ты не посылаешь людям испытания, которые они не могут выдержать, но учти — я уже на пределе! Ты слышишь меня, Господи?! Господь в очередной раз промолчал. Янги зашли в церковь Святой Троицы ровно в шесть. Дейдре держала на руках плачущего навзрыд Адама, а её муж нервно переминался с ноги на ногу, и то и дело оглядывался на дверь. Выражение его лица ясно давало понять — бедолага слабо представляет, что он здесь забыл, и ему хочется лишь одного — постоять в тишине и выкурить трубку-другую. Кроули его прекрасно понимал и даже не осуждал, более того, он клятвенно пообещал себе, что этим вечером плюнет на все доводы разума и напьётся, с какими бы последствиями его ни столкнуло грядущее похмелье. — Вы готовы? — спросил он. Дейдре уверенно кивнула и тепло улыбнулась ему, безмолвно благодаря за помощь. Когда она передала ему сына, из её глаз исчезли последние капли паники — она больше не выглядела сумасшедшей. Кроули пообещал себе, что подумает об этом позже, а пока он прижал Адама к груди и с удивлением осознал, что и отлучённый от матери младенец тут же успокоился и перестал плакать. Он с интересом разглядывал святого отца, а затем потянулся к его белому воротничку, попытался схватиться за него и дёрнуть, и совершенно не расстроился, когда у него ничего не получилось, лишь звонко хихикнул и задрыгал маленькими ножками. В этом ребёнке сидит демон? Кроули невесело усмехнулся и покачал головой — за все одиннадцать лет службы через его руки прошла по крайней мере дюжина младенцев, и добрая половина из них походила на одержимых куда сильнее, чем Адам. — Не повезло тебе с мамой, малыш, — едва слышно пробормотал он, и приготовился читать молитву. Его остановил тихий голос, который не мог принадлежать ни одному из собравшихся, как минимум потому, что он прозвучал внутри головы святого отца. «Тебе повезёт ещё меньше. Ты забудешь то, что пытался со мной сделать, и будешь помнить лишь страх и боль». Кроули не верил — пытался, но не мог заставить себя поверить в то, что это происходит на самом деле, — и всё-таки он собрался с духом и посмотрел на Адама — его хитрые глаза сияли алым. Лишь тогда Кроули понял, как же он ошибался. В ту же секунду пол задрожал, и по гладкому камню поползли глубокие трещины; святая вода стала алой, как кровь, и загустела, и то, чем она стала, наполнило тяжёлый воздух отчётливым запахом серы. Высокие стены церкви почернели, будто покрылись копотью, деревянный крест, что висел за алтарём, вспыхнул и перевернулся. Резко вскрикнула Дейдре, её до смерти перепуганный муж со всех ног рванул к выходу, напрочь позабыв и про жену, и про сына, а Кроули не мог заставить себя сдвинуться с места — он застыл, безотрывно глядя, как из щелей в каменном полу вырываются столпы адского пламени. «Ты не умрешь сегодня, мы с тобой ещё встретимся», — пообещал Адам, и его злобный смех сотряс хлипкие церковные стены. Кроули взмолил Господа о пощаде, и горло, пережатое первобытным ужасом, вдруг отпустило. С непривычки он едва не захлебнулся, впустив в горящие лёгкие тяжёлый, пропитанный гарью воздух, и всё же собрался с силами и крикнул Дейдре: — Уходи отсюда! Ну же, живее! Она тоже очнулась — выхватила младенца из дрожащих рук святого отца и стремительно побежала на улицу, оставив его наедине с адским пламенем, призванным сжигать всё на своём пути. Тяжёлая деревянная дверь захлопнулась, отрезая Кроули от грешного мира, и он, наконец, осознал — ему не спастись. Он глубоко вздохнул и закрыл глаза. Он не боялся смерти. *** Когда Кроули очнулся, вокруг не было ни следа пламени, лишь свет — такой яркий и ослепительно-белый, будто он очутился в раю. Прислушавшись к собственным ощущениям, он понял, всё его тело зудело и чудовищно болело, а это могло значить лишь одно — он по-прежнему жив. Но он совершенно не помнил, как он оказался в больнице. К тому моменту, как в его палату заглянула медсестра, он почти пришёл в себя и пытался понять, почему его правые рука и нога перебинтованы, притом с таким усердием, будто на календаре чёртов Хэллоуин, а из него пытаются сделать хренову мумию. Медсестра не оценила шутку — она заставила его опуститься обратно на подушку и принялась аккуратно, но решительно осматривать его с ног до головы. Чуть позже к ней присоединилась и скептично настроенная, зевающая и до отвращения спокойная врач, и он едва дождался благословенного момента, когда она вытащила из него все катетеры и трубки, что мешали ему самостоятельно функционировать. Убедившись, что он не собирается терять сознание, врач спросила: — Как вы себя чувствуете, отец Кроули? — Отвратительно, — признался он. — Всё болит. — В вашем состоянии это нормально. — Что со мной случилось? — Вы не помните? — Нет, не помню… — нахмурился он. — Я помню только огонь. Адское пламя и чьи-то алые, полные злобы глаза. — Вы были в церкви, когда там начался пожар. Вас еле успели вытащить. — Что… чёрт возьми, как это произошло?! — Этого я не знаю. — Не знаете? — Никто не знает. Вы были там один, других свидетелей нет. Это дело расследует полиция, сержант Тайлер думает, это был умышленный поджог. Впрочем, он сам обо всём вам расскажет. — Чёрт, он уже здесь? — Нет, но я обещала позвонить ему, когда вы очнётесь и будете в состоянии дать показания. — Ладно, звоните — если я выжил в пожаре, то и его допрос переживу. Только сначала скажите, что со мной. Она тяжело вздохнула и уткнулась в его карту. — Вас доставили в реанимацию в прошлую субботу, двадцать пятого апреля. Предварительный диагноз, ожоги третьей степени, подтвердился — пострадало около двадцати процентов тела… правые рука и нога, если конкретнее. Кроме прочего, у вас сотрясение мозга и перелом большеберцовой кости — всё на той же, правой, ноге. Видимо, на вас свалилась горящая балка, вы упали и потеряли сознание. Ах да, вы пролежали в коме шесть дней. — Вот чёрт… — Не волнуйтесь, святой отец, смерть обошла вас стороной, вам больше ничего не угрожает… ну, кроме скуки — вы ещё долго будете на реабилитации, так что попросите кого-нибудь принести вам парочку святых книг для лёгкого чтения. — Я не могу здесь валяться, у меня полно дел! — Вам чертовски повезло, что вы вообще выжили, так что вы можете и будете здесь валяться, пока не восстановитесь окончательно. И Кроули восстанавливался. Он вышел на работу лишь спустя год — за это время церковь Святой Троицы как раз успели отстроить заново. Её новым главой назначили отца Томпсона, мерзкого старикашку, чьи мысли занимали лишь пожертвования, а до прихожан ему не было абсолютно никакого дела. Раньше Кроули бы стерпел его глупое брюзжание, но после пожара у него начались серьёзные проблемы с самоконтролем — он не выдерживал, и почти каждый их разговор в конце концов превращался в громкую перебранку. Никчемный Тайлер так и не смог найти ни поджигателя, ни убийцу отца Харриса, и хотя временами полиция продолжала имитировать бурную деятельность и даже прислала в Тадфилд нормального детектива, местные жители понимали — эти два дела, разумеется, связанные между собой, уже никогда не будут раскрыты. Всё катилось в преисподнюю. Кроули хотел бы сказать, что со временем его жизнь вернулась в привычную колею, но это было ложью — он так и не смог оправиться после произошедшего. Наглухо застёгнутая чёрная рубашка помогала скрыть уродливые шрамы от ожогов, но ожоги на душе было невозможно скрыть даже под несколькими слоями одежды. Он ненавидел каждого, кто смотрел на него с сочувствием и спрашивал: «Как вы, святой отец?» Он возненавидел этот маленький городок и всех его обитателей. В конце концов, он привык к косым взглядам, и даже смирился с тем, что у него постоянно болит неудачно сросшаяся нога. В дождливые дни, на которые был так богат прокля́тый британский климат, боль становилась нестерпимой, а препараты, выписанные врачом, ни черта не помогали. Зато помогал алкоголь, и Кроули начал пить — сперва он цедил бокал виски перед сном, но постепенно один бокал превратился в полбутылки, а после перестало хватать и этого. Он потерял память о том страшном дне, навсегда разделившим его жизнь на «до» и «после», но он всё чаще видел в своих кошмарах лижущее его ноги пламя. Он просыпался от собственных криков, и в эти бесконечные минуты, наполненные болью и страхом, он не мог найти успокоения. Ему казалось, Бог давно покинул его, и в конце концов он возненавидел Бога. И, будто этого было мало, однажды он понял, что сходит с ума. Всё началось с теней, что прятались от него по углам комнат. Стоило ему расфокуссировать зрение — и он видел, как они шевелятся, тянут к нему бесформенные конечности, лишь условно напоминающие руки, и будто посмеиваются над ним. Позже он с ужасом осознал, что тени — это сущая ерунда, ведь к ним присоединился чужой, полный сарказма голос — он просто возник у Кроули в голове и начал нашёптывать ему то, о чём он не хотел даже задумываться. Он объявлялся не каждый день, но раз за разом становился всё громче и отчётливее, и его было невозможно заткнуть. Он убеждал Кроули, что ему давно пора покончить с собой, и находил для этого всё новые и новые причины. «Брось, святоша, у нас есть целая гора обезболивающего, так какого чёрта мы до сих пор не прекратили эту глупую пародию на жизнь?!» Однажды Кроули не выдержал и крикнул ему: «Оставь меня в покое, сукин сын!» и, разумеется, это случилось в тот самый момент, когда он читал своим прихожанам воскресную проповедь. Весь оставшийся вечер голос заливисто хохотал на периферии сознания. Двадцать пятого апреля две тысячи двенадцатого года, спустя три года после инцидента, Кроули без сожалений оставил службу в церкви и покинул Тадфилд, не потрудившись рассказать о том, куда он едет, ни одной живой душе. Он перебрался в Хакни, один из самых поганых районов Лондона, — туда, где его окружали толпы безразличных к его судьбе людей; туда, где никто не знал о его проблемах. Он надеялся, рано или поздно он и сам забудет о том, через что ему пришлось пройти. К сожалению, он ошибался.