Сын погибели

Конец пришёл, пришёл конец, встал на тебя; вот дошла, дошла напасть до тебя, житель земли! приходит время, приближается день смятения, а не веселых восклицаний на горах. Иезекииль, 7 глава

В грязном пабе на западе Хакни было чертовски много народа. Кроули толкнул тяжёлую деревянную дверь, и его обдало запахом табака, дешёвого спирта и пота, да так, что он едва удержался на ногах. Он уже не удивлялся и почти не брезговал — людям свойственно привыкать ко всему, вот и он за последние пару лет привык к вечной давке, вони и воплям футбольных фанов. Зато здесь подавали приличную выпивку по вполне вменяемой цене… кроме пива, разумеется, ведь местное пиво было создано лишь для того, чтобы заливать его в глотки не желающим раскаиваться грешникам. Свободных мест не было, так что Кроули приготовился напиваться стоя, пристроившись в пыльном углу между музыкальным автоматом и давно засохшим фикусом, чей горшок всегда был полон окурков. В качестве альтернативы он мог напроситься в подсобку к Каину — Каин работал барменом, он никогда не задавал лишних вопросов, не разбавлял выпивку и по одному Дьяволу известной причине хотел Кроули. Пару раз они трахались в клятой подсобке после закрытия, но отношений у них так и не вышло — им обоим было совершенно не до того. Между тем двое посетителей, миловавшихся за барной стойкой, вдруг резво подскочили на ноги и засеменили к выходу. Недолго думая, Кроули уселся на освободившееся место и заказал двойной виски, пространно размышляя о том, что сегодня чёртово мироздание решило для разнообразия побыть к нему милосердным. Впрочем, едва ли мимолётная удача могла улучшить его катящееся в преисподнюю настроение, тем более, он был уверен — за любой, даже самой маленькой удачей всегда следуют огромные проблемы. Огромная проблема Кроули приняла вид плотного светловолосого мужчины, упакованного в старомодную светло-коричневую тройку. Он поднялся со своего места в углу, аккуратно протиснулся между почти вжатых друг в друга столиков, умудрившись не задеть ни один из них полами длинного кремового плаща, подошёл к барной стойке, уселся на колченогий табурет и из вежливости заказал пинту пойла, которое здесь выдавали за лагер. Он критично осмотрел не слишком чистый бокал, понюхал напиток и едва заметно скривился, тяжело вздохнул и сложил ухоженные руки на столешнице. Весь он — от подошв дорогих ботинок до карманных часов на золотой цепочке — ничуть не походил на завсегдатая злачного заведения и скорее напоминал рождественский подарок, заботливо завёрнутый любящей прабабушкой, чьи глаза последние двадцать лет ни черта не видели из-за катаракты. Разве что вместо банта его шею стягивала безвкусная клетчатая бабочка, однако она вполне справлялась со своей задачей — приводила людей, обладающих минимальным чувством вкуса, в настоящий ужас. В остальном он был вполне милым — о, с каким удовольствием Кроули бы вытряхнул его из этих ужасных шмоток и разложил на чёрных шёлковых простынях! Это было бы стильно. Кроули показалось, что и гул голосов, и музыка, орущая из динамиков, стали чуть тише, когда незнакомец, не подозревающий о том, что стал объектом вожделения, повернулся к нему и сказал: — Прости, что вынужден испортить твой вечер, но мне нужно задать тебе пару вопросов. Кроули с удивлением уставился на него и чуть наклонил голову, позволяя тёмным очкам съехать на кончик носа. Чего этот идиот хотел — впарить ему какой-нибудь чудо-пылесос? Предложить потискаться в грязном туалете? Поговорить о Боге? На самом деле, последнее предположение оказалось максимально близким к истине, ведь мужчина, так и не дождавшись возражений, поднял на него взгляд и, не скрывая печали и усталости, спросил: — Ты Энтони Кроули, и ты был викарием в церкви Святой Троицы в Тадфилде, Оксфордшир, верно? Кроули опешил. Это была та часть его биографии, которую он не афишировал после переезда в Лондон. Более того, это была та часть его биографии, которую он пытался забыть, как самый худший из своих кошмаров, на которые оказалась так щедра его жалкая жизнь. Дьявол! С тех пор прошла целая уйма времени; он был уверен, что прошлое его отпустило, а теперь буквально из ниоткуда появляется этот холёный идиот и собирается задавать ему какие-то вопросы?! — Какого чёрта, откуда ты узнал?! — У меня есть свои каналы. Так вышло, что я в курсе ситуации с твоим… хм, здоровьем, и я бы не стал тебя тревожить, но, боюсь, у меня нет выбора. Ты — единственный, кто может мне помочь. Будь Кроули проклят, он уже слышал эту фразу! Он не помнил, когда и при каких обстоятельствах, но ему отчётливо казалось, что в тот раз всё закончилось весьма дерьмово. С трудом подавив вспышку гнева, он вздохнул и сказал: — Слушай, кудряшка Сью, я не знаю, кто ты и чего тебе от меня надо, но лучше оставь меня в покое. — Я не могу, — решительно возразил незнакомец. — Мне нужно узнать имя ребёнка. — Какого ещё ребёнка? У меня нет детей. — Нет… разумеется, нет. Видишь ли, я знаю, что тебя попросили окрестить одного младенца около одиннадцати лет назад. Вместо того, чтобы продолжить, мужчина отвёл усталый рассеянный взгляд и нехотя сделал небольшой глоток своего говёного лагера, будто тот мог помочь ему привести в порядок разбегающиеся мысли. Кроули бросил многозначительный взгляд на наручные часы — драматическая пауза затягивалась, а он планировал успеть домой до начала «Доктора Кто», — но так и не дождался продолжения. — Через руки каждого священника в любой захолустной дыре проходит по меньшей степени несколько дюжин грёбаных младенцев, — объяснил он. — Если ты хочешь, чтобы я помог, попробуй внести хоть немного конкретики. — Ты должен его помнить — его ведь так и не удалось окрестить. Кроули замер. На секунду ему показалось, что он вспоминает нечто подобное — в прошлой жизни, в Тадфилде, одна женщина, чьё лицо и имя давно стёрлись из памяти, говорила ему о неудачном крещении. Он отчётливо помнил её безумные глаза с застывшими слезами, но едва он попытался копнуть чуть глубже, его виски́ пронзила вспышка боли, настолько сильной, что он едва не потерял сознание. От падения его спасла рука незнакомца, легонько сжавшая его плечо. Он тихо и встревоженно спросил: — Что с тобой? Кроули дёрнулся и замотал головой. — Нет… ничего. Всей своей душой, — вернее, тем, что от неё осталось, — он ненавидел свой чёртов организм, который вечно сбоил и подводил его в самые неподходящие моменты. А ещё сильнее он ненавидел, когда другие люди видели это — они вечно прожигали его взглядами, полными притворного сочувствия, и считали своим долгом рассказать, как им жаль, что он пострадал. Этого дерьма ему хватало в Тадфилде; он уехал, потому что больше не мог выносить чужого лицемерия, и он не собирался терпеть его ещё и здесь, поэтому ни одна живая душа во всём Лондоне, за исключением пары врачей, не знала о том, что с ним произошло. Он залпом допил виски, попросил Каина повторить заказ. — Я ни черта не помню, так что ты не по адресу. — Не помнишь? Но как ты мог забыть? Разве что они стёрли тебе память… — пробормотал он. И вздохнул: — Да, скорее всего, именно так они и поступили — радикально, зато действенно. По крайней мере, это бы многое объяснило. Что ж, это поправимо, но нам придётся постараться, а учитывая, что у нас почти нет времени… Кроули с удивлением посмотрел на своего собеседника и едва не расхохотался. Он был кем угодно — алкоголиком, вероотступником, сумасшедшим с голосами в голове, но он не был идиотом. Он не знал, как этот человек докопался до его прошлого, но ему было предельно ясно — все эти разговоры про стирание памяти, ZOG* и промывку мозгов не доведут его ни до чего хорошего. — Ага, так всё и было. Пришельцы забрали меня на свой корабль, а затем стёрли память. — Пришельцы?.. — Ты псих, — фыркнул он. — Я сваливаю. — Подожди! Кроули, мне правда нужна твоя помощь, так что выслушай меня, я тебя умоляю! У него были такие большие и честные глаза — будь Кроули чуть менее циничным, он бы обязательно расчувствовался и даже предложил ему выпить за мир и благоденствие рептилоидов в рядах британского правительства, — но вместо этого он покачал головой и уткнулся в свой стакан, демонстрируя, что разговор окончен. Разумеется, незнакомец не понял намёка — он щебетал о своих благих намерениях, а также о неоценимой помощи, которую святой отец, пускай и бывший, должен оказать ему и всему человечеству, притом умудрился не внести ни капли конкретики. Он не затыкался до тех пор, пока Кроули не вышел из себя. — Да отъебись ты от меня, чтоб тебя, — рявкнул он. Мужчина тут же заткнулся, поджал губы и нахмурился, на его красивом благородном лице смешались раздражение и обида. — И вовсе не обязательно так выражаться, — сказал он. — Ты не понимаешь, когда с тобой говорят по-человечески! — Я тебя понял, но ведь ты должен помнить хоть что-то! Подойдёт любая информация, малейшие зацепки — место, время, возраст и пол ребёнка, цвет волос его матери — да что угодно! Этот Тадфилд слишком большой, а у меня совсем нет времени! — Нет… я ничего не помню. Совсем. Кроули вдруг показалось, будто он оправдывается, и этого осознания хватило, чтобы бурлящая внутри злость почти полностью затмила собой все остальные эмоции. Он знал, ещё немного — и он ударит его, поэтому, позабыв про недопитый виски, он поднялся со своего места и, бросив резкое: «Отвяжись!», стал протискиваться к выходу. К сожалению, у чёртова психа напрочь отсутствовали не только мозги, но и инстинкт самосохранения, поэтому он и не подумал послушаться — наоборот, плёлся следом, не отставая ни на шаг, и, кажется, собирался следовать за ним до самого дома. Кроули не мог этого допустить. Они вышли из паба и свернули в соседнюю подворотню, — иногда персонал выходил сюда курить, но сейчас здесь было темно и тихо, а главное, совершенно безлюдно. — Я даю тебе двадцать секунд. Если ты не исчезнешь — я за себя не отвечаю. — Я не уйду. Что ж, Кроули пытался. Он схватил незнакомца за отвороты плаща, грубо втиснул его в грязную стену и зашипел: — Послушай меня, ты, идиот! В последний раз говорю тебе — я ничего не помню! Оставь меня в покое, ты понял?! — Нет. — Ты… что ты сказал? — Нет. Слишком многое поставлено на кон! Кроули опешил, и вместо того, чтобы выбить из него всю дурь, он на автомате разжал пальцы и сделал несколько шагов назад. Наконец, до него дошло — с этим типом бесполезно разговаривать, да и отказывать ему — себе дороже. Он был странным — его совершенно не пугала перспектива быть избитым, зато измявшийся плащ и съехавшая на долю дюйма бабочка приводили его в настоящий ужас — он оправил одежду с педантичностью отпрыска королевской семьи и недовольно уставился на виновника своих бед. Кроули сдался. — Может, ты уже расскажешь, в чём дело? — спросил он. — Боюсь, это невозможно — я не имею права разглашать эту информацию. К тому же, ты всё равно мне не поверишь. — Значит, я так и не узнаю, зачем ты ищешь ребёнка? — Прости, но нет. — Тогда назови мне хоть одну причину, по которой я должен тебе помогать. — От этого зависит судьба мира! — Ты сейчас серьёзно? — Серьёзнее некуда! — Хорошо. Допустим, я закрою глаза на то, что ты чёртов псих, и соглашусь тебе помочь. Это ничего не изменит, я нихрена не помню. — Я могу попробовать вернуть тебе часть воспоминаний. — И каким же образом? — фыркнул Кроули. — Предложишь мне чудо-колёса? Или попробуем шоковую терапию? — Нет, Боже упаси! Я просто напомню тебе, что случилось тогда, в церкви, до того, как начался пожар. Это может помочь. Кроули уставился на него со смесью удивления и восхищения. За кого он его принимает — за конченого идиота? — Ты хочешь сказать, — медленно начал он, нервно сжимая и разжимая кулак, — что ты знаешь, где я работал, знаешь про пожар и знаешь, из-за чего он случился. — Именно! — И единственное, чего ты не можешь узнать — это имя чёртова ребёнка? — Боюсь, дела обстоят именно так. Он… защищён. В некотором роде. — Чем, программой по защите свидетелей? — Да, да! — закивал мужчина с явным облегчением. — И мне очень нужно обойти защиту и найти его. Признаться, к этому моменту Кроули уже устал чему-либо удивляться, поэтому он сдался и принял ситуацию — он, без малого сорокалетний бывший священник с инвалидностью, стоит посреди грязной лондонской подворотни и объясняет психу в дорогущем безвкусном костюме, почему разыскивать чужих детей — это плохо. — Скажи честно, ты маньяк? — Маньяк? Боже, нет, разумеется, нет! Разве я выгляжу, как маньяк? — Внешность обманчива. — Не в этом случае. — Ладно, дьявол с тобой. Допустим, ты найдёшь этого ребёнка. И что дальше — расчленишь его? — Зачем? Клянусь, я не причиню ему зла! — Тогда что ты собираешься с ним делать?! — Просто поговорю, — сказал он. И тихонько добавил: — Ты можешь поехать со мной. Проконтролируешь процесс. — Нет. — Нет? — Нет! — Но почему? — Потому что я тебе не верю, потому что я всё ещё не знаю, зачем тебе понадобился ребёнок, и потому что ты мне не нравишься. Мужчина вздохнул и опустил взгляд, уставившись на грязный, усыпанный мусором и опавшими листьями асфальт, — в этой части Лондона почти никогда не убирались, — затем он медленно, будто нехотя, заговорил: — Одиннадцать лет назад тебе поручили окрестить младенца, но таинство не было завершено, потому что церковь загорелась. Ты выжил, но, насколько я понял, полностью потерял память о том дне. Подозреваю, с тех пор тебе постоянно снятся кошмары и ты до сих пор чувствуешь боль, хотя прошло много времени, и твои травмы давно должны были перестать тебя беспокоить. А ещё ты слышишь голос в голове и тебе кажется, что ты сходишь с ума. Я что-то упустил? — Нет. — Видишь? Я много чего знаю, и знаю, как тебе помочь. Обещаю, я помогу, если ты попытаешься хоть что-нибудь вспомнить. Немыслимо. Это было просто немыслимо. — Откуда ты достал информацию о моих диагнозах, у врачей? Это шарлатанка Трейси тебе всё рассказала? Чёртова ведьма! Знал ведь, что она ни черта не психиатр! — Нет-нет, у меня свои каналы. — Что значит «свои каналы»? Кто ты — коп? Ты не похож на копа. Или, может быть, ты… о. Дьявол, кажется, я понял, кто ты такой. К сожалению, у Кроули нашёлся ещё один ответ, чертовски рациональное объяснение, которое затыкало все дыры в логике этого психа. Он знал то, чего не мог прознать ни один человек в Лондоне. Он расспрашивал о прошлом, потому что самому Кроули до сих пор хотелось вспомнить события того страшного дня. Он не мог внятно объяснять причины, по которым он разыскивает ребёнка, потому что их попросту не было. И, разумеется, он не хотел отставать, потому что он не человек. Его попросту не существует. Он крах издыхающей психики, галлюцинация — живая, осязаемая и крайне настырная. Кроули длинно и витиевато выругался, заставив незнакомца поморщиться и тяжело вздохнуть: — Кем бы ты меня ни счёл, ты не прав. Поверь, я всего лишь человек, который пытается остановить Армагеддон! — Ого, у меня ещё и мегаломания! — расхохотался Кроули. — Боюсь, я не вполне тебя понимаю… — Уверен? Сдаётся мне, моя галлюцинация просто обязана меня понимать! — Что? Нет! Нет-нет, я не твоя галлюцинация! — Ещё бы ты сказал что-то другое. Теперь у Кроули остался лишь один вопрос к своей искорёженной психике — почему его бред принял именно такой вид? Почему это должен быть пухлый библиотекарь с большими наивными глазами? Он думал об этом и раньше, и ожидал, что его подсознание подкинет ему образ какого-нибудь монстра — красноглазого и объятого пламенем, вроде тех, которых он видит в своих кошмарах. Если он и ждал человека, то представлял себе Тайлера, мать его, Дёрдена, или на худой конец Розу Тайлер, но это… это было слишком. Окей, конкретно этот библиотекарь оказался вполне симпатичным, и если бы он не был таким занудой (и существовал на самом деле, разумеется), рано или поздно Кроули бы наверняка попытался затащить его в постель. И всё-таки он сомневался, что эта милая мордашка сможет окончательно утопить его в болоте шизофрении — слишком уж иррационально она смотрелась в его мрачной, объятой пламенем жизни. Между тем милая мордашка сверлила его обиженным взглядом и так громко сопела, что на целую долю секунды Кроули стало стыдно за резкий тон и грубые слова. — Кроули, прекрати. Я живой человек, и я могу это доказать! — Я не хочу тебя видеть, — отрезал он и захромал в сторону дома. Он собирался игнорировать галлюцинацию и решил, что до конца вечера он обязан напиться так, чтобы ему стало плевать на свою окончательно съехавшую психику. В конце концов, у него был повод — сегодняшний день окончательно примирил его с тем, что он болен шизофренией. Его остановил Каин — он как раз вышел покурить и, завидев Кроули, окликнул его. — Энтони? Я думал, ты ушёл. У вас с этим джентльменом какие-то проблемы? — Нет, никаких проблем… подожди, ты тоже его видишь? — Разумеется. А что, не должен? — Боюсь, он решил, что я — его галлюцинация, — доверительно сообщил вышеупомянутый джентльмен. — А, понятно. Не обижайтесь, сэр, но вы действительно немного не вписываетесь в наш антураж. — Боже правый, со мной что-то не так? — Ваша одежда, она… слишком официальная. — Правда? Мне казалось, прийти в питейное заведение в костюме — вполне уместно. — Не в нашем районе. Кроули чертовски устал, у него больше не было сил и желания разговаривать с людьми. Он ушёл, оставив бедолагу Каина на растерзание этому психу, будь он трижды проклят. Его не преследовали. Он просидел на крохотной кухне до трёх часов ночи — допивал припрятанную на чёрный день текилу, смолил одну за одной и пытался понять, что с ним произошло этим непостижимо стрессовым вечером. Кем был этот человек, что ему было нужно, откуда он узнал о том, что случилось во время пожара, придёт ли он снова? У него не было ответов ни на один из этих вопросов. Он цеплялся за те крупицы информации, которые он вынес из их странного разговора, но их было чертовски мало, и проклятая картинка никак не складывалась. Думать становилось всё труднее с каждой выпитой стопкой, но Кроули не сдавался. Тадфилд. Ребёнок. Армагеддон. Что бы это всё могло значить? Наконец, он заснул. В пику его ожиданиям, этой ночью ему даже не снились кошмары, однако кошмар ждал его поутру — его разбудили солнечные лучи, едва ли не впервые за одиннадцать лет пробившиеся сквозь плотную завесу туч, а затем он услышал звяканье посуды. Мучимый похмельем, он не думал о последствиях — просто выбежал на кухню и увидел там грёбаного психа, который вольготно устроился за столом, предварительно убрав с него переполненную пепельницу, и преспокойно поглощал невесть откуда взявшиеся блинчики. — Какого чёрта ты тут делаешь?! — рявкнул Кроули. — Я провёл с тобой ночь, — флегматично отозвался он. — Да нихрена подобного! Я бы запомнил! — Ты не мог этого запомнить — когда я пришёл, ты уже спал. Поскольку у тебя нет комнаты для гостей, остаток ночи я провёл здесь и занимался… приготовлением пищи. — Ах, в этом смысле «провёл ночь»… — Разумеется. Есть какой-то другой смысл? — Потом объясню. Как ты вообще попал в мою квартиру? — Просто зашёл. У тебя было открыто. — Нет! Я всегда запираю двери. — Но я же как-то оказался тут. Если хочешь, проверь целостность замков. Это начинало походить на сцену из дешёвого ситкома. Кроули тяжело вздохнул и взвесил все факты — пускай псих и был… психом, но, кажется, он не был буйным. По крайней мере, хоть он и выбрал себе в жертвы несчастного бывшего викария, он не воспользовался его беззащитным положением и не пытался ограбить или убить его… впрочем, блинчики могли быть отравлены, но соблазн был слишком велик — Кроули сто лет не ел домашнюю еду. Между тем псих аккуратно промокнул губы салфеткой, — Кроули готов был поклясться, что в его квартире отродясь не водилось салфеток, — и сказал: — Я много думал вчера, когда мы разошлись, и пришёл к выводу, что я действительно должен всё тебе рассказать. Времени остаётся всё меньше, так что любая помощь будет очень кстати. — У тебя десять минут. Если я не проникнусь, я вызову полицию. — Это ещё зачем? — Может, потому что ты без моего разрешения залез в мою квартиру, а я даже имени твоего не знаю?! — О, действительно! Прости меня, я совсем позабыл о манерах. Позволь представиться — меня зовут Азирафаэль, и я искал тебя, чтобы попросить о помощи. Боюсь, если мы с тобой не остановим Антихриста, через одиннадцать дней наступит конец света. Кроули не выдержал и расхохотался. Азирафаэль стойко переждал его истерику, ограничившись лишь серией уничтожающих взглядов из-под пушистых светлых ресниц. Затем он встал, размял напряжённую шею и, глубоко вздохнув, выпустил их — ослепительно-белые сияющие крылья. Они взметнулись под самый потолок, всколыхнув занавески, и сбили со стола всё, что на нём лежало. Кончики длинных перьев мягко скользнули по щеке до крайности ошарашенного Кроули и он, наконец, понял, с кем связался. — Это… это что, какая-то бутафория? — без особой надежды просипел он. — Нет, они настоящие. — Так ты… — Я ангел Господень. Кроули ещё не знал, что его попытки сохранить ускользающие крупицы разума заведомо обречены на провал. Он не мог совладать с собой, потому что он благоговел, как благоговели и остальные — те, кому посчастливилось хоть раз в жизни увидеть настоящие ангельские крылья (с прилагающимся к ним настоящим ангелом, разумеется). Это было сродни инстинкту, зашитому в генетический код человека — бороться с этим было бесполезно. Впрочем, по сравнению со своими собратьями, Кроули неплохо держался — едва его глаза привыкли к яркому свету, он аккуратно приподнял одно из крыльев и принялся тщательно рассматривать красивые, правильной формы перья. Азирафаэль позволил ему эту непристойность только потому, что по-прежнему нуждался в его помощи. А потом Кроули спросил: — Можешь снять рубашку? Невесомое крыло будто окаменело — оно выскользнуло из пальцев и обрушилось на его многострадальный затылок. Дьявол, эти перья только казались мягкими, но били они чертовски больно! — Ты меня ударил! — возмутился Кроули. — А ты предложил мне раздеться! — в тон ему ответил Азирафаэль. Он заставил крылья исчезнуть и щёлкнул пальцами, мгновенно наводя на разворошённой кухне идеальный порядок. — Я просто хотел посмотреть, как они крепятся! — Ты совершенно бестактный человек. — Зато ты дохера тактичный, — криво оскалился Кроули, потирая затылок. — Если тебе всё ещё интересно, они никак не крепятся. Они — такая же часть моего тела, как руки или ноги. И закончим на этом, у нас есть дела поважнее. — Ага, Армагеддон. — Именно. Одиннадцать лет назад в Тадфилде родился Антихрист. — Антихрист? Тот самый? — Да, Кроули, тот самый Антихрист! Именно его ты и пытался окрестить, но, разумеется, у тебя ничего не получилось. Если мы с тобой не найдём и не остановим его, он уничтожит Землю. — Чёрт возьми, вот это новости… нет, я всё понимаю, но причём здесь я? Ты же ангел, ты почти всесильный! Почему ты не можешь найти ребёнка сам? — Я уже говорил — на нём стоит защита, — вздохнул Азирафаэль. — Она не даёт мне увидеть, где он находится. Я подумал, если я не могу найти его чудесным способом, может, вдвоём мы сможем найти его человеческим? Люди ведь прекрасно ищут других людей! — И что ты предлагаешь? Посмотреть записи о рождении или сунуться в ближайшую школу и спросить, в каком классе учится Антихрист? — Боюсь, я не очень разбираюсь в ваших методах, но если ты считаешь, что это поможет… Кроули задумался на несколько секунд и кивнул: — Да, это может сработать. Ангел широко улыбнулся, и его сияющие глаза озарили тёмную кухню. Кроули будто впервые разглядывал собственные обои — оказывается, всё это время они были не грязно-серыми, а бежевыми. Это было удивительно. — Так ты поможешь мне? — спросил Азирафаэль. — Я… слушай, ангел, честно говоря, я чертовски не хочу возвращаться в эту дыру. Я ведь там вырос, меня каждая собака знает. Стоит мне вернуться — сразу же начнутся расспросы. Я не хочу этого. Не хочу туда возвращаться. Давай я накидаю тебе план действий, а дальше ты как-нибудь сам. — Думаю, я не справлюсь без тебя. Кроули проиграл эту битву. Кто знает, что стало тому виной — маленькое ангельское чудо, которое сотворил Азирафаэль или его обаяние, а может, это были оказавшиеся на удивление вкусными блинчики. В конце концов, разгадка могла крыться в Непостижимом Божественном Замысле, но эту гипотезу невозможно было подтвердить или опровергнуть — на то этот Замысел и Непостижимый. Так или иначе, этим тихим и тёмным вечером ангел и человек сели в автобус, который должен был довезти их до Оксфорда, но по одному Господу известной причине водитель высадил их у порога старого дома в северном Тадфилде — того самого дома, в котором Кроули провёл почти всю свою жизнь. Того самого дома, в котором должна была закончиться история человечества.