Дым сигарет с ментолом

Денис Несколько секунд смотрю на Юльку и не могу поверить, что эта всё та же стесняшка. Есть такое выражение «медицинский аффект», это даже в криминалистике служит смягчающим обстоятельством. Это означает, что преступник несколько секунд не мог здраво мыслить и действовал резко и инстинктивно. Вот и я сейчас походу поймал этот аффект. Я смотрю на её идеальные ножки, на её бёдра и сказочно красивую писюшку и больше не могу себя контролировать. Я падаю перед ней едва ли не на колени и прежде чем успеваю понять, что происходит я прижимаюсь губами к её животику, жадно зацеловываю каждый сантиметр её идеальной волнующей кожи. Целуют всё до чего могу дотянуться своими губами, её попочку, ей ножки, её бёдра, даже её коленки, и конечно же её «кисульку». Целую каждую складочку её половых губ, каждый «лепесточек» её «розочки», языком проникаю в её щёлку, и пьянею от её аромата. Меня трясёт, я рычу как дикий зверь, боюсь её покусать. А она лишь томно приглушённо стонет. «Юлечка, моя любимая, какая же ты аппетитная». Расстёгиваю пуговицы, разрываю на себе рубашку, и чувствую прикосновение её рук к моим плечам, к моей спине, к моему затылку. Она ерошит мне волосы, пока я зацеловываю её «девочку». Какая же она красивая, поверить не могу, что бывают такие красивые. Её «вишенка», «щёлочка», «лепесточки», их вкус и запах. Целую её животик и пупочек, поднимаюсь выше и аккуратненько расстёгиваю на ней блузочку. Юлька помогает мне, она всё понимает, понимает, что на ней дурацкий бюстгальтер, который фиг расстегнёшь. Но вот одна её грудь у меня во рту и я ласкаю язычком её сосочек. А другую я сжимаю рукой крепко-крепко, поглаживаю сосок пальчиком. Целую её шею, подбородок, за ушком. Глазки целую, и наконец, губы. Как же она «вкусно» целуется. Боюсь укусить её в порыве страсти, боюсь разорвать её на части. Прикусываю её губу, но сдерживаюсь. Смотрю ей в глаза, она вся в моих руках, вся в моей власти. Резким движением расстёгиваю на себе ремень и приспускаю джинсы, мой член упирается в её гладко выбритый и зацелованный лобок, тычется в её «кисульку», между половых губок. Там всё такое нежное и почти сладкое на вкус. Это слишком красивое место для моего члена, слишком идеальное. Я этого не заслужил. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Мы Юлькой замираем, и в глаза друг другу смотрим. Какие же у неё красивые глазки, глубокие, серые, перламутровые, а её вздохи, а её пухлые губки. Мне опять хочется целоваться, а мой член беспрепятственно проникает в её мокрую «щёлку». – А-а-а, – томно вздыхает она, а я рычу и вдалбливаю в неё как можно глубже, остановиться не могу, даже если бы хотел, даже если бы в дверь кто-то зашёл. Но не зайдёт. Все слишком меня боятся. А Юлька всё громче и громче стонет, и гладит мою спину, мои бицепсы, мой каменный пресс. Я рефлекторно хватаю её за горло, прижимаюсь к ней и целую. Как можно глубже проникаю в неё своим языком, как можно глубже проникаю своим челном. Лишь бы мой стол нас выдержал. Наконец, я не сдерживаюсь и кончаю. А она стонет и тянет носочки. Я сжимаю одну из её идеальных ножек и прикасаюсь к ней губами, целую ей пальчики, целую её щиколотку и стопу. Другой рукой прижимаю Юльку к себе за попочку и продолжаю в неё разряжаться. – А-а-агрх! – томно выдыхаю я, когда всё уже позади. Вынимаю свой обмякший член из её идеально гладенькой «кисульки». «Я только что в неё кончил, я не удержался и кончил в неё». «Вот тебе и год воздержания, не смог дотерпеть. Ни с кем не целоваться, ни с кем не спать год после расставания… все твори принципы к чёрту». Нахожу себе оправдание: «Она слишком красивая, слишком идеальная для меня… я не заслуживаю такой». – Юль, – говорю я ей. – Что? – шепчет она, эротично прикусывая нижнюю губу своими беленькими зубками. А мне опять её целовать хочется. Сжимаю её затылок своей сильной рукой и вновь целую в её эротичные пухлые губки. Наконец, я снова могу взять себя в руки, и снова могу себя контролировать. – Ты уволена, – своим обычным тоном сообщаю я. – Собирай вещи, ты здесь больше не работаешь. +++ Юля. Я не могу поверить своим ушам. Мы же только что занимались любовью на его рабочем столе, в его офисе, я всё ещё сижу перед ним с расставленными ножками и без трусиков, а он меня увольняет. «Только бы не расплакаться». Сползаю со стола и спускаю юбку. Ещё один жалобный взгляд в его сторону, но на Зотова уже не действует ни мой взгляд, ни взмах моих ресниц, ни вид моего обнажённого тела. Он получил то, чего хотел и потерял ко мне интерес. Застёгиваю на себе блузку, поправляю лифчик, волосы растрёпаны, помада размазана. Я выгляжу, как после изнасилования. «А чём по-твоему это было, он же взял тебя почти силой». «Ага, после того как я сама перед ним расставила ножки. Кстати, а где мои трусики?» Бросаю взгляд на стол, на место, куда я их кинула, но ничего не вижу. Ну не искать же сейчас в кабинете директора, который только что тебя уволил свои трусы. Это так унизительно. Поправляю волосы, и крестик на своей груди, а в голове крутится стока из песни: «Твое верою стал свет золотого креста, сними его не позорь священный облик Христа». Я такая как есть, и ничего уже с этим не поделать. Вспоминаю строку из другой песни: «Да перед кем мне оправдывать честь, о чём сожалеть, если так уже прожила, если всё не стереть». Будь что будет. Кидаю на него прощальный взгляд. Зотов удивительно быстро оделся и привел себя в порядок, и уже что-то делает в своём ноутбуке, на меня ноль внимания. Так обидно. – Мне идти? – В последний раз спрашиваю я, смотрю на него и ресничками хлопаю, пытаюсь его разжалобить. – Да, Юлечка, идите, – он сейчас такой нежный, такой мягкий. Он сначала меня уволил, а теперь вдруг такой хороший. И как же мне его ненавидеть? Выходит, во всём виновата я сама. Как теперь не расплакаться. «Держись моя девочка, держись», повторяю сама себе, выхожу за дверь. Ловлю на себе презрительный взгляд Алёнки. Да, Алёночка, ты права, я это заслужила. Я всё заслужила, что со мной случилось. Обращаю внимание, что возле неё трётся бизнес партнёр Зотова, Игорь Олегович. Он же на самолёт опаздывал, а не к Алёнке. Возвращаюсь к своему столу. Здесь у меня вещей почти нет, не успела разложить их, а уже собираться пора. Ко мне подбегает Катюха: – Ну что там, как прошло? – А я и не знаю, что ей ответить. Смотрю на неё глазами полными слёз и шепчу. – Зотов меня уволил, – и голосок такой тоненький-тоненький, как у маленькой девочки. Как у маленькой несчастной всеми обиженной школьницы. – Как? – ничего не понимает Катюха. Едва нахожу в себе силы ответить: – Я сейчас домой, вечером позвоню, расскажу, как так вышло. – «Продумаю только заранее, что говорить». Не хочу, чтобы Катюха считала меня дешевой шлюхой. Выхожу через главный вход, и по пути встречаюсь взглядами с Алёнкой. Нет, похоже, это не презрение, похоже она понимает меня и даже немного сочувствует. Она бы сейчас, как и Катюха побежала меня утешать, да только она знает, что мне никакие утешения не помогут. «А ведь ты предупреждала меня, а я не послушала», думаю про себя я. Сажусь в свой разбитый Ланцер и чувствую, как из меня вытекает его сперма. «Только не плачь, не плачь моя девочка», уговариваю себя, хотя уже начинаю всхлипывать. Ещё чуть-чуть и я разрыдаюсь. «И всё-таки я его трахнула», нахожу всё же повод для улыбки. Выезжаю со стоянки, и тут мне на телефон приходит сообщение. Беру трубку и смотрю, кто пишет. Зотов! Открываю, а там подмигивающий смайлик. Ещё и издевается, гад. Ненавижу его, не-на-вижу, ненавижу. «Возьми себя в руки, – говорю сама с собой. – Веди машину и не плачь… до дома доедешь, там порыдаешь». Останавливаюсь на светофоре, глубоко вдыхаю и зажмуриваюсь, надо успокоиться. Опять пропускаю зелёный, и опять мне сигналят, да что сегодня за день то такой, дайте мне уже спокойно поплакать. С горем пополам добираю до дома, заваливаюсь в свою квартиру, сдираю с себя так опостылевшие вещи и закидываю их в стиралку. Забираюсь в ванную, задёргиваю шторки, сижу и плачу. Мне так жалко себя непутёвую. «Он воспользовался мною и вышвырнул», хнычу я, пока набирается в ванне вода. «Так тебе и надо, будешь умнее», говорю сама себе вместо поддержки. А мне сейчас так поддержка нужна. Надоели эти нравоучения. Надоело это: «Будешь умней», «Будет тебе опыт». А мне не опыт нужен, а понимание. Меня нужно обнять прижать к себе и пожалеть. Спросить меня: «Кто тебя обидел?» и дать пожаловаться на него. «Хочу, чтобы Зотов меня обнял, хочу, чтобы он всё понял и прибежал ко мне извиняться, а мы ещё посмотрим, прощать его после такого или нет». Голова ещё сомневается, а сердце однозначно хочет прощать. Оно и сейчас только о нём мечтает. И тело хочет вновь оказаться в его сильных руках. И губы хотят вновь оказаться на его губах. – Вот только он меня больше не хочет, – всхлипываю я. Постоянно пиликает телефон, и крутятся вещи в стиралке. А я не могу его взять, я валяюсь в ванне, полной пены и расслабляюсь. Мне сейчас никто не нужен и я никому не нужна. И так мне почему-то хорошо от этой мысли, так спокойно. А ещё я вчера поздно легла. Зеваю и укутываюсь пеной как одеялом. Снова играет телефон, убаюкивающая музыка. Я вздрагиваю от звонка в дверь. Открываю глаза: я всё ещё лежу в холодной ванной, а пена уже давно стухла. «Я что уснула? Сколько я здесь провалялась?». И снова звонок. Выбираюсь из ванны и укутываю своё дрожащее тело в теплый махровый халат. Я такая худенькая, что он едва ли меня согреет. – Да-да, – пытаюсь громко сказать, но получается хрипло, да я ещё и закашливаюсь. В квартире темно, с каждым днём темнеет всё раньше. Сколько же я провалялась в ванной, часов восемь. Вот это я вырубилась после стресса. «И после хорошего секса», нахожу я очередной веский повод для улыбки. – Открывайте, – незнакомый голос за дверью. – Кто там? – спрашиваю я. – Доставка. «Доставка? Но я ничего не заказывала». И тут опят звонок на мой телефон. Беру трубку и слышу: – Вы хозяйка квартиры… «называет мой дом и номер моей квартиры». – Да, – ничего не понимаю я. – Откройте, наш человек уже целый час стоит под дверью, достучаться до вас не может. Подхожу к двери и смотр в глазок. Из-за постоянно ухудшающегося зрения не сразу могу разобрать что там. – Открываю! – заранее предупреждаю я, жаль, что на двери нет цепочки. Смотрю на часы – шесть, но почему так темно? А может, просто задёрнуты шторы? Приоткрываю дверь и смотрю в щёлку. Передо мной стоит мужчина в фирменном комбинезоне, а в руках у него пакет, довольно крупных размеров. – Я ничего не заказывала, – говорю, вспоминая, что я не накрашенная в банном халате, только чалмы из полотенца на голове не хватает, для полноты образа. – У меня всё оплачено, сказали доставить, я и доставляю, – отвечает он и протягивает мне планшет. – Подпишите. – Ничего не понимаю, – беру у него листок, и жмурюсь, пытаюсь что-то там прочитать, но с таким подчерком… такими каракулями только документы заполнять. – В квартиру пустите? – Спрашивает он. – Нет, – испуганно отвечаю я и протягиваю ему листик и ручку. – Тогда здесь забирайте, в коридоре, – он протягивает мне пакет и снимает с него обёрточную бумагу, и теперь я вижу что это «миллион» алых роз. Не алых, а бардовых с длинным зелёными черенками, не те ли это розы, которым я сегодня черенки обстригала. А если те – то почему Зотов не набрался смелости мне лично их подарить, нужно было доставку заказывать. Но мне приятно, мне так приятно, давно мне никто цветов не дарил. – Спасибо, – благодарю я курьера. – Там ещё записка есть, почитайте, – салютует он и уходит. А я забираю цветы в свою комнату, раскладываю на кровати и ищу записку. «А может, для начала оденешься, дрожать не будешь?» Подсказывает мне внутренний голос. «Нет, сначала записка, меня трясёт не от холода, а от любопытства».