Дым сигарет с ментолом

Утром у меня свиданка с Денисом. Я так рада его видеть, но нам не дают встретиться и поговорить вживую. Это дурацкое свидание через пуленепробиваемое стекло, прямо как в американских фильмах. - Привет, любимая, - прижимает руку к стеклу Денис. - Вытащи меня отсюда, сделай, что угодно, но вытащи, - рыдаю я. - Я всё для этого делаю, - рассказывает он. – Ты даже не представляешь, что творится. Тебя подставили, тебе подбросили эти наркотики. На отца наезд, на брата нападение. Сестра с детьми сидит дома и не высовывается, не водит их ни в школу, ни в садик… Но я его почти не слушаю, у меня у самой проблем выше крыши. - Мне нужны деньги, ты можешь дать мне хоть немного денег, - говорю. – Пожалуйста, - зачем-то добавляю я. - Да, да, - вынимает он бумажник, оглядывается по сторонам и просовывает какие-то местные купюры через тоненькую щель в стекле. А я бегом распихиваю их по карманам, так чтобы не видели надзиратели. Хотя меня же запросто обыщут, и всё отнимут. Но надо же как-то рассчитаться с зэчкой. - Мне срочно нужно к врачу, у меня обострение… мне плохо, мне так плохо, - прислонившись к стеклу, рыдаю я, а Денис прижимается к нему с другой стороны и гладит меня через стекло. Это так романтично, если бы не было так горько. А после меня сразу отводят назад в камеру. Я не знаю, получится ли у Дениса организовать мою встречу с доктором, но я и сама должна попытаться. Подхожу к худой зэчке и протягиваю ей купюру. Та испуганно оглядывается по сторонам, и прячет купюр в лифчик. - Это за таблетки. Мне срочно нужно к доктору, - говорю. - Доктор, это можно организовать, - косо смотри она на меня. – Ещё деньги есть? - Да, - протягиваю я ей ещё купюру, я понятия не имею, сколько стоят местные деньги, на них же куча ноликов. - Этого мало, - говорит она. - Я дам ещё. - Этого мало даже за таблетки и тесты. - Но мне казалось достаточно, - протягиваю ей ещё пару пожмаканых купюр, скоро у меня вообще не останется денег. - Это тебе не аптека здесь всё стоит в разы дороже. Отдаю ей все деньги, что есть у меня: - Только помоги мне попасть к доктору, пожалуйста, - на моих глазах блестят слёзы. - А ты симпатичная, - проводит она рукой по моему лицу. – Помогу, не бойся. Тебе гинеколог нужен? - Ага, - часто-часто киваю я. - Постараюсь, но обещать не могу, - она отворачивается к стене и быстро пересчитывает бумажки. А я ложусь на свою кровать, и пытаюсь не плакать. Здесь в тюрьме никто не любит нытиков, их считают позёрами. Всем же здесь плохо. Но тюрьма не санаторий, так что нефиг слезу давить. Через полчаса приносят еду, это какая-то жижа с кусочками овощей. Я не могу такое есть и спускаю всю в унитаз, чтобы не блевануть ненароком. Возвращаюсь к своей койке. Мне чуть-чуть полегчало, значит нужно поспать. Наутро у меня встреча с доктором. Я ждала её с замиранием сердца. Готовилась, даже предварительно помылась, для этого пришлось ещё денег пообещать. Тюрьма это место где всё время нужны деньги, они мне на воле так не нужны как здесь. Денис передал мне в передачке ещё немного разными купюрами. Свиданка с врачом недолгая. Местная врачиха ни слова не знает, ни по-русски, ни по-английски. Она просто сказала снять трусы и лечь на кресло. Что-то посмотрела, взяла кровь на анализы и отправила меня назад в камеру, ждать результатов анализов. Это был самый долгий день в моей жизни. Каждую секунду я ожидала, что мне принесут распечатку с выводами врача. Каждый заходящий и выходящий из камеры напоминал мне доктора. Но никто ничего не приносил, вплоть до самого вечера. Зато вечером я впервые смогла нормально поесть в этой тюрьме. Тут главное поплотнее закрыть нос и глаза. Просто кладёшь эту жижу в рот и проглатываешь. А после ждешь несколько секунд, чтобы не проблеваться и берёшь вторую ложку. Я доела всё и посуду вымыла. Боль внизу живота утихла, и я по чуть-чуть начала обживаться в тюрьме. Не так-то здесь и плохо, когда ничего не болит. Ночью я опять просыпаюсь от боли. Здесь никогда не бывает тихо, всё время кто-то не спит и между собой о чём-то шепчется. В другом конце камеры кто-то что-то варит, парит, готовит есть. Запахи распространяются на всё камеру и от того дышат здесь невыносимо, меня постоянно тошнит. Ещё и головные боли добавились к непроходящая боли внизу живота. Я поднимаюсь и прохаживаюсь между рядами. Большинство спит. Но неспящие как-то подозрительно косятся в мою сторону. - Эй, - говорит одна из них, а дальше идёт поток слов на неизвестном мне языке. - Ай эм рашн, нихт ферштейн, - отвечаю ей я и возвращаюсь на свои шконку. Я понимаю, чего они хотели. Хотели, чтобы я не шаталась между рядами, просто если у кого-то что-то пропадёт – то всё на меня спишут. Но мне реально не спится, ещё и боль внизу живота, так разыгралась. Я иду в туалет, я в десятый раз за ночь писаю, но мне не писается, вся влага из меня через пот выходит. А это навязчивое постоянно желание поссать может быть связанно с беременностью. Господи, только бы с ребёночком всё было хорошо. Пофиг на меня, пофиг на всё, но если я уже каким-то чудом смогла забеременеть, дай мне родить нормально. Прошу Тебя, умоляю. Господи, я же так люблю Тебя, я так любила Тебя всю жизнь. Я следовала за Тобой. Дай мне родить, не убивай моего ребёночка, лучше потом меня убей или оставь гнить в этом аду меня, а не его. Господи, помоги, Господи. Молча молюсь, глядя через решётки на звёздочку в сиреневом небе. Мне кажется Господь, сейчас там, он сидит и сверкает весь в белом. И он слышит мою молитву из этого гниющего ада, и он прислушивается к своей любимой доченьке, прислушивается ко мне. Он же любит меня, я знаю, и потому посылает мне только те испытания, которые я смогу преодолеть. «Отче наш, сущий на небесах…» в тысячный раз повторяю я молитву и мне становится легче, внизу уже болит и голова почти не ноет, правда теперь тошнит, меня слишком часто тошнит последнее время. Но это не страшно, тем более я уже привыкла. - Эй, Юлька, - открывает один глаз полная зэчка. – Чего не спишь? - Тошнит, - говорю шёпотом. - Это у тебя первая беременность? – улыбается она. - Нет, - качаю я головой. – Прошлая закончилась выкидышем, и я полгода провалялась в больнице. Врачи сказали, я не смогу иметь больше детей. - Врачи ошибаются часто, - улыбается она. – А ты спи, спи давай, тебе надо высыпаться. Ты теперь не только для себя живёшь. Тебе теперь не только ради себя одной нужно пройти весь это ад. - Я знаю, - шепчу я в ответ и поглаживаю себя по животику. «Маленькой мой, как же я хочу, чтобы ты родился, чтобы ты рос здоровенький, ангелочек мой». - Вот у меня был случай, - продолжает толстая, - врачи месяц давали, говорили всё, не вытянешь. Ну как видишь я живая, я после ещё троих детей родить успела и в тюрьму попасть. Так что всё у тебя будет в порядке. И ребёночка ты родишь, и сама будешь здоровенькой. А сейчас спи, спи давай. - Спасибо, - мурлычу я в ответ и возвращаюсь на свою шконку. Мне уже больно перемешаться, суставы ноют и в боку покалывает. Я воспоминаю, что для того чтобы не вырвать, нужно массировать безымянный палец левой руки, так легче рвоту предотвратить. Так и лежу, палец массирую, аж до самого утра. И только на рассвете засыпаю. Хотя камера в это время уже просыпается. Но мне вовсе не мешает шум и люди, которые ходят вокруг меня. И запахи, которые обволакивают меня со всех сторон. Я не спала всю ночь и мне надо как следует выспаться, хоть пару часиков. Меня будят, когда разносят баланду, а я смотреть не могу на эту жуткую жиду, мало того что она пересолена, так ещё и острая. Чего они туда добавляют? - Ешь, тебе надо есть, - подбадривает меня толстая. И я, закрыв нос руками, пытаюсь запихнуть в себя как можно больше этого клейстера. Господи, какая блевотина. Единственное хорошее, что здесь есть – это каждодневный поход в душ. Нас строят рядами и выводят. А там, на месте заставляюсь раздеться. Я довольно стеснительная девушка, вернее я была такой в прошлой жизни. Но здесь стесняться нечего, когда целый день потеешь в этой камарилье, так хочется просто снять с себя этот компресс из пота и тряпок, смыть остатки грязи и надеть что-то относительно свежее. Это уже счастье, а большего мне и не надо. На четвёртый день у меня встреча с адвокатом. Хотя назвать адвокатом этого едва говорящего на английском подростка я бы не отважилась. При слове адвокат, у меня обычно перед глазами высокий стройный парень в костюме с кейсом. Вот кажется мне, что в руке у него должен быть дипломат. Он (этот парень) всё знает наперёд, всё понимает в местном законодательстве, и на каждое моё слово выдаёт мне юридическое обоснование. Но сейчас передо мной какой-то прыщавый подросток, который всё время чешется и со скучающим видом смотрит в окно. А в конце нашей встречи он что-то пролепетал на английском, на котором разговаривает даже хуже меня и убежал. Ничего не сказал, ни о чём толком не спрашивал, ничего не подсказывал. Так, чисто формальная встреча. - А чего ты хотела, - объяснила мне худая сокамерница. – Он же на зарплате ему просто необходимо провести определённое число таких встреч, чтобы его с финансирования не сняли и всё. Защищать тебя на суде он не собирается, да и не возможно это. Не в этой стране. - Кстати, ты ещё надеешься, что тебя твой богатенький Буратино отсюда вытащит, - подкатывает к нам полная. Каждый раз жалею, что растрындела им про Дениса. Думаю, что когда он меня бросит они будут тайно радоваться. Просто тогда я стану как все, обычной зэчкой без будущего. А так у меня типа богатенький покровитель есть, всё время мне засылает сюда разное. Вот только адвоката нормального прислать не смог. Кстати, а почему – непонятно вообще. Единственная польза от визита адвоката – передачка. Он притарабанил с собой огромную клетчатую сумку всякого барахла: шмотки, хавчик, чай, сигареты. Реально смешно. Денис же знает, что я не курю, хотя как тюремная валюта сигареты сойдут. И чай, зачем чай, на зоне давно не чифирят. Хотя толстая зэчка предусмотрительно отобрала у меня пару пачек чая и заныкала под матрас. Ещё сказала что-то в духе: - Чифирнём подруга. А ответе получила от худой: - Ты что дура, она же беременная, без неё чифирить будем. Так я больше и не видела своего чая, как и другого хавчика. Я же по наивности на всё это набросилась сразу. Бутрик себе сделала, со слабеньким чайком, с маслицем и с хлебушком. А потом полчаса просидела над парашей, опять блевала.