Let me live my life

      — Завтра я веду войска в Лиор.       Слосс морщится — полковник Арчер никогда не говорит лишнего, и любая информация, которую он сообщает, сваливается на голову неподготовленного собеседника. Слосс мысленно вздыхает, потому что знает и без него, но всё равно испытывает… ей, если честно, предписано не испытывать вообще ничего, и оттого предчувствие беды, которое она топит в бесконечном унынии, всего лишь часть её греховной природы.       — Очень хорошо, — её голос тихий, взгляд — непроницаемый, — Я передам все необходимые письменные отчёты его Превосходительству.       Оба знают, что плевать «его Превосходительству», ровно как и им на «его Превосходительство»: не маленькие, сами научились решать собственные проблемы, потому Лень подходит к полковнику ближе, и безразличный взгляд её изумрудных глаз (жаль, она думает, что ему никогда не узнать, что на самом деле они аметистовые) скользит по погонам, проклиная Арчера за то, что тот всегда застёгивается строго на все пуговицы.       У него красивые руки — думает Слосс, берёт, не спрашивая, худую ладонь и поражается в который раз, насколько хрупки эти длинные пальцы. И снова ненавидит, в который раз, ткань белых форменных перчаток. Она, рождённая под именем уныния, не любит совершать лишних телодвижений, и сейчас, без того сделав уже первый шаг, выжидающе смотрит. Нет, она не фюрер, всего лишь секретарь, но Арчер готов поклясться, что приказывает здесь всегда она — не Брэдли. Она — настоящая движущая сила Центрального штаба. И он слушается, покорно стягивает перчатку, прихватив зубами кончики среднего и указательного пальцев — ненужная тряпка свисает из его рта, и Слосс в глубине души смеётся над этим.       Фрэнк Арчер — всего лишь собака, опасная, и всё-таки выполняет всё, что ей скажут. Он мог бы с большим успехом приносить своему господину тапочки, валяться вечерами у его ног и вилять хвостом, но полковник всегда рвался в бой.       Не в кабинет его Превосходительства.       — А если вдруг, — Лень начинает, задумчиво переплетая чужие пальцы со своими, в мгновение ока вдруг становясь собой — и полы длинного красивого платья струятся по полу, перчатки второй кожей обхватывают изящные локти. Не дают соприкоснуться кожей. Это последняя, необходимая преграда между ними.       — Что «если вдруг»? — Фрэнк Арчер сверлит взглядом в свою очередь. Он всегда настойчив и никогда не отступает без причины. Ему кажется нечестным то, насколько он сейчас беззащитен перед воображаемой Дуглас, которая давно сгинула в Ишваре.       Он думает, что знает её, зовёт иногда Джульеттой, и Слосс это устраивает. Так она находится выше, она доминирует и всегда права — он не знает даже её настоящего имени.       — Если вдруг атаку отложат? — вздрагивают блеклые ресницы, кончик пересохшего языка быстро скользит по припухшим напомаженным губам. Ласт всегда велела ей подчеркивать лицо, простенькое, как она сама выразилась, совсем неинтересное — Лень оставалась серой мышкой на фоне пышногрудой, куда более популярной «сестры».       И Арчер, она приходила к выводу каждый раз, совсем такой же — в тени обожаемого Роя Мустанга, некрасивый мужчина с острыми скулами и впалыми, худыми щеками. Он ей нравился, признаться, именно таким.       И именно такой, Арчер огрызается, скалит острые крупные зубы, кажется, вот-вот фыркнет — ему неприятна любая мысль о рушащихся планах. Его графики идеальны, Фрэнк не признаёт изъянов.       А ещё Фрэнк не признаёт, когда к нему обращаются по имени.       — Полагаю, этого не случится, — он произносит с надменным холодком, и лишь на секунду становится выше, чтобы потом в который раз согнуться, губами обхватить пальцы невзрачной секретарши, стаскивая и с неё надоедливую ткань перчаток, — А вам, Джульетта, я бы посоветовал почаще открывать руки. Они необычайно красивы.       После он кладёт её обнажённую ладонь к себе на плечо и медленно кружит в танце. Это вальс, и Лень ничуть не удивлена тем, что Арчер умеет танцевать — это естественно настолько же, насколько очевидна его одержимость армией.       Фрэнк Арчер просто обожает быть лучшим везде и во всём.       И Лень, кажется, даже впервые жалеет о том, что он не знает её настоящего имени.       Когда всё заканчивается, и Слосс вновь облачена в скромный серовато-лиловый костюм, поправляя воротник, полковник курит, стоя у окна, стряхивает пальцем пепел в дорогую хрустальную вазочку, всегда пустую — никто не приносил ей, удивительной, на его взгляд, женщине, цветов.       — Если вдруг, — Лень поднимает удивлённый взгляд на прямую спину, слушает хрипловатый голос и напрягается всем своим искусственным телом, — Меня убьют — ты будешь вспоминать обо мне?       Арчер не мог подумать об этом заранее, она понимает. Арчер просто чувствует — ему не страшно.       — Тебя не убьют, — почему-то отвечает она, вопреки тому, что могла бы соврать. Она всегда врала, с самого своего рождения. А ещё она никогда не обращалась ни к кому на «ты» в армии. Кроме него, — Умрут многие, не ты.       — Благодарю, Джульетта, — неожиданно, стоит мужчине развернуться, на его тонких губах играет лёгкая улыбка. Сигаретный бычок падает в самодельную пепельницу, и стоит военному открыть дверь, чтобы скрыться в полутьме коридора центрального штаба, она смотрит прямо ему в глаза.       Пускай ему идёт быть покорным, она хочет побыть с ним наравне. Иногда — можно. Может быть, Данте лишь врала ей о том, что у неё выйдет чувствовать себя человеком, лишь убив множество людей для создания философского камня.       Все, кого Арчер поведёт за собой, должны погибнуть — ясно без предисловий.       — Называй меня Слосс.