Let me live my life

      Когда привык видеть двумя глазами, тяжело переучиваться воспринимать картинку одним единственным. Она то вечно заваливается на правую сторону, то просто искажена, обрезанная и неполная — пустая по левой стороне. Проще, кажется, не смотреть вообще, чем видеть только треть больничной койки, треть прикроватной тумбочки, где стоит тарелка с нарезанными на мелкие дольки яблоками и ровно половину симпатичного лица Ризы Хоукай.       Рой тяжело вздыхает и закрывает глаза, поддавшись внезапному порыву жалости к себе. То, что с ним сделал фюрер, кажется далёким, справедливым и, частично, заслуженным, но выстрел, пробивший голову почти насквозь, куда ближе.       Фюрера, Огненный задумывается, с бессильной злобой сжимая края колючего одеяла, ненавидеть гораздо проще: он гомункул, созданный искусственно с одной лишь целью — искать философский камень, вне зависимости от того, сколько должно пасть для этого простых людей. Он руководил страной, потому платить направо и налево жизнями солдат для него естественно.       Фрэнк Арчер — такой же, как и он, человек, даже не алхимик. Потому все, кого он убил собственными руками, остаются кровью на рукавах кителя, на худых ляжках, на ненавистном лице — Арчер моложе на пару лет, и совсем не видит ничего плохого в том, чтобы стрелять. Ненавидеть его тяжело и больно. Арчера никто не создавал, он стал таким сам.       Из-за него он может видеть Ризу лишь наполовину и не может есть сам.       Рой думает, что он неисправимый эгоист: плевать на всех жертв полковник Арчера, плевать на коррупцию и Шо Такера, трусливо поджавшего отросший хвост в своей лаборатории. Не плевать на Хоукай — он больше не её защитник, не начальник больше. Она смотрит на него с болезненной жалостью и, кажется, вот-вот заплачет.       Хотя, нужно отдать должное, она сильная девочка — Рой не может не улыбнуться в эти моменты, а после морщится от того, как лопаются уголки иссохших от жажды губ. Она не показывает слабости, только смотрит грустно, будто он уже мёртв.       Её волос, в последнее время распущенных, красиво струящихся по плечам, по спине, особенно приятно касаться — пальцы гнутся плохо, не слушаются, почти пропала чувствительность, но Мустанг упрям не меньше. Звание героя Ишвара дано ему не просто так. Мустанг умеет терпеть. Умеет бороться до конца.       И конец, понимают они, чертовски близок.       Когда половина обожаемой Элизабет чистит прелое яблоко маленьким ножом, то и дело неловко подрезая пальцы, оставшийся чёрный глаз Мустанга бегает то по половинке койки, то по половине большого, открытого настежь окна. Со смехом вспоминается, как ругалась медсестра — ах, как же можно проветривать, ах, температура, ах, пневмония — и всё равно открыла.       Всё равно слышала разговоры врачей за глухой дверью кабинета, а они уже признали — Рой не жилец.       Какая разница, заболеет ли он пневмонией, если трудно сказать, проживёт ли он хотя бы год?       — Риза, — зовёт алхимик тихо так, что ей не сразу удаётся отвлечься от своего занятия. Признаться, она благодарна, что может отложить ненавистное яблоко — её шершавые от приклада пальчики сплошь в мелких раздражающих порезах: не смертельно, но напоминают о себе неприятной болью, стоит сжать в ладони нож, — Ты сегодня ходила в парк?       Простой вопрос обезоруживает Ризу. Плохо, Риза, ты ведь всегда была хорошим снайпером.       Не таким уж хорошим — внутренний голос мерзко хихикает и приходит к ней в образе худого бледнолицего мужчины, кривляется и дразнит обидно — Арчер оказался лучше, он выстрелил раньше тебя. Он попал в отличие от тебя, девчонка. Он успел.       Она не успела защитить того, за кем спустилась в ад. И не нашла сил идти следом — Риза могла бы кинуться на Арчера с голыми руками, но он застрелил бы её следом. Она боялась умирать в ту ночь.       И ненавидела себя за эту трусость.       — Нет, полковник, — зовёт по привычке, хотя Огненный давно уже понижен до капрала, — Слишком много работы.       — А вчера? — Рой не привык сдаваться, смотрит в мольбой и приподнимает брови так, что она не может не улыбнуться в ответ. Это выше сил.       — Да.       Врать, оказывается, так легко. Легче, чем смотреть в уцелевший глаз и знать, что под полотном бинта ничего не осталось, кроме зияющей дыры, кроме обугленного мяса. Рой, кажется, действительно ослеп, и потому не распознает лжи — его осунувшееся лицо светится от непонятной радости, впервые за те дни, что он провёл в больнице.       Риза — его единственное солнце, заглянувшее в палату. Апрель выдался холодным, неприветливым, затянутый, будто шалью, в угрюмые тучи, его дыхание — студёное, суровы прикосновения к щекам. Он ждёт Ризу каждый раз, будто ребёнок, которому пообещали много-много конфет разом. Неважно, что Риза бледна и измотана бессонными ночами. Измучена от глухих рыданий в подушку.       Лейтенант Хоукай не считает нужным рассказывать ему о том, что теперь она работает на Арчера — все силы уходят лишь на то, чтобы вытерпеть его. Чтобы не сорваться и не попытаться придушить в стенах собственного кабинета. И в целом, он не такой ужасный начальник, как думала о нём Элизабет — строгий, но сносный, поглощённый чтением и крепким кофе. Кроме того, она боится — он всё ещё носит с собой пистолет, а Риза знает слишком хорошо, насколько метко стреляет этот человек.       Знала до того, как пал Мустанг. Знала со времён академии, будучи совсем ещё девчонкой, зелёной и нескладной.       Первое правило, которым она руководствуется — напоминать себе, что Рой болен и ему нельзя волноваться много, из-за чего в их разговорах никогда не всплывают проблемы, тревожащие Хоукай. Страшнее собственной смерти, только то, что под грузом трудностей — своих, чужих — её бывший начальник когда-нибудь сломается. Сгорит до того, как успеет пойти на поправку.       Она всегда следовала правилам и в этом был её личный успех.       — Ты видела вишни? Они цветут? — вопрос Роя звучит настолько наивно, что Ризе вдруг становится стыдно за ложь, и горячие слёзы текут по её щекам.       Глядя недоумевающе, Огненный алхимик накрывает её ладонь, гладит и подтягивает к себе ближе так, что она почти касается влажным носом его широкой груди.       — Да, полковник, — еле слышно шепчет, сглатывает тяжко. Приходи в себя, дура — велит голос внутри и она подчиняется, как если бы этот голос взаправду принадлежал Арчеру, до сих пор приводящему её в оцепенение, — Очень красиво цветут.       Она ненавидела находиться между ними, не чувствуя себя в безопасности, но нарочно лезла туда, чтобы проще было держать себя в руках. Ей нельзя расслабиться — она телохранитель, солдат и уже после — человек. Она должна держать глаза открытыми широко и знать: враг всегда смотрит в спину. Друг закрыт её телом и тогда защищён.       — Вот как, — у Роя на устах — слабая улыбка, и он всё-таки кладёт Ризу, любимую и тёплую, родную для него, ближе, чем сестра и мать, к себе на грудь. Гладит по волосам, хотя пальцы не слушаются до сих пор — он может забыть об этом, пока в тон его глухому сердцебиению отчаянно стучит чужое. Только так он уверен в том, что она будет жить дальше.       Она сможет жить дальше. Её сердце бьётся вне зависимости от его собственного.       — Помнишь, мы сидели под ними весной. Был дождь, твой отец тогда… — начинает Мустанг неловко, в его лице меняется что-то и он становится мечтательным на мгновение, совсем молодым, — Было так красиво и свежо. Ты пообещала, что пойдёшь со мной вместе, помнишь?       Риза кивает. А что ещё она может сейчас?       — В общем, если тебе не сложно, — Рой заправляет неровно прядь пшеничных волос за её ухо и глядит в карие глаза, полные застывших слёз, — Похорони меня под вишнями, они очень вкусно пахнут.       Правила, заученные Ризой, не позволяют ей истерически рассмеяться: врачи прогнозируют ему по крайней мере год-два обычной жизни, и вряд ли осенью или тем более зимой распустятся цветы. Она вообще не была уверена, что эти чёртовы деревья не выкорчевали до сих пор — что они способны зацвести после всего, что произошло, за столько долгих лет.       Она была совсем молодой, и эти вишни, посаженные чёрт знает кем, тоже. Сейчас они постарели, и потому вряд ли способны дать плоды.       Она не сказала Рою об этом.       А ещё она почему-то вдруг не смогла заплакать, когда сидела в душном кабинете, и полковник Фрэнк Арчер вдруг зашёл в кабинет. Его лицо, белее листа бумаги, казалось ещё более мрачным, чем обычно.       Риза не придала значения — ей, в общем-то, всё равно на то, что случалось в жизни Арчера. Для неё он умер ещё после выпуска, когда собрался на войну с гордо поднятой головой, выставив впереди тощей груди бессмертные амбиции.       В тот день Ризой не овладело предчувствие приближающейся бури.       И только когда вдруг зазвонил телефон, Фрэнк поднял трубку, почему-то нахмурившись, переспросил что-то и уронил её обратно, Хоукай вся сжалась, обратилась в слух — произошло что-то страшное.       Её сердце пропустило удар, но ни слезинки не вытекло из карих, покрытых корочкой льда глаз, стоило Арчеру, нервно сцепившему пальцы, подойти к ней, опустить холодную ладонь на оцепеневшее плечо и чуть сжать:       — Рой Мустанг скончался сегодня утром, во сне.       Вопреки последним словам, никому не была интересна просьба, которую умерший капрал произнёс на своём смертном одре — похоронили, как положено, на свободном участке централовского кладбища. Всё действие обошлось несколько скромно и, как показалось самой Ризе, походило на кукольное представление — картонные памятники неприветливо обдувал холодный ветер, а справа от неё стоял не Рой, как раньше — она вспоминала, на похоронах Хьюза — но ненавистный Арчер, который вдруг перестал быть для неё врагом.       Вражда, кажется, спрыгнула вслед за тяжёлой крышкой дубового гроба в свежевыкопанную могилу — от Роя Мустанга осталось только имя на плите, не более.       — Он хотел быть похороненным под вишнями, — зачем-то проронила Хоукай. Они остались вдвоём у сырого камня: она и Фрэнк, бросающий на землю уже пятый окурок.       — Я понял, лейтенант. Вам нужно домой.       Дальше Риза не помнила ничего — Арчер отвёз её до нужной улицы и, кажется, отвёл до двери, пожелал приятного вечера и скрылся в салоне служебного авто.       Когда она на следующий день явилась на кладбище, словно в попытке убедиться, что всё произошедшее вчера ей только приснилось, она обнаружила позади надгробия молодые цветущие саженцы вишнёвого дерева.