провал

всего одна наводка — и вот уже давно потерявший человеческий облик убийца стоит у чужого порога, потому что ему попросту некуда больше идти, и беззвучно подрагивает от холода и обезвоживания, чешет загноившийся локоть сквозь пропитанную выделениями из раны и прилипшую к телу рубашку, пока последняя его надежда сиротливо жмётся на входе, в дверном проёме собственного дома. растерянный, леорио даже не надеется, что курута позволит себя осмотреть — какой из паладинайта теперь доктор? — и обработать серьёзные повреждения хотя бы антисептиком или перекисью. за весьма символическую плату горе-врачеватель сам мог довести кого угодно до предастральной трясучки или схожего состояния: групповые медитации под опытным руководством неопытного наставника, холотропное дыхание, гипноз и прочий ужас народных и относительно безвредных способов стагнации. что уж там — проведение платных курсов всей этой чертовщины тоже нельзя назвать полезной альтернативой чему-то утерянному и оставленному в далеком в прошлом. пьетро бы, наверное, взбесился до ужаса, если бы узнал, чем леорио промышляет. куруте тоже стоило бы, — но слово погрязшего в собственной пустоте палача вряд ли будет иметь хоть какой-то вес. курапика шагает вперёд, нетвёрдо, но уверенно двигаясь навстречу своей единственной отдушине, и почти валится с ног, но вовремя успевает зацепиться за чужое плечо. тёплое, атлетически сложенное и вообще приятное во всех отношениях. трещинки в уголках его губ тянутся к леорио — к тому, кто всегда казался недостижимой вершиной. недостижимой лишь потому, что курута собственными же руками затолкал себя на самое дно зловонной и грязной лужи, нещадно нанося удары и перекрывая доступ к кислороду. легкие киллера наполнены липкой влагой, но сейчас он почему-то может преодолеть разделяющее их расстояние и дотянуться до когда-то заветного желания, второго по важности. наверное, леорио тоже тонет. давным-давно курапика боялся — так сильно боялся, что потерял абсолютно, блядь, всё, кроме удушливого страха, — перестать ненавидеть, перестать стремиться отплатить оком за потерянные очи своего клана. и ведь перестал. разрушенный до основания, растерявший ориентиры, превратившийся в монстра, который по сути своей ничем не превосходит ненавистных геней рёдан, курута больше не хотел ничего — он хотел не быть. не существовать. не ощущать себя смердящим комком грязи под ногами озлобленного создателя. и даже мысли о леорио больше ничего не значили. леорио, такой стабильный, такой живой, такой нормальный леорио всегда стоял для него на ступеньку выше, чем бог. и в тот момент, когда курута отказывался от последнего источника света максимально омрачившейся жизни, вырывая из сердца что-то безмерно важное, паладинайт сам оглушительно нёсся и падал вниз. невзирая на тысячи километров и долгие годы сухого молчания, даже не зная, жив ли другой, будто скованные одними и теми же цепями, они оба сумели опуститься настолько низко, насколько это вообще окаказалось возможным. совпадая по времени, по качеству и по структуре. курапика пытается улыбнуться, хотя хочется скорее плакать, кричать и метать снаряды отчаяния, однако у киллера получается лишь выразить рваное подобие давно забытой эмоции. ни жены, ни детей, ни денег, ни репутации, ни устойчивости. леорио такой же никчёмный и такой же проёбанный, как и он сам, и если бы не наводка старого приятеля по цеху, то курута никогда бы даже не позволил себе думать, что паладинайт мог потерять или разрушить всё, к чему так упорно стремился. всего одна наводка — и горе-врачеватель, тысячу лет не ждавший чьего бы то ни было прихода, понимает, как же сильно все эти годы ему хотелось, чтобы курута — пусть развалившийся и разрозненный, но живой — таки объявился на его пороге. оба молчат. и только гулкая чернота мира незаметно обращается светом в конце туннеля, пока сухая и шершавая ладонь продолжает медленно срастаться с чужим предплечьем.