Пепел сгоревшей мечты

      Мох под ногами приятно спружинил, блестящими в солнечном свете брызгами разлетелись в стороны небольшие лужицы. Клауд выпрямился и невольно чертыхнулся, стоило ему заметить длинную красную полосочку на предплечье. Теперь придётся выслушивать причитания матери, трясущейся из-за каждой мелочи. Сняв потёртые от времени перчатки, он аккуратно потрогал царапину и облегчённо выдохнул — рана была неглубокой и действительно пустяковой, даже кровь не шла. Возможно, ему даже удастся скрыть её от внимательных глаз матери.       Клауд тут же забыл про несчастную царапину и стал заинтересованно оглядываться. Пещера, в которую он спрыгнул, была совсем небольшой, метра четыре в диаметре, но на удивление очень светлой. Он поднял голову и увидел дыру, благодаря которой здесь и оказался. Яркий солнечный свет пробивался сквозь заросший вход, но этого количества было явно недостаточно, чтобы осветить каждый тёмный уголок, поэтому стены с противоположной стороны Клауд мог уже с трудом разглядеть.       Пещера как пещера. Таких он повидал на своём небольшом веку целую кучу. Мальчик разочарованно фыркнул — каждый раз, спрыгивая в очередной кювет или протискиваясь в узкий лаз, он надеялся, что найдёт что-то новое, что-то удивительное, как в историях про искателей сокровищ, которые ему в детстве рассказывал отец. Но с каждым походом неисследованных пещер становилось всё меньше, а вот надежда найти что-нибудь потрясающее, наоборот, более призрачной.       Клауд недовольно протопал к задней стене, чтобы по ней выбраться обратно в лес, но тут его взгляд зацепился за что-то зелёное. Не особо заинтригованный, мальчик заглянул в небольшую нишу немного правее места приземления и поражённо замер. Эта пещера не заканчивалась скучной и душной каменной гробницей, как куча своих предшественниц — она уходила куда-то под землю витиеватым туннелем, по которому смог бы проползти даже взрослый. Клауд поразился, как он сразу не заметил довольно широкий проход, из глубины которого к тому же исходило какое-то зеленоватое сияние.       Он задумался, не отводя внимательного взгляда от тёмного зева туннеля, будто бы действительно рассчитывал, что оттуда может вылезти какое-нибудь существо. Желание посмотреть, что именно находится по ту сторону прохода, было очень сильным, но при этом спрятавшийся где-то за грудной клеткой страх щекотал рёбра и живот. У него не было ни верёвки, ни оружия с собой. Если в глубине что-то в самом деле жило и дожидалось ребёнка на ужин, то идти к этому чему-то с рюкзаком и канцелярским ножом в пенале было бы весьма глупо. Не сумкой же бить между глаз в случае чего. Так что страх и здравый смысл в этот раз пересилили, и Клауду пришлось поспешно выбраться из пещеры: слишком уж был велик соблазн всё-таки поддаться любопытсву и исследовать загадочный туннель.       Солнце уже было на западе и в скором времени планировало спрятаться за горизонт. Начинались сумерки. К сожалению, из-за этого Клауду пришлось замедлить шаг: ему вовсе не хотелось налететь на какой-нибудь притаившийся в темноте куст и выколоть глаза — особенно после обнаружения таинственной пещеры. Это было бы глупо и чертовски обидно.       Чем ближе он подходил к Нибельхейму, тем осторожнее и тише становились его шаги. У границы деревни и леса Клауд остановился, настороженно оглядывая видимые с его места окрестности. Помимо кучки громко вопящих детей вокруг никого не было. Не сказать, что от этого наблюдения ему стало легче, скорее наоборот, лучше бы вместо веселящихся мальчишек и девчонок вальяжно прогуливались взрослые с презрительно вздёрнутыми носами.       Поразмыслив пару секунд о наиболее безопасном и безлюдном пути, Клауд очень быстро пересёк детскую площадку. То, что его заметили, мальчик даже не сомневался, а тишина, накрывшая площадку при его появлении, только подтверждала это. Расправив плечи, он почти силой заставил себя замедлить шаг и с высоко поднятой головой пересечь дорогу.        — Смотри, там Страйф, — сказал кто-то довольно громким шёпотом.        — Что этот придурок здесь забыл? — не особо таясь, фыркнул мальчишеский голос с противоположной стороны.        — Эй, тише ты, а то его мамаша нас всех проклянёт, — захихикала какая-то девчонка.        — Так нам стоит его поджечь, раз он сын ведьмы? — загоготал парень постарше, а затем громко закричал: — Эй, Страйф, ты лучше не спи лишний раз по ночам, кто знает, что может произойти!       Под довольный смех детей Клауд до побелевших костяшек сжал в кулаках лямки рюкзака и поспешно завернул за угол трактира, где всё-таки сорвался на бег, надеясь, что никто не увидит его позора. От клубящейся внутри ярости он сжимал и разжимал челюсти, надеясь таким образом успокоиться до того, как доберётся до дома. Не хватало ещё выслушивать причитания матери по поводу его недружелюбного внешнего вида и убийственного блеска в глазах.       Маленький охотничий домик показался за деревьями почти сразу. Их семья, вопреки всем правилам безопасности, жила у самой кромки леса. Отчасти из-за этого не многие решались воплотить свои угрозы в реальность — слишком боялись наткнуться на случайно забравшегося в местный огород хищника. Это если не считать, что жители Нибельхейма видят вполне определённых чудовищ в нём и его матери. Клауд предпочитал просто не вспоминать об этом. Но факт оставался фактом: лишний раз сюда предпочитали не соваться, а уж если решались, то только когда кто-то в деревне находился при смерти.       Взбежав по крыльцу и грохнув дверью так, что затряслись стены, Клауд промчался мимо проёма на кухню, где что-то тихонько напевала себе под нос миссис Страйф, и забрался по лестнице в свою комнату. Ему совершенно не улыбалось получить от матери подзатыльник за хлопанье дверьми, но поделать со своей злостью мальчик ничего не мог — она буквально полыхала внутри него, сжигая все адекватные мысли в собственном пламени ярости. Клауд поймал себя на сильном желании ударить рукой по стене или запустить что-нибудь в незапланированный полёт, но вовремя одумался. Сделав лёгкую дыхательную гимнастику, которой его научила мама в далёком детстве для сдерживания агрессии, Клауд наконец перестал желать всенибельхеймского апокалипсиса и с особой тщательностью принялся доставать из рюкзака вещи. Ему было просто необходимо занять руки, и ничего лучше сортировки найденных за последние несколько дней сокровищ в голову не приходило.       На самом деле назвать свои находки «сокровищами» даже сам Клауд мог с большой натяжкой. Когда он бывал в домах у других жителей Нибельхейма — в основном помогая матери таскать тяжёлые сумки на вызов — мальчик видел много всего интересного: хрупкие вазы, замысловатые растения в не менее замысловатых горшках, красивые и не очень картины, дорогие игрушки, точечные статуэтки… Однажды он даже наткнулся на шкатулку с женскими украшениями. Когда по возвращению он спросил у матери, есть ли у неё такая же шкатулка, то Клаудия лишь с мягкой улыбкой покачала головой и показала ему блестящую цепочку на запястье, которую ей подарил отец на свадьбу вместо кольца. Цепочка была довольно старой и потрёпанной, совсем непохожей на яркие камушки в чужих украшениях, но его мать с такой нежностью рассказывала о ней, что мальчик сразу понял, как ей важна эта золотистая полосочка.       Тогда на маленького Клауда это произвело сильное впечатление: и странная булавка в виде бабочки, которую мама назвала «брошью», и едва заметная блестящая цепочка на тонком бледном запястье. Позже он ни раз видел ту самую брошь на груди толстой, как свинья, миссис Блум, но бабочка терялась на фоне ещё сотни других украшений.       С тех пор он тоже захотел иметь нечто дорогое, но не по цене, а для сердца. В чём смысл вещи, если человек ей не дорожит? Чтобы она потерялась среди сотни таких же дорогих, но абсолютно бездушных безделушек?       Клауд спрятал найденный цветок между страницами книги, поставил камешек в форме лапки утки рядом с красивой красной ленточкой, которую ему отдала Тифа, как только перестала заплетать волосы, и принялся с интересом рассматривать обрывок фотографии. Он плохо помнил, где именно нашёл его. Очень часто сокровища собирались не только за пределами Нибельхейма, но и в окрестностях деревни, на детской площадке, некоторые вещи приносила Тифа, знавшая об его увлечении. Клауд даже под пытками не сообщил бы, где нашёл, к примеру, тот же камень в форме утиной лапки.       На найденной части фотографии хоть и с трудом, но можно было разглядеть очень красивую молодую женщину с аккуратными чертами лица и карими глазами. В её высокий хвост была вплетена широкая жёлтая ленточка, ярко выделяющаяся на общем тёмном фоне вместе с белым пятном халата, который обычно носят врачи в госпиталях, но даже в столь мешковатой одежде незнакомка оставалась стройной. На губах у женщины играла рассеянная, но, очевидно, ласковая улыбка, длинные пряди по бокам обрамляли лицо, пряча часть скул и подчёркивая теплоту глаз.       Клауд невольно засмотрелся. Он не был ценителям женской красоты и, если честно, не обращал внимание на внешность, считая, что человек красен внутренним миром и душой, а не дорогими украшениями и пышностью ресниц, но прямо сейчас вынужденно признал, что незнакомка была прекрасна — в этом глупом халате и со странной цыплячей ленточкой.       Мальчик задумался. Он не припоминал никого похожего среди жителей Нибельхейма. Возможно, обрывок принёс ветер из ближайшего поселения, но это звучало совсем уж фантастично. Неужели эта женщина жила здесь когда-то давно, ещё до его рождения?       Интресно, знали ли её родители?        — Клауд! — словно прочитав его мысли, позвала с первого этажа Клаудия. — Дорогой, ужин готов, спускайся!        — Иду! — откликнулся мальчик и поспешно спрятал фотографию в ящик стола, рядом с потрёпанным плакатом. Почему-то оставлять её на виду вместе с другими сокровищами ему не хотелось. Подняв крышку и проигнорировав лестницу, Клауд спрыгнул вниз и зашёл на кухню, где его мать накладывала еду в тарелки.       Он молча уселся за стол и настороженно покосился на суетящуюся женщину. Та отчего-то не спешила ругать его за громкое появление, что было очень подозрительно. Обычно это означало, что Клаудия планирует нечто гораздо хуже среднестатистического замечания. Решив лишний раз не злить мать, чтобы ей в голову не пришла идея завтра запереть его в комнате после школы, в то время как ему надо исследовать пещеру, Клауд стал разглядывать стены. На тех в свою очередь не было свободного места: на многочисленных крючках и гвоздях висело по целому венику лекарственных трав, на полках лежали всевозможные баночки и коробочки, к которым ему строго-настрого было запрещено прикасаться во избежание путаницы. Его мать очень серьёзно относилась к своей работе, оттого женщине, наверное, было вдвойне обидно слышать ходящие по Нибельхейму слухи. Клауд и сам не раз замечал, что будь жители деревни чуть менее упрямыми баранами и хоть раз вызови они врача вовремя, удалось бы спасти множество жизней.       С небес на землю его вернула глухо звякнувшая о деревянную столешницу тарелка. Он поспешно схватил вилку, избегая смотреть на мать. Судя по тихим звукам с её стороны, женщина со всей присущей ей аккуратностью и неторопливостью приступила к еде. Стоило Клауду задуматься над идеей вспомнить уроки этикета, чтобы получить дополнительные очки в свою копилку и, возможно, даже избежать предстоящего разговора, как миссис Страйф спросила:        — Ты опять ходил в лес?       Клауд насторожился. Нет, конечно ему было прекрасно известно, что мать относилась к его вылазкам в лес весьма прохладно. Даже более того, женщина в открытую делала раздражённые замечания по этому поводу, но Клауд успешно пропускал их мимо ушей. Его насторожило другое: данная фраза в начале разговора была своего рода предупреждением, аварийной сиреной, обозначающей, что его ожидает не просто очередная ссора, а целый скандал, где они будут пару часов кричать и бить посуду, а потом ещё несколько дней подчёркнуто не замечать существования друг друга.        — Да. Что-то не так?        — Нет-нет, — Клаудия нарочито медленно отпила из чашки. — Просто я волнуюсь, сделал ли ты домашнее задание на завтра.       О нет. Клауд едва удержался, чтобы не выбежать из дома с по-детски зажатыми ушами и криками: «Я ничего не слышу!» Он терпеть не мог темы, так или иначе связанные с его социальной жизнью: походами в школу, уроками, друзьями — в то время как его мать всерьёз считала, что это самый важный этап в жизни любого человека, совершенно не обращая внимания на то, как морщится от каждого слова сидящий напротив неё сын.        — Сделал, — нахмурился мальчик, надеясь, что в этот раз она не станет развивать тему и не испортит его и без того не особо хорошее настроение окончательно.        — Клауд, сынок, ты ведь понимаешь, что, обманывая меня, ты делаешь хуже не мне, не классному руководителю и не директору, а только самому себе? Я понимаю, что ты хочешь выделиться подобным образом, я тоже когда-то была ребёнком, но вместо понимания с твоей стороны я получаю постоянные вызовы в школу и синяки после очередных драк. Через пару недель уже конец учебного года, а твой табель успеваемости снится в кошмарах всех учителей Нибельхейма. А твоё свободное время? Ты постоянно либо сбегаешь в лес, либо сидишь дома, заперевшись в комнате, в то время как все дети играют на улице. Дорогой, почему ты не заведёшь, наконец, друзей?       Клауд едва удержался, чтобы не удариться лбом о столешницу, чувствуя полное бессилие в возможности достучаться до матери, у которой, видимо, на носу сидели невидимые розовые очки. Как объяснить такому упрямому человеку, что это не он не хочет ни с кем общаться — хотя, признаться, тоже не особо горел желанием — а именно другие дети изводят его и прогоняют камнями и палками? Неужели его мать и в самом деле не слышит всех этих обидных прозвищ и обзывательств, порой граничащих с открытыми угрозами? И ладно бы всё это звучало только в адрес Клауда. Так ведь и о его матери отзывались не слишком лестно.        — У меня есть Тифа, и этого вполне достаточно.       Клаудия посмотрела на него как-то чересчур странно, и Клауд почувствовал себя так, словно на него вылили ушат холодной воды. Мальчик в ярости схватился за сидение стула, отчего тот натужно скрипнул. Родная мать смотрела на него с жалостью, как смотрят на побитую собаку. Он терпеть не мог жалость — в детстве, когда он нуждался в ней больше всего, наравне с доверием и любовью, над ним смеялись, его били и на него же кричали.       Конечно, Клауд не был идиотом, отнюдь. Он прекрасно понимал, почему на него так смотрят. Мальчик до сих пор помнил, как дрожали ноги и потели руки, когда пять лет назад маленькая восьмилетняя девочка тихонечко плакала в его объятиях. Уже тогда Тифа ему нравилась: будучи очень красивой и доброй, она единственная не издевалась и не смеялась над ним, а порой даже заступалась. Но ещё большее удивление ждало впереди — когда этот ребёнок подбежал к нему на следующий день и, наивно хлопая глазами, назвал его своим другом. Другие дети, естественно, никак не желали признавать, что Тифа стала подругой какого-то заморыша, а потому строили различные догадки на тему: «Зачем такой девчонке сдался Страйф?»       Мальчик до сих пор помнил наиболее популярные предположения: проигрыш в споре, банальный развод, ловушка. Поначалу Клауд каждый раз, видя подругу, боялся, что сейчас она прилюдно посмеётся над ним, оттолкнёт, задрав нос кверху, или — что хуже всего — притворится, будто они незнакомы и пройдёт мимо, словно он пустое место. Но Тифа не изменяла себе: махала рукой ещё до того, как Клауд сам замечал её, желала доброго утра или ночи, улыбалась своей очаровательной улыбкой или звала исследовать горы вместе.       В какой-то момент он просто перестал обращать внимание на обычное проявление зависти и стал недоумевать: злиться ему за подругу или нет? Всё-таки ребята невольно выставляли Тифу едва ли не всемирным злом, питающимся отчаянием и запивающим его мальчишескими слезами на завтрак. В то же время, как по Нибельхейму гуляли невероятные сплетни, подруга подавала ему руку, чтобы помочь взобраться на скалу, или приносила очередное сокровище для коллекции.       Тифа Локхарт совершенно не заслуживала подобного отношения со стороны нибельхеймовцев. Но, тем не менее, они с подругой решили, что произошедшее в тот день пять лет назад на горе Нибель станет их и только их секретом.       А теперь напротив него сидело живое подтверждение тому, что даже собственная мать не понимает, что особенного такая девчонка, как Тифа, нашла в её нелюдимом сыне. Хотя, на самом деле, больше всего обижало другое: все предположения были недалеки от истины.       Ведь даже сам Клауд не знал ответа на этот мучительный для всех вопрос.        — Сынок, Тифа — девочка, а ты — мальчик. Мальчики должны больше общаться с мальчиками, — не заметив переменившегося настроения Клауда, продолжила Клаудия тоном, каким обычно объясняют детсадовцам очевидные вещи. — Вместо того, чтобы ввязываться с мальчишками в драки, лучше бы подружился с ними. Чем тебе так сильно не понравился тот же Генри? Или Адам?       «Наверное тем, что они оба — полнейшие мудаки,» — раздражённо подумал Клауд и вздохнул, про себя решив, что до самого конца разговора просидит молча. Его матери всё равно не были нужны ответы — та уже вовсю обсасывала его отношения с одноклассниками. Мальчик перевёл задумчивый взгляд на дверцу в потолке, ведущую в его комнату. С каждой минутой сидеть за столом становилось всё тяжелее, а потому он невольно задумался, успеют ли его поймать прежде, чем он захлопнет крышку чердака.        — Если всё так и продолжится, то как только меня заберёт Лайфстрим, ты станешь самым настоящим изгоем: ни жены, ни детей, ни друзей — сплошные враги. Клауд, порой нам приходится терпеть чужие выходки, чтобы ужиться в обществе. Если ты не поймёшь эту простую истину, то всю жизнь будешь одинок. Таких хороших людей как Тифа очень мало, но что если она решит уехать из Нибельхейма? Как ты будешь здесь жить?       Поучения Клаудии окончательно сорвали у Клауда все тормоза. Мало того, что у матери розовая призма вместо реального мира, так эта женщина ещё и строит планы на будущее, где её сын — сплошное разочарование, которое проведёт всю жизнь в одиночестве. Ведь ей даже в голову не может прийти, что, возможно, он уедет из Нибельхейма и станет тем, кем она будет гордиться.       Нет, ну что за глупости тебе лезут в голову, Чокобиноголовый? — прогнусавили в его голове голосом Генри. — Твоя цель по жизни — это не рыпаться, когда тебя макают головой в унитаз, убирать дерьмо на ферме и, прячась за деревьями, наблюдать за свадьбой Тифы лет через десять. Ты же не надеялся, что к тому времени вы всё ещё будете общаться, наивный придурок?        — Стану изгоем? — невольно рыкнул Клауд, а затем с громким лязганьем отбросил погнутую вилку на тарелку. В голове всё ещё гадко хихикал его школьный мучитель. — Я уже изгой! С того самого момента, как я появился на свет в этом доме, я стал тем самым пятым колесом, стал объектом ненависти целой деревни, в которой каждый житель посчитает за честь прошипеть в мою спину проклятия и пожелать скорейшей смерти! — он вскочил на ноги, отчего старый стул, не выдержав нагрузки, с грохотом упал на пол. Вот так, Чокобиноголовый, покажи, какое ты пустое место на самом деле. — И мало мне всего этого дерьма там, снаружи, так ещё и родная мать вместо того, чтобы хоть раз в жизни встать на мою сторону, просит меня подружиться с теми, кто меня избивает! Что дальше? — сидящая напротив женщина уставилась на него идеально круглыми глазами. Что, страшно стало? Явно не такого она ожидала, когда называла своего сына никчёмным бременем. — Может, мне стоит наконец перестать сопротивляться во время очередной «дружеской беседы»? И тогда вместо моих «очередных синяков» ты получишь мой долгожданный труп! — от его резкого рывка стоящие на столе тарелки с диким грохотом полетели на пол. Звуки бьющейся посуды отчего-то приносили невероятное удовольствие. — Ну, знаешь, чтобы потом я не смог вырасти сплошным разочарованием! Тебя ведь это волнует!       Его горячую тираду прервала пощёчина.       Клауд схватился за горящее огнём лицо и невольно сделал шаг назад, споткнулся о валяющийся в ногах стул, едва устоял. В ушах зазвенело из-за резко повисшей на кухне тишины. Заболела не дававшая знать о себе щека.       Стало по-детски обидно. До слёз. Он ведь просто правду сказал.       Когда Клауд всё-таки справился с желанием позорно разреветься из-за несправедливости, преследующей его всю жизнь, то поднял глаза на мать. Какого же было его удивление, когда он понял, что женщина стоит с высоко поднятой головой, а в голубых глазах её плескается столько негодования, что хватит, чтобы с лишком перекрыть всю ненависть нибельхеймовцев. Возможно, было глупо надеяться, что мать одумается, попросит прощения или хотя бы сделает виноватый вид. Клауд даже не попытался сказать что-нибудь — лишь с нескрываемым раздражением ожидал очередной жалкий уход от сложившейся ситуации.        — Не смей… — поймав его взгляд, наконец начала разъярённая Клаудия. — Не смей так говорить! Сопляк! Если ещё хоть раз услышу что-нибудь подобное, сядешь под домашний арест на месяц. Нет, на два! Как ты вообще смеешь так со мной разговаривать, я на своём горбу тащу тебя, чтобы ты, неблагодарный, мог позавтракать, сходить в школу, сделать домашнюю работу и пойти погулять с друзьями! Чтобы ты ни в чём не нуждался! — задыхалась мать, сжимая и разжимая кухонное полотенце. Щёки женщины горели яростным румянцем, ноздри были широко раздуты, да и в целом она выглядела так, словно постарела лет на десять. — А ты… Вот как ты со мной!.. Пошёл вон, видеть тебя не хочу!       Клауд неуверенно замер, разрываясь между желаниями сбежать наверх подальше от матери и броситься утешать её. Да, ему не нравилось то, как женщина умело переключила тему со школьной жизни на семейную трагедию, вынуждая его чувствовать себя виноватым, но и бесчувственным неблагодарным засранцем он не был. Клауд и без упрёков со стороны знал, как мать пашет ради его более-менее нормальной жизни, где есть всё необходимое и нет ничего свыше, но ведь он и не был виноват в ненависти жителей Нибельхейма, которая тянется уже пару веков, не то что лет. Мать ведь тоже испытала её на себе — правда, трусливо прячась по углам и избегая конфликтов — но испытала же! Она как никто другой должна понимать его, но вместо этого он получает тонну поучений и нотаций.       И как тут быть?!       К счастью, с решением его моральной дилеммы помогла сама Клаудия:        — Я сказала вон!       Опомнившись, Клауд выбежал из кухни. Желание попросить прощение у матери и утешить её словно испарилось после таких слов. Он даже удивился, что ему это вообще в голову пришло. Очевидно, что Клаудии ничего подобного не нужно было. По лестнице забравшись к себе в комнату, Клауд так громко захлопнул крышку за собой, что, кажется, стены заходили ходуном. Мальчик кое-как удержался от того, чтобы издевательски не попрыгать на ней — ему вовсе не хотелось с глупой физиономией провалиться на первый этаж к взбешенной матери, а затем всю ночь, лёжа в кровати, слушать её причитания, не в силах найти замену сломавшейся крышке.       Намотав по комнате несколько десятков кругов, он в итоге обессиленно повалился на громко скрипнувшую постель и зубами так вгрызся в уголок подушки, что заныли челюсти.       Клауд давно бы мог привыкнуть к тому, что их разговоры с матерью, так или иначе затрагивающие его жизнь, всегда кончаются плохо. Иногда, когда у обоих сильно накипало, обычная ссора переростала в запретные темы, о которых они обычно старались не вспоминать: об отце, о бедственном положении их семьи, об отсутствии у Клауда родительского тепла, маминой цепочке, о ненависти людей — о печальном прошлом и не менее тяжком настоящем. В такие дни он едва удерживался от позорного желания прийти ночью в спальню к матери и спрятаться у неё под одеялом, уткнувшись в грудь, почувствовать, как пальцы знакомо перебирают волосы, ласково откидывают отросшую чёлку…       Мальчик шмыгнул носом, в последний раз сильно сжал зубы, удерживая себя на месте, и перевернулся на спину. С неожиданно навалившейся апатией проводил убежавшего в тёмный угол паука. Перевернулся лицом к стенке. Через пару минут не выдержал, скатился на прохладный пол и, подняв матрас, вытащил из тайника моток верёвки с привязанным на конце крюком и массивный охотничий нож. Всё это, конечно, очень грустно, но реальность не изменить думами и мыслями, а ему ещё завтра в пещеру идти. Проведя большим пальцем по резной рукоятке, мальчик сунул верёвку и нож на дно рюкзака, под учебники. Теперь осталось только дождаться момента, когда закончатся уроки.       Клауд залез обратно на постель, скинул с ног старенькие ботинки и, пинком загнав их под кровать, улёгся на спину. Повозившись некоторое время в поисках более удобного положения, он в итоге закрыл глаза, чтобы поскорее уснуть. Словно назло, сон к нему не шёл, и мальчик промучился ещё несколько часов, то замерзая и натягивая тонкое одеяло до подбородка, то, наоборот, чувствуя духоту и спинывая его в ноги.       Проснулся Клауд засветло. Не теряя времени, он подхватил рюкзак и тихо спустился на первый этаж. Матери ни в спальне, ни на кухне не оказалось — видимо, ушла на вызов. У него непроизвольно вырвался облегчённый вздох, однако в последнюю секунду перед тем, как выйти из дома, Клауд заметил на столе тарелки с едой. Мальчик растерянно замер, глядя на яичницу с беконом, от которой всё ещё поднимался пар, а затем его грудь затопило припозднившееся чувство огромного стыда, как это часто бывало после ссор с матерью.       Клаудия, несмотря на их постоянные скандалы, всегда готовила ему завтрак на следующий день в знак примирения. У Клауда щемило сердце от запоздалой нежности к этой маленькой женщине, знающей, что он сбежит ещё на рассвете, чтобы не видеться с ней, потому встающей ни свет ни заря.       С непонятной тяжестью в груди мальчик скинул рюкзак у входной двери, поспешно съел весь завтрак, а после помыл за собой посуду, зная, что его правильно поймут. Клауд выбежал из дома спустя пятнадцать минут и в глубине леса — там, где точно никто не ходит — в очередном тайнике спрятал прихваченные со вчерашнего вечера верёвку и нож. Он оглядел небо в поиске какой-нибудь гадкой тучи, но то было самим воплощением идеальной погоды. С подозрением поглядывая на лазурную синеву без единого облачка, мальчик кинул взгляд на старенькие наручные часы и удовлетворенно отметил, что успевает к началу урока. Сегодня ему бы не хотелось получить нагоняй от миссис Рид и остаться на дополнительные занятия — его голову занимали мысли о заветной пещере. Отвлекаться на всякие глупости вроде посещения кабинета директора совершенно не хотелось.       Настроение стремительно улучшалось, особенно если сравнивать с тем, что было вчера. Клауд с сожалением вспомнил собственные слова, которые он сгоряча выпалил матери, и внутри него снова вспыхнул стыд. Хотелось хоть как-нибудь извиниться. Он серьёзно задумался над этим. Клауд никогда не умел просить прощения — отчасти благодаря пониманию матери, отчасти из-за собственного упрямства. Он с самого детства чувствовал себя ужасно неловко, извиняясь — ему было очень стыдно. Поэтому Клауд старался как можно реже выводить женщину из себя настолько, чтобы потом просить прощения. К сожалению, вчерашняя ссора была действительно серьёзной, простым мытьём посуды здесь не отделаешься.       Было бы прекрасно, если бы он нашёл способ извиниться без слов.        — Эй-эй, Чокобиная башка! — воскликнул кто-то позади него, а затем на Клауда налетел долговязый мальчишка. — Как делишки, Чокобиноголовый? Я слышал, ты вчера так эстетично улепётовал от Генри, вся площадка видела.       Он вывернулся из захвата и со злостью посмотрел на нарушителя своего спокойствия. Адам Симмонс встретил его яростный взгляд большими наивными глазами, в которых, тем не менее, плясали далеко не дружелюбные искорки. Клауд поспешно отвернулся и быстрым шагом направился в сторону школы. Ну да, кто ещё, кроме Генри, мог предложить его сжечь, а затем распустить слухи, что именно от него улепётывал тот самый проклятый Страйф?        — Чокобиная башка, ну ты чего такой недружелюбный? — Адам тем временем и не думал от него отставать, медленно бредя позади и играя на нервах. — Подумаешь, костёр. Ты вон видел, что по новостям показывают? Так там на фронте сожжение на костре — самое безобидное, что могут придумать вутайцы. Ой, точно, у вас же нет телевизора, — наигранно спохватился мальчишка. — Ну ничего, жить в глуши тоже довольно-таки неплохо, знаешь, здоровый образ жизни, мама-ведьма, все дела? Есть чему завидовать. Чокобиноголовый, да подожди ты, куда торопишься!        — В школу, — хмуро отзвался Клауд, опасливо поглядывая на часы. Если вся эта комедия так и продолжится, то он опоздает на уроки. — Тебе бы тоже лишним не было хоть раз там показаться.        — Чокобиная башка, ты, кажись, неправильно понял, — тяжёлая и широкая ладонь легла на плечо и ощутимо сжала его. — Я не твой дружок и за тобой бегать не собираюсь.       Мальчик возмущённо засопел, уже предчувствуя, чем закончится их разговор, и окинул чужую руку самым недовольным взглядом, на который вообще был способен, надеясь, что в ней прожжётся дыра, а Симмонс в свою очередь умрёт от большой потери крови. К его большому неудовольствию, ладонь осталась на месте, а задира не спешил замертво падать на землю. Он невольно вспомнил, как отец говорил, что своему страху надо смотреть в лицо и ни в коем случае не убегать от него, иначе станет только хуже. Это наставление врезалось в память маленького Клауда и периодически всплывало, когда на горизонте маячил кто-то вроде Генри. Переведя дух, мальчик медленно обернулся лицом к нагло ухмыляющемуся Адаму и притворно удивился:        — Как так, ты не мой друг? Просто ты постоянно вьёшься вокруг меня, заглядываешь в рот, пытаешься привлечь внимание… — с каждым последующим словом лицо Симмонса всё больше вытягивалось, а затем тот схватил Клауда за грудки и притянул к себе, замахиваясь.        — А не слишком ли ты расслабился, Чокобиноголовый?!       В ответ Клауд больно пнул Адама по коленке и успел прикрыть лицо руками прежде, чем тяжеленный кулак обрушился ему на челюсть. Симмонс пошатнулся от тяжести трепыхающейся жертвы, и они оба грузно упали на землю. Адам навалился всем своим немаленьким весом на щуплого Клауда, отчего тот не мог даже нормально вдохнуть, и принялся колотить его. Одновременно прикрываясь от града ударов, он пытался скинуть зарвавшегося Симмонса. Клауд толком не чувствовал боли из-за нахлынувшего адреналина. Он сильно лягался, а порой даже не гнушался кусаться — к его большому удовольствию лицо напротив расцветало ссадинами и синяками.       Драка закончилась так же неожиданно, как и началась. Буквально спустя минуту дерущихся мальчишек окружили другие ученики, а вот их уже растаскивали прибежавшие классные руководители.        — Да что же вы творите, мистер Симмонс, мистер Страйф! — всплеснула руками миссис Рид, а затем схватила тихо охнувшего Клауда за шею и потащила его, словно нашкодившего щенка, на уже начавшийся английский. Ему бы стало обидно от такого обращения, но, к его большому счастью, суровый мистер Пэгмен, классный руководитель Адама, схватил своего ученика не менее грубо — только, судя по закинутой голове Симмонса, повёл он того в туалет. Клауд довольно ухмыльнулся и с гордо поднятой головой — что было проблематично сделать, учитывая его положение — зашёл в класс.       Старенькая миссис Пим, которая из-за проблем со зрением едва видела происходящее за первыми партами, тем не менее оказалась весьма строгой женщиной, а потому час английского мальчик отстоял в углу, то и дело ловя на себе любопытные взгляды одноклассников. Когда же пытка закончилась, а древнее воплощение дисциплины прошаркало в коридор, Клауд облегчённо плюхнулся на своё место. Со всех сторон доносились смешки и пожелания свернуть себе шею при спуске с лестницы. Пожелав одноклассникам того же добра, Клауд достал потрёпанный учебник алгебры с не менее страшненькой тетрадкой и хмуро уставился себе на руки. Костяшки были сбиты, ладони покрывали мелкие порезы, а на предплечьях уже наливались синяки.       Клауд задумался, стоит ли сходить в туалет и умыться — неприятное тянущее ощущение на коже подсказывало, что лицо его выглядит ничуть не лучше рук — но быстро отмёл эту идею. Ещё не хватало нарваться на шайку Симмонса или сразу на его лучшего друга, Генри.       Очень недовольный мистер Пэгмен пришёл на урок только спустя пару минут после звонка. Учитель окинул притихший класс тяжёлым взглядом, пару секунд смотрел на Клауда, а затем начал проверять домашнее задание. Мальчик попытался отговориться испорченной в ходе драки тетрадкой и всё равно схлопотал неуд. Но был в этой гадкой ситуации и один плюс — после упоминания утреннего происшествия мистер Пэгмен стал очень раздражительным и весь оставшийся урок отводил душу на одноклассниках Клауда.       Едва досидев до конца занятий, мальчик поспешно скинул все вещи в рюкзак и вылетел из школы, чтобы не попасться ни учителям, ни желающим отомстить за Симмонса. Клауд позволил перевести себе дух лишь тогда, когда остановился напротив тайника, в котором утром спрятал вещи. Достав из незаметного дупла верёвку и нож, он направился в сторону, где по его воспоминаниям находилась пещера. Найти вход в этот раз оказалось гораздо проще, хоть и пришлось немного поплутать. Спрыгнув на уже знакомый мох и подняв кучу брызг в воздух, Клауд с гулко бьющимся сердцем остановился напротив туннеля. Шумно вздохнул.       Проход оказался немаленьким — всё-таки в прошлый раз не показалось. Мальчик без всякого напряжения смог залезть в него и сейчас спокойно шёл, согнувшись пополам. Туннель не был тёмным: откуда-то спереди лился зеленоватый свет, благодаря которому Клауд мог без проблем разглядеть странные царапины от когтей, подозрительные пятна и многочисленные неровности на каменных стенах, но страха он не испытывал — царапины покрывала пыль, пятна почернели, а это говорило о том, что какое бы существо здесь раньше ни жило, сейчас его уже не было. Через минуту или около того однообразный проход стал расширяться, отчего Клауд в предвкушении сощурил глаза. Через мгновение он выбрался в ещё одну пещеру и, не сдержавшись, восхищённо ахнул, затаив дыхание.       Прямо в двух метрах над его головой висели сталактиты, каждый из которых мог запросто посоревноваться с Клаудом в росте, а по сводам пещеры перебегали блики, обычно появляющиеся тогда, когда от поверхности воды отражается свет. Правда, блики эти были насыщенно-зелёного цвета. Поверхность под ногами плавно спускалась в противоположную от входа сторону, теряясь в яркой зелени мако. Не моргая, словно он всерьёз опасался, что восхитительная картина может исчезнуть, мальчик смотрел на целое подземное светящееся озеро, с глади которого в воздух поднимались разноцветные искры от происходящих в мако химических процессов. От пронизывающего салатового свечения у него перед глазами заплясали красные пятна.       Сделав пару шагов вперёд, Клауд аккуратно опустился на колени и зачарованно посмотрел прямо в мако, сквозь толщу которого смутно можно было разглядеть дно, испещерённое небольшими трещинами. Было бы забавно увидеть там рыб или что-то похожее — те бы наверняка просвечивались, как на рентгене, — однако мако было очень токсично для живых существ, поэтому никто, кроме монстров, здесь не мог водиться.       Клауд вздрогнул, когда услышал громкий плеск от упавшего сталактита, и невольно отскочил от края озера. Пульс слегка участился от неожиданного звука.       Посидев в небольшом ступоре минуту-другую, он невольно зашипел, когда попытался сдвинуться — ноги от неудобной позы затекли. Клауд осторожно вытянул свои нижние конечности и уже спустя пару мгновений вовсю морщился от сотен иголочек, неприятно впивающихся в кожу ниже колен.       Он помассажировал саднящие ладони, покрутил запястьями, и его взгляд невольно упал на наручные часы. Мальчик недоумённо уставился на покрытый царапинами циферблат: маленькая стрелка стояла между девяткой и десяткой, а большая неотвратимо приближалась к восьмёрке. Клауд поспешно вскочил на ноги и, едва не упав в заманчиво переливающееся за его спиной мако, начал собирать свои немногочисленные вещи.       Стало не по себе. Он ведь по возвращении домой искренне желал помириться с матерью, но вместо этого залип на светящееся озеро — небольшое природное чудо, конечно, но тем не менее — и сам не заметил, как пропустил все возможные комендантские часы! Ему даже подумать было страшно, какие ужасные мысли успели посетить голову Клаудии, потерявшей в своё время в местном лесу мужа. А теперь вот и сын не вернулся домой!       Клауд сунул верёвку и нож обратно в рюкзак, вскочил на ноги и уже собирался покинуть пещеру, как вдруг у самой кромки мако заметил камни. Те были округлым, как галька, размером чуть меньше приплюснутого куриного яйца, но не это привлекло его — все камни светились. Тем же оттенком, что и мако, будто они впитали его часть. Наверное, именно поэтому Клауд не заметил их сразу — те сливались с гладью озера и казались его продолжением. Он постоял немного, хмуро глядя на светящийся берег, а затем подошёл поближе, с большей внимательностью разглядывая необычное явление.       Камни и в самом деле светились сами по себе. Наклонившись поближе, мальчик опёрся на каменистую поверхность, отчего сквозь неё проступило мако, и он испуганно отдёрнул руки, с ужасом уставившись на мокрые ладони в поисках ожогов или других каких-то подозрительных пятен. Но те были в норме, и никакого дискомфорта не ощущалось. Клауд вытер руки об штаны, после чего достал из рюкзака нож и с помощью него аккуратно вытащил из утрамбованного берега наиболее симпатичный камешек. Оставшееся углубление мгновенно заполнилось мако, а сам камень мальчик завернул в найденный среди многочисленных карманов рюкзака платок, опасаясь прикасаться к мако ещё раз, и сунул в карман.       Возможно, это самая глупая затея в его жизни — подарить матери камень, пропитанный радиоактивным мако, — но нужно было что-то срочно придумывать. Если Клаудия посчитает подарок опасным и выкинет его, то он сам заберёт его к себе в коллекцию сокровищ. Так или иначе, все в выигрыше, если не считать, что в случае отказа ему придётся просить прощения вслух.       Обратный путь не особо запомнился, учитывая, что он пару раз едва не поцеловался с землёй, зацепившись за корни, и разок почти врезался в дерево. Вывалившись из кустов в нескольких метрах от пустой площадки в слегка потрёпанном виде, мальчик побежал в сторону дома, гадая, что сказать волнующейся матери и как подвести разговор к подарку, чтобы не спровоцировать скандал сразу с порога.       Небольшой домик отчётливым силуэтом чернел на фоне деревьев, освещённых луной. Клауд почувствовал, как радостно забилось сердце, стоило ему заметить отсутствие света в окнах. Как же ему повезло, что матери нет дома! Никаких ссор, напряжённого молчания, только устоявшаяся атмосфера примирения и подарок, который, возможно, придётся Клаудии по душе. Как же давно он не был рад тому, что идёт домой!       Конечно, женщина могла преспокойно лечь спать, наплевав на единственного сына, но… Нет, она никогда так не делала. Даже после самых серьёзных скандалов Клаудия нервно дожидалась его возвращения, чтобы с облегчением вздохнуть, заметив знакомую лохматую макушку, и лечь спать без страха, что с её ребёнком что-то случилось.       Предвкушая удивлённое выражение лица матери, когда он отдаст ей подарок, витающий в своих грёзах Клауд даже не заметил, как за ближайшими деревьями мелькнули тени. А когда он всё-таки обратил внимание на непонятный шорох и хруст веточек, стало слишком поздно — из темноты со всех сторон на него полетели камни и палки. Мальчик вскинул руки, защищаясь, но не успел — правую скулу и лоб обожгло. Клауд зашипел от боли, когда что-то ударило его по руке. К счастью, мусор, направленный ему в спину, попадал в рюкзак, благодаря чему он мог сосредоточиться только на защите спереди. Довольно скоро обстрел прекратился, и мальчик осторожно выглянул из-за ноющих тупой болью предплечий. Многочисленные силуэты детей окружили его и теперь задорно смеялись, тыкая в него пальцами и перешептываясь. Некоторые снова кинули в него какой-то мусор, но промахнулись.        — Что такое, Чокобиноголовый? Неужели бо-бо? Ну так беги поплачься в жилетку, ведьма тебя в одно мгновение вылечит! — раздался знакомый голос Генри Ривза, и его злорадный смех подхватили остальные, улюлюкая и дёргаясь в непонятных конвульсиях. Клауд схватил первую попавшуюся палку и наугад кинул её в сторону, откуда исходили звуки. Судя по вскрикам, он в кого-то попал, но, к сожалению, не в Генри.        — Чего тебе надо, Ривз? Пришёл мстить за свою принцессу? — с иронией спросил Клауд, с напряжением ожидая повторного обстрела. — А где же она сама? Испугалась?        — Ага, твоей рожи. Боюсь, теперь и меня будут мучить кошмары, — Генри вместе со своими друзьями сделали шаг поближе и оказались совсем близко к замершему Клауду. — Где это ты шлялся, Страйф? Маленьким мальчикам давно пора спать в кроватке.        — Неужели я так сильно напугал Симмонса утром? Передай ему мои извинения, я не специально.        — Наглеешь, — это прозвучало почти дружелюбно, Клауд бы даже поверил, что они с Ривзом хорошие знакомые, если бы его не окружало с десяток детей с весьма враждебным настроем. Он бы мог попытаться напасть на Генри — в целом, тот был ненамного крупнее его — и даже хорошенько отметелить его, прежде чем подоспеют подпевалы, только вот очевидное численное превосходство решало исход даже ещё не начавшейся драки.       Взвесив все за и против, Клауд уже собирался ответить что-нибудь едкое, чтобы хоть как-то избавиться от чувства собственной беспомощности, однако его перебил совершенно новый, девчачий голосок. Мальчик поспешно обернулся и с раздражением посмотрел на симпатичную рыженькую девчушку, огромными глазищами таращившуюся на него. Ребекка была не Тифой, конечно, не такая красивая, но пользовалась определённой популярностью среди мальчишек. К тому же была из тех, кто не побрезгует воспользоваться этим знанием для осуществления своих планов. Клауд, даже если бы не знал её, всё равно избегал бы — что-то во взгляде напротив было тёмное и гадкое, выдающее сущность девчушки с головой.        — Ой, а что это у тебя там? — она указывала пальчиком на его карман, сквозь ткань которого просачивался салатовый свет. — Покажи!        — А тебя, я смотрю, вообще не воспитывали? — он поспешно прикрыл подарок ладонью и с вызовом посмотрел на девочку, которая уже выразительно поглядывала на Ривза. — Или ты не знаешь, что тыкать пальцем в людей — некрасиво?        — Где ты здесь человека увидел? — зашипел Генри, подходя к нему со спины. Клауд поспешно обернулся — к большому неудовольствию, Ривз был выше, поэтому ему пришлось запрокинуть голову, чтобы достойно встретить чужой взгляд. Генри наклонился к его лицу почти вплотную и прошептал: — Одолжи-ка безделушку. По-дружески.        — А синяк тебе не одолжить? Могу даже скидку сделать — два по цене одного, — раздражённый, Клауд оттолкнул Ривза, но манёвр не особо удался — по комплекции Генри, может, был и не крупнее его самого, зато выше, что усложняло дело. Тогда он отошёл на несколько шагов, готовясь драться. Было бы весьма глупо надеяться, что сегодня они разойдутся мирно.       По всей видимости, эти же мысли разделяли и подпевалы Ривза, так как они начали одобрительно улюлюкать и выкрикивать оскорбительные кричалки в его адрес.       В этот раз Клауд не стал повторять свою ошибку, как это было в драке с Симмонсом — он первым кинулся на Генри, надеясь тем самым воспользоваться его заминкой и сорвать заранее распланированную шахматную партию. Очевидно, что даже не заметь Ребекка камня, она всё равно бы своими капризами привела к драке, он ей только задачу облегчил.       Поднырнув под вскинутую руку Ривза, мальчик локтем ударил того в правый бок, надеясь попасть по печени — однажды Адам как-то ударил его туда. Клауда до сих пор предательски передёргивало, стоило ему вспомнить, каким кулем он повалился на землю в тот день. Увы, повторить трюк Симмонса ему не особо удалось — по крайней мере, если судить по реакции Генри, который лишь слегка покачнулся. Зато самому себе он оказал медвежью услугу — Ривз воспользовался нерасторопностью и зажал его шею между своим боком и плечом и принялся сдавливать её. Мальчик пнул Генри по колену, чтобы хоть как-то освободиться из медвежьей хватки, и смог отскочить назад, чтобы тут же свалиться на землю: из-за продолжительного удушья у него закружилась голова, и он не успел среагировать, чтобы увернуться от следующих ударов.       В какой-то момент из его кармана выпал камень, который Клауд упустил из виду, пока отбивался от Генри, и его незамедлительно подняла Ребекка. Мальчик с размаху пнул зазевавшегося Ривза в живот и вскочил на ноги, угрожающе надвигаясь на девчонку со сжатыми кулаками. Сейчас ему было плевать на заложенные с детства принципы. Судя по перепуганному лицу Ребекки, та тоже это поняла и начала спешно отступать обратно за спины подпевал. Испугавшись, что девчонка сейчас сбежит вместе с подарком для матери, Клауд в последнюю секунду схватил её за руку и потянул на себя, но, не рассчитав силы, случайно повалил на землю. Светящийся камень выпал из оцарапанных рук Ребекки и откатился от эпицентра драки на пару метров.        — Ты чего творишь, придурок? — заверещала зарёванная Ребекка, хватаясь за присевшего рядом с ней Клауда и бесцельно осыпая его совсем слабенькими ударами. — Дурак! Ты точно ненормальный! Псих!        — Прости, я… — испугавшись чужих слёз, тем более девчачьих, он попытался поймать поцарапанную руку невольной жертвы, чтобы осмотреть серьёзность нанесённой им же травмы, но его сильно пихнули в бок, отчего не ожидавший подобного Клауд едва не пропахал носом землю рядом со злосчастным камнем.        — Ребекка, тише, покажи, — ласково позвал Генри, а затем его брови поползли к переносице, когда девочка, всхлипывая, послушно протянула руку. — Да здесь же перелом! Чем ты вообще думал?!        — Это не… — начал было Клауд, прекрасно разбирающийся в тяжести травм благодаря работе матери, но оказался в очередной раз перебит, на этот раз самой пострадавшей.        — Пе… П-перелом? — тихонечко пролепетала Ребекка, а затем уткнулась в плечо Генри и зарыдала в голос, из симпатичной девчушки мгновенно превращаясь в пугало: — Больно! Больно-больно, как же больно!       Все окружавшие их ребята начали испуганно переглядываться, видимо, только сейчас понимая, что их подкарауливание привело к серьёзным последствиям. Конечно же все сразу захотели разбежаться по кустам, боясь понести ответственность за случайность. Клауд же только сжал челюсти, чувствуя нарастающее раздражение. Ему как сыну врача было прекрасно известно, что у Ребекки нет никакого перелома и что девчонка явно переигрывает со страданиями, чтобы лишний раз обратить на себя внимание и побыть великой мученицей. Сомнений в том, что завтра во всех смертных грехах обвинят «отвратительного отпрыска Страйф», забыв о таких мелочах, как обстрел лесным мусором и драку, у него теперь не оставалось.        — Что здесь происходит?..       Клауд впервые прочувствовал смысл фразы «сердце замерло» в полной мере. Голос матери ну совершенно точно не ассоциировался с уличными разборками и отжимающими чужие вещи детьми и был последним, что он хотел бы услышать на данный момент. Мальчик медленно поднял голову и весь сжался под ошарашенным, но становящимся всё более грозным взглядом женщины. Клауд вернул голову в изначальное положение и всем своим видом попытался показать свою непричастность — и ещё совсем немного слиться с окружающей средой. Однако все его старания испортил пышущий праведным гневом Генри:        — Этот придурок сломал Ребекке руку!       Его мать поражённо ахнула и схватилась за место напротив сердца. Небольшая старая сумка, которую она до этого придерживала руками, соскользнула на землю. Женщина постояла так чуть-чуть, а затем подошла к Ривзу, обнимающему великую страдалицу.        — Дорогая, позволь посмотреть, — Клаудия протянула было к «перелому» руку, но девчонка довольно резво для больной извернулась в объятиях Генри и ударила мягко улыбающуюся женщину по доверчиво подставленным ладоням. Мать, не ожидавшая подобного, испуганно прижала руки к груди, в мгновение ока превращаясь из вполне себе состоявшейся личности в маленькую испуганную девочку. Наверное, именно такой она была в его возрасте. Клауд уже дёрнулся к Ребекке в попытке остановить готовые вылететь из её рта поганые слова, но не успел.        — Не трогай меня, ведьма! Сдохни, вместе со своим психованным сыночком сдохни, как твой муж сдох! — Ребекка оттолкнула замершую от её слов женщину, развернулась и в слезах убежала в сторону центральной площади. Почти сразу же за ней рванули ребята из шайки Ривза, в то время как сам Генри, прежде чем присоединиться к своим, нарочито медленно отряхнул руки от пыли и с издёвкой обратился к сидящему на земле Клауду:        — Хорошего вечера, Чокобиная башка.       Он с нескрываемым раздражением проводил взглядом удаляющийся силуэт, а затем настороженно посмотрел на маленькую сгорбленную фигурку, почти незаметную на фоне таких же тоненьких и кривых деревьев. Через некоторое время в тишине, прерываемой только тихим шелестом листьев и посвистыванием ветра, Клаудия наклонилась, чтобы поднять лежащую на земле сумку, и, покачиваясь, ушла в дом.       Подождав, пока в окнах не загорится свет, Клауд посмотрел на светящийся салатовым цветом камень в рваном платке, а затем протянул руку и спрятал его в обратно карман, выкидывая бесполезную тряпку. Тело неприятно заломило от простого движения, царапины и ссадины жгло с самого начала, просто под воздействием адреналина он не чувствовал этого — сейчас же они дали о себе знать. Двигаться не хотелось, но и сидеть в грязи тоже был не вариант. Поднявшись на ноги, Клауд как можно медленнее побрёл к крыльцу, гадая, чем закончится сегодняшний вечер.       Войдя в дом, он остановился в коридоре, через проëм наблюдая за сидящей за столом матерью, которая наливала что-то в стакан, очевидно, не в первый раз. Клаудия не пила алкоголь даже по праздникам — отчасти потому что у их семьи не было средств на такие траты — в основном она использовала самый дешёвый его аналог в качестве обеззараживающего, очень редко опрокидывала стопку для храбрости перед операцией и почти никогда — чтобы именно напиться. В последний раз он видел её в нетрезвом виде, когда отец так и не вернулся с охоты. Кажется, тогда прошёл месяц, а мать всё надеялась на чудо.       Чуда не произошло.       Клауду было всего пять, и то время ему запомнилось урывками, словно обрезанный фильм. Мелькали отец, его рассказы, ссадина на коленке, ссора родителей из-за какой-то мелочи. Одно из наиболее цельных воспоминаний было связано с летним фестивалем. Фейерверк на площади, казавшийся тогда таким громким и страшным, серебряноволосый генерал на экране, пугающий своими глазами детей Нибельхейма, он, сидящий на шее отца, и улыбающаяся Клаудия с сахарной ватой в руке. А потом другое, где она же, совершенно не контролирующая себя, сидящая на ступенях крыльца и в пьяном бреду зовущая отца…       Сжав лежавший в кармане подарок, Клауд зашёл на кухню и остановился напротив скрюченной женщины.        — Ма…        — Почему?.. — не поднимая на него потухшего взгляда, в пустоту спросила Клаудия. Клауд замер в нескольких шагах от стола, чувствуя, как по спине пробежал холодок. Его мать казалась пугающе неживой, словно кто-то посадил вместо женщины очень реалистичное чучело. Мальчик сделал небольшой шажок назад, чувствуя, как перехватывает дыхание от болезненных воспоминаний: сломанная фигурка, прислонившаяся к столбику перил, завывающая куда-то в сторону виднеющейся горы.        — Что я делаю не так? — тихонечко пробормотала женщина, крутя в руке стакан с мутной жидкостью. Клауд рассеянно наблюдал за перекатывающимся по стенкам алкоголем, пытаясь понять, откуда мать достала его. В этот же миг Клаудия опрокинула содержимое стакана, и он, испугавшись резкого звука, схватился за уши. Словно в замедленной съёмке, всё тот же стакан полетел в стену и вдребезги разлетелся на сотни переливающихся осколков, ужасающих своим последним звонким криком.       Мальчик поражённо уставился на упавшие прямо под его ноги кусочки драгоценного хрусталя, и его сердце заболело, стоило вспомнить приятное дребезжание бокалов на Рождество и переливы счастливого искристого смеха, который по праздникам он часто слышал из спальни родителей. Он, наверное, впервые в жизни посмотрел на мать испуганно. Если уж она, лелеявшая подаренную отцом цепочку, с такой лёгкостью начала раскидываться ещё одной важной частичкой прошлого, то всё действительно серьёзно.       Женщина что-то кричала. По крайней мере, если судить по беззвучно раскрывавшемуся рту, как у вытащенной на берег рыбы. Клауд не слышал, что именно — в его ушах до сих пор стоял звон разбитого стакана — и с каждым новым выражением лица матери знать хотелось всё меньше. Пьяный румянец покрывал щёки и уши Клаудии, пока та сжимала кулаки и металась по кухне, точно раненый зверь. Наконец, горящий и немного хмельной взгляд матери остановился на нём, и мальчик медленно отнял ладони от ушей, не желая злить её ещё больше.        — Что я сделала не так, Клауд? — её шёпот казался криком. Женщина подалась вперёд и с такой силой схватила его за плечи, что он вскрикнул — тонкие, но цепкие пальцы матери надавили прямо на недавно полученные синяки. — Что?..        — Ма, — сжав челюсти, чтобы ненароком не выругаться от боли, Клауд поднял одну руку и как можно ласковее, насколько это было возможно в его ситуации, погладил предплечье женщины. — Не слушай ты их, они все — дураки. А тебе надо лечь спать, хорошо?       Судя по превратившимся в едва заметную ниточку губы, ответ был неправильным. Клауд уже собрался сказать что-нибудь ещё, попытаться во второй раз, но женщина оттолкнула его от себя. Не достаточно сильно, чтобы как-то навредить — уже в свои тринадцать мальчик превосходил мать по росту — но ощутимо. Ему стало больно, но отнюдь не от силы толчка — от самого факта. И обидно. Он почувствовал, как предательски защипало в носу, и насупился. Это ему надо задавать подобные вопросы, не матери.        — Ма… — Клауд снова протянул руку, чтобы поймать, обнять, успокоить, чёрт его знает, что ещё, но поражённо остановился от следующей фразы.        — Уходи.       Во взгляде матери горел пьяный огонь — такой отвратительный и горький, тот самый, который он надеялся никогда больше не увидеть. Голубые глаза поблекли, стали совсем невзрачными, почти прозрачными, в них не было ничего родного. Мальчик попятился, не отводя взгляда от мёртвого напротив, а затем развернулся и вышел в коридор. Схватился за лестницу, ведущую на чердак. Сглотнув подкативший к горлу комок, он залез в спальню и аккуратно прикрыл вход крышкой.       Пару минут глядя в стенку напротив, Клауд всеми силами пытался унять бушующие в груди чувства. Обида ядовитой змеёй обвилась вокруг загнанно бьющегося сердца и кусала, кусала, кусала — заставляя его сгинаться пополам и дышать так, словно он только что пробежал марафон. Мальчик прильнул спиной к стене и откинул голову, буравя злобным взглядом низкий потолок чердака. Затем прикрыл глаза и попытался восстановить дыхание.       Когда отец был ещё жив, Клауд жил на первом этаже, в гостиной. Ему там нравилось — просыпаться рано-рано утром, встречать рассвет вместе с уже собравшимся на охоту отцом, стараться не шуметь, чтобы не разбудить Клаудию. Он усмехнулся, стоило вспомнить, как мужчина рылся в тайнике за раковиной, доставал оттуда баночку пива и подмигивал подглядывающему из-за угла сыну.

 — Только маме не говори, хорошо?

      Маленький Клауд горячо кивал, соглашаясь, а потом с интересом наблюдал, как проснувшаяся Клаудия неодобрительно качает головой, осматривая тот же тайник. Он тогда так сильно хотел рассказать отцу, что та и без него всё прекрасно знает.       Не успел.       Клауд прекрасно помнил утро в преддверии страшного события, навсегда изменившего жизнь семьи Страйф, и не понимал, как ничем не отличающееся начало дня должно было обернуться настоящим кошмаром. Отец всё также скрытничал, воруя из, казалось ещё тогда, нескончаемого запаса баночек, взлохматил ему волосы и, тихо насвистывая себе под нос какую-то мелодию, ушёл в лес под весёлое щебетание птиц и шелест листьев.       Клауду было сложно понять, что такое смерть. Он не вникал, когда отец не вернулся вечером. Стал спрашивать у матери о долгом отсутсвии только спустя несколько дней, и на каждый такой его вопрос Клаудия качала головой и говорила, что папа скоро вернётся. А спустя месяцы, когда она, отчаявшаяся и упитая в хлам, наконец ушла с крыльца и легла спать, испуганный Клауд выполз из-под одеяла и заглянул в отцовский тайник — совершенно пустой, без единой знакомой баночки с поблескивающими боками.       Почему-то именно эти самые треклятые банки — а точнее их отсутствие — помогли пятилетнему ребёнку понять, что такое смерть. Тогда Клауд и осознал, что отец больше не вернётся, не попросит его скрыть тайник и никогда не взлохматит волосы.       Он судорожно вздохнул, отгоняя болезненные воспоминания, и принялся тереть лицо, чтобы хоть как-то отвлечься. Получалось не особо хорошо, но хотя бы душившие его слёзы отступили. Мальчик рассеянно провёл пятерней по волосам и по привычке сунул руки в карманы. Гладкая поверхность камешка обожгла пальцы не хуже кипятка, Клауд дёрнулся, но всё-таки пересилил себя и достал подарок. В темноте комнаты ласковое свечение казалось сказочным, каким-то ненастоящим. А ещё насмешливым. До боли в костяшках сжав камешек в ладони, он шмыгнул носом и со всей силы метнул подарок куда-то в угол комнаты. Свечение от этого никуда не делось, наоборот, камень, казалось, засиял ярче, словно издеваясь над взбешённым мальчиком. Клауд порывисто сдёрнул лежащее на кровати одеяло и неаккуратной кучей уронил его прямо на источник зелёного сияния.       Чувствуя, как неприятно сжалось от спазма горло, он присел на корточки, спрятал лицо в ладонях и тихонечко заскулил, покачиваясь на носочках то вперёд, то назад.       Ему просто стоило отдать камень Генри с Ребеккой.       Через некоторое время Клауд выпрямился и, подойдя к рабочему столу, вытащил из верхнего ящика сложенный пополам плакат. Лежащая поверх него фотография неизвестной красавицы упала на пол. Он на секунду снова увлёкся разглядыванием её лица, а затем бережно положил плакат на столешницу, боясь случайно порвать вещицу. По его телу невольно пробежали мурашки, когда он посмотрел прямо в светящиеся кошачьи глаза.       Сефирот. Одно только это имя заставляло всех жителей Гайи восхищённо перешептываться и вжимать голову в плечи одновременно, а вутайцев, если судить по новостям с фронта, разбегаться в ужасе. Клауд был абсолютно солидарен со всеми, ведь даже обычный плакат генерала внушал восхищение, что уж говорить о личной встрече с этим человеком. Он бы сам, наверное, в обморок грохнулся при виде статной фигуры в униформе солджера и водопада серебряных волос. От мысли, что эти потрясающие глаза могли бы посмотреть прямо на него, у мальчика ноги тряслись, но далеко не от страха — от трепета.       Протянув руку, он аккуратно, словно его кто-то мог поймать за неподабающее поведение, провёл кончиками пальцев по лицу Сефирота. Генерал казался таким реальным, Клауд едва удерживался, чтобы не запищать от детализации и чёткости печати. Каждый раз, глядя на плакат, он чувствовал себя тем пятилетним мальчишкой, впервые получившим частичку своего кумира.       Вздохнув, мальчик также бережно свернул плакат пополам и положил его обратно в ящик. Затем он вспомнил про упавшую на пол фотографию, поднял её и, не глядя, кинул следом.       Плакат генерала был его главным сокровищем в коллекции. В своё время он обошёлся родителям Клауда почти в сотню гил — мистер и миссис Страйф подарили ему частичку кумира на день рождения. По меркам его семьи это был очень дорогой подарок, но отец так сильно желал порадовать сына, что матери пришлось просто сдаться. Целый месяц Клауд питался только чечевицей, зато у него на стене висел плакат с самим Сефиротом! Тогда не каждый ребёнок Нибельхейма мог похвастаться чем-то подобным.       С того пятого дня рождения ему больше никогда не дарили подарков.       Мальчик покосился на наручные часы, показывающие, что уже перевалило за полночь. Пора было ложиться спать, если завтра он хотел избежать встречи с матерью.       На следующее утро Клауд, порывшись в полупустом холодильнике, сделал несколько сэндвичей из остатков продуктов и выбежал из дома довольно поздно по его личным меркам — полвосьмого, серьёзно? Клаудии дома уже не было. По всей видимости, та опять ушла к Уилсонам. Мальчик терпеть не мог этих зажравшихся богачей, на месте матери он давно бы их послал, чтобы сохранить хотя бы остатки достоинства, однако семейка хорошо оплачивала почти круглосуточное присутствие врача у постели больного, поэтому Клаудия старательно игнорировала недовольное пыхтение сына, заявляя, что Уилсоны — интеллигентные люди, а он просто глупый ребёнок. Клауд же, обижаясь, умалчивал, как эти самые «интеллигентные люди» распускают гадкие слухи о ведьме, так сказать, в естественных условиях обитания.       Сплюнув на землю, он поправил ослабленный из-за быстрого шага хвост и исподлобья посмотрел на торговцев, спешащих на рынок. Те в свою очередь заметили его и шарахнулись так, словно в их сторону на полных парах нёсся Бегемот*, а не смотрел тринадцатилетний мальчик. Клауд удивлённо уставился на быстро отступающих взрослых. Нет, конечно, к нему всегда относились как к прокажённому, но никто не вёл себя настолько странно, предпочитая просто игнорировать, а не сбегать. У Клауда появилось нехорошее предчувствие.       На всякий случай обойдя толпу шепчущихся торговцев по широкой дуге, мальчик спустя несколько десятков шагов заметил кучку детей за углом нибельхеймской гостиницы, стоявшей здесь скорее для галочки — в ней почти никогда не бывало постояльцев. Ребята о чём-то увлечённо шушукались, отчего не сразу заметили его. Клауд напрягся, когда поймал на себе сначала удивлённые, а затем откровенно враждебные взгляды. Их взаимные ненавистные гляделки прервала вышедшая из толпы Ребекка с перевязанной рукой. Мальчик еле удержался от язвительного комментария насчёт травмы, решив выяснить отношения позже, когда вокруг не будет стоять с десяток кретинов. Внешний вид девочки так и кричал, что настроена та весьма решительно, а стоящие по бокам от неё Генри и Адам с довольными ухмылками невольно заставили его подобраться и ощутить запоздалый страх.        — Вор! — закричала Ребекка, поднимая камень с земли и кидая его в ошарашенного таким обвинением Клауда. Её крик подхватил Генри, который начал рассказывать о вчерашнем инциденте, в ходе которого у его девушки во время нападения был украден дорогой светящийся камень. Мальчик на этот бред даже ответить ничего толком не смог: от несправедливости и идиотизма ситуации желание набить наконец морду своим мучителям было просто нестерпимым. От совершения глупости его останавливали только возмущённые переглядывания всех, кто вообще находился на улице, и готовые к драке подпевалы из компашки Ривза и Симмонса.       Клауд бессильно наблюдал за тем, как довольно скалилась троица, почти единственная знавшая правду, и с ужасом осознал: слух о том, что сынок местной ведьмы якобы вор, распространился по Нибельхейму со скоростью пожара. Отовсюду, куда только ни падал его взгляд, в него тыкали пальцами, неодобрительно качали головами и кричали проклятия.       От пугающей догадки он отчаянно зажмурился — так, что от натуги перед глазами заплясали красные круги. Иметь репутацию воришки в их маленькой деревне означало быть вне закона. Теперь любой мог подкараулить его за углом, устроить драку и оправдаться тем, что Клауд спёр какую-нибудь важную вещицу. И ведь поверят же!       Он сорвался с места только тогда, когда один из пущенных в него камней попал в лоб. Чувствуя бегущую по щеке и носу кровь, мальчик пытался уворачиваться от летящих в него предметов — к детям присоединились и некоторые взрослые. При попытке же вытереться немного крови попало в глаз, отчего тот неприятно защипал, но останавливаться сейчас было бы чистым самоубийством — даже не оборачиваясь Клауд знал, что за ним бежит целая толпа.       К счастью, несмотря на отчаянные попытки обозлившихся нибельхеймовцев догнать его или попасть очередным попавшим под руку предметом, он был весьма ловок и, главное, очень быстр. Годы служения грушей для битья сделали своё дело — Клауду ни раз приходилось убегать от своих более сильных противников. Собственно, именно благодаря этому умению, ориентированию на местности и капельке упрямства, Клауд дожил до своих несчастных тринадцати.       Когда впереди замаячил спасительный лес, мальчик почувствовал небывалое облегчение. Судя по притихшим крикам, не многие решились преследовать его на неизвестной «проклятой» территории. Клауд же как никогда раньше был благодарен гуляющим по деревне легендам и слухам, общая суть которых сводилась к банальному: «Там опасно!» Он сам за все годы исследования леса ни разу не встречал ничего серьёзнее хищников, которые убегали, стоило ему только появиться на горизонте, а потому людской молве не верил. Даже более того — смертельно опасная чаща стала едва ли не его вторым домом. Если не первым. Вот ведь ирония: проклятый лес стал единственным пристанищем для проклятого Страйфа.       Интересно, а как отец чувствовал себя здесь? Мог ли он представить, что место, которое было известно ему, как пять пальцев, станет его могилой?       Пробежав ещё сотню метров и попутно наслаждаясь приятной прыгучестью мха под ногами, Клауд наконец позволил себе обернуться, чтобы обнаружить, что преследователи отстали. Постепенно снижая скорость, мальчик остановился у небольшого ручейка и принялся восстанавливать сбившееся дыхание. Пение птиц приятно согревало душу, отгоняя прочь печальные мысли и даря долгожданный покой. Клауд выпрямился, поднял голову и с удовольствием втянул в себя сладкий аромат хвои. Виднеющиеся сквозь ветвистые лапы елей и сосен кусочки неба напоминали синие драгоценные камни, как на той брошке в виде бабочки, которую он видел в далёком детстве. Поднявшись на носочки и оперевшись о ствол ближайшего дерева, он протянул руку к одному такому кусочку, и его ладонь полностью накрыла лазурный осколок. Сквозь разомкнутые пальцы можно было различить голубые проблески. Если прикрыть глаза и посмотреть сквозь ресницы, то казалось, что он может сжать руку и взять кусочек неба с собой, а затем дома собрать из сотни таких же осколков полноценную мозаику.       Закрыв глаза, Клауд прислонился лбом к тёплой коре и почувствовал, как свежий ветерок знакомо потрепал его волосы. С закрытыми глазами в обнимку с елью он почти мог представить, что где-то поблизости бродит отец, проверяя целостность ловушек, и громко рассказывает, как различать грибы, чтобы уставшему сыну было не так страшно. Прикусив губу, мальчик заставил себя открыть глаза. Некоторое время он бездумно наблюдал в отражении ручья за плывущими по небу облаками и слушал шелест листьев далёких лип. Хотелось завалиться в ближайшие заросли, в мягкую траву, и подремать в тенёчке, перекатывая языком сладкие лепестки клевера во рту.       Всерьёз задумавшись над этой возможностью, Клауд неожиданно понял, что особого выбора ему и не оставили: возвращаться домой точно не вариант — его наверняка будут дожидаться, а прийти сегодня на уроки было бы апогеем идиотизма. Но и провести целый день в лесу было плохой идеей. Даже летом к вечеру в деревне становилось прохладно, всё-таки та располагалась у основания горы, а что уж говорить о времяпрепровождении в лесной чаще на несколько уровнев выше Нибельхейма.       Единственным место, которое приходило на ум помимо позорного спуска с горы и пряток на чердаке, была найденная на днях пещера с подземным озером. В мако беспрестанно происходили химические реакции с выбросом энергии в виде искр и — что важнее — тепла, поэтому даже в позднее время Клауд не мог замёрзнуть, находясь в непосредственной близости от озера. Но идти в пещеру прямо сейчас было бы глупо — покосившись на часы, мальчик возмущённо понял, что не было даже полудня — он себе всю сетчатку выжжет, почти половину суток пялясь в мако, и отобьёт все возможные мягкие и не очень места. Но чем ему заниматься до вечера? Не домашку же на ближайшем пне писать, Лайфстрим её дери.       В животе протестующе заурчало, как бы ненароком напоминая, что у него со вчерашнего дня даже крошки во рту не было со всеми этими исследованиями, спорами и разборками. Решив начать с простого, Клауд стащил со спины рюкзак и выудил наружу немного кривоватые сэндвичи. Мальчик с наслаждением вгрызся в сухую булочку, почти не ощущая вкуса ветчины и сыра — настолько мало их там было — но, несмотря на скудность обеда, он был более чем доволен. Всё-таки это было лучше, чем ничего. Съев весь свой запас, он сначала выпил воды из ручья — мать и Тифа убили бы, если узнали — после чего смыл с лица засохшую кровь и с радостным вскриком повалился на траву под ближайшее дерево, ощущая усилившуюся из-за сытости сонливость. Клауд немного повозился, чтобы удобнее устроиться, и закинул руки за голову, с наслаждением закрывая глаза.       Проснулся он, когда стрелки наручных часов показывали полпятого. Особо выспавшимся мальчик себя не чувствовал, однако он приободрился, стоило ему умыться и перекусить свежей земляникой. Наконец он направился в сторону пещеры, чувствуя, как сладкий аромат хвойного леса сменяется на другой — свежий-свежий. Судя по всему, скоро должна была начаться гроза.       Спрыгнул в пещеру Клауд очень вовремя — несколько прохладных капель уже успели упасть ему на кончик носа. У уже знакомого озера он уселся на небольшую возвышенность — в этот раз подальше от светящегося берега — и привычно принялся наблюдать за взмывающими в воздух разноцветными искрами. Те очень сильно напоминали светлячков, каких они с отцом ловили в банку на летнем фестивале, и мальчик еле сдерживал детское желание поймать хотя бы одну искорку — это было бы глупо — однако он невольно настораживался, как кот, увидевший клубок, когда очередной такой светлячок подлетал слишком близко.       Довольно скоро это занятие ему наскучило, а сидеть предстояло ещё несколько часов. Навернув пару кругов по пещере, Клауд в который раз посмотрел на берег из светящихся камней. Несмотря на возможные ожог или интоксикацию, плоские камешки так и манили к себе. Осмотрев рюкзак на наличие хоть чего-нибудь подходящего для защиты, он достал полиэтиленовый пакет, в котором до перекуса лежали сэндвичи, и надел его на правую руку, как перчатку. Действовать только одной рукой было непривычно, но вскоре вокруг него валялась куча светящихся камней. Подняв наиболее маленький из них, размером чуть меньше его ладони, Клауд встал к озеру левым боком, присел, примериваясь и вспоминая, отвёл запястье назад, положил указательный палец на ребро камня, а затем резко метнул его, поведя запястьем вперёд. Камешек отскочил от глади мако, но при следующем приземлении не отпрыгнул снова, а покатился по поверхности озера и утонул.       Чертыхнувшись, мальчик наклонился за другим камнем, снова встал в нужную стойку, но в этот раз он уже с большей внимательностью выбирал угол, под которым собирался кидать. В этот раз камешек отпрыгнул от мако трижды, прежде чем пойти на дно, и Клауд радостно воскликнул. В том месте, где камень коснулся поверхности озера, во все стороны разлетелись светящиеся зелёные капли и взметнулась в воздух целая куча разноцветных искр. Мако ласковой волной накатило на каменный берег, попытавшись лизнуть отпрыгнувшего мальчишку по ботинками, и отползло обратно, затаившись до следующего броска. Подняв третий камень, Клауд с азартом встал в стойку, в этот раз подняв левую ногу, и «упал на неё», когда метнул светящийся снаряд, тут же поспешив уйти от новой атаки.       Клауд сам не понял, как количество бросков перевалило за дюжину, а максимальное число блинчиков достигло четырнадцати. Он просто хватал следующий камень, бросал его из новых и новых стоек, со смехом отскакивал от усердно пытающегося поймать его мако, попутно считая блинчики, а затем повторял всё сначала, в успешной или безуспешной попытке побить собственный рекорд. Клауд даже не заметил, как пролетело время, пока перед глазами не заплясали разноцветные круги, намекающие, что пора бы уже и заканчивать, если он не хотел слечь на месяц от отравления радиационными испарениями.       Мальчик потянулся и широко зевнул, только сейчас почувствовав сильную усталость. Живот болезненно заурчал от голода, и Клауд решил прислушаться к его зову, начав собираться. Давненько он не чувствовал себя так прекрасно, а необычное световое сопровождение в обычной, казалось бы, игре открыло ему новый уровень развлечения. Правда, ему придётся забыть о ней хотя бы в ближайшие пару дней, потому что отравиться действительно не хотелось, но одно только воспоминание о десятках взлетающих искр заставляло его восхищённо улыбаться. К тому же, ему никто не запрещал просто забегать ненадолго, чтобы полюбоваться озером, не задерживаясь надолго, поэтому… Клауд привычным жестом поднял левую руку, чтобы уточнить время.       Часов отца не было.       Мальчик несколько секунд в ступоре смотрел на своё абсолютно голое запястье, не желая верить в происходящее, а затем отбросил рюкзак и принялся в панике оглядываться, глупо надеясь, что знакомый потрёпанный циферблат посверкивает где-нибудь в сторонке совершенно целый и невредимый, но реальность оказалась не столь радужной. В пещере часов не было. Бросившись к выходу и буквально потрогав каждый миллиметр прохода и первой пещеры, Клауд вернулся к озеру и обессиленно рухнул на каменный берег.       Сморгнув непрошенные слёзы, мальчик вцепился дрожащими руками в растрёпанные волосы, совершенно не представляя, что ему теперь делать. Часы были единственной вещью, которую постоянно носил при себе отец. Их нашли в чаще леса с порванным ремешком отправившиеся на поиски друга охотники. На следующий день после той пьяной истерики на крыльце обезумевшая от горя мать начала либо уничтожать, либо продавать все вещи, так или иначе напоминавшие ей о любимом муже, в ход пошли даже его любимые столовые приборы и подушка, но которой тот спал. Часы и нож Клауд успел вытащить из телеги торговца в самую последнюю секунду, не готовый расставаться хотя бы с ними. Когда спустя несколько месяцев Клаудия увидела на его запястье злополучные часы, то едва не вывернула ему руку в попытке их снять. Тогда Клауд впервые со дня пропажи отца разревелся, как ненормальный: с криками, топотом и слезами, надрываясь до икоты и вцепившись в эти несчастные часы всеми своими маленькими силами, отчего не менее зарёванная мать в итоге не выдержала и крепко его обняла, успокаивая, и пообещала, что никогда больше не попытается их забрать.       А теперь он потерял их. Потерял.       Клауд мог бы свалить всю вину на Ребекку, на Генри, на мать, на сложившиеся таким образом обстоятельства, что он убежал в лес именно в этот день, пришёл в пещеру именно в этот час, но нет. Он никогда не был фаталистом, не верил во всю эту чушь под названием судьба, ведь только слабаки скидывают все свои проблемы на злой рок, а не решают их. Но как справиться с чем-то подобным? Попытаться найти часы? Конечно, это был вариант, слабенький, как новорождённый чокобо, но всё-таки хоть какое-то решение собственной криворукости. Однако Клауд сильно сомневался, что ему удастся найти маленькую побрякушку в огромном лесу, да ещё и после прошедшего ливня. К тому же его поиски охватывали бы слишком большую площадь: от ручья до пещеры, а это несколько уровней горы Нибель. Часы вообще могло сдуть ветром и снести в ту сторону, где его даже не было, или они могли провалиться в одну из сотен щелей, где их точно никак не вытащишь, не взорвав гору. Но даже если предположить, что он найдёт нужную расселину — что почти нереально, — то ему никто не позволит ничего взрывать, даже если внутри залежи алмазов, ведь в таком случае с гор сойдёт снег, и Нибельхейм просто исчезнет с лица земли вместе со своими жителями. Местные нервничали даже во время установки Мако-реактора высококвалифицированными специалистами из Мидгара, что уж говорить о тринадцатилетнем мальчишке.       Приходившие в голову варианты становились один безумнее другого, поэтому Клауд просто забросил это гиблое дело. Всё, что он мог сделать сейчас — просто смириться, положившись на волю судьбы. Возможно, случится чудо, и часы найдутся. Нашлись же они, когда отец пропал, а там вообще было неизвестно, куда идти.       Это было трусливо и чертовски наивно, но ему и так было плохо, чтобы копаться в этой гноившейся ране дальше. Возможно, часы вообще лежали где-нибудь в двух метрах от входа в пещеру, но он даже встать не мог без дрожи в коленках, что уж говорить о каких-либо возможных действиях. Казалось, что все проблемы навалились разом: ссора с матерью, в этот раз действительно серьёзная, такой у них ещё не было, распущенные гадким трио слухи, а теперь вот он потерял отцовские часы. Сглотнув горечь, Клауд поднялся на ноги, надел рюкзак и вылез наружу, где вовсю хлестал дождь.       Он промок до нитки сразу же. Вода, казалось, лилась сплошной стеной, словно кто-то с неба лил из ведра, желая утопить ненавистных двуногих существ. Клауд, на самом деле, даже против особо не был — сейчас он бы с радостью утопился. Возвращаться домой не хотелось. Сомнений в том, что мать заметит пропажу часов, не было, соврать, что просто снял, не получится. Он таскал их с собой постоянно, даже спал с ними, и кому, как не Клаудии, знать об этом.       Пока он добрёл до домика, его уже начала бить мелкая дрожь. Завтра он наверняка пожалеет о своей прогулке вместо марафона, но сейчас ему хотелось наказать себя. Мать хоть и огорчится потере часов — всё-таки она тоже к ним привязалась — но всё равно вздохнёт с облегчением. Ей казалось, что он слишком помешался на них, поэтому не пытается завести друзей, подсознательно выискивая в людях отца и каждый раз разочаровываясь.       Клауд её не переубеждал.       В доме было тихо, верхний свет нигде не горел. Мать, судя по всему, уже спала, что удивило и немного задело Клауда, подтверждая его догадки о серьёзности ссоры. Проходя мимо кухни, он заметил, что свет над плитой был включён, а на самой конфорке что-то стояло. Подойдя поближе, мальчик с удивлением узнал своё любимое карри.       Клаудия приготовила ужин, но при этом не стала дожидаться его. Что это? Обычный ужин, который она делает ежедневно? Извинение? Скорее всего последнее, если судить по содержимому тарелки. Но нужно ли оно ему самому? Он ведь хотел как лучше, хотел извиниться, он не виноват, что Ребекка задела хрупкие струны души его матери, отчего та выплеснула свою злость и обиду на него. А теперь она извиняется карри за все те слова, искренне считая, что этого достаточно?       Недостаточно, бахамут дери, как бы эгоистично это ни звучало. У него тоже есть пределы, которые и без того трещат по швам из-за долгих лет унижений.       Спустя несколько минут, выключив свет, Клауд покинул кухню.       Ужин остался нетронутым.