***
Оглушительный хлопок заставил Клауда недовольно поморщиться. Из-за вытянутой конструкции тира любые звуки казались в разы громче — даже шорох униформы резал слух так, что хотелось нарычать на присутствующих за многочисленные и абсолютно ненужные телодвижения. К несчастью, неподалёку от его группы крутились инструкторы по стрельбе, и скалиться при них было бы чистым идиотизмом. Клауд идиотом не был, а потому молча скрипел зубами, молясь Лайфстриму, чтобы очередной зачёт в стенах ненавистного ему помещения закончился как можно скорее. Прямо сейчас на стрелковых позициях стояло три человека из его отряда, остальные места занимали незнакомые ему пехотинцы из других групп. Ни с кем из стрелявших Клауд толком не общался, лишь изредка перекидываясь приветствиями или отдавая команды. Все трое как на подбор стреляли максимально посредственно, со стороны казалось, что общее число попаданий не превысило пяти-шести раз, и те максимум ограничились четвёркой. Взгляд мальчика невольно соскользнул со стрелков на стоящего чуть в стороне старосту их отряда, который всем своим недовольным видом показывал, что зачёта беднягам в ближайшее время не светит. Хью то и дело что-то печатал в планшете, с которым никогда не расставался — наверное, писал очередной отчёт о том, как ему осточертела вся эта ватага вечно что-то ломающих детей. Клауд не сдержался и тихонько фыркнул себе под нос: а вот нечего смотреть на всех свысока только потому, что старше на пару лет — хотя бы для того, чтобы потом не отчитываться перед начальством. Хью, словно почувствовав, как его разглядывают, резко поднял серые глаза и принялся пристально осматриваться, отчего Клауд поспешил отвернуться к сонному Айзеку. Его друг кривовато улыбнулся, но комментировать, к счастью, ничего не стал, только снова прикрыл глаза, надеясь урвать ещё пару минуточек дорогого сердцу сна. Клауд тоже улыбнулся, позабавленный попытками рыжего мальчишки хоть как-то собраться к своей очереди. Айзек жаворонком не был и ранние подъёмы ему давались безумно тяжело, пусть и прошёл почти месяц с момента зачисления их в пехоту. Клауд, привыкший к подъёмам на рассвете с детства, не раз подвергался бурному негодованию стаскиваемого с кровати друга, но благосклонно не обращал внимания на мольбы оставить того в покое. На экранах, что висели в двух метрах над головой стрелявших, высветилось число очков каждого. Со стороны Айзека послышался мягкий смешок, настолько итоговые цифры оказались удручающими, но почти сразу же в тире раздался гогот компании, до этого молча подпиравшей стены. Клауд раздражённо вздохнул. Пятеро парней дружно принялись во весь голос комментировать головокружительные успехи своих товарищей. Пехотинцы, уже успевшие снять с себя стрелковые наушники, в тот же миг покрылись стыдливым румянцем под насмешливыми взглядами соотрядцев. — Сами бы хоть пару раз попали в десятку, — тихо прокомментировал Айзек. — Тишина! — прикрикнул на расшумевшуюся компанию староста, и ребятам пришлось нехотя подчиниться — в их сторону уже начали подозрительно коситься инструкторы. — Продолжаем. Следующая тройка справилась получше, по крайней мере зачёт им явно был обеспечен, но тем не менее и они не заслужили от группы клоунов ничего, кроме издевательских смешков. Клауд и Айзек мрачно переглянулись, разделяя желание запустить в обнаглевших пацанов чего потяжелее. Краем глаза он уловил идентичные недовольные переглядывания Хью и Джо. Второй даже не постеснялся закатить глаза, но сразу же прекратил, стоило старосте припечатать хмурым взглядом и его тоже. Наконец очередь дошла и до Айзека. Рыжий бес, махнув ему рукой, горделиво задрал голову и под довольные смешки и шутливые овации отправился к своей стрелковой позиции. С ним же в тройку попал едва плетущийся Джо, до сих пор не простивший Айзеку публичное унижение в последнее их патрулирование, и клоун из группы «умелых и находчивых». Клауду даже стало интересно, что случится, если кто-то из этих якобы крутых ребят покажет результат ниже среднего. Его тоже засмеют, и возвращение в элитный клуб будет заказано? К сожалению, узнать это прямо сейчас Клауду не удалось. На экране Айзека пестрело поистине разгромное количество очков по сравнению с остальными, что заставляло того буквально светиться от удовольствия и гордости, пока он возвращался на место рядом с Клаудом. Издевательства же в этот раз обрушились на Джо, который умудрился показать поистине ужасный результат, и тот, побагровев то ли от ярости, то ли от стыда, забился куда-то в угол. Хью, глядя брату вслед, в очередной раз осадил ребят и вызвал последнюю тройку на сегодня. Клауд, получив от друга одобрительное похлопывание по плечу и уверенное «покажи им, боевой чокобо» — за что рыжий бес тут же схлопотал подзатыльник — послушно встал на позицию и взял в руки наушники. Он физически ощущал на себе скрестившиеся взгляды всех членов отряда и так и рвался показать, чего добился за этот почти месяц службы. Он бесшумно выдохнул, стараясь унять слабую дрожь в руках, и уже было надел наушники, как вдруг пацан с модной стрижкой, стоявший по левую сторону от него — Кэмпбелл, этого мажора звали Перси Кэмпбелл, окликнул его: — Хей, чокобиноголовый, как насчёт небольшого состязания? Кто больше очков наберёт? — Сдалось мне твоё прищемлённое эго, — мгновенно огрызнулся Клауд. Позади него раздались одобрительные смешки. — Струсил, чокобо? Или ты только и умеешь, что гневно сверкать на всех глазками? — Смотри не расплачься потом, — раздражённо хмыкнул Клауд, надевая наушники. Несмотря на то, что его поймали на слабо, мысль утереть нос мажорчику была безумно привлекательна. С Кэмпбеллом они не поладили даже раньше, чем оба поступили на службу в пехоту — Клауд не забыл язвительного мальчишку с теста на солджера, которого уделал вместе с Айзеком ещё в самый первый день пребывания в Мидгаре, а тот, по всей видимости, точно также не забыл своих обидчиков. По крайней мере, Перси делал всё возможное, чтобы подпортить им, да и не только им, а всем неугодным, кровь. В его сердце закрался припозднившийся азарт. Сейчас у него была отличная возможность продемонстрировать свои навыки, что непременно отразится в его личном деле, а также уделать вечного соперника. Он на секунду прикрыл глаза, сосредотачиваясь. Благодаря наушникам он не слышал ничего, кроме гулко бьющегося в ушах сердца, и это было приятно, наконец-то оказаться наедине с самим собой без посторонних шумов. В такие моменты он с тоской вспоминал нибельхеймский лес, где никто не нарушал его личное пространство и не разговаривал над ухом. В казарме, рассчитанной на отряды из двадцати с лишним человек было довольно сложно побыть в тишине. Наверное, именно спасение ото всех этих звуков он любил в уроках стрельбы больше всего. Клауд не присматривался, попали его пули или нет — скорее на инстинктах, чем с помощью каких-то потрясающих навыков, он вновь и вновь стрелял по мишени, ведя счёт сделанным выстрелам. Он не обращал внимание на то, как обстоят дела у Перси — единственное, что крутилось в его голове, было «попасть», пусть и с лёгким привкусом желания победить. Полную пустоту в голове прервал тихий писк, оповещающий об окончании времени, и Клауд сморгнул пелену сосредоточенности, наконец обращая внимание на окружение и соседнюю мишень. Определить на глаз было трудно, кто справился лучше, и мальчик нехотя снял наушники, чтобы тут же оказаться погребённым лавиной всевозможных звуков. Он переглянулся с серьёзно настроенным Перси, и они оба одновременно задрали голову к экранам, чтобы посмотреть результаты. Клауд с удовольствием отметил, что справился он пусть и хуже Айзека — тот был гениальным и непобедимым стрелком в их отряде, так что даже пытаться не стоило — но безусловно отлично. Бросив взгляд на экран Кэмпбелла, Клауд почувствовал, как горечь оседает на языке. Он проиграл. Он тихо чертыхнулся, чувствуя, как его лицо заливает яростный румянец. Разница в каких-то пару очков. Ему не было стыдно проигрывать Айзеку с разницей в десять, а то и больше очков, но два! Это же чистое везение. Да ему теперь Перси проходу не даст. Столкнувшись взглядом с разноцветными глазами объекта своих тяжёлых мыслей, Клауд пожалел об этом в ту же секунду. Такого насмешливого выражения лица он ещё у Кэмпбелла не видел. Очевидно, припоминать это поражение ему будут денно и нощно. Мальчику захотелось вернуться в прошлое на пять минут назад, дать самому себе подзатыльник и с чистой совестью принимать похвалы инструкторов за отличный результат, а не соревноваться с богатеньким мерзавцем. Перси уже открыл было рот, чтобы добить своего недальновидного соперника окончательно, но неожиданно перевёл взгляд ему за спину и… так и не закрыл его. Клауд растерянно проследил за тем, как выражение лица Кэмпбелла меняется с окрылённого и издевательски довольного на какое-то кислое. Удивлённый подобными метаморфозами, он вновь посмотрел на экран и насмешливо фыркнул, поняв, что произошло. Золотая рамка, которая появлялась среди каждой группы стрелявших, как знак того, что один из них набрал больше всего очков, на экране Перси сейчас отсутствовала. Очевидно, её не было и у Клауда, а значит… Обернувшись, он столкнулся взглядом со старостой. Внутри него взвыл небольшой ураган от мысли, что помимо раздражающего пацана с золотой ложкой во рту его уделал ещё и этот эгоистичный козёл, однако тут же присмирел. Если сравнивать по шкале от одного до десяти, насколько сильно эти двое его бесили, то Кэмпбелл смело брал десятку, в то время как Хью всего лишь шестёрку. Не мало, но мажорчику староста явно проигрывал — сейчас, правда, наоборот выигрывал. Клауд уважал этого парня гораздо больше, а потому проиграть ему не казалось чем-то трагичным. Хью был старшим братом Джо, этой зимой ему исполнилось семнадцать, и в их отряде он был наиболее близок к абстрактному понятию «взрослый». От набора для совершеннолетних его отделял всего лишь один год, но тот не особо жаловался, деля своё обучение с младшими. В конце концов, именно благодаря возрасту, а также отличным результатам тестирования на солджера, ему отдали пост старосты. И вот эта его должность стала камнем преткновения между ним и остальными членами отряда. По сути, долг старосты заключался в присмотре за кадетами порученного отряда, а также в полном отчёте об их успеваемости и поведении. Одним словом, если кто-то среди них совершал проступок или отклонялся от выполнения устава, староста хватал нарушителя за шкирку и сначала проводил беседы сам, а при стабильно повторяющихся инцидентах оттаскивал на ковёр к вышестоящим, где и начинались разборки напополам с бумажной волокитой. Порой Клауду казалось, что знай Хью заранее о той тонне отчётов, которую ему предписывалось заполнять, то открестился бы от этого счастья мгновенно. В теории, если нарушений накапливалось совсем уж невообразимое количество, то следовал приказ об отчислении. На практике ни он, ни Айзек не сталкивались с отчислением хоть кого-то. Перси со старостой имел весьма и весьма натянутые отношения. Хью раздражала его мания величия и твёрдая уверенность во вседозволенности, в то время как Кэмпбелл бессильно скрипел зубами, отправляясь на заслуженные отработки, и мечтал надрать зад идеального, наверное, во всём старосты, чтобы рано или поздно занять его место. Возможно, вражда между Хью и Перси была бы поистине эпической, если бы не существовало Клауда, который терпеть не мог ни того, ни другого. Их «треугольник ненависти», состоящий из Майерсов, Клауда и Айзека, а также Перси с приятелями, был нерушим и уже оброс кучей догадок, с чего, собственно, началась вся эта вражда. И если с Клаудом, Айзеком и Перси всё было кристально ясно, так как постыдный проигрыш последнего видел, наверное, весь нынешний набор кадетов, то вот что случилось между ними и братьями Майерс до сих пор оставалось загадкой. Клауд и сам, если честно, не до конца понимал, почему Хью и Джо так сильно невзлюбили их с Айзеком. Хью отказывался объяснять причины большинства отработок и придирок, Джо стукачил, а при брате-старосте несправедливость приобрела невиданный ранее размах. И ладно бы Джо просто докладывал Хью обо всех их проступках, так ведь он постоянно привирал. Кончилось всё тем, что за Клаудом и Айзеком в кругу непросвещённых закрепилась шаткая репутация, несмотря на вполне себе удобоваримое поведение и хорошие отметки. Просто потому что количество их отработок превышало среднестатистическую норму! Клауд не переносил подобных Хью людей всем сердцем, но прямо сейчас, наблюдая за тем, как весь лоск стекает с Кэмпбелла уродливыми чернилами под едва приподнятыми уголками губ старосты, мальчик почувствовал себя отомщённым.***
Оглушительный хлопок дверцей вышел совершенно непроизвольно. Клауд почувствовал на себе с десяток любопытных взглядов и, ощущая, как горят уши, принялся как ни в чём не бывало переодеваться в повседневную форму. К счастью, его товарищам довольно быстро надоел импровизированный стриптиз без намёка на последующее разрушение, и все продолжили беседу как ни в чём не бывало. Клауд лишь беззлобно фыркнул — все хвастались своими успехами на любовном поприще. Аккуратно сложив полотенце на специальной вешалке и повязав вокруг шеи зелёный шарф, мальчик с досадой посмотрел на довольно тяжелый и обязательный для носки шлем, лежавший на верхней полке шкафчика. Будь его воля, он бы подписал какой-нибудь приказ об их отмене для кадетов, пока те базируются в Шинра, но кто бы ему позволил? Именно поэтому он послушно прижал ненавистный элемент формы к боку и, махнув рукой кичащимся количеством поцелуев ребятам, вышел из раздевалки. Клауд собирался пойти в казармы, чтобы наконец в блаженстве растянуться на постели после долгого дня изматывающих тренировок, но вовремя одумался прямо перед дверями лифта, так как вспомнил, что пообещал Айзеку навестить того на кухне. В противном случае рыжий бес пригрозил подкинуть в тарелку фасолевой каши, когда будет на раздаче — после такого аргумента желание сопротивляться пропало само собой. Клауд мягко усмехнулся: несмотря на кажущуюся вредность Айзека, он был хорошим человеком. Конечно, порой ему самому хотелось врезать другу за вовремя не прикушенный язык, но одно дело, когда об этом подумывал Клауд, и совсем другое — ухмыляющийся Перси, больше всего на свете мечтающий навалять рыжеволосой выскочке, как всегда не удержавшей в узде свой острый язычок. В такие моменты всё раздражение к Айзеку мгновенно испарялось. По крайней мере, до тех пор, пока угроза в лице богатенького мерзавца дамокловым мечом висела над бедовой башкой. — Айзек? — постучав по железной двери, ведущей на кухню, позвал Клауд. Не дожидаясь ответа, он скользнул внутрь и привычно осмотрелся. Благодаря всевидящему оку Хью, проявляющемуся в этом мире в виде Джо, мальчик так часто влипал в отработки, что знал кухню как свои пять пальцев. Огненно рыжая шевелюра проклёвывалась сквозь открытую дверь склада. — Долго ещё? — остановился в проёме Клауд, сверху вниз глядя на замершего над ящиком картошки друга. Тот дёрнул плечом и послал ему ехидную улыбку из-за плеча. — Смотря что ты подразумеваешь под долго, — философски заметил Айзек, тем не менее торопливо расфасовывая пакеты с замороженными овощами в рефрижераторы и оттаскивая огромную корзину с испортившимися продуктами к мусоропроводу. Совершенно не впечатлённый этим возвышенным выражением лица Клауд подтолкнул друга носком ботинка под зад, из-за чего тот едва не последовал за очистками из-под картошки, и скорчил невинную рожицу в ответ на перепуганный вопль, многократно усиленный эхом мусоропровода. — Разве ты не мечтал прокатиться по нему? — съехидничал он. — Мечтал, — восстанавливая сбившееся дыхание, Айзек поспешно захлопнул дверцу, и Клауд слегка поморщился от пронзительного визга. — Но, во-первых, тогда мне было пять, во-вторых, параллельно по телеку крутили сериалы про шпионов, и наконец, в-третьих — мы на двадцать седьмом этаже. Если по дороге я каким-то чудом не сверну себе шею, то в конце всё равно расшибусь в лепёшку. Так что спасибо, конечно, но я перерос эту мечту. Хотя, буду не против попробовать сразу после тебя, хмурый чокобо. Ну, если ты останешься жив. Пусть и не я, но мои апельсины точно навестят тебя, всё-таки лежать будем по соседству. Клауд фыркнул. Шаловливое желание внутри него так и подмывало пульнуть другу в лоб ближайшую мыльную губку — для профилактики — но на лицо почему-то рвалась улыбка. К несчастью, Айзек был слишком хорош в распознавании его реальных эмоций, а потому прекрасно знал, что ничего серьёзнее пинка не прилетит. Рассмеявшись, рыжий бес схватил Клауда за руку и потащил на выход. — Меня уже тошнит от белоснежного кафеля и половников. Почему половников, спросишь ты? Никогда до вступления в пехоту я не мыл столько половников — а моя мама работает поваром, бахамут их дери — и у меня просто назревает логичный вопрос, зачем Шинра столько? Лайфстрим, если я сейчас же не подышу свежим воздухом, то клянусь, тащить меня до казарм будешь ты, а я не лёгкий. И нет, у меня не заниженная самооценка — ладно, немного, но у кого она не? — с другой стороны, до Палмера я явно не дотягиваю… — Да понял я, понял, — беззлобно фыркнул Клауд, послушно открывая перед тарахтящим другом дверь и выходя следом. Айзек неожиданно вскрикнул, и в тот же миг в мальчика кто-то врезался. От грохота, многократно усиленного вытянутым коридором, зазвенело в ушах, и он со всей силы вцепился в Айзека, чтобы хоть как-то удержаться на ногах. Друг не слабо так покачнулся, но вдвоём им чудом удалось сохранить равновесие — однако их визави повезло меньше, судя по громкости и сочности ругательств. — Какого!.. — возмутился Айзек непонятно на кого: на Клауда, неожиданно схватившего его за плечи, или на неудачливого переносчика кухонной утвари. Поспешно отлепившись от возмущённого рыжего беса, Клауд оглядел масштаб катастрофы и безнадёжно застонал: на полу за ушибленную голову хватался Джо, а вокруг него в живописном беспорядке валялись многочисленные кастрюли и сковороды. Лайфстрим, Клауд совсем забыл, что младший Майерс сегодня тоже дежурил на кухне. — Интересно, а каким образом Хью здесь-то нас приплетёт? — нервно усмехнулся Айзек. — Не соблюдали ППД? — ПДД, балда, — закатил глаза Джо, неловко поднимаясь на ноги. — И было бы действительно прекрасно, если бы вы смотрели, куда прёте. — Я знаю, что такое ПДД, но где ты видишь здесь дорогу, недоумок? Именно поэтому правила пешеходного движения, — для пущего эффекта рыжий бес изобразил двумя пальцами идущего человечка. — Потому что тут, знаешь, ходят. — Ч… Этого термина даже не существует! Здесь к ППД будет ближе «попадос», нежели та чушь, что ты сейчас сморозил! — Вот вроде и хочется назвать тебя душнилой, но не могу не оценить шутку по достоинству. Майерс на мгновение отвёл взгляд. Клауд же едва удержал свою ладонь от встречи со лбом, даже несмотря на прорывающиеся сквозь сжатые губы смешки. — И почему это мы должны смотреть, куда прём? Это ты должен быть внимательнее, особенно когда тащишь такую гору посуды. А если бы ты столкнулся, скажем, с хрупкой девушкой? Джо устрашающе посмотрел на всклоченного, как воробей, Айзека. Несмотря на убийственный и потемневший от гнева, словно грозовое небо, взгляд, по лицу Майерса уже начал пятнами расползаться румянец. Тот никогда не признавался, но все в отряде и так прекрасно видели, каким же неловким был Джо, когда разговаривал с девушками. Клауд считал, что хуже него с представительницами противоположного пола общаться уже никто не сможет, пока лично не пронаблюдал сцену, от начала до конца заполненную красными щеками и лёгким заиканием. При попытке ретироваться Майерс перевернул дорогущий вазон, и до смерти перепугал себя и несчастную работницу итоговой цифрой в предстоящем счёте. На счастье обоих, вазон остался цел и невредим. С тех пор в непосредственном контакте с девушкой Джо никто не видел. Однажды Айзек предположил, что Хью каким-то образом повлиял на всех особей женского пола в пределах Шинра, чтобы они обходили младшего Майерса стороной — всё-таки если, не дай Лайфстрим, горшок разобьётся, то расплачиваться братья будут вдвоём, а ценник не потянула бы вся семья Перси. Клауд тогда только посмеялся, сомневаясь, что Хью настолько вездесущий человек. — Айзек! — тихо шикнул на друга Клауд, хотя сам еле сдерживал предательский смех под испепеляющим взглядом серых глаз. Джо выглядел так, словно у него сейчас пойдёт пар из ушей от перегрева. Любой другой человек на месте Клауда уже давным-давно бы сбежал, но, по всей видимости, дружба с Айзеком вырубила и его собственный инстинкт самосохранения. — Заткнись! — зарычал красный Майерс, явно едва сдерживаясь, чтобы не начать прямо здесь и сейчас очередной мордобой. — А чего такое? Кулаки чешутся? Ну так давай, ударь меня, — начал подначивать Айзек, но Джо отчего-то не торопился вестись на провокацию. — С каких пор ты записался в пацифисты, Майерс? Неужели… А, понял! Айзек встал прямо перед Джо и понимающе улыбнулся, мелко и часто кивая. Казалось, он мог в любую секунду достать алую тряпку из-за пазухи и начать махать ей перед чужим носом. Глядя на огненно-рыжую макушку, Клауд неожиданно подумал, что Айзеку и доставать ничего не было нужно: его лицо и без того вызывало у многих желание боднуть по конопатому носу. Тем временем друг, растягивая гласные в словах, выдал: — Может быть, боишься гнева старшего бра-атика? Джо вздрогнул: явно не ожидал, что усыпанное веснушками с ног до головы чучело попадёт в цель. Справедливости ради, порой у Клауда проскакивала мысль о том, насколько же пугающе точно Айзек читал людей вокруг себя и подмечал самые незначительные детали в их поведении. Сейчас рыжий бес улыбался так широко, что казалось, будто бы он выиграл несколько миллионов гил в лотерее, а не дразнил другого мальчишку. — Но чего ты боишься? Ну получишь выговор, так твою задницу Хью же перед начальством и прикроет, — Джо сжал ладони в кулаки. Клауд на это лишь усмехнулся. Причина ненависти к Майерсу была очевидной: никому не понравится, когда, совершая совместный проступок, тебя и всю остальную группу наказывают, а кто-то один выходит сухим из воды. Джо был одним из этих вечно сухих ребят благодаря помощи Хью. Поначалу к старосте Клауд относился хорошо, тот производил впечатление порядочного и справедливого человека, на которого можно без проблем положиться. Однако вскоре он понял, как сильно ошибся. Положение Хью позволяло ему закрывать глаза на многие проступки младшего братца, а часть его косяков и вовсе приписывать другим людям. И вот Бахамут его знает, почему Хью так сильно невзлюбил его и Айзека, но именно им двоим доставалось больше всего чужих выговоров и наказаний. — Не говори так о нём! — окончательно перестав сдерживаться, закричал Джо и кинулся на не готового к подобной вспышке ярости Айзека. Клауд метнулся наперерез чужому кулаку и, вовремя оттолкнув зазевавшегося друга с траектории удара, взял Майерса в ловкий захват. В последнюю секунду Джо заехал ему тяжёлым носком ботинка по лодыжке, и они оба опасно покачнулись. Злобно буравящие серые глаза оказались прямо перед его носом, и Майерс, до боли сжав руки Клауда предплечьями, рявкнул: — Вы вообще ничего не знаете! Непонятно, откуда у Джо взялись силы — возможно, от обиды за брата у него открылось второе дыхание — однако он вывернулся из ослабевших пальцев Клауда и ударом под дых оттеснил его на пару шагов. Мальчик охнул и тяжело закашлялся, тем не менее будучи готовым продолжать драку, да и отошедший от шока Айзек вскинул кулаки, чтобы вмешаться. — Что. Здесь. Происходит, — холодно отчеканили за спиной Клауда. Выражение лиц Джо и Айзека, стоявших перед ним, стало одинаково мрачным. Клауд, не сдержавшись, закатил глаза — этот голос он узнал бы даже во сне — и медленно обернулся к нежеланному гостю. — Хью, — безэмоционально бросил он, даже не думая чувствовать себя виноватым под грозным взглядом старосты. Айзек тоже не спешил стыдливо прятать глаза и вместо этого как ни в чём не бывало наклонился, чтобы подобрать их шлемы, выскользнувшие из рук во время стычки. И только Джо выглядел так, словно увидел привидение, которое в любой момент могло откусить ему голову. Рядом с Хью стоял ещё один пехотинец, который едва доходил старосте до плеча и явно мечтал свалить с места конфликта как можно скорее. По крайней мере, тот смотрел на разбросанные по полу кастрюли так, словно они его лично оскорбили. Как бы Клауд ни пытался вспомнить имя мальчишки, он не смог. Хотя, ему вообще плохо запоминались люди из других групп, не то что Айзеку. — Брат, — неловко начал Джо, но сразу же сдулся, стоило ему прочувствовать буквально осязаемые волны раздражения, исходящие от старшего. Юный пехотинец стыдливо склонил голову и больше не посмел издать ни звука. Ещё пару секунд разглядывавший поникшего Джо староста наконец соизволил перевести взгляд на двух других участников инцидента. Как бы Клауд ни хотел показаться толстокожим бараном, но даже он слегка поёжился под пронизывающим, словно металлодетектор, взглядом Хью. Он уже видел, как внутри этой светлой башки на повторе крутятся нотации и нравоучения, и послушно ждал приговора. — Причина драки? — Твой брат, — не помедлил съязвить Айзек, прекрасно понимая, что какую бы причину они ни назвали, всё равно отдуваться будут за десятерых. Клауд одобрительно хмыкнул, наблюдая за тем, как выразительные брови старосты ещё недовольнее сходятся на переносице. Хью выглядел так, словно единственным, что удерживало его от немедленного убийства, было наличие свидетеля. Громко вздохнув, он ещё раз мрачно оглядел всех троих, а затем перевёл взгляд на учинённый беспорядок. — Приберитесь, — наконец приказал Хью, обходя их и вплотную подходя к младшему брату. Джо уставился на него почти с благоговейным ужасом, снова попытался что-то сказать, но староста недовольно взмахнул рукой. — Не ожидал от тебя подобного, — Джо дёрнулся, как от удара. Хью же продолжил как ни в чём не бывало: — Но мы поговорим об этом позже, а сейчас за дело. Проводив спины старосты и всё это время молчавшего пехотинца взглядами, ребята злобно переглянулись и молча взялись за уборку. К счастью, в три пары рук дело пошло быстро и вскоре они разошлись в разные стороны. По пути Айзек на всех ладах сочно ругался на зазвездившегося Хью, на ходу раздумывая, какое наказание им достанется в этот раз. Клауду оставалось лишь изредка поддакивать, но мысли его были далеки от произвола Хью — и чем ближе они подходили к казармам, тем тяжелее давался каждый новый шаг. Изматывающие тренировки вместе с внеплановыми дракой и уборкой сделали своё чёрное дело, Клауд не мог думать ни о чём другом, кроме отдыха. Покосившись на так и пышущего энергией Айзека, мальчик завистливо вздохнул. Ему оставалось только недоумевать, откуда этот гиперактивный чудак брал силы на бесконечный трёп — и это-то после дополнительной дежурной смены на кухне. — Да это ты просто тощий, вот и силёнок не хватает, — поймав его мутный взгляд, засмеялся Айзек и хлопнул Клауда промеж лопаток, да так, что его покачнуло. Он что, это вслух сказал? Мальчик поперхнулся от неожиданности, зато сонливость мгновенно улетучилась — правда, на её место пришла лёгкая обида. — Неправда. — А вот и правда! — Клауд на это искреннее заверение недовольно заворчал. — Хотя да, признаю, сейчас ты выглядишь гораздо лучше, чем в наш первый медосмотр. Тогда тебя, казалось, даже порыв ветра унёс бы, как воздушного змея. — Это просто физически невозможно! — …мечтал привязать к тебе верёвку и посмотреть, чем закончится прогулка в шторм, — даже не слушая его, продолжал трещать рыжий бес. — Вдруг полетел бы. — Айзек, Бахамут тебя дери!***
Вид из окна башни открывался поистине потрясающий. Сколько бы Клауд ни провёл здесь времени, он, наверное, никогда не смог бы привыкнуть к грандиозной панораме Мидгара, раскидывавшейся на высоте птичьего полёта. Каждый раз, останавливаясь перед окнами, он чувствовал, что находится на вершине мира. Несмотря на многочисленные стройки, переломанными костями торчавшие в небе, и отсутствие целой плиты — Мидгар всё ещё отстраивался — он уже мог почувствовать мощь и величие, кружащиеся в воздухе. Мальчик только и мог, что терять дар речи от возможности увидеть это всё собственными глазами и прочувствовать на собственной шкуре. Сложное переплетение многочисленных улиц, сверху казавшееся совершенно безумным, напоминало гигантскую паутину, в центре которой расположился Шинра-билдинг. Отсюда не было видно пустыни, которая окружала Мидгар мёртвой зоной, и Клауд тихо радовался этому. Каждый раз, стоило ему услышать упоминание о безжизненной, совершенно лишённой зелени земле, он ощущал тупую тоску. Мальчик не понимал, почему Мидгар вообще решили построить в таком непригодном для жизни месте, когда можно было поступить проще и сразу найти маленький рай, но дальше безобидного непонимания мысли не развивал: всё-таки он в этом деле почти ничего не смыслил, на верхушке Шинра явно люди поумнее его сидели. Солнце уже почти исчезло за линией горизонта, отчего Клауда и холл позади него заливало алое зарево. Небо раскрасилось в сотни оттенков оранжевого, кое-где переходившего в красный и даже фиолетовый. Где-то в тысячах километрах отсюда, за Внутреннем морем, Нибельхейм уже встречал новый день. Клауд тяжело вздохнул. Завтра — нет, для неё уже сегодня — у Клаудии будет день рождение. Обычно на эти сутки они забывали о своих ссорах и проблемах. Если год выдавался совсем уж удачным, то даже накрывали небольшой праздничный стол. Денег хоть на какой-то подарок для матери у Клауда никогда не было, вместо этого он приносил в дом охапки полевых цветов и украшал ими все комнаты. Клаудии нравилось. Конечно, для неё уже не было сюрпризом, что её ожидает в этот день, но она всегда радовалась, как в первый раз. — Что за кислая рожа? — перебил его тоскливые мысли жизнерадостный голос Айзека. Клауд сморгнул подозрительно расплывающуюся пелену с глаз и перевёл взгляд на рыжего мальчишку, остановившегося рядом с ним. — Неважно, — глухо отозвался он и прочистил горло. Айзек одарил его сомневающимся взглядом, но развивать щекотливую тему не стал, за что Клауд был ему благодарен. — Где ты пропадал? — Я-то? — мальчишка смешливо сморщил веснушчатый нос и беззаботно отмахнулся. — В медблоке. Тамошние медсестрички горячи, как коста-дель-сольский песок в полдень. В этот раз была очередь Клауда окидывать Айзека сомневающимся взглядом, не позволяя его беспечному тону отвлечь себя. Он уже давно заметил, что его друг слишком часто посещает здешних врачей, но на все расспросы тот лишь отмахивался и спешил перевести тему. Скорее всего причина молчания крылась в недоверии Айзека, что не было чем-то удивительным — всё-таки они были знакомы какой-то жалкий месяц, и хоть Айзек никогда особо не таился и вываливал на Клауда просто тонны бесполезной информации о себе, здесь, очевидно, было нечто посерьёзнее, чем фотка любимой младшей сестрёнки или рассказ о первом испечённом торте. И как бы он ни уговаривал себя, что в этом недоверии нет ничего плохого, в глубине души он жалел, что толком не умеет проявлять чувств в ответ, ведь тогда, возможно, его единственный друг бы ничего не скрывал. Айзек стал по-настоящему близким для него человеком, и он бы хотел знать, как мог ему помочь — пусть даже банальной поддержкой, чтобы тот не чувствовал себя плохо. Клауд действительно дорожил его искренней и порой ехидной, но доброй улыбкой. Он и не заметил, как с головой ушёл в свои мысли — Айзек уже перестал корчить из себя безалаберного балбеса и серьёзно смотрел на него, словно пытаясь что-то решить. Возможно ли, что и этот жизнерадостный рыжий оболтус думал о чём-то похожем? Клауд не знал. Мальчик не привык, что люди интересуются им, его чувствами и мыслями, но, наверное… Он бы хотел этого? — Ты доверяешь мне? — неожиданно подал голос Айзек, продолжая непривычно задумчиво смотреть на него. — Что? — Клауд растерялся. Изнутри сердце тяжело ударило по грудной клетке, словно его уличили в чём-то унизительном. — Не подумай, что обижусь или типа того, если ты ответишь «нет», — Айзек наконец отвёл взгляд и посмотрел в окно. Оранжево-золотой свет буквально заставлял гореть его рыжие волосы, и на секунду Клауду почудилось, что перед ним стоит дух огня, а не его лучший друг, настолько была прекрасна игра закатного зарева с его внешностью. В глазах Айзека отражалась какая-то безумно глубокая печаль, словно через призму этих разноцветных глаз на него смотрел мудрый старец. Нечто похожее он порой улавливал в тëплых изумрудных глазах Аэрис. — Просто я знаю, какой ты человек. Наверняка внутри тебя, как и внутри всех нас, бушует настоящий ураган чувств и переживаний, которые ты душишь, пусть порой я забываю об этом. Ты всегда создаëшь некое ощущение устойчивости и спокойствия рядом с собой. Мне комфортно проводить с тобой время, знаешь… А ещё, кажется, я сбился с мысли, чëрт. Айзек усмехнулся. Клауд слушал его с замирающим сердцем — никогда в жизни ему не говорили ничего подобного, и он безумно дорожил каждым словом непривычно серьëзного друга. Он не мог поверить, что речь идëт о нëм и что кто-то вроде Айзека — вечно живого, незатыкающегося и беззаботного рыжеволосого мальчишки — может чувствовать по отношению к нему это всë. Ему казалось, что Айзек описал кого-то Клауду совершенно незнакомого. — Я… — О, просто молчи. Мне безумно неловко всë это говорить, словно я какая-то влюбленная девчонка, — Айзек хлопнул ладонью себя по лбу. — Чëрт, я не… Неважно. Я лишь хотел сказать, что давно не чувствовал себя так беззаботно. Можешь не верить, но в последнее время все смотрели на меня, как на поломанного, и я всем сердцем ненавидел эти взгляды. Но когда я познакомился с тобой, я наконец почувствовал себя так, как раньше. И я знаю, что ты не из тех, кто будет смеяться над чужими чувствами, и ты никогда не обвинишь меня… Аргх, порой я ненавижу, что ничего о тебе не знаю. Последнее было совсем не связано с предыдущими словами, и оттого заставило Клауда смутиться даже сильнее, чем от комплиментов. Он вспомнил, как однажды нечто похожее ему сказала Тифа, и если честно, он искренне недоумевал: разве он не открытая книга? Ему казалось, что все его мысли были написаны у него на лбу. — То есть не подумай, что я обвиняю тебя или типа того, я уже давно смирился с тем, что ты не особо разговорчивый, но это самую малость приводит меня в смятение. Я знаю о тебе факты, но то, что ты чувствуешь, о чëм переживаешь? Это сложно. — Я понял, — догадавшись, что Айзек не решается обозвать эту ситуацию чем-то определенным и оттого топчется на месте, он прервал его. Клауд не чувствовал обиды, он просто был ошеломлён. Никто никогда не хотел узнать его получше, чаще всего его просто игнорировали. Мало кто действительно пытался понять. — Я… дорожу этим, правда, но мне непривычно такое внимание. Мне тяжело даётся это всë, но я хотел бы… попытаться? — Вот как, — Айзек радостно заулыбался. Клауд неловко отвернулся, и рыжий тихонько толкнул его в плечо. — Тогда как насчёт помаленьку открываться друг другу? Например, о чëм ты думал прямо сейчас? Если это не слишком личное, конечно. Клауд прикрыл глаза, собираясь с мыслями и пытаясь успокоить своё бешено скачущее сердце. Его отношения с матерью не были чем-то действительно личным — о том, насколько в их доме всё ужасно, не трепался только ленивый — но всё это время он пытался сбежать от этих воспоминаний, чтобы сердце наконец перестало кровоточить. В какую-то из встреч Аэрис сказала ему, что легче не станет до тех пор, пока он не закопается в эти отвратительные чувства с головой и наконец не разложит их по полочкам. В одиночку это сделать гораздо сложнее, потому что была вероятность утонуть окончательно. Клауд знал, что она была права, но не был готов к этому разговору. Аэрис поняла — она всегда его понимала — и больше не настаивала, позволив ему самому выбрать время и место. Он посмотрел в пытливые, но искренние глаза Айзека — и понял, вот оно, это время и место. Он рассказал ему всё: о постоянных ссорах, непонимании и неприятии Клаудии, о том, насколько они отдалились друг от друга, о жалкой попытке наконец всё исправить, которую он разрушил своим побегом из дома. Клауд рассказал Айзеку о дне рождении Кладуии, которое наступит завтра, о щемящем смехе из родительской спальни, о спрятанных отцом под раковиной баночках пива и цветах, которыми он украшал дом, чтобы вновь увидеть солнечную улыбку уставшей от жизни женщины, улыбку, по которой он так тосковал с момента смерти отца. Рассказал о том, как детское наивное желание в итоге перевоплотилось в семейную традицию — одну из немногих, которая сохранилась в их доме, несмотря на все попытки жизни уничтожить их семью окончательно. Он сознался, что жизнь в итоге оказалась сильнее тринадцатилетнего пацана, ведь больше никаких цветов в их доме не появится и завтра Клаудия впервые останется одна в некогда единственный светлый день в году. Айзек слушал его с непроницаемым лицом, лишь однажды прервав его, пока отводил их в пустую часть зала, и кивал, а в глазах его эмоции сменялись одна за другой — но он молчал, и Клауд был безумно благодарен ему за это молчание и возможность наконец разобраться в своих спутанных воспоминаниях и горьких, как лекарства Клаудии, сожалениях. Эта боль сменилась чем-то глубоко печальным, но тёплым — и это чувство было правильным. Неужели об этом говорила Аэрис, когда умоляла его осмелиться остановиться и обернуться, чтобы встретиться со своим прошлым лицом к лицу?.. Как же она была права. — Знаешь, я никогда не смогу даже представить, насколько тебе хреново сейчас, — абсолютно искренне признался Айзек спустя некоторое время после окончания его тирады. — Моё детство, моя семья — они совершенно другие. Я рос там, где меня любили, и все мои проблемы ограничивались нехваткой карманных денег на новую видеоигру, неудом по математике и девчонкой, которая игнорила меня, когда я дёргал её за косички. Клауд едва удержался, чтобы нервно не рассмеяться. Каким-то образом Айзек всегда умудрялся подобрать слова именно так, чтобы всё скопившееся напряжение испарялось. Словно Клауд только что не расписывал, как едва не умер на узкой улочке под ливнем. Однако было в этом своё очарование, своя искренность, и пусть такая нелепая, но Клауд дорожил ей. Всё сказанное Айзеком казалось чем-то таким далёким и от одной мысли, какое детство он упустил, на сердце становилось тягостно, но, как ни странно — оно же отторгало этот идеализированный мир. — Никогда не понимал, зачем дёргать понравившуюся девочку за волосы, — фыркнул Клауд, и Айзек напротив него заметно расслабился. — Тифа бы мне за такое заломила руку. — А ты у нас, оказывается, малость мазохист, — хихикнул рыжий. — Да кактуар его знает, тогда это казалось отличной идеей… Но если серьёзно, то это капец, чувак. У меня сложилось ощущение, что я посмотрел мелодраму, а не послушал историю реального человека. — Я не вру. — Даже не думал об этом. Просто это кажется диким: невзлюбить целые поколения семьи целителей из-за давно используемой магии материи. Своих спасителей, по сути, изживать. Я никогда не смогу этого понять, у нас ведь куча магазинов, где эту материю продают — чуть ли не каждый слюни на витрины пускал в своё время. Клауд невольно поёжился. Он всё ещё чувствовал себя эмоционально выпотрошенным. Говорить о своих проблемах и чувствах… Это не его. Как бы сильно ему ни хотелось просто сесть, посадить напротив своих немногочисленных друзей и рассказать им о своих переживаниях, он не мог. От одной только мысли об этом тошнота подкатывала к горлу. И почему только люди социальные существа? Порой Клауду казалось, что его жизнь была бы в сотню раз проще, уйди он жить отшельником вглубь леса: никаких избиений, ссор, слёз и смеха. Идеально. Только вот облегчение, что сейчас поселилось в его груди мягким тёплым облаком, только доказывало — для него это не выход. Идеально, да, но как же было бы пусто на душе. — Я рад, что ты рассказал мне, — тихо признался Айзек, и от искренности этих слов, даже какого-то благоговения, так и сквозившего в мимике друга, Клауду захотелось спрятаться. В носу защипало. — Вряд ли… вряд ли я смогу как-то помочь тебе, но я знаю, насколько тяжело для тебя открыться кому-то, поэтому спасибо за доверие. Мурашки пробежали по телу. Какого… Почему благодарят его? Это ведь он вывалил весь этот мусор на жизнерадостного Айзека, он всё время загонял их разговоры в чёртово болото, он грубил и игнорировал попытки просто пообщаться с собой — и ему говорят «спасибо»? Когда… Когда ему вообще в последний раз говорили спасибо? В груди горело, он даже дышал через раз, чтобы не выдать той ошеломляющей волны восторга и тихого ужаса, сдавившей его горло. — Я, наверное, скажу очевиднейшую вещь, зато то немногое, в чём точно уверен: семья — самое важное, что у нас есть в этом мире. Родители, опекуны, дяди, тёти, бабушки, дедушки, братья или сестры… Именно к семье идут в самый худший час. Именно её поддержка и счастье бесценны. Я не могу читать твои мысли, Клауд, так что только тебе решать, насколько дорога тебе миссис Страйф и готов ли ты навсегда забыть о ней. Пока что из твоих слов я вижу, что, несмотря на все проблемы, ты любишь её. Только тебе решать, дашь ли ты ей хоть третий, хоть десятый шанс. Главное, не забывай, что кроме неё у тебя никого не осталось, хорошо? Слова одни за другим били в цель. Они были правильными, и его сердце тоскливо, почти обиженно откликалось, но парализующий страх липкими щупальцами, обвившими его душу, не позволял ему взяться за ручку и написать письмо — просто чтобы сообщить, что с ним всё в порядке, что деревенский чокобёнок справляется и скоро окончательно оперится, но каждый бахамутов раз, стоило его пальцем соприкоснуться с прохладной металлической поверхностью, как вместо коряво написанных строчек ему чудились узоры на деревянной, намертво запертой двери, о которую он сбивал костяшки, пытаясь докричаться до матери. И каждый раз он, дрожа, откидывал ручку и пытался стереть намертво выжженный на сетчатке образ сгорбленной фигуры и звенящей тишины, повисшей тогда на кухне. Клауд просто боялся, что никакого письма в ответ он так и не дождётся.***
Народу было слишком много. Клауду уже стоило бы привыкнуть к тому, что на центральных улицах Мидгара всегда творится какой-то бардак, контролируемый разве что только светофорами и правилами элементарной вежливости, но Бахамут его дери. Сколько бы мальчик из провинциальной деревушки ни патрулировал город и ни гулял по нему с Айзеком, он не мог заставить себя перестать оглядываться на любой мало-мальский шум, не мог не повести носом от притягательных запахов из ближайших булочных, не мог просто так отвести взгляд от разноцветной витрины огромного магазина игрушек — он бы не признался даже под пытками, что лишь делал вид, будто увидел в отражении стекла нечто подозрительное. Айзек, рыжий мидгарский бес, то понимающе хмыкал, то в открытую забавлялся. С кислым выражением лица оглядев толпу, сгрудившуюся на переходе, Клауд в некотором отчаянии посмотрел на маленькую фигурку, розовым пятном выделяющимся на фоне чёрных пиджаков офисного планктона. Аэрис, словно не замечая зашкаливающее количество народа на один квадратный метр, тропической бабочкой парила между людьми, предлагая им купить цветы. В большинстве случаев чёрно-белые костюмы отказывали и спешили перейти дорогу, чтобы исчезнуть в раздвижных дверях очередного многоэтажного здания из стекла, однако находились и покупатели. Когда дышать стало физически невозможно из-за отсутствия хоть какого бы то ни было личного пространства, Клауд заставил себя отлепиться от стены и выползти из-под навеса небольшого кафе прямо под палящие лучи июльского солнца. Пока мальчик пробирался к кружащейся по небольшой площади Аэрис, ему с тоской вспомнился свежий, пропитавшийся хвоей и вечно прохладный благодаря близости горы ветерок в Нибельхейме. Аэрис заметила его раньше, чем он с головой окунулся в воспоминания о тенях, путающихся под кронами деревьев, и подземных ключах с ледяной — аж зубы заныли — водой. Девочка подбежала к нему, плавно огибая окружающих и схватила его под руку, смеясь — и в этом смехе ему послышались переливы музыки ветра, висевшей на крыльце дома Тифы. — Что смешного? — злясь скорее на стоявшее на улице пекло, чем на солнечно улыбающуюся подругу — будто солнца и без того было недостаточно — сорвался Клауд. Аэрис как обычно пропустила несправедливо агрессивные нотки в его вопросе и непринуждённо утянула их обратно под навес. Мальчик довольно вздохнул, когда голову перестало напекать, а кожи коснулась приятная прохлада. — Ты выглядел так, словно опять потерялся. Такое выражение на твоём лице слишком большая редкость, чтобы я осталась в стороне, — Клауд растерянно посмотрел на прячущую истёршийся кошелёк девочку. — О чём ты думал, если не секрет? Мальчик невольно задумался, пытаясь вспомнить, о чём таком особенном он думал, раз на его лице отобразилось хоть какое-то выражение, помимо раздражения на весь мир — и тут же одёрнул себя. Проницательная Аэрис, словно почувствовав воцарившуюся в его душе смуту, продолжила, не позволив секундам молчания затянуть их в чёрную дыру напряжения: — Впрочем, неважно. Представляешь, я никогда ещё не продавала так много цветов! Гуляй со мной почаще, тебе только и нужно, что стоять неподалёку и притягивать удачу. — Напомни, когда это я просто «стоял неподалеку»? — с усердием отодвинув тоскливые мысли на задний план, чтобы поддержать неловкую попытку подруги вылезти из гнетущего болота, в которое Клауд в очередной раз загнал их разговор, нарочито недовольно фыркнул мальчик. — А тебя никто и не просил продавать цветы вместе со мной, — мягко хихикнула Аэрис, теснее прижавшись к его боку и якобы незаметно потянулась к корзинке. Клауд послушно разжал пальцы, позволяя подруге забрать её, в то время как внутри что-то приятно трепыхнулось в ответ на близость. Смущения, как это бывало в их первые встречи, больше не было. Уютное чувство больше походило на тёплую нежность и какую-то иную, ещё не знакомую ему привязанность, однако развивать эту мысль прямо сейчас Клауд побоялся. Он не был любителем быстрых и мгновенных решений, особенно тех, что касались дорогих ему людей. — Я просто хочу побыстрее уйти домой, а не то, что ты там себе надумала, — огрызнулся мальчик. Аэрис в очередной раз понимающе покивала, положила собственную корзину, чуть меньшую по размеру, в его пустую и неожиданно ехидно уточнила: — Правда что ли? Не ты ли жаловался, что ваш староста тебе проходу не даёт? По всей видимости, Клауд одарил Аэрис слишком возмущённым взглядом, потому что девочка поспешила принять виноватый вид — правда, в глазах у неё кактуары и не думали переставать плясать. Очевидно, что подруга в открытую забавлялась сложившейся у него на службе ситуацией. Он не мог с этим ничего поделать — их встречи с Аэрис были довольно редкими, всё-таки он не мог позволить себе прогулки по городу каждые выходные, а потому в их разговоре так или иначе проскальзывали имена Хью, Джо или Перси. В общем, всех тех людей, которые так или иначе мешали ему спокойно жить. — Ты на чьей стороне вообще? — обиделся Клауд. — Прости, прости, я не удержалась, но судя по твоей реакции… Что-то опять случилось? Что вы опять не поделили? — Нам с Айзеком пришлось намывать душевую из-за того, что Джо не умеет решать вопросы ртом. В то же время как тому досталась лишь уборка казармы — хотя там и без этого всегда чисто! Хью уже совсем оборзел. — Ты слишком сильно злишься из-за подобных мелочей. Клауд, это всего лишь уборка. — Ты не понимаешь! — возмущённо воскликнул мальчик. — Дело не в уборке, а в том, что наказание несопоставимо. За чистотой в казарме следят прикреплённые за нами офицеры, тот же Хью заставляет нас ежедневно протирать пыль, про мытье пола вообще молчу, не дай Бахамут кому-нибудь притащить на своих ботинках грязь. А что душевая? Её, конечно, моют роботы-уборщики, но неужели Хью отпустит нас после того, как мы пол помоем? Нет, отдраить полы, стены и всю сантехнику — вот единственный выход. Скажешь, это справедливо? — Ну, нет, конечно… — неуверенно отозвалась подруга, перекладывая цветы так, чтобы они были лучше видны потенциальным покупателям. — Но я всё-таки не вижу здесь ничего серьёзного. Ты когда-нибудь задумывался, почему Хью вообще так поступает? С твоих слов, он ведь не всегда был таким плохим, верно? Возможно, между вами случилось какое-то недопонимание? Не могут быть люди просто плохими и всё, всегда есть какая-то причина, пусть и не всегда достойная или серьёзная. — Какая разница, в чём причина, чем это мне поможет? — недоумевал Клауд. В тот же миг, как последнее слово сорвалось с его губ, на вышедшую из-под навеса Аэрис налетел нёсшийся куда-то прохожий. Девочка громко ойкнула и, неудачно запутавшись в ногах, упала на горячий тротуар. Из-за резкого толчка парочка цветов, находившихся в её корзине, выпали прямо под ноги идущих мимо людей. Виновник столкновения не остановился и куда-то убежал. Глядя в спину парня, не соизволившего даже извиниться, Клауд недовольно цыкнул и помог Аэрис подняться. Девочка, не отряхиваясь, мгновенно присела рядом с примятыми цветами и бережно подняла их, укачивая, словно поранившихся детей. — Вот урод, — фыркнул мальчик. Аэрис убрала цветы обратно в корзину и как ни в чём не бывало принялась отряхиваться. Наконец закончив, она неожиданно выдала: — Как минимум, ты можешь попросить прощение. Вдруг ты чем-то задел его? На доли секунды Клауд совершенно растерялся, не зная, что отвечать. И только спустя некоторое время он вспомнил, где именно был прерван их разговор. Судя по всему, доброта Аэрис не знала границ — она даже не стала заострять внимание на произошедшем инциденте. Ему тут же стало смешно: вот кто бы его наставлял, особенно сейчас, после того, как Аэрис саму «задели». — Ты что, ребёнок? По-твоему мнению, он сразу изменится, даже если извинюсь? Люди слишком злопамятные и эгоистичные, чтобы просто признать свои ошибки, не то что исправить совершённое или измениться. — Знаешь, — Аэрис неожиданно встала прямо перед ним, уперев руки в бока. Её тёмно-зелёные глаза недовольно сузились, да и сама она стала выглядеть как-то угрожающе, Клауд мгновенно почувствовал себя не в своей тарелке под этим ведьмовским прищуром. Девочка тем временем подняла руку на уровень его груди и довольно ощутимо ткнула указательным пальцем чуть ниже ключиц. — Ты слишком быстро складываешь мнение о незнакомом тебе человеке. Может, причина действительно глупая, вроде той, что ты наступил ему на ногу на третий день тренировок или ответил резче, чем следовало. Но что если это что-то серьёзное? Или простое недопонимание, которое вам обоим не даёт возможности нормально общаться. Ты говоришь, что люди эгоистичные, но мне напомнить, как прошло наше знакомство? Ты не был-то особенно вежлив, это я ещё молчу о манере твоего общения. Ты слишком неловок в разговоре, не уверен, постоянно ожидаешь подвоха и быстро раздражаешься из-за мелочей. С тобой очень тяжело, и люди, которые толком тебя не знают, могут обидеться, а то и озлобиться. Ты обожаешь припоминать Хью все его промахи, но не любишь вспоминать, что он не всегда был таким, что он тебе когда-то даже нравился. Так как ты можешь других называть эгоистичными и злопамятными, когда сам не лучше? Клауд поражённо застыл, вдыхая только тогда, когда палец подруги обличающе тыкал его в грудь. На каждом её слове он всё сильнее обливался потом, а внутри неприятно свернулась жгучая и болезненная обида — и она была направлена не на Аэрис, а на себя, потому что он прекрасно понимал: абсолютно всё сказанное ей, от начала и до конца, было правдой. Постыдной, тщательно скрываемой от самого себя, не признаваемой им правдой. Слышать это от кого-то вроде Аэрис, нежного на вид цветочка, было очень-очень больно, настолько он привык к её поддержке и терпению. Аэрис была для него маленькой путеводной звёздочкой, островком тепла и уюта, заменившим ему кого-то очень близкого и никогда не существовавшего. Она не была Тифой, потому что рядом с ней внутри не томились страсть или желание показать себя с лучшей стороны, она не была Клаудией, потому что рядом с ней Клауд был уверен, что его поймут и примут, что от него не отвернутся. Аэрис была особенной, а потому слышать, что она на самом деле о нём думала, было невыносимо — и тем не менее, вполне ожидаемо. Наконец девочка убрала руку и отошла от него. Все ещё ощущая некоторый сумбур в груди, мальчик неуверенно поднял на неё пристыженный взгляд, боясь, что опять всё испортил, и с удивлением осознал, что Аэрис совсем не выглядела злой или разочарованной. Он не наткнулся на потухший взгляд преданного человека, который до сих пор преследовал его в кошмарах. Наоборот, глаза хрупкой цветочницы горели как никогда ярко, отражая её решимость, раздражение, довольство… В них было столько всего живого, и Клауд не видел ничего прекраснее этой переливающейся задорной зелени. — Но это ты, Клауд. Несмотря на все свои недостатки, ты хороший человек. Я очень рада, что ты появился в моей жизни. Всё это было сказано, чтобы ты понял, что производишь далеко не лучшее первое впечатление, и не считай, что ты единственный такой. Учись смотреть глубже, не позволяй словам и поступкам сбить тебя с толку. Напомнить, что все эти годы в тебе видели совершенно другого человека? Но те, кому ты доверился, увидели тебя настоящего. Может, тебе тоже стоит… больше верить в людей? И опять на смену дремучему недовольству пришло всепоглощающее изумрудное понимание. Клауду только и оставалось, что поражаться игре света в глазах подруги. Глаза Тифы вызывали восторг, хаос, матери — растерянность и бессилие, но глаза Аэрис укрывали его хрустящей листвой и прятали внутри себя, как когда-то ребёнком он скрывался в нибельхеймском лесу от всех тех ужасов, которые таили в себе дом и школа. Умиротворение — вот чем был безвозмездный подарок Аэрис. Между ними повисла тишина, но в этот раз она была лёгкой и правильной. Аэрис, как и всегда, дала ему время всё спокойно обдумать и взвесить. Неожиданно к ним подошёл какой-то парень — Клауд с удивлением узнал в нём того, кто парой минут ранее сбил подругу с ног — и принялся извиняться. Мальчик не особо вслушивался в то, что тот говорил, уйдя глубоко в свои мысли, однако вскоре абсолютно все оставшиеся в корзине цветы были куплены, в том числе помятые. — Ну? Иногда ошибаться в людях не так плохо, верно? — Аэрис вновь взяла его под руку, и они медленно направились вдоль улицы, ведущей на станцию. Клауд лишь закатил глаза в ответ на очевидную подколку, но послушно кивнул. Всё-таки он действительно был приятно изумлён поступком их последнего покупателя. — Просто попробуй дать братьям второй шанс, договорились? — Договорились. — Скажи, Клауд, а чего ты боишься? — тихо спросила Аэрис, когда впереди замелькали машины и спешащие по своим делам люди. Растерявшийся от очередного абсолютно неожиданного и далеко не простого вопроса, он задумался. В голову лез всякий бред, вроде статуи у нибельхеймского особняка или следов когтей в пещере с озером мако, но всё это показалось незначительным, стоило ему вспомнить ощущение затекающей в горло кровавой воды. Боялся ли он Ребекку или Генри? Или, может быть, боли? На самом деле, он плохо помнил произошедшее — воспоминания смазывались, словно он смотрел на них сквозь мутное стекло, а единственное, что хоть как-то держалось в голове — это плачущая в его ногах Клаудия, едва не лишившаяся последнего дорогого человека. Лишившаяся. Самой боли он, к счастью, почти не помнил. Это было сложно объяснить, но он просто знал, что больно было, но тело забыло о побоях. А вот всепоглощающий ужас от собственного бессилия, от обиды и несправедливости, непонимание и крики о помощи запали так глубоко, что до сих пор преследовали его в редких кошмарах. — Беспомощности. — Вот как, — давно отпустившая его руку и теперь идущая впереди Аэрис серьёзно кивнула и рассеянно скользнула по нему взглядом через плечо. — Это… так подходит тебе. А я вот боюсь равнодушия. Знаешь, быть равнодушным на самом довольно сложно, ведь все мы что-нибудь да ощущаем, так уж устроен человек. Даже зависть или злорадство можно понять, но какого это, когда ты становишься тем, к кому равнодушны? Особенно когда ты нуждаешься в помощи. Разве это не страшно? Клауд невольно отвёл взгляд. Страшно. Бессмысленно скользнув взглядом по противоположной стороне дороги, он некоторое время просто рассматривал десятки, если не сотни людей, цветными и не очень пятнами мчащимися каждый к своей цели. Аэрис рядом с ним, казалось, тоже увидела в толпе напротив нечто своё, резонирующее с её душой и тем всеобъемлющим пониманием, в которое как в прохладную воду во время жары погружался Клауд. Скольких из них прямо сейчас дома ждала семья? У кого было намечено важное совещание, после которого их жизнь разделится на до и после? Кто утонул в отчаяние столь глубоком, что не было ни малейшего желания пытаться спастись, а кто, наоборот, сейчас счастлив так, что хочется взлететь выше Шинра-билдинг, выше самих небес? Яркое алое пятно мелькнуло среди людского потока. Оно по своей сути было так близко к уставшим от жизни офисным клеркам, но превосходило каждого из них как живущий организм, имело нечто общее с детьми и подростками, но уже давно ими не являлось. Это пятно было одним из немногих и одновременно с этим, словно факел, освещало собственный жизненный путь, не позволяя чудовищам выбраться из тени, а мертвым воспоминаниям утянуть себя на дно бесконечного болота, в котором каждый шаг — потенциально смертелен. Оно было сильнее многих таких же пятен и именно им, как и ещё одним, серебряным, всем сердцем восхищалось маленькое светлое пятнышко, едва видимое под гнётом ужаса и беспомощности. Именно на него оно равнялось и мечтало наконец стряхнуть все эти страхи, боль и унижения, словно пыль со страниц старой книги. Мальчик замер в немом восхищении, не сводя взгляда с гордой осанки Генезиса Рапсодоса, одного из трёх солджеров первого класса, спешащего по своим делам и, очевидно, не имеющего и сотой доли тех страхов, что прижимали тело Клауда к земле, не позволяя взлететь.***
Они с Айзеком вернулись с патрулирования Трущоб Сектора 8 довольно поздно — пришлось побегать за беспризорниками, обокравшими лавку с, как казалось с первого взгляда, каким-то мусором. На удивление, сумму они своровали приличную, примерно одиннадцать тысяч гил. Клауд тогда знатно прифигел, на такие деньги в Трущобах можно было жить припеваюче пару месяцев. Их группа состояла из четырёх человек. Это было обязательным условием для допуска кадетов к патрулированию секторов. Ещё двое их сослуживца принадлежали другому отряду, и все четверо до самой Шинра-билдинг обсуждали, как сильно они хотели поскорее сдать последний экзамен, чтобы наконец приступить к реальной службе и стать равными такому великому герою как Сефирот. И, раз уж пришлось к слову, мальчишки с так и прорезающимся восторгом рассказали о случайных встречах с солджерами — Клауд не преминул похвастаться недавно виденным Генезисом, чем заслужил завистливые вздохи: больше никто не сталкивался с членами первого класса лично. Не то чтобы их случайную встречу с Рапсодосом можно было назвать личной… В казарме было непривычное оживление. Довольно приличное количество кадетов сгрудилось у одной из дальних коек, и Клауд точно знал, кому именно она принадлежала, так как старался смотреть в ту сторону как можно реже. Голос Перси звонким эхом прокатывался под потолком, и будь Хью на месте, то тот давно бы схлопотал дежурство на кухне за раздражающий шум. Всё-таки, как бы Клауд недолюбливал старосту, в этом вопросе во многом был с ним солидарен. Не стоило недооценивать сопляков, запертых в одной большой комнате. Обычно около кровати Перси толпилась группа его подпевал, да парочка случайных и глубоко несчастных соседей. Они с Айзеком дислоцировались ровно в противоположной стороне, занимая одну двухъярусную койку. На самом деле, Клауд догадывался, что рыжий бес с удовольствием переехал бы поближе — такая возможность частенько предоставлялась, так как немногие могли ужиться с Перси в двух метрах в диаметре — благо, незапланированного переезда не позволял Хью, у которого от одной мысли о Кэмпбелле и Блоу, находящихся не по разные стороны комнаты, болела голова и горели объяснительные вышестоящим. Сейчас же народу даже краем глаза казалось слишком много. Айзек, чутко реагирующий на любой движ, мгновенно навострился. Ну что же, кажется, ему ничего не остаётся, кроме как подобраться поближе, чтобы не остаться в гордом одиночестве на своей койке. Перси, так и лучившийся от удовольствия из-за столь пристального внимания, вскочил на табурет — у каждого кадета был такой, чтобы складывать вещи на ночь или сидеть в дневное время — и принялся с видом умудрённого философа размахивать руками. Клауд, опершийся на столбик двухъярусной койки, решил не подходить ближе, чтобы, не дай Бахамут, Перси не заметил его интереса к происходящему. Мажорчик же наконец прекратил импровизированное выступление, с видом полного превосходства оглядел сгрудившихся вокруг соотрядцев и перешёл к делу. — Вы только посмотрите, какое сокровище попало к нам в руки, — Перси подкинул какую-то книжку в воздух и поймал её, ненароком сминая парочку страниц. Все растерянно зароптали. — Знаете, что это? Ну-ка, Алекс. — Возможно, это книга сказок, и кто-то читает её перед сном, чтобы было проще уснуть? — заржал стоящий у подножия табурета прихвостень. К нему присоединилась парочка смешков из толпы. Стоящий рядом Айзек закатил глаза от уровня юмора. — Никак нет. Ещё варианты? Нет? — тут же прервал неуверенные попытки угадать Кэмпбелл, даже не вслушиваясь. — Это, господа, кладезь знаний и насмешек. Нашёл этот дневничок я под подушечкой всеми нами известного доносчика. Ну разве не интересно, о чём пишет наш любимый Майерс-младший? Ненадолго повисшая тишина почти мгновенно разразилась восторженными криками, призывающими начать читать. Клауд недовольно поморщился, но ничего не сказал. Айзек, точно также опирающийся на столбик соседней кровати, заметно побледнел, но тоже промолчал. Тем временем Перси раскрыл дневник на случайной странице и принялся зачитывать вслух: — «Эти тупицы! Кэмпбелл с этим глупыми подпевалами, Блоу, решивший, что раз хорошо стреляет, то может принижать других, и психованный чокобиноголовый… Смотрят на всех свысока, будто мы какие-то насекомые, путающиеся под ногами. А сами чем лучше? Тем, что у них всё заебись? Мерзкие ребята. Ещё и тявкать задрали: Хью то, Хью сё, как Хью его терпит, Хью плохой. Да что они вообще знают?» Вся казарма взорвалась от смеха. Перси, задыхаясь, кривил рожи и снова зачитал некоторые особо злобные моменты. Клауд, слегка смущённый от обращённых к нему взглядов, переглянулся с хмурым Айзеком. Нет, он, конечно, знал, что Джо их недолюбливал, но не ожидал такой ярой ненависти в свой адрес. С другой стороны, не то чтобы это было чем-то неожиданным… Кэмпбелл тем временем перелистал дневник и снова принялся читать: — «Засыпать по ночам страшно. От одной только мысли о нём плохеет. Хью предлагал снотворное, но я отказался. Разве это не жалко, спасаться от воспоминаний с помощью химии? Хотел бы я быть хоть чуточку похожим…» Не, погодите, скука какая-то. Что здесь ещё есть… — Клауд почувствовал, как мурашки пробежали от той душевной боли, что скрыта на страницах дневника. Ему стало в разы хуже от осознания, насколько всем окружающим было плевать на те выплеснутые на бумагу эмоции. — Вот это звучит многообещающе. Кхм, «Хью удивительный человек. Порой мне кажется, что он ничего не боится. Даже когда он шёл сдавать тест… Я вижу, что его привлекают такие же сильные люди. Оттого мне в разы больнее, ведь я знаю- Позади Клауда скрипнула дверь. — …что однажды его заберут у меня.» — смеясь, закончил Перси. — Майерс, кто бы мог подумать, что в душе ты такая нежная барышня? Это так стрёмно звучит. Обернувшись, он встретился взглядом с поражённым Джо. Мальчик выглядел… У Клауда не нашлось слов, чтобы даже попытаться описать весь тот вихрь эмоций, искры которого он уловил в серых, как тучи, глазах. Казалось, внутри Джо что-то умерло и вновь воскресло, и нечто безумное промелькнуло на его лице. Мальчик рванулся вперёд, не замечая никого, кроме Перси, даже ненавистных Клауда с Айзеком, стоявших у него прямо на пути. Больно столкнувшись плечами, Джо промчался мимо Клауда и с бессмысленным криком кинулся на Кэмпбелла. Тот, расхохотавшись, увернулся от смертоносных объятий и кинул дневник одному из своих дружков. Джо же, кажется, совершенно не соображал, что творит: не замечая, как его втягивают в эту унизительную игру, он метнулся следом за дневником, который, как и ожидалось, мгновенно оказался в воздухе, перекинутый другому кадету. Какое-то время смеющиеся подростки развлекались тем, что заставляли Майерса бессмысленно скакать кактуаром от одного к другому, а позже перешли к быстрому зачитыванию и коверканию выжимок со случайных страниц. Джо попеременно то краснел, то бледнел и даже не осознавал, что его безуспешные попытки отобрать дневник и яростные крики лишь сильнее раззадоривают компашку Кэмпбелла. Пока один хватал как можно больше слов со страницы, уворачиваясь от рук прыгающего мальчишки, другие свистели и издевались над прочитанным. Иногда у Джо всё же получалось ухватиться за край страниц и те с оглушительным треском рвались под его пальцами, кривыми кусками оседая на пол или уродливыми комками сминаясь в кулаках. И если поначалу компашка ещё стралась быть аккуратной, то вскоре участь дневника была предрешена: страницы мялись под ладонями, когда они ловили его, часть листов при бросках планировала по воздуху в свободном полёте, а мягкая обложка превратилась в сплошной беспорядок с загнутыми краями и надрывами. А игра всё не заканчивалась, смех звенел, Джо кричал, задыхаясь то ли от усталости, то ли от подбирающихся к горлу слёз. От происходящего перед глазами Клауда мутило: прямо сейчас вспомнились и пинки, и отчаянные попытки вдохнуть воздух, и вода, смешанная с кровью, пробирающаяся по трахее к лёгким, и тот ужас, и та боль… Он замер, отключившись наяву, словно смотрел передачу по телевизору и был не в состоянии вмешаться в происходящее на экране. Перед глазами потемнело, пока крики, смех и свист отдавались в висках и затылке, мерным звоном оседая в ушах. Перси улыбался так счастливо, как ещё никогда этого не делал, и улыбка делала его лицо ещё красивее, чем оно уже было, и оттого происходящее пугало ещё больше. Паника волнами захлëстывала Клауда, солёная вода вновь знакомо стекала по горлу, но глаза были сухими — и Клауд прикрыл их, не понимая, что происходит и что делать, так сильно разрывались его грудь и голова. Джо уже не кричал: он рыдал и умолял вернуть то немногое, что осталось от дневника, хотя это было бесссмысленно, ведь всё написанное прочитали, все страницы лежали под его ногами, бери и беги, но он бился, он, блять, бился, потому что в этом, наверное, был какой-то сакральный смысл, который ускользал от всех присутствующих и от Клауда в частности. Нет, конечно, он врал. В очередной раз врал самому себе. Пусть смысла в самом действе было ноль, но Джо двигало желание защитить свои чувства, которые прямо сейчас не просто втаптывались в грязь его собственными ботинками — они были в его голове: яркие и детальные, однажды выплеснутые на шероховатую бумагу не менее насыщенными чернилами. Перси мял не страницы, рвал не дневник, он уничтожал человеческую душу и вряд ли осознавал, что руки его уже по локоть в крови собственной совести. Он упустил момент, когда экзекуция закончилась. Вот перед его глазами красное от слёз лицо, искривлённый рот и трясущийся подбородок Джо, частично скрытые чьими-то — его? — руками, а вот уже в комнате стало на одного человека меньше, и Клауд наконец вынырнул на поверхность благодаря оглушительному хлопку дверью. Темнота на периферии его зрения начала уменьшаться и уползать куда-то за пределы видимости, но мальчик не обманывался: однажды она снова вернётся, а он всё также не будет готов. На языке он почувствовал вкус желчи, хотя в этом, опять же, не было смысла. В казарме стояла полная тишина, не считая смешков Кэмпбелла и его братии. Все остальные кадеты, как провинившиеся дети, стояли полукругом, тем самым создав своеобразную арену, на которой отчаянно бился, но проиграл Майерс. И сам Клауд ни капли не отличался от них. Почти что звенящую тишину нарушил тихий смех. Это не был Перси с компанией, те от неожиданности тоже умолкли, в непонимании оглядываясь по сторонам. Клауд неожиданно понял, что смеялись совсем рядом с ним. Звук, который прямо сейчас раздавался, казалось, разрывал воздух, потому что было в нём что-то надрывное, похожее не те всхлипы, которые издавал Джо, но не являлся плачем. Клауд слышал фальшь, как музыкант слышал фальшивящий инструмент в своих руках. Он повернул голову вслед за устремившимися на источник звука взглядами. Смеялся Айзек, и у Клауда что-то заныло под ложечкой, потому что его друг не умел смеяться так. Его голос всегда был звонким, раскатистым и немного захлёбывающимся, в уголках глазах появлялись глубокие морщинки, плечи ходили ходуном, веснушки танцевали на коже, а из глаз не раз брызгали слёзы — просто потому, что если Айзек смеялся, то смеялся искренне, так, что все вокруг смеялись вместе с ним, даже самые стойкие. Сейчас же звук, исходящий из его горла, сложно было назвать смехом, лишь жалкой, пугающей пародией. Мальчик начал сгибаться пополам, хватаясь руками за шею и грудь, и в голове Клауда заревела тревога, когда вместе со сдавленным смехом стали выходить подозрительные звуки, похожие то ли на кашель, то ли на нелепые попытки дышать. Краем глаза он заметил, как Перси сделал шаг к Айзеку, и якобы случайно перегородил тому путь, пряча за собой друга. Но Айзеку не нужна была помощь — точно так же, как его нутро стало исторгать гнетущие звуки, так оно же их и оборвало. Мальчишка выпрямился, став как будто выше Клауда, хотя здравый смысл подсказывал, что они всё ещё одного роста, и посмотрел прямо на стоящего позади Клауда Кэмпбелла. Глаза, обычно яркие и смешливые, содержащие в себе десятки оттенков, как переливающееся на солнце стекло, будто бы потемнели, как это бывает, когда смешаешь все цвета в палитре. — Смешно, правда? А как он улепётывал отсюда, сколько эмоций было на лице! Гнобить человека, оказывается, так весело! Клауд, как думаешь, что Майерс сейчас чувствует? Стыд, настолько сильный, что кости ломит? А может, такую боль, что нутро выворачивает изнутри? Насколько сильно он перестанет доверять нам всем, находящимся в комнате? А мы ведь товарищи, воевать вместе будем! Интересно, сможет ли он переступить через себя и показаться нам завтра утром? Или заберёт документы? Хотя, может, у него просто не будет выбора, потому что, как и у большинства присутствующих, нет места, куда ему можно вернуться? Прикиньте, вот мы тут смеёмся сейчас, а он вены вскрывает на кухне! Или где-нибудь нашёл открытое окно. На крайний случай, всегда есть возможность нажраться таблеток в лазарете! Вот умора же! Смешно же, Перси! Фин, Алекс, а вам как? Внутри Клауда всё похолодело от слов Айзека, даже волоски на теле встали дыбом. Он не видел лиц остальных, но повисшую тишину, казалось, мог потрогать руками. Немного сумасшедшая улыбка, всё это время играющая на губах Айзека, превратилась в угрожающий оскал. — Почему вы, блять, не смеётесь? Ну же! Неужели не смешно? Несмотря на то, что Айзек обращался не к нему, а к находящимся позади него людям, внутри Клауда что-то оборвалось от последнего вопроса. Потому что, Бахамут дери, он не вмешался. Не удержал дурного Майерса, потерявшего голову от безысходности, не сломал Перси нос прицельным ударом, пока тот не обращал ни на кого больше внимания, даже не сказал ничего, просто стоял и тонул в собственных воспоминаниях, в жалости к себе. Впервые Клауд чётко осознал, насколько страшно бездействие. Он всегда был слишком безбашенным, легко поддавался эмоциям и кидался на всех, словно преданная хозяином псина. Так когда он опустился до уровня существа, которое наблюдает из окна, как другого человека лишают… Лишают. Он медленно отвернулся от грязи в глазах Айзека, от собственного отражения в них и, мягко столкнувшись с Перси, присел на корточки, собирая дневник, страницы, клочки, всё, наверное, он бы даже забрал запах чернил из воздуха, будь у него возможность. Под руку попадались какие-то ленточки, засушенные веточки, когда-то бывшие цветами и листьями, фотографии, рисунки… Клауд старался не цепляться за них взглядом, не вчитываться в строчки, не марать воспоминания ещё сильнее, чем они уже были изгвазданы. Это не принадлежало ему. Он не имел права видеть и трогать. Он не слышал, что происходило вокруг, но ему было плевать: на взгляды, на людей, на их мысли — точно так же, как ему было плевать на людей в Нибельхейме. Он мог быть каким угодно человеком в глазах своих и чужих, мог принять ненависть Джо, соперничество с Перси, мог беситься с командирских замашек Хью, вспоминать баночки под раковиной и мягкость девичьих губ на щеке, бояться лишний раз взглянуть в отражение, потому что Клаудия, это всегда была Клаудия, но одно знал наверняка: он никогда не станет теми силуэтами в глубине домов. Потому что если это случится, то он умрёт как Клауд Страйф, мальчик из Нибельхейма. Проходя мимо Айзека, смотревшего на него проницательно, как тот самый дух в зареве заката, он лишь тихо выдохнул: — Не смешно. Клауд шёл по коридорам Шинра, сжимая в руках вместо вездесущего шлема пехотинца одну разорванную душу, которую пора было вернуть хозяину. Он не имел ни малейшего понятия, где искать Джо, и от одной мысли о словах Айзека у него мурашки бежали по спине, однако первым же местом, которое мальчик посетил, стала кухня. С облегчением не обнаружив ничего подозрительного, что говорило бы о недавней трагедии, Клауд начал беспричинно бродить по доступным ему этажам. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что уже давно наступило время отбоя. Если он попадётся на глаза дежурным старостам, то его мгновенно вернут в казармы. Однако благодаря этому он также понял, что Джо не мог убежать далеко. Вряд ли бы тот ушёл зализывать раны в круглосуточный кафетерий, где всегда были люди. Вскоре его догадки оправдались. Майерс обнаружился на этаже кадетов, в крыле с тренировочными залами, закрытыми на ночь, в небольшой зоне отдыха, где стояли вендинговые автоматы и диванчики. Клауд едва не прошёл мимо тупикового отростка, но ему повезло услышать шуршание ткани и тихие всхлипывания. С гулко бьющимся сердцем он чуть наклонился вбок и заметил носки армейских ботинок за одним из автоматов с протеиновыми батончиками. Джо сидел на полу, прижав ноги к груди и уткнувшись в колени лицом, и даже не поднял голову, когда Клауд встал напротив, хотя он не пытался ступать тише. То ли Майерс не услышал его, то ли решил проигнорировать. От позы сокурсника внутри мальчика что-то тоскливо заскреблось: воспоминания о побеге из дома до сих пор сильно кровоточили. Тогда он точно также забился в угол гостиной рядом с комнатой матери и плакал в тихой надежде, что его услышат и утешат, как в детстве. Возможно, у каждого человека иногда появлялось это наивное желание. Может быть, прямо сейчас Джо звал кого-то, кто смог бы о нём позаботиться. Клауд не знал, был ли у Майерса кто-то, кроме старшего брата, и уж тем более не считал достойным себя этой роли. Мало того, что Джо и сам его терпеть не мог, так ещё и совесть Клауда не позволила бы совершить этот двуличный поступок. Нельзя утешать тому, кто ничего не сделал, чтобы помочь. Он лишь молча присел напротив и аккуратно сложил свой груз в нескольких сантиметрах от чужих ботинок, всеми силами делая вид, что не слышит ни шмыганья, ни невольно вырывающихся всхлипов. На мгновение ему показалось хорошей идеей сжать чужое вздрагивающее плечо, но тут же одёрнул себя от этой глупой мысли. Клауд резко поднялся и направился обратно к казармам, заставляя себя не оглядываться. Почти у самых дверей его поймал Хью, примораживая к месту стальными глазами. Возможно, будь Клауду чуть менее, чем плевать, то он бы цыкнул от досады, но вместо этого мальчик лишь послушно дождался, пока староста поравняется с ним. — Страйф, — устало вздохнул Хью, выглядя даже более затюканно, чем обычно, и выудил из недр подсумка планшет. — И почему я не удивлён. Давай свой ID. Клауд без пререканий снял с шеи бейдж и протянул его Майерсу-старшему. Тот окинул его задумчивым взглядом, но привычно отсканировал QR-код под фотографией. Клауд от происходящего даже получил некоторое умиротворение: ну хоть что-то в этом мире оставалось стабильным. Получив ID обратно, мальчик уже собирался войти в казармы, как вдруг развернулся и окликнул успевшего отойти в конец коридора Хью. — Тебе бы сходить в зону отдыха. Майерс обернулся на его голос и весьма выразительно приподнял бровь. Клауд почувствовал, как заливается краской, поняв, что именно ляпнул, и поспешил добавить: — Наверняка найдёшь кое-что интересное. — Конечно, — паскудно хмыкнул Хью, и Клауд влетел в казарму, не желая видеть эту довольную рожу ни секундой больше. В комнате было темно, все кадеты лежали по койкам и спали. Мальчик, ощущая, как всё ещё горит шея, начал пробираться к своему месту, ориентируясь только благодаря слабому лунному свету и стараясь не слишком сильно шуметь. Уже раздевшись и ложась спать, он поймал в темноте поблескивающие глаза Айзека со второго яруса. Друг шёпотом спросил: — Порядок? Клауд только кивнул.