Пепел сгоревшей мечты

      Дрейфующая по белоснежной поверхности чокобушка мгновенно ушла на дно под давлением ложки, чтобы через секунду вновь вынырнуть из-под молочной глади. Медовые хлопья в виде голов дружелюбной птицы успели уже раскиснуть и слипнуться друг с другом, превратившись в неаппетитный комок, но скрючившийся над столом Клауд даже не замечал этого, когда с безразличием отодвинул тарелку. Серая от старости посудина с неприятным дребезжанием отъехала, оставив после себя парочку белых лужиц.       Мальчик равнодушно проследил за тем, как молоко впиталось в скатерть, и перевёл взгляд на окно. По запотевшему стеклу то тут, то там угловатыми змейками сползали дождевые капли, на секунду являя после себя безлюдный и оттого ещё более мрачный Нибельхейм. К счастью, оставленные после капель следы почти мгновенно исчезали, создавая иллюзию хоть какого-то тепла и уюта, но затем всё повторялось сначала. Клауд не удержался от обречённого вздоха, стоило ему в который раз за день наткнуться на стекающие причудливыми узорами ручейки. Погода не задалась с самого утра, и он захлебывался в холодном одиночестве родного дома, не имея возможности снова сбежать в тёплую и жизнерадостную пещеру, существующую словно где-то между мирами.       Инцидент с обрывом окончательно расставил все точки и, естественно, далеко не в его пользу. Если раньше Клауд был уверен, что жить ещё хуже просто невозможно, то сейчас он только и мог, что истерично ухохатываться с собственной глупой наивности и верой в мультяшную справедливость. Даже непрекращающийся дождь за окном, казалось, был не просто прихотью матушки-природы, а надрывным реквиемом по человеческой совести, иначе мальчик окажется окончательно разочарован в мироздании.       Насмешки? Угрозы? Проклятия в спину? С того самого дня, как его подруга решила прогуляться по верёвочному мосту, всё вышеперечисленное перестало даже задевать, так как стало неотъемлемой частью его повседневности.       Клауд был уверен, что давно привык, что его уже нечем удивить. Клауд был уверен, Бахамут его дери.       Побарабанивание пальцами по столу гармонично вплеталось в гул припадочно бьющихся о крышу капель. Тяжёлое пасмурное небо, край которого периодически проглядывался в дождевых штрихах, казалось, было готово рухнуть в любой момент и с особым удовольствием раздавить упивающихся собственными грехами людей. Серость окружающего мира угнетала. Складывалось ощущение, что все краски были высосаны кем-то могущественным с помощью гигантского пылесоса, но прихватить заодно и все эмоции отчего-то забыли.       Порой Клауду казалось, что кто-то испытывал прямо-таки садистское удовольствие, с рождения пиная его, словно футбольный мячик.       Неожиданно подкативший к горлу комок подтолкнул его вскочить на ноги и кинуться в прихожую. Ему следовало срочно подышать свежим воздухом, если в скором времени Клауд не хотел поехать головой. На вешалке отсутствовал старенький плащ матери, и только это дало знать, что той не было дома. Дёрнув куртку так, что капюшон оторвал крючок, он как попало натянул её и в одно мгновение выскочил под ледяные струи дождя. Незапертая дверь с характерным звуком встретилась со стеной, когда сильный порыв ветра ворвался в пустой дом.       Ему было плевать.       Чёрные силуэты деревьев в липком тумане походили друг на друга, как кляксы в тетрадном листе. Такие же длинные, вытянувшие свои конечности во все стороны, отличающиеся только размерами, они стремились куда-то ввысь, своей огромной кроной скрывая бегущего Клауда от насмешливого взгляда давящих друг друга туч. Он ничего не видел: глаза заливала вода, делая окружение мутным и незапоминающимся, ливень впереди превращался в бетонную стену, и ему казалось, что он до сих пор находится в заключении собственной унылой кухни. Волосы липли ко лбу и щекам, каким-то чудом оказывались во рту, насквозь промокшая одежда облепила тело и неприятно тянула к земле, словно кандалы.       Меж тем между чёрными стволами ему мерещился голос Тифы, навсегда ставший частью нибельхеймского леса. Безэмоциональное лицо миссис Страйф, появляющейся дома только под вечер и бесшумно ускользающей в раннее утро, вырисовывалось в лужах под ногами. Клауду даже себе было страшно признаваться, но впереди — там, куда он бежал — стоял, сливаясь с деревом, широкоплечий силуэт, который в последний раз он видел в безоблачном детстве. Мальчик боялся даже моргнуть, чтобы мираж не исчез, но сколько бы он не спотыкался о корни и не падал в холодные лужи, отец не приближался.       Он в очередной раз поскользнулся и кубарем скатился по острой траве, царапаясь и в конце непредвиденного катания ударяясь челюстью о слившийся с ландшафтом пень. Клауд обессиленно подтянулся на руках и уткнулся носом в грязь, но кроме лёгкого привкуса разочарования ничего не почувствовал. Вокруг него хаотично валялись оторванные шквалистым ветром листья, в жилках которых ему чудился витиеватый почерк девочки с глазами цвета молодой вишни, умоляющий простить свою очаровательную владелицу.       Несмотря на кошмар, в который превратилась его и без того не особо шикарная жизнь, слёз не было. В груди бушевал бешеный ураган злости, обиды и боли от одиночества, но весь этот хаос подавлял себя же и под конец выдавал лишь равнодушие, смешивавшееся с заманчивыми мыслями о том, чтобы повторить своё путешествие на дно оврага, только с разбега и вниз головой. Все силы Клауда уходили на то, чтобы не коситься на нож в руке, когда он нарезал хлеб, или игнорировать пузатые баночки в ящике рабочего стола матери.       Узнала бы о его мыслях Тифа, то вместо получения раскаивающихся записочек он бы уже был зажат в одном из деревенских переулков. От возникшей в голове картины, где волнующаяся подруга запихивает в него бутерброды и умоляет поговорить о своих проблемах с Клаудией, мальчик даже криво усмехнулся.       Только вот он никогда не последует её воображаемым советам. Клауд даже не позволит ей узнать о своих пугающих выводах. Проклятый Страйф не имел слабостей — в противном случае он бы уже давно гнил в земле, изъеденный червями.       Когда впереди замаячили неясные огни, он очнулся и остановился. Прямо над головой возвышалась водонапорная башня. Клауд понятия не имел, когда успел сюда добраться, и его это откровенно напрягало, но когда на ум пришла сумасшедшая мысль, что постройка занесла одну из опор как ногу, чтобы раздавить его, он догадался, что у него, скорее всего, начинается лихорадка и бред от такого убойного сочетания как пробежки под ледяным ливнем, лежания в грязи и депрессии. Неясными же огоньками оказался свет в окнах кособоких домиков, силуэты которых были едва различимы в пелене дождя. Тяжело дыша, он пытался разглядеть верхушку башни-не-пытающейся-его-убить и по возможности приводил рассеянные мысли в порядок. Вот ведь ирония. Его забег, изначальной целью которого было проветриться и забыться, в итоге из всех мест привёл его именно сюда.       Сможет ли он ещё хотя бы раз побывать здесь с Тифой? Залезть наверх, лениво разглядывая знакомый до мельчайших деталей пейзаж, смеяться над кажущимися такими мелкими нибельхеймовцами. Обменяться искрящимися взглядами, после которых он всегда краснеет, как первоклассник. Да хотя бы просто перекинуться парочкой фраз здесь, у основания…       Он отвернулся и, пошатываясь, направился обратно домой. За шиворот, казалось, натекло целое озеро, руки и ноги почти не слушались, а ещё его бросало в дрожь, но Клауд был слишком поглощён мыслями о подруге и своём будущем, чтобы прочувствовать весь спектр ощущений. Мальчик проходил мимо мясной лавки, когда кто-то со всей силы толкнул его в спину. И без того похожий скорее на собственное безвольное пугало, он мешком повалился в лужу и остался в ней лежать, не найдя в себе сил даже приподняться. Его пнули в бок. Охнув, Клауд неловко перекатился на спину и тут же пожалел об этом, захлёбываясь дождевой водой.        — Давненько не виделись, Чокобиноголовый, — хмыкнул нависший над ним Адам в своей весьма узнаваемой манере и снова пнул его. Едва дёрнувшегося от удара мальчика окружила небольшая кучка ребят, лица которых он не мог даже разглядеть. — Соскучился? Я вот да.        — Ублюдок, — прохрипел Клауд, получая ещё один пинок, но уже в живот. Смеющиеся подростки принялись улюлюкать и бить его куда придётся. Спрятав голову в кольце рук, он пытался усколзнуть из окружения, но только и мог, что дёргаться под дружный гогот. Боль пронзала то руки, то челюсть, то живот… Радостный визг Ребекки, а затем незамедлительная встреча её ботинка с его лицом отобрала возможность дышать через нос, хотя у Клауда без того были проблемы с дыханием. Чувствуя металлический и земляной привкусы на языке, которые сглаживались водой, Клауд дал волю страху и, запихнув гордость куда подальше, закричал в надежде, что хоть кто-нибудь остановит слетевших с катушек психов, но только захлебнулся дождевой водой. Он разлепил щиплющие от попавшей в них крови глаза и взглянул в сторону стареньких домов, находящихся буквально в нескольких шагах от драки. Сквозь мельтешащие ноги пинающихся детей почти ничего не было видно, но каким-то чудом он всё-таки смог разглядеть в окнах тёмные силуэты.       Его сердце упало.       Они наблюдали. Просто стояли там и смотрели, как кучка подростков избивает другого ребёнка, и никто не спешил выйти, остановить творящийся беспредел, да даже не дёргался. Безмолвные тени по ту сторону стёкол равнодушно взирали на Клауда отсутствующими лицами и как ни в чём не бывало уходили куда-то вглубь дома или склонялись, очевидно, продолжая мыть посуду, готовить.       Потому что на земле беззащитной куклой валялся Клауд. Люди просто в очередной раз делали вид, что ничего не видели и не слышали, когда дело касалось фамилии Страйф. Даже если кто-то из беснующейся толпы выхватит нож и закончит все его мучения одним ударом, то жителям деревни скорее всего будет плевать.       Клауд всегда был одинок в Нибельхейме, чего уж греха таить. Кто знает, как повернулась бы его история, не проследи он пять лет назад за девчушкой в очаровательном сарафанчике. Но сейчас, когда Тифа исчезла, кому он вообще стал нужен? Мать не выдержала обрушившейся правды и стала избегать его. С Тифой ему не позволит видеться мистер Локхарт. А остальные… Остальных просто не было.       Лёжа в грязи у ног тех, кто по какой-то причине решил, что они лучше, под перекрестием равнодушных взглядов тёмных силуэтов, виднеющихся в окнах — весь кошмар ситуации воспринимался совершенно иначе. Такого ужаса Клауд ещё никогда в жизни не испытывал, ведь он впервые понял, что такое полное бессилие и отчаяние. Эти чувства никогда не появлялись из-за отсутствия матери дома, пропавшего без вести отца, проклятий в спину, и даже не имело ничего общего с той болью, которую ему причиняли жители Нибельхейма. Равнодушие — вот самое страшное, что может когда-либо произойти с человеком и что может по-настоящему ему навредить.        — Правильно отец говорил! Ты проклят! — крикнул какой-то пацан из кучи дёргающихся тел. — Вот почему это приключилось с Тифой! Это ты виноват!        — Точно-точно, ты и твоя мамашка поклоняетесь дьяволу по ночам, что здесь неясного-то? Держись подальше отсюда, выродок!        — А за Тифой мы присмотрим, не волнуйся, — заржал Адам, подхватывая его за грудки, приподнимая и припечатывая о землю. — Как только свалишь из её жизни, проклятье с неё наверняка спадет!       Мальчик бессильно застонал, закрыл глаза и, когда Симмонс бросил его, сжался в позе эмбриона, впервые не зная, что делать. Кричать? Бежать? Плакать? Умолять?       Ни за что!       Удары всё сыпались и сыпались, принося уже почти невыносимую боль, голова и спина словно взрывались от прикосновений падающих капель. Клауд уже давно перестал что-либо соображать, ослеплённый, оглушённый и болью, и криками, и смехом. Ещё никогда ему не было так страшно. Ориентацию в пространстве он тоже давно потерял, и теперь даже не мог понять, где находятся его мучители: боль была повсюду. Онемевшее от ледяного дождя тело перестало ощущать что-либо довольно скоро, но его это не пугало, несмотря на крайне тревожный симптом. В глубине души Клауд просто молился, чтобы это странное состояние продлилось как можно дольше, потому что как же больно!       Он упустил момент, когда стало невыносимо жарко и начало казаться, что за рёбрами кто-то развёл костёр. Он попытался прикоснуться к груди, чтобы хоть чуть-чуть поцарапать кожу и облегчить жар, успокоить бьющееся в агонии сердце, но так и не понял, дотянулся ли. Как скоро это закончится? Когда им уже надоест?       Нет? Да? Что?..       Мысли совсем не слушались, разваливаясь на болезненные кусочки и обжигающие искры. На веки словно нацепили по гире, а от попыток их поднять голову пронзала невыносимая боль. Уши заложило от нарастающего звона, сердце бились так тяжко и редко, что на него обрушивалась паника: а если остановится? Вот прямо сейчас? Ужас от подобного исхода был таким всепоглощающим, что даже его глупые мысли о суициде, периодически проскальзывающие в совсем уж невыносимые дни, отходили на второй план и казались детской забавой.       Возможно, Клауд зря боролся все эти годы. Их семью ненавидели задолго до его рождения, а он, наивный, верил, что ему удастся ещё показать им всем! Доказать… А что доказывать? Но даже с таким раскладом он пытался — и смерти, оказывается, Клауд боялся.       Впереди, во мраке и алых всплохах, появилось что-то светлое. Он потянулся к источнику приятного зеленоватого свечения, и спустя мучительные секунды, показавшиеся ему бесконечностью, тот приблизился: неохотно, медленно, виляя по пути, как впервые оказавшийся на улице щенок, но вполне себе целеустремлённо. Вокруг всё ещё было темно, но это была уже не непроглядная тьма — салатовая фигурка заставляла его жмуриться, словно он смотрел на солнце, и обдавала нежным теплом, одновременно заставляя притаившиеся в далёком мраке тени держаться на расстоянии, тем не менее позволяя им продолжать водить свои причудливые хороводы где-то на периферии.       Почувствовав себя в безопасности, Клауд дёрнулся, чтобы поймать оберегающего его светлячка, но тот, словно почувствовав желание мальчика, взлетел повыше и взорвался огромным изумрудным салютом. Тысячи зелёных искр планировали в темноте и растворялись где-то далеко под ногами — от красоты открывшейся картины перехватило дыхание. Жар, всё это время преследовавший его, сменился ознобом, а затем всё пришло в норму и сильная боль стала слабеть. Обессиленный, он даже не заметил, как сделал шаг вперёд и провалился в чёрный тёплый омут, щекочущий кожу.       Когда Клауд открыл глаза в следующий раз, то вокруг ничего, напоминающего изумительную сказку, не было — реальность началась с невыносимой жажды. Мальчик оглядел место, в котором очнулся, и с небольшим трудом опознал собственную гостиную. Комната была погружена в приятный полумрак, который рассеивался благодаря лунному свету, серебряной дымкой проникающему сквозь занавески, и включённой лампе на рабочем столе матери. После провальной попытки сдвинуться с места запыхавшийся мальчик развалился на подушках. Погребённый под целой кучей одеял, он прошёлся сухим, как наждачка, языком по губам и, не почувствовав облегчения, попытался позвать Клаудию. Словно почувствовав нужду в своём присутствии, в гостиной появилась мать со стаканом в руках.       Еще более бледная чем обычно, она осторожно присела на краешек дивана и помогла ему напиться. Клауду было тяжело смотреть на её лицо, оно находилось слишком высоко, но он всё равно пытался. Отчего-то образ Клаудии успокаивал. Хотя, возможно, дело было в аромате, который преследовал женщину столько, сколько мальчик себя помнил: каких-то пряных трав и лекарств. Поймав взгляд сына, мать улыбнулась — хотя в её светло-голубых глазах не было и намёка на улыбку — и подоткнула ему одеяло.       Непонятная горечь на языке и поблёскивающие от влаги щёки сменились очередным ярким сном с зелёным светлячком.       Следующее пробуждение не принесло ничего хорошего. Стоило только Клауду более-менее прийти в себя, как тело пронзила страшная боль. Казалось, что вместо обычных побоев кто-то пропустил его бессознательную тело через мясорубку, а затем из фарша попытался слепить некое подобие человека. Он подскочил на диване, морщась от каждого простого вдоха и выдоха, откинул одеяло, чтобы осмотреть себя на наличие огромных гематом и переломанных конечностей, но ничего не нашёл. Тело было чистым, светлым, руки и ноги хоть и через боль, но вполне себе слушались, и никаких переломов не наблюдалось.       Ошарашенный результатами первичного осмотра, Клауд сжал и разжал ладони, которые по ощущениям переехали на грузовике, и лёг обратно. Он не был истеричкой, но Бахамут его дери. Избиение было… очень серьёзным. У него должны были остаться хотя бы синяки и царапины. Клауд не лежал месяц в коме, чтобы те успели пройти без следа, а скорость человеческой регенерации не позволяла ему за максимум двое суток избавиться от всех побоев.       Конечно же, если только его мать не использовала это.       Сжав челюсть, мальчик спрятался под одеяло и попытался уснуть как можно скорее, но мысли не отпускали всклоченную голову.       Его абсолютно бесчестным образом подкараулили. Да даже не просто дожидались, а выжидали, когда он окажется неспособен постоять за себя. Клауд знал, что его ненавидят, но обычно даже на улице действовало негласное правило: один на один. Да, часто все смотрели на него сквозь пальцы, но даже Генри, когда втягивал его в мордобой, оставлял подпевал для массовки. Обычно ребята просто окружали их, улюлюкали и изредка бросались палками или камнями, но не наваливались всей толпой. Даже по отношению к Проклятому Страйфу мальчишки не позволяли вести себя по-чёрному, ведь какой прок от подобной победы? Возможно, она и принесла бы удовлетворение, но ненадолго, ведь стоило только кому-то рассказать — и, как итог, хвастуна засмеют и унизят. По мнению большинства ребят у такой «победы» цены было ни на грош.       Так что изменилось сейчас? Почему Адам нарушил одно единственное правило, да ещё и остался в победителях? Почему нашлись те, кто пошёл за ним? Отчего их было так много?       Клауд невольно сжал кулаки и тут же скрючился от метафорической боли, капканом вгрызшейся в кости и мышцы. Приступ, вызванный собственной неосторожностью, прошёл быстро, однако осадочное напряжение и тремор преследовали ещё пару минут. Мальчик трусливо радовался этому, так как боль физическая отвлекала от тягостных мыслей. Ведь он знал, в чём крылась причина очередного исключения из правил. Ему до последнего не хотелось думать об этом и, наверное, просто верить.       Тифа. Прекрасная девочка с изумительными тёмно-вишнёвыми глазами: добрая, очаровательная, невероятно смелая и очень преданная. Та, что общалась с ним, несмотря на все предрассудки и суеверия, о которые перешёптывались в каждом доме уже сотню лет, та, что стояла плечом к плечу с ним все эти годы. Та, которую он пытался убить. Даже не так. Местные просто сами в очередной раз придумали, что проклятие его семьи задело юную Локхарт, и теперь девочка расплачивается за дружбу с порождением ведьмы.       Зажмурившись, Клауд до крови прикусил нижнюю губу и попытался не сорваться на позорный скулёж от невозможности перевернуть всё в комнате вверх ногами. Кто бы мог подумать, что именно её опрометчивый поступок приведёт к таким страшным последствиям? Тифу, которая хоть и общалась с главным позором Нибельхейма, любили все. Её уважали за прямолинейность и твердолобость, многие мальчишки видели в ней идеал того, какой должна быть девушка: активной, харизматичной, верной. Их дружба хоть и повсеместно порицалась, но выставляла Тифу едва ли не терпеливой богиней, помогающей грешникам вернуться на путь истинный.       А теперь он укусил кормящую руку! С зарождения их отношений все кому не лень нашёптывали ему: погубишь, щенок. Все плевали на то, каким человеком был Клауд на самом деле, на то, что все слухи об их семье — выдумки ради выдумок. Все просто потирали руки в ожидании представления, финал которого случился спустя целых восемь лет. Нибельхеймовцы просто бульдожьей хваткой вцепились за первую же возможность и — мальчик не сомневался, — теперь ни за что не отпустят, пока жертва не перестанет сопротивляться.       Клауд чувствовал себя преданным. Он мучился от боли и не имел ни малейшего понятия, что делать дальше. Если бы не Тифа, он бы не познал и доли того счастья, которую привнесла в его жизнь их дружба, но также он бы, возможно, никогда не получил той концентрации ненависти. Ведь мало ему быть отпрыском проклятой семейки, так он ещё и лучшую девчонку в деревне себе к рукам прибрал, хотя никто не мог. Сложившаяся ситуация была ужасна. Единственное, что удерживало всех жителей Нибельхейма все эти годы — это их с Тифой дружба. Сейчас, когда сработал спусковой крючок, на него, Бахамут дери, ополчились все без исключения. Порванный мост и самоуверенность Тифы — вот оно, его проклятье.        — Как ты себя чувствуешь? — его саморазрушение прервал ласковый голос Клаудии. Судя по мягкому дребезжанию посуды и восхитительному аромату, она принесла ему завтрак. Перевернувшись на спину, Клауд выглянул из-под одеяла и немного понаблюдал за тем, как мать мастерски накрывает на стол: на её идеальную осанку, аккуратные, но уверенные манипуляции. И больше всего на свете мальчику хотелось закричать на неё, чтобы плавные движения превратились в рваные дёрганья, вывалить наконец на неё весь тот негатив, который копился все эти годы, который скрывался в его измученной душе. Чтобы она наконец перестала делать вид, что всё происходящее нормально, что избиение ребёнка до полусмерти случается на каждом шагу по пять раз на день! Какого чёрта вообще?!        Вместо этого он только тихо, с нескрываемым презрением процедил:        — Будто бы тебе есть до этого дело.       Поднос, который мать удерживала в руках, подозрительно дрогнул, отчего к самому краю отъехали пустые фарфоровые чашки и тарелка с омлетом. Клаудия, что секунду назад лучилась воодушевлением и силой, резко опала и высохла, словно всеми забытый цветок на клумбе в разгар осени. Клауд с каким-то садистским удовольствием ждал, как мать, упрямо поджав губы, выбежит из гостиной, но вместо этого женщина с громким стуком опустила поднос на стол, развернулась и…       Упала.       Упала.       Сердце мальчика испуганно ухнуло вниз вслед за матерью. Он уже собирался вскочить с дивана, но вдруг ощутил, как что-то тяжёлое придавило ему ноги. Первым, что бросилось в глаза, когда Клауд опустил голову, были вцепившиеся в одеяло бледные тонкие пальцы с обгрызенными ногтями. Ошарашенный, он перевёл взгляд на уткнувшуюся ему в ноги женщину. Клауд не видел лица матери, но по тому, как она дрожала и судорожно сжимала его ноги, стало очевидно, что ничего хорошего с ней сейчас не происходило. Он замер, не имея ни малейшего понятия, что делать дальше, но ему и не пришлось — Клаудия подняла голову с одеяла. У него сердце защемило от её абсолютно убитого и несчастного выражения лица, идентичные голубые глаза смотрели на него с таким отчаянием, были переполнены столькими эмоциями, делая их такими живыми и правильными, что у Клауда перехватило дыхание.        — Да как я могу… — придушенно начала Клаудия, неосознанно продолжая поглаживать его ноги сквозь одеяло. — Что ты такое говоришь, глупый, — лицо матери исказилось в пугающей гримасе после этих слов. — Ты лежал у крыльца весь в крови, даже дышал через раз… — она, задыхаясь и не глядя, начала перебирать бельё дрожащими пальцами. Сквозь ткань Клауд ощущал, как сильно дрожат её руки и как сильно они щипают его кожу даже сквозь одеяло. Почти мертвенная бледность лица матери заставляла его нервничать и неосознанно подрагивать. — Я чуть сама там… как же ты меня…       Клаудия ощутимо содрогнулась всем телом, словно её начали мучить судороги, а затем механически дёрнулась к нему, но остановилась, словно муха ударившись о невидимое стекло, после чего резко вскочила на ноги и, пошатываясь, задыхаясь от плача, покачала головой… Она тихонечко прошептала, почти скуля:        — Не говори так. Никогда. Пожалуйста.       Передёрнувшись, она вытерла слёзы, испуганно оглядела примятое одеяло, его, очевидно, не менее бледное и перепуганное лицо, развернулась и поспешно расставила оставшуюся посуду на столе — в этот раз резко, неаккуратно, как и хотелось Клауду всего минутой назад, но сейчас не принося ничего, кроме ужаса — и с неестественно ровной спиной покинула гостиную. Оставшись в одиночестве, он несколько секунд тупо разглядывал завтрак, а затем содрогнулся в приступе не то тошноты, не то плача. Вжав голову в плечи, Клауд уткнулся лбом в прохладную, чуть потёртую обивку дивана, и попытался взять себя в руки.       Да что это такое…       В попытках отогнать странные мысли подальше, мальчик начал считать кружащиеся в воздухе пылинки, но приятный аромат зелени и масла то и дело заставлял его взгляд перебегать на накрытый стол. В очередной раз сбившись при подсчёте, Клауд решил, что так продолжаться больше не может: он сам себе сделает большое одолжение, если не поест. После этих мыслей стало как-то легче, и он потянулся к тарелке с аппетитным даже на вид омлетом.       К сожалению, его тело было ещё слишком слабо, чтобы завтрак прошёл без проблем. Парочку раз Клауд обжёг пальцы горячим чаем из-за тремора в руках, разок умудрился пронести вилку мимо рта, а также был установлен новый личный рекорд по количеству падений столовых приборов на пол. В очередной раз проследив, как чайная ложечка с мгновенно заглохнувшим звоном оказывается на ковре, он, вздохнув, наклонился, чтобы поднять её, но не смог дотянуться. По-хорошему, мальчик мог бы спокойно доесть и только потом лезть под стол, но его бегающее от реальности сознание, утверждающее, что матери не плевать, не хотело возвращаться к травмирующему эпизоду, а потому пришлось с помощью странных телодвижений стекать на пол.       Когда Клауд после успешных поисков уже собирался в обратный путь, то заметил на нижней полке журнального столика маленький аккуратный чемоданчик. Мгновенно заледенев, он несколько секунд с недоверием разглядывал его гладкую поверхность, а затем дрожащими руками потянулся к простенькому замку. С едва уловимым щелчком тот поддался дёрганным движениям пальцев, но поднять крышку Клауд долго не решался.       Не могла же мать оставить это рядом с ним? Клаудия ведь прекрасно знала, как сильно он ненавидел эту вещь.       Наконец тяжёлые мысли смогли структурироваться во что-то более-менее внятное, и мальчик резко открыл чемоданчик, не позволяя себе тянуть время, чтобы не передумать.       Изнутри стенки и дно были обиты мягкой чёрной тканью — очень похожей на ту, которая использовалась в шкатулке миссис Блум, — а в специальном углублении лежало…       Это.       Клауд сморщился так, словно съел целый лимон, и с громким хлопком опрокинул крышку. Хотелось вскочить на ноги, добежать до камина и закинуть ненавистный чемоданчик в огонь, но его физическое состояние не позволяло. К тому же на его подозрительную активность отреагирует Клаудия, которая, едва поняв, что он задумал, со скандалом отберёт семейную реликвию. С презрением оглядев вещицу, Клауд отбросил её на место и забрался обратно на диван — как можно дальше, насколько это позволяло его тело.       Цедя сквозь зубы уже успевший остыть чай, Клауд обессиленно разглядывал поблескивающую на ковре ложку, о которой он, естественно, забыл, но снова лезть за ней было просто выше его сил. От одной мысли, что он увидит чемоданчик, его трясло от злости. До сих пор стоило ему смежить веки, как перед глазами всплывал насыщенно-зелёный кристалл.       Это передавали в их семье из поколения в поколение. Клауд толком не знал, откуда оно взялось, а его мать, когда он расспрашивал её о кристалле, не рассказывала очень много. Мальчик сделал вывод, что она и сама не в курсе. Ещё в далёком детстве он искренне восхищался природной красотой и магией, исходящей от кристалла. Клаудия изредка позволяла сыну сунуть свой любопытный нос в чемоданчик, чтобы полюбоваться салатовым свечением и удивительными переливами цвета, чем-то напоминающими турмалин. Иногда она разрешала даже потрогать своё сокровище, что заставляло маленького Клауда тихонечко пищать от восторга. Мать говорила, что потом, когда Клауд вырастит, кристалл перейдёт ему, как когда-то достался ей от её отца, и только и мог, что с трепетом рассматривать изумрудные искорки, танцующие вокруг сломанной руки очередного пациента.       Мать всегда улыбалась, когда замечала его восторг, а он словно миниатюрное зеркальце отражал её улыбку. Стоящий где-то позади отец лишь качал головой, не совсем понимая, чего здесь все светятся от счастья, но послушно обнимал Клаудию со спины и взъерошивал недовольно сопящему — пап, хватит, мешаешь смотреть! — Клауду волосы.       Всё было идеально. Одни только жители Нибельхейма избегали чудодейственного кристалла, а заодно и семью, хранившую его уже много десятилетий подряд. Маленький Клауд не понимал, почему люди боятся то, что их лечит? На перепуганные лица взрослых, когда он подбегал к ним, мальчик старался не смотреть, но он всегда ходил недоумевающим хвостиком за готовящей очередное горько пахнущее снадобье матерью, заваливая её вопросами о страхе нибельхеймовцев. Клаудия твёрдо держала оборону пару часов, а затем подхватывала сына подмышки и садила его прямо на обеденный стол.       И начинался долгий, долгий разговор.        — Есть вещи, которые мы не можем объяснить с точки зрения науки, — мягко начинала мать, присаживаясь на стул и выравнивая складочки на его задравшихся шортах. — А люди в свою очередь боятся того, что не могут объяснить — вот и вся причина, солнышко.        — Но ведь кристалл — это камень, а вокруг валяется много булыжников… Чего здесь объяснять и бояться?        — Обычные камни не могут заживить твои царапины, не могут в одно мгновение поставить на ноги после затяжной болезни.        — Но что плохого в том, чтобы камень делал это? Разве это не хорошо — помогать выздоравливать? — продолжал удивляться Клауд. Лично ему казалось, что, помогая людям, он делает хорошие вещи.        — Нет, не плохо, но всё имеет свою цену. Например, когда я иду в магазин, то за продукты отдаю деньги. Когда я использую кристалл, чтобы помочь, то человек обычно говорит, что ему всё ещё больно, хотя лечение уже состоялось — а также я сама начинаю чувствовать некоторую слабость. Это и есть плата за чудо.        — Ладно, но я всё равно не понимаю, как плата связана со всеми этими гадкими слухами.        — Одно дело, когда речь идёт о переломе, — Клаудия поднималась и отходила к противоположному краю кухни, чтобы исправить порядок каких-то баночек. — Но что если человек на грани жизни и смерти? Какова будет цена за его спасение?        — Сильная боль у спасённого и ужасное переутомление у тебя, нет?        — Верно. Но обычным людям, далёким от принципа работы кристалла, не так-то просто поверить в это. Они готовы придумать любую небылицу: например, проклятие, которое будет преследовать спасённого всю жизнь. Именно нечто подобное они посчитают равнозначной платой за спасение его души от Лайфстрима.        — Что за чушь! Проклятий не существует, это всё сказки!        — Не существует. Люди часто забывают, что я, используя кристалл, не выдёргиваю душу из Лайфстрима. Даже у чудес есть свои ограничения, Клауд. Я не в состоянии вернуть мёртвого, никто, наверное, не в состоянии. Это цикл жизни, который невозможно изменить без глобальных последствий для всего мира.        — То есть все боятся, что ты творишь что-то против самой природы? Поэтому и плата будет страшной?       Его мать с одобрением смотрела на него через плечо, кивала и с помощью ложки пробовала странное тёмно-коричневое марево, варящееся в кастрюле.        — Именно. Изначально по Нибельхейму гуляли обычные слухи. Все любят судачить о своих соседях, верно? Но со временем эти слухи становились всё красочней, всё опасней. В итоге от изначальной истории не осталось и следа, и в наши дни наша семья стала ассоциироваться с древним культом или ещё чего пострашнее.        — Но это так глупо! И нечестно!        — Глупо, нечестно, абсолютная клевета — называй это как хочешь, солнышко, но реальность уже не изменить, — мать вытерла руки о висящее на крючке полотенце и подошла к нему. — Главное, сам знай правду.       Поначалу искренне восхищающийся кристаллом и его силой Клауд действительно собирался игнорировать окружающих. Он прекрасно понимал, что кристалл не опасен и что с его помощью Клаудия на протяжении долгих лет спасала жизни огромного количества людей. Но после смерти отца, оказавшись один на один с деревенскими мальчишками, мальчик вдруг понял, что из-за пугающего окружающих могущества он потерял то, другое детство: с друзьями и игрой в салки, с коллекционированием карточек членов СОЛДАТ и спорами до потери голоса о том, кто среди них самый крутой. И многим, многим другим…       Зачем ему была дана такая возможность, как спасать людей, если в итоге судьба обрекала его на одиночество? Почему из всех жителей их маленькой деревушки именно его предки отыскали в чаще леса чудотворный кристалл? Клауд бы всё отдал, чтобы отец сейчас был жив, чтобы мать снова улыбалась ему — но эта хрень даже не могла воскресить умершего!       Так в чём тогда смысл?

***

      Ему позволили подняться в комнату только на следующий день и только при условии, что о любых признаках недомогания он сообщает Клаудии. Дав матери слово, что он будет во всём неукоснительно её слушаться, Клауд с облегчением вскарабкался по лестнице и, оказавшись на родном чердаке, где ему была знакома каждая дощечка, счастливо прыгнул в объятия свежего постельного белья — наверное его перестелили, пока он отходил. Вытянувшись во весь рост, Клауд незамедлительно ударился макушкой о железную спинку кровати, но вместо привычного раздражения почувствовал лишь удовольствие: как же ему не хватало немного личного пространства всё это время!       Мальчик даже не успел подумать, что делать дальше, когда появилось столько свободного времени — вчера ему было любезно предоставлено официальное разрешение не посещать уроки — как вдруг он уже оказался около рабочего стола, разглядывая плакат генерала. Наверное, для него было что-то вроде привычки смотреть на своего кумира, когда жизнь становилась совсем уж сложной. Разглядывая плакат, Клауд невольно вспоминал, как родители дарили его: то были светлые и тёплые мгновения, поэтому становилось капельку легче.       Однако сейчас он не чувствовал привычного облегчения, когда его взгляд скользил по статной фигуре, затянутой в униформу. Скорее наоборот — всплывали глупые детские мечты, когда мир ещё не казался отборной дрянью, а нечеловеческие глаза заставляли восторженно кричать: «я хочу быть солджером, мам!»       В носу неожиданно защипало, и Клауд с ужасом отбросил драгоценный плакат. Со всеми этими избиениями и обвинениями у него явно начались проблемы с душевным равновесием: по крайней мере, раньше он не раскисал по всяким пустякам. Не отводя взгляда от величественной Масамунэ, мальчик невольно вспомнил, что буквально пару дней назад по телевизору стали крутить ролики, призывающие вступить в знаменитое подразделение. Он знал, потому что примерно в это время все мальчишки Нибельхейма начинали бурную дискуссию по поводу призыва. Одни хвастались, что собираются пройти тест, как вырастут, другие раздражённо закатывали глаза и говорили, что служба — удел идиотов. Не то чтобы мнением Клауда интересовались, но Тифе он обычно отвечал, что относится к возможности стать частью именитого проекта довольно равнодушно.       На самом деле так оно и было — всё то время, пока не начиналась агитация. Как только ребята начинали обсуждать возможность пройти тест всерьёз, у Клауда внутри что-то предательски замирало. В голове скреблась тихая мысль, которую он всегда безжалостно давил: «а что если?..» — пока та не успела начать паразитировать. И так было каждый год.       Плакат генерала в который раз заложил семя сомнения в его бедовую голову, но если обычно мальчик успевал достать его из рыхлой почвы, пока оно не прижилось, то сейчас только и мог, что в бессильных попытках разбивать в кровь кулаки о твёрдую землю, чувствуя, как семечко даёт первые болезненные ростки, влекущие за собой первозданный хаос.       Они убьют тебя. Уже пытались и попытаются снова. Тебе не будет жизни в Нибельхейме, и ты это знаешь! Так зачем терпеть? Такой шанс выпадает невероятно редко… Беги! Беги отсюда как можно скорее!       Мальчик шарахнулся прочь от стола и больно ударился боком об угол старенького шкафа. О чём он только думает?! Да кому он вообще будет нужен в огромном мегаполисе, совсем один? Мало того, что у него даже денег нет, чтобы добраться до Мидгара, билет на вертолёт стоит больше, чем дом семьи Страйф вместе со всем его содержимым, так ещё и он сам никогда не бывал за пределами Нибельхейма. Он же потеряется раньше, чем дойдёт до нужного места! И что будет с матерью, когда он уедет? Что если она окончательно потеряет себя, не выдержав горя от потери теперь уже сына? Клауд никогда себя не простит, если так оно и случится!       Мальчик откинул голову на шкаф позади себя и закрыл глаза, стараясь унять участившееся сердцебиение. Ему было страшно, чёрт побери. Он понятия не имел, что делать — все варианты казались неправильными, все решения заводили в тупик. В первую очередь он волновался о матери: несмотря на их вечные ссоры, у него внутри всё холодело, стоило ненароком вспомнить изломанную плачущую на крыльце фигуру. От одной только мысли, что это произойдёт снова, пока Клауд будет далеко-далеко от дома, его начинало подташнивать. Он не был уверен, что хоть кому-то в деревне будет дело до тихонечко захлёбывающейся в своём горе Клаудии. Наверное, только Тифе и будет, но кто знает, как отреагирует мистер Локхарт на желание дочери позаботиться о местной ведьме? Да и имел ли он вообще право перекладывать на плечи подруги такую ношу после всех проблем, которые принёс ей? Всё-таки у Тифы должна быть и собственная жизнь, без всяких Чокобиноголовых.       Но ведь… Ему и правда больше не было места в Нибельхейме. Клауд мог сколько угодно лелеять чувство защищённости, сбегая в особняк Шинра или в пещеру, только вот в чём тогда заключалось бы его существование? Вечное избегание выматывало ничуть не хуже драк, которые случались, когда его всё-таки нагоняли. Клауд не хотел такой жизни. В глубине души мальчик надеялся, что со временем ненависть уляжется, но как же он уже устал ждать у моря погоды! Сколько лет должно пройти, чтобы от него наконец отстали? Да и кто знает, отстанут ли вообще. Что если вся жизнь, которую он проведёт в ожидании чуда, ни капельки в итоге не изменится? Получается, Клауд потратит её впустую!       Да и почему он вообще должен ломать свою судьбу ради душевного спокойствия матери? Ради той, которой долгое время было просто напросто наплевать на его эмоциональную стабильность. Почему он должен волноваться о том, что с ней станет, после всех этих лет непонимания, скандалов, необоснованных обид и надуманных фантазий? Неужели так сложно принять, что Клауд хочет обычной жизни, где у него есть много хороших знакомых, парочка лучших друзей и, возможно, любимая девушка? Разве желание жить без избиений и унижений настолько удивительно и невыполнимо? Да какого Бахамута вообще?!       Клауд посмотрел на плакат генерала сквозь ресницы, а затем опустил взгляд ниже, к выдвинутому ящику стола. Точно на том же месте, где он её и оставил, лежала фотография красивой незнакомки. Неуверенно помявшись на месте, мальчик всё-таки оторвался от уже нагревшейся поверхности шкафа и взял глянцевый прямоугольник в руки. Под тёплым взглядом смеющихся карих глаз отчего-то стало легче, даже мысли перестали пчелиным роем жужжать в голове. Интересно, будь Клаудия хоть капельку похожа на лучезарную ласковую красавицу, пришла бы ему в голову идея уйти из дома? Смог бы он сбежать от подобной любви, заботы?..       Мальчик резко втянул воздух через нос.       А ведь действительно, если так подумать, что ему терять? Утонувшую в своём горе женщину с блеклыми, когда-то прекрасными голубыми глазами? Может быть, душащую ненависть горожан? Или избиения до потери сознания, количество которых, очевидно, станет только больше? Френдзону, в рамки которой его загнала Тифа? Крошечный чердак с разваливающейся мебелью, насквозь пропахший пылью? Псевдосокровища? У него впервые появилась реальная возможность изменить всё! Клауд больше не хотел плыть по течению, ведь откуда ему знать, выведет ли оно в бескрайнее море, или ему достанется участь навеки прибитого к берегу мусора?       Так сколько уже можно бояться? Неужели может стать ещё хуже?        — Спасибо, — беззвучно, едва двигая губами, поблагодарил Клауд. Почему-то он был уверен, что изображение некогда живущей здесь учёной никогда не наставит его на неправильный путь. И вот гадай: то ли это его воображение разыгралось, раз вообще в голову пришла такая мысль, то ли проснулась интуиция. Чувствуя себя глупо, — как тогда в особняке Шинра, когда он погладил перила — мальчик поднёс фотографию к лицу и прикоснулся лбом к прохладному материалу. Клауд давно уже позабыл, что такое поддержка — встреч с Тифой было недостаточно, чтобы он успевал насытиться ею сполна, — но сейчас он ощущал нечто похожее от фотографии. Это придавало ему уверенности и сил.       Спрятав всё обратно в ящик, Клауд задумался. Как ему попасть в Мидгар? Единственный рейсовый вертолёт ходил туда раз в месяц, а билет на него стоил гораздо больше, чем могла себе позволить их семья. Хотя даже будь у него деньги, вертолёт бы не подошёл, так как прилетал только через недели две: к тому времени тесты уже давно закончатся.       Если только…       Зацепившись за спасительную соломинку, мальчик достал из глубин беспорядка календарик и посмотрел на сегодняшнюю дату. Десятое июля. Чувствуя, как пока ещё тихий восторг от получившегося совпадения охватывает его, Клауд бесшумно соскользнул на первый этаж, прокрался мимо подметающей пол матери и сорвался в сторону склада. Хоть бы повезло, хоть бы повезло!..       Он был настолько поглощён мыслями о единственной возможности попасть в Мидгар, что совсем не обратил внимания на жителей Нибельхейма. Те провожали мальчишку ошарашенными взглядами, а разномастные кучки детей непривычно подозрительно проигнорировали его. Даже знакомый девчачий окрик пролетел мимо ушей. Поспешно преодолев центр деревни, мальчик оказался около огромного тёмного здания — третьей по величине постройке после особняка Шинра и мэрии. Отсчитав ровно двадцать семь досок от начала забора, окружающего склад, Клауд отодвинул одну из досок в сторону и проскользнул в образовавшийся проход. Еще некоторое время ушло на то, чтобы поплутать в лабиринте строительного мусора и огромных ящиков из-под товаров, прежде чем он оказался внутри.       Запах, что витал на складе, был, как и всегда, просто отвратительным. Наверное, в очередной раз сломался древний рефрижератор с мясом или рыбой. Под подошвами ботинок хрустело нечто, подозрительно напоминающее зерно. Освещение тоже отсутствовало, и Клауду приходилось довольствоваться светом, который кое-как пробивался сквозь пыльные стекла окон, расположившихся под самой крышей. Не теряя времени даром, мальчик быстро пересёк прохладное помещение, подошёл к воротам с противоположной стороны и вышел на большое асфальтированное пространство.       Прямо посреди посадочной площадки стоял небольшой грузовой то ли самолёт, то ли вертолёт — в общем, какая-то странная его помесь. Клауд не очень хорошо разбирался даже в наземном транспорте, что уж говорить о воздушном, но конкретно этого гибрида знал хорошо.       Около воздушного корабля крутилось с десяток человек, что поочерёдно исчезали в фюзеляже и выгружали из него огромные ящики. Чуть в стороне, наблюдая за рабочими, неторопливо курил пилот.       Мальчик тихо выдохнул, унимая слабую дрожь в коленках, и направился прямиком к уже успевшему докурить молодому человеку. Тот не заметил его появления, безотрывно следя за сохранностью груза и периодически что-то отмечая в своём планшете.        — Рекс! — окликнул пилота Клауд. Мужчина вздрогнул, обернулся, а затем, узнав его, добродушно ухмыльнулся, едва не роняя планшет — настолько резко взмахнул руками.        — Какие люди! Ты надолго?        — Надолго, — подтвердил мальчик, останавливаясь рядом и с интересом разглядывая перекосившиеся лица грузчиков через плечо знакомого. Рекс же ничего не заметил, стоя к скорчившимся подчинённым спиной, дружелюбно хлопнул его по плечу и помахал связкой ключей прямо перед носом Клауда.        — Тогда в будку. Я сейчас приду.       Клауд послушно перехватил предложенные ключи и удалился в сторону домика на краю площадки. Рекс, судя по раздавшимся позади указаниям, начал гонять грузчиков усерднее. Он бы, возможно, даже пожалел нерасторопных от усталости мужчин, не будь среди них отца Адама. Мальчик едва удержался от того, чтобы не показать средний палец вздыбленному мистеру Симмонсу, когда уходил.       Домик, в котором отдыхали пилоты после перелётов, был очень маленьким. В единственную комнату каким-то чудом вмещались кровать, стол, холодильник, парочка тумб и кресло. Ещё в самом углу втиснулась дверь, ведущая в крошечную ванную. Оглядев нехитрое убранство, Клауд порылся в ящике над столом и выудил оттуда пакетик растворимого кофе, а из холодильника достал хлеб и колбасу. Приготовив из продуктов скудный обед, мальчик уселся на кровать и стал ждать Рекса.       Пилот не заставил себя долго ждать. С почти оглушающим грохотом ввалившись в комнатку, мужчина скинул с плеч тяжёлую форменную куртку и с довольным видом накинулся на незамысловатое блюдо.        — Ну, как ты? Как мама? Небось, опять поссорились? — сделав глоток кофе, спросил Рекс.        — Если бы, — тихо фыркнул Клауд, послушно принимая от пилота шоколадку. Мужчина тем временем, не вставая, дотянулся до раковины, чтобы сгрузить туда грязную посуду, и достал из сумки ещё один батончик. Клауд в который раз позабавился столь сильному контрасту: Рекс, с головы до ног покрытый татуировками, с подведенными глазами и ярко окрашенными волосами за пазухой носил при себе просто нереальное количество сладостей.        — Когда улетаешь? — неуклюже, почти грубо перевёл тему Клауд, тем не менее уверенный, что Рекс не обидится. Тот, как и ожидалось, просто пропустил мимо ушей неуместную интонацию и, задумавшись, слизнул с кончика пальца подтаявший шоколад:        — Завтра с утра: часа в четыре вроде. Ты не подумай, что это я безответственный осёл, в управлении просто сейчас такая лажа с графиком из-за смены начальства…       Мальчик с умным видом покивал, а затем покачал головой, разделяя досаду из-за «молокососа, купившего диплом в переходе», однако прекрасно понимал, что ходить вокруг да около можно было до бесконечности. Мальчик отломил небольшой кусочек шоколада и, запихнув его в рот для храбрости, как можно серьёзнее посмотрел на ворчащего пилота.        — Рекс, мне нужна твоя помощь.        — Даже так, — мгновенно перестав бурчать себе под нос, иронично протянул мужчина, но заметил, как скис после его слов и без того нервный Клауд, и поспешно добавил: — Ты ведь знаешь, мелкий, что можешь на меня положиться. Я тебе жизнью обязан всё-таки. Если в моих силах тебе помочь, я это сделаю.       В домике повисла тишина: Клауд рассеянно разглядывал перемазанные в шоколаде пальцы, а Рекс послушно дожидался, пока он наберётся смелости — только обёртки от батончиков да конфет громко шуршали, одна за другой исчезая в ближайшей урне. Наконец мальчик незаметно вытер испачканные пальцы о штаны и посмотрел на пилота.        — Мне нужно в Мидгар.       Мужчина мгновенно встрепенулся и окинул его внимательным, почти сканирующим взглядом. Клауд ожидал, что над ним посмеются, не восприняв всерьёз, но Рекс действительно хотел узнать причину, а не забавляться — прекрасно знал, что о таком он шутить бы не стал.        — Зачем?       Клауд сжал ткань штанов в кулаке, а затем с неприкрытым вызовом в голосе отчеканил:        — На днях меня избили. Я пролежал пластом всё это время, приходя в себя, — его передёрнуло от не самых приятных воспоминаний, и он устало понурил голову. — Мне надоело, Рекс. Хочу попробовать пройти тест на солджера. Понятия не имею, что из этого выйдет, но меня уже трясёт от необходимости сделать хоть что-то. Я так больше не могу.       Мужчина продолжал сверлить его серьёзным взглядом, а затем достал из кармана рабочих штанов сигареты и прикурил. Видимо, раздумывал. Клауд его не торопил: приди к нему несовершеннолетний юнец с просьбой увезти его к Бахамуту на куличики без гарантий на славную жизнь, он бы тоже засомневался.        — Твоя мама, конечно же, не в курсе, — наконец выдохнул тот. Клауд мог бы соврать, но утвердительная интонация в чужом голосе, не нуждающаяся в ответе, заставила его промолчать. — Ты вообще собираешься посвятить её в свои планы?       Мальчик сжал челюсти крепче.        — Нет.        — Понятно. Мда… — Рекс затушил сигарету о дно пепельницы. Клауд завороженно проследил, как яркий огонёк на её кончике распался на сотни микрочастичек всё ещё тлеющего пепла, пока мужчина разглядывал что-то за окном.       Рекс действительно был ему должен. Возможно, настолько, что ему никогда не удастся расплатиться, но Клауд до этого момента даже и не думал просить о чём-то взамен. То, что именно он нашёл потерпевшего крушение пилота, было чистой воды случайностью. Рекс бы, конечно, поспорил — ведь то, что десятилетний Клауд несколько километров на своём горбу тащил взрослого мужика по лесной чаще, дабы дома бессознательного пилота вытащила с того света Клаудия, случайностью точно не было. К сожалению, Рекс уже давно познал на своей шкуре, что сломить упрямство Страйфа — дело неблагодарное и бесполезное, а потому просто игнорировал некоторые высказывания строптивого мальчишки.       — Только давай-ка договоримся: если что-то пойдёт не по плану, если ты пожалеешь о своём решении, — пилот взмахнул рукой, затыкая собиравшегося начать перечить Клауда. — То ты не геройствуешь, а идёшь на аэродром, спрашиваешь меня, и я возвращаю тебя домой. Я летаю сюда раз в месяц, поэтому у тебя будет достаточно времени принять решение. Мы поняли друг друга?        — Да, — вздохнув, кивнул Клауд. У него особо не было выбора.        — Отлично. В таком случае, чтобы к трём ночи был здесь.       Мальчик слабо улыбнулся.        — Спасибо.        — Иди уже, — огрызнулся Рекс. — Рано ещё благодарить. И чтоб матери сказал!       Несмотря на внешние признаки недовольства, которые отпугнули бы всех адекватных людей, Клауд крепко обнял пилота. Тот только недовольно покряхтел, взъерошил ему волосы и отпихнул к выходу. Мальчик послушно вышел на улицу и направился домой. Ему ещё следовало собрать вещи и, как и сказал Рекс, сообщить о своём судьбоносном решении Клаудии. Правда, как это сделать, он не имел ни малейшего понятия. Самым простым способом было бы просто сказать в лоб, только вот кто знает, как мать отреагирует на подобное откровение? В глубине души он, как и все дети, верил в всесильность родителей. Вдруг мать неожиданно найдёт в себе силы запереть сына где-нибудь, чтобы тот пропустил отлёт? Или поставит какое-нибудь страшное условие по типу: «Если ты уйдёшь сейчас, можешь больше не возвращаться». Хоть Клауд и был уверен в своём желании сбежать куда глаза глядят, но он не хотел лишаться семьи, какими бы хреновыми не были их отношения.       Наверное.       К счастью, Клаудии дома не оказалось, по всей видимости, та куда-то вышла. Радостный, что ему не придётся объясняться, он поднялся в свою комнату и начал собирать вещи. Мальчик никогда никуда не ездил, но, наверное, следовало положить вещей поменьше. Если повезёт, то одежда ему вообще не пригодится: насколько он знал, солджерам выдавали специальную экипировку и обмундирование. Но если он не пройдёт…       Нет, не думать об этом!       Свои самые новые вещи Клауд решил надеть на себя, чтобы совсем уж не выделяться в толпе в Мидгаре. Он боялся, что на него будут смотреть, как на полного оборванца, или вообще не воспримут всерьёз в Шинра. Его гордость бы не пережила такого позора. Вздохнув, он сложил в рюкзак вторую пару обуви и куртку — хоть было и лето, кто знает, какая погода сейчас в Мидгаре. Когда Клауд уже задумался над тем, сделать ли себе какой-нибудь паёк в дорогу, то его позвала Клаудия с первого этажа, добавляя что-то про: «Я сейчас приду!» Услышав, как мать, которая почти никогда не навещала его чердак, поднимается наверх, мальчик запаниковал и запихнул рюкзак под рабочий стол. Если мать заметит и решит проверить, почему у её не любящего учиться сына в официальные выходные стоит готовый к выходу портфель, его плану придёт конец!       Или лучше сознаться сейчас?        — Прости, я знаю, как ты не любишь, чтобы я была в твоей комнате, но… — показавшаяся по плечи Клаудия заставила его сердце пропустить удар. Хоть бы не заметила, хоть бы не заметила… — Мне надо с тобой поговорить.        — В-вот как, — проследив за поднявшейся на ноги матерью, Клауд дёрнулся, за что тут же дал себе мысленный подзатыльник. — Какое совпадение.        — Ох, эм… — Клаудия подозрительно замерла, остановившись взглядом прямо на пухлобоком рюкзаке. Мальчик уже собрался прощаться с наивной детской мечтой во второй раз, но та, на удивление, ничего не сказала. Даже более того, женщина, кажется, вообще не заметила ничего подозрительного, сосредоточившись на комкании передника своими длинными бледными пальцами. — Тогда я слушаю…       Впервые в жизни Клауд всей душой возненавидел миг, когда мать решила дать ему возможность заговорить первым, не перебивая. Буквально минуту назад он полыхал уверенностью в желании рассказать всё, но теперь в его сердце закрался червячок сомнения и страха. Как Клаудия отреагирует на его отъезд?        — Да не, давай ты, — трусливо уступил мальчик, надеясь, что у них в очередной раз начнётся ссора, и мать просто забудет о своём намерении выслушать его. Клаудия заторможенно кивнула и медленно опустилась на краешек его развороченной кровати. В итоге Клауд, как идиот, остался стоять посреди комнаты. Отступив на шаг, он упёрся поясницей в край столешницы и принялся ждать, когда мать поднимет на него глаза и заговорит.       У него не было ни малейшего понятия, о чём пойдёт речь. После избиения мальчик только и делал, что валялся на диване, так что точно не о его ужасном поведении в последние дни. О драке с Адамом? Чушь, даже Клаудия не станет оправдывать избиение, хотя обычно она была довольно мягкотелой. О его гениальной идее мать пока даже не подозревает. Так что ей могло понадобиться?        — Ты так похож на отца… — наконец прервал тишину тихий шёпот Клаудии. Ошарашенный, он резко вскинул голову, не до конца понимая, ослышался ли. Упоминание отца было последним, что Клауд ожидал услышать на данный момент. Они сами запретили себе вспоминать о нём, чтобы не теребить прошлое, о котором оба сожалели. Глядя на поникшую мать, мальчик чувствовал, как дрожат его руки. Он поспешно оторвал ладони от прохладной столешницы и сложил их на груди, чтобы хоть как-то успокоиться, и глубоко вздохнул, считая громкие удары сердца. У него мурашки бежали по коже от этого разговора. — Такой же безбашенный, такой же искренний… — Клаудия тихонечко всхлипнула и тоже подняла на него свои голубые глаза, изумительно-яркие сейчас от непролитых слёз. — Прости.       Клауд заметно вздрогнул после её слов. Его мать никогда не просила прощения, даже когда была действительно не права. Заключалось ли дело в её природном упрямстве или банальном нежелании признавать собственные промахи, мальчик не знал, но уже давно принял Клаудию такой, какой она была. Наверное, именно поэтому они никогда не могли спокойно договориться и прожить ни дня без мелких ссор — Клауд был похож на неё не только внешне, он также перенял это своеобразное Страйфово упрямство. У Клаудии был тяжёлый характер, который ей пришлось придушить по отношению к окружающим, чтобы после смерти мужа она могла спокойно зарабатывать, однако полностью переделать себя она не могла, и оттого сама же страдала.       Больше всего Клауд ненавидел то, что помнил, какой мать была раньше: такой же активной, как он, такой же шумной и смешливой, постоянно влипающей в неприятности, однако, в отличие от него, она умудрялась решать их с достоинством и смелостью. Отец же в противовес ей был спокойным и рассудительным, но, если ситуация вынуждала, мог постоять и за себя, и за жену.       Словно прочитав его мысли, Клаудия, окончательно утверждая за собой звание упрямой личности, тут же добавила:        — Конечно, ты не прав во всех своих выводах. Я в твоём возрасте тоже постоянно спорила и считала, что взрослые ничего не понимают, — мать едва заметно нахмурилась, явно не готовая признать, что часто и сама бывала не права, но Клауд, наверное впервые, не стал обижаться. Вместо этого он беззвучно хмыкнул. Может, не сейчас, но то, что Клаудия вообще завела этот разговор, говорило о многом: как минимум, она сомневалась в верности собственных выводов, но он решил не давить. В конце концов, Клауд был таким же.        — Но… — женщина слабо улыбнулась. — Я вынуждена признать, хоть и слишком поздно: ты уже давно не ребёнок. То есть, ребёнок, конечно же, — Клаудия тихо и как-то грустно рассмеялась, — но уже точно не тот маленький мальчик, который прятался за мою юбку при виде кого-то незнакомого. Клауд, — она неожиданно поднялась с кровати, но подходить не стала, замерев на расстоянии вытянутой руки. Её взгляд был на удивление мягок и почти ласков, хоть в глубине и затаилась нежная печаль. — Просто я вдруг поняла, что по собственной глупости давно перестала быть кем-то действительно значимым для тебя. Ты уже не придёшь ко мне за советом, не расскажешь, что тебя беспокоит, и вместе мы больше не посмеёмся над какими-то мелочами… — Клауд замер от неожиданно воплотившейся в слова истины, словно прибитая к стене бабочка. Он никогда не задумывался над их отношениями в подобном ключе, но после того, как Клаудия озвучила свои переживания, он поразился их правильности и правдивости — и оттого стало ещё больнее. Да, он мечтал о родителях, которые интересуется его жизнью, ласково смеются из-за проблем с девочками и утешают по мере необходимости, но справился бы он с этим? Клауд слишком привык быть один, чтобы действительно тосковать, научился справляться самостоятельно, а не надеяться на поддержку извне. Плохо ли это? Ему было не с чем сравнивать, но и ничего ужасного, если честно, он не видел. Как и сказала Клаудия, он всё ещё был ребёнком, как бы ему не хотелось отнекиваться, и желание получить родительское тепло было вполне понятным.       Однако Клауд даже подумать не мог, что его матери тоже хочется поддерживать его и болтать ни о чём, как настоящему родителю. Просто, утонув в своём горе, она упустила время и оттого теперь сильно раскаивалась.        — Когда я нашла тебя на крыльце… — заметив его метания, Клаудия опустила голову, словно струсив, но продолжила тихо говорить. Очевидно, ей эти откровения давались ничуть не легче, если не тяжелее: её выдавали напряжённая поза, дрожащие руки и подозрительно напоминающие плач нотки в срывающемся голосе. — Я решила, что ты умер. Лайфстрим, как же я испугалась, Клауд. У меня в голове помутнилось, я просто стояла и смотрела, как дождь смывает с тебя кровь, и думала, что не переживу, если лишусь ещё и тебя. Даже сдвинуться с места не могла, желая и не желая удостовериться, жив ли ты. Я ещё никогда в жизни так не боялась, — мать поспешно отступила на шаг и украдкой вытерла мокрые дорожки с щёк: — Так бы и стояла там, если бы ты в беспамятстве не застонал. Я от облегчения едва рядом не упала. Пока я тащила тебя до дивана, ты хрипел, бредил и… и звал Тифу. Не меня, — последние слова Клаудия сказала уже на выдохе, отчего дрожащий и вцепившийся в собственные плечи Клауд бессильно зажмурился, чувствуя оседающую на кончике языка горечью вину. Мальчик даже дышал через раз, чтобы позорно не разреветься прямо на глазах матери. Ему было стыдно почти за всё: за собственные приоритеты, за эгоистичное, трусливое решение покинуть её без предупреждения, даже за груз вины, который лежал на тонких плечах Клаудии, желавшей сделать как лучше, а получившей столь печальный исход.       Ну что, что мог сделать тринадцатилетний мальчишка со своим желанием быть хоть чуть-чуть счастливее?!        — Я знаю, как эгоистично это звучит, Клауд. Какое я вообще имею право такое говорить? Я не виню тебя, видит Лайфстрим. Я виню себя и только себя. Но прошу, дай мне шанс, — Клаудия неожиданно вытянула руки и ласково накрыла его сложенные на груди руки горячими ладонями. Мальчик вздрогнул, но не отпрянул, отчего женщина немного преободрилась. Мать подняла руку, чтобы отвести в сторону отросшую чёлку, и наконец посмотрела прямо в его мокрые от слёз глаза, которые он всё это время прятал за волосами. — Пожалуйста… Позволь мне хотя бы попытаться всё исправить. Клауд?..       Испуганный, он позволил матери провести ладонью по щеке, платком подцепить уже почти сорвавшиеся слёзы с ресниц. Они оба тяжело и часто дышали, словно после марафона, а не своего рода исповеди. Клауд шмыгнул носом, едва заметно кивнул — боялся, что не сможет выдавить ни слова, если попытается заговорить — и крепко обнял её, притягивая к себе. Клаудия, криво улыбнувшись, прижалась ещё теснее и всхлипнула, уткнувшись лицом куда-то в район его макушки — только неконтролируемое содрогание плеч говорило о том, что она беззвучно плачет.       Держа подрагивающую Клаудию в своих руках, мальчик неожиданно осознал, какая же его мать на самом деле маленькая. Наверное, когда Клауд окончательно повзрослеет, та покажется ему совсем крошечной, а ведь раньше именно Клауд был частым гостем в материнских руках. Сморгнув солёную влагу, он погладил женщину по спине, и приятные шершавость и тепло, сладковатый аромат окутали его сердце безудержной нежностью.       Время тянулось мучительно медленно, словно невидимые человеческому глазу песчинки в часах вселенной увязли в горячей смоле и застыли прекрасным кусочком янтаря, закупорившим горловину. Клауда разрывало на части от двух совершенно противоречивых желаний: остаться в одиночестве, чтобы всё тщательно обдумать, или прижать Клаудию настолько крепко, насколько позволяют силы, и наслаждаться долгожданными доверием и лаской. Ещё ни разу со дня смерти отца его мать не была столь уязвимой. Мальчик боялся даже дышать, чтобы не спугнуть её слёзы, однако не меньше ему хотелось, чтобы Клаудия наконец стала той уверенной в себе женщиной, какой была давно-давно, и улыбнулась так, чтобы все проблемы враз стали казаться незначительными.       Вскоре Клаудия притихла, но отчего-то не спешила его отпускать. Чувствуя себя неловко, он осторожно заглянул матери в лицо, которое та упрямо прятала на его макушке, и не удержался от лёгкого подшучивания:        — Неужели моя голова такая удобная? — чувствуя, как губы растягивает улыбка, спросил мальчик. Клаудия едва заметно вздрогнула — не держи он её в своих руках, не почувствовал бы — и резко отстранилась. Уловив его настроение, мать чуть порозовела и пригрозила пальцем, но, поняв, что его ни капельки не проняло, лишь улыбнулась. У Клауда сердце защемило от давно позабытого чувства чистейшего счастья. Мальчик смущённо отвёл глаза, не желая, чтобы Клаудия заметила выступившие слёзы.        — Я буду внизу, ещё ужин надо приготовить, — когда мать заговорила, он уловил те же неуверенные нотки, что преследовали его самого. Они оба до сих пор не верили, что появился шанс всё исправить. Клауд кивнул, и женщина направилась к лестнице, повторяясь. — Я на кухню. Да.       Когда светлая макушка скрылась в проходе, мальчик обессиленно осел прямо на пол. Кто бы мог подумать, что разговор длиною максимум минут в пять истощит его похлеще недавней драки. И, судя по всему, не его одного, Клаудия выглядела такой же замученной. Однако, несмотря на некоторые неудобства, Клауд чувствовал тепло где-то в солнечном сплетении и лёгкое довольство результатом, как после удачной драки или похвалы.       Но всё хорошее настроение тут же улетучилось, стоило ему вспомнить о завтрашнем отлёте. Кактуар его уколи, он совсем забыл о своём решении покинуть Нибельхейм. Но как же теперь?.. Не улетать? Нет, примирение с матерью не сможет перекрыть всё остальное, он должен уехать, если хочет наконец начать нормально жить. Но как сообщить об этом Клаудии, тем более после… Этого.       Ноги привели его сами — Клауд даже не удивился, когда обнаружил себя около прохода в уже ставшую родной пещеру. Добравшись до озера, мальчик уселся на ближайшем обломанном сталагмите и свесил ноги к переливающейся салатовой поверхности мако.       Какой же он идиот! Как ему теперь вообще смотреть в глаза матери? Он ведь на полном серьёзе собирался сбежать из дома, не сказав ей ни слова! Но и теперь у него просто язык не повернулся сказать о своём отъезде. Мальчик прекрасно понимал, что сейчас-то обязан сообщить Клаудии о принятом решении поступить на службу, но, видит Лайфстрим, как же ему было страшно рушить устоявшийся мир. Он ругал себя последними словами за трусость, но сердце заходилось в перепуганной птицей от перспективы увидеть, как растает и сползёт с лица искренняя улыбка Клаудии.       Он обязательно ей расскажет, но чуточку, самую малость позже: когда чувства поостынут, эмоции улягутся и мать сможет принять его решение без истерики.       Ему не хотелось думать, что случится, если она будет против.        — Клауд?.. — его тяжёлые мысли прервал знакомый, но непривычно робкий голосок. Резко обернувшись, он наткнулся на поблёскивающие в полумраке тёмно-вишнёвые глаза. Загораживающая лаз Тифа, заметив, как мгновенно напряглись его плечи, поспешно освободила проход: кто, как не она, знала о его повышенной агрессивности, когда не имелось пути отступления. — Прошу, давай поговорим!        — Нам не о чем говорить, — мальчик в одно слитное движение оказался на ногах и, обогнув девочку по широкой дуге, направился к лазу. Тифа, непривычно тихая и послушная, замерла на месте, прижав руки к груди в подобии объятий, и не пыталась помешать ему. Клауду вся эта ситуация казалась ужасно неправильной, настолько он привык к жизнерадостности и упорности подруги, но разговаривать с ней тоже не хотелось. Он всё ещё обижался на неё, злился на мистера Локхарта за те страшные слова. Да в конце концов именно из-за Тифы его избили буквально на днях.       Но как же тяжело было пройти мимо, когда сжавшаяся в комочек подруга смотрела на него этими несчастными вишнёвыми глазами!       Клауд уже собирался протиснуться к выходу, но неожиданно услышал позади себя странный булькающий звук, который затих так же быстро, как и появился. Удивлённый, мальчик обернулся и оглядел пещеру, но его взгляд мгновенно упёрся прямо в прячущую лицо в ладонях Тифу.       По спине пробежали мурашки, когда та издала тот же звук. И он не был бульканьем. Это был всхлип.       Тифа плакала.       Клауд замер, поражённый увиденным, и лихорадочно пытался вспомнить, когда в последний раз видел плачущую по его вине Тифу. В голове было пусто. Не сводя глаз с тонкой фигурки, он неожиданно почувствовал сильнейшую вину за собственные несправедливые слова. Он не имел права срываться на подруге, которая вообще была ни при чём. Ну да, сглупила, побежала на мост, а его как всегда во всём обвинили, но неужели ожидался другой исход? Да, было обидно, но очевидно же, что Тифа невероятно сожалела о своем поступке. Она даже пыталась его защитить. Он что, маленький ребёнок, чтобы дуться из-за одной совершённой ошибки, когда с другого конца перевешивала долгая и крепкая дружба?       Клауд подскочил к подруге даже раньше, чем мысли успели сформироваться во что-то внятное, и крепко её обнял. Тифа дёрнулась в его хватке, а затем, не поднимая головы, сжала его в ответ и окончательно разревелась.        — Прости, прости меня, Клауд, мне правда жаль, прошу, прекрати избегать меня… — сквозь многочисленные всхлипы неразборчиво умоляла его девочка, прижимаясь всё крепче. Он неуверенно гладил её по мягким волосам. — Я такая дура, ты бы знал, Клауд, я должна была заступиться за тебя, не позволить папе, а теперь из-за меня у тебя одни проблемы, и этот Адам, о чём он вообще только думал?! Лайфстрим, умоляю, прости меня! Если бы я только могла вернуться в тот день, я бы всё по-другому сделала, всё!..        — Тихо, тихо, — пробормотал Клауд во вздрагивающую от плача макушку. Футболка на его плече успела почти полностью промокнуть и неприятно липла к коже, но мальчик не смел даже поморщиться, понимая, как сейчас важна для Тифы его поддержка. Ему хотелось дать подруге возможность выплакаться, помочь избавиться от негативных эмоций, которые липким клубком травили её изнутри. — Всё хорошо. Я больше не злюсь. Ты тоже меня прости.       В его носу неприятно защипало.       Какое-то время они стояли так, обнявшись посреди пещеры, и постепенно всхлипывания Тифы сошли на нет. Клауда преследовало чувство дежавю, но впервые ему было так хорошо на сердце, чтобы зацикливаться на подобных мелочах. Он поглаживал подругу по гладким, будто шёлковым волосам и постепенно проникался их близостью. В груди горело от обжигающего дыхания Тифы на его коже, и он принялся считать свисающие с потолка сталактиты, чтобы хоть как-то отвлечься от стекающего по стенкам желудка жара. От волос подруги приятно пахло чем-то сладким, похожим на мёд, и мальчик невольно задумался, будут ли они такими же на вкус, если он прикоснётся к чёрным прядям губами.       Его сердце заполошно забилось где-то в горле от одной только перспективы. Ему ведь всего лишь нужно незаметно провести губами по одной на макушке ничего не подозревающей Тифы, и тогда…       Лайфстрим, о чём он только думает?!       Клауд схватил подругу за плечи и довольно резко отстранил от себя. Поймав озадаченный вишнёвый взгляд, мальчик вспыхнул от собственных недостойных мыслей и, чтобы хоть как-то обелить себя в любимых глазах, неожиданно заявил:        — Мне нужно рассказать тебе кое-что важное. Мы могли бы встретиться вечером?

***

       — Так, о чём ты хотел поговорить? — услышал Клауд сзади и оглянулся через плечо. Тифа, одетая в красивое платье и очаровательные туфельки, сделала пару шагов к нему и аккуратно присела рядом, точно также свесив свои светлые ножки над пустотой. Мальчик задумчиво хмыкнул и, чтобы не пялиться на чужие бёдра, прикрытые воздушной бирюзовой юбкой, посмотрел вниз, на нибельхеймскую площадь, которая сейчас в силу позднего часа пустовала. Возможно, ему не стоило тянуть с признанием о своём отъезде до вечера, да ещё и зазывать Тифу на водонапорную башню, но ему нужно было время, чтобы упорядочить мысли в голове и морально подготовиться.        — Завтра я улетаю в Мидгар, — решив не ходить вокруг да около, прямо заявил Клауд далёкой земле под ногами. Та осталась всё такой же безучастной.       Тифа позади него шумно вздохнула, ткань платья тихо зашуршала.        — Знаешь… Это было ожидаемо. Все парни отсюда уезжают.       Клауд повернулся к подруге всем телом, а затем с неожиданным рвением возразил:        — Но я не такой как они! Я не собираюсь просто искать там работу, — он отвернулся от удивлённой Тифы и посмотрел наверх, разглядывая россыпь ярких огней на тёмном небосводе. Сегодня была удивительно звёздная ночь. Он прикрыл глаза, решаясь выдать свою самую главную тайну, и наконец выдохнул: — Я хочу стать солджером. Лучшим из лучших. Как Сефирот.        — Но разве так просто стать солджером?       Клауд покачал головой и, несмотря на собственную нервозность, нарочито уверенно откинулся назад на руки.        — Нет конечно. Вот почему я ещё не скоро вернусь.       Тифа тихонечко фыркнула, а затем добродушно уточнила:        — Как думаешь, попадёшь в газеты?        — Я попробую.       Между ними ненадолго воцарилась тишина. Тифа, всё это время тоже разглядывающая созвездия на небе, неожиданно повернулась к нему с нахмуренными бровями. Её руки скомкали подол платья.        — Просто… Пообещай мне кое-что, — Клауд встретил её серьёзный взгляд и кивнул. — Когда мы вырастем, а ты станешь знаменитым солджером… И когда я окажусь в беде. Обещай, что ты придёшь и спасёшь меня, — он удивлённо склонил голову, на что Тифа искренне заулыбалась ему в ответ. — Это ведь то, чем занимаются герои? Спасают людей. Пожалуйста, хотя бы разок.        — Ну, я…        — Ну давай же, пообещай мне!       Клауд наблюдал, как за занавесками в одном из домов проплывают, словно призраки, силуэты людей, лишь бы не отвечать. Тифа выжидающе сверлила в его виске дыру, и в итоге он с тихим вздохом сдался. В конце концов, ему это ничего не стоило.        — Ладно, обещаю.        — Ты лучший! — радостно засмеялась подруга, а затем неожиданно навалилась на него сзади и крепко обняла. Клауд поражённо замер, чувствуя обвившиеся вокруг шеи руки, и невольная улыбка прорвалась сквозь его нарочитую хмурость.        — Но всё-таки постарайся не влипать в неприятности, пока меня здесь не будет, — недовольно проворчал мальчик, однако Тифа уже давно научилась не обращать внимание на его наигранное недовольство. Вместо того, чтобы обидеться, она отстранилась и спросила:        — Ты уже собрал вещи?        — Да.        — Вот как, — девочка рассеянно разгладила накрахмаленную юбку, избавляясь от несуществующих складок, а затем поднялась на ноги и снова начала разглядывать покрытое звёздами небо. Взгляд у неё был очень сосредоточенным, словно она решала какую-то сложную задачку у себя в уме, но Клауд был слишком поглощён открывшейся прекрасной картиной перед глазами, чтобы гадать, над чем же она ломает голову.        — Уже поздно, — прервала вновь повисшую тишину подруга, не замечая его внимательного взгляда. Неожиданно она склонила голову, пряча лицо за водопадом чёрных волос. Не успел Клауд испугаться, что его открытое любование заметили, как девочка уже присела рядом с ним на корточки.        — Удачи! — его поцеловали в щёчку.       Ошарашенный, Клауд даже не успел ничего ответить или спросить: Тифа в одно мгновение оказалась около лестницы и исчезла внизу. Клауд какое-то время тупо пялился в стену дома напротив, а затем схватился ладонью за поцелованную щёку и сжался пополам в дымящийся от смущения комок — по ощущениям его кожа пылала так, словно он горел заживо. Мальчик издал тихий непонятный звук и заулыбался в колени, как ненормальный. Он тоже нравился Тифе.       Он. Тифе.       Клауд тихонечко рассмеялся, вскочил на ватные ноги и тоже отправился домой. Лайфстрим, если всё и дальше так пойдёт, то он отметит сегодняшний день красным фломастером в календарике.       Не обращая внимания на косившихся на него взрослых, Клауд, насвистывая себе под нос, добрался до дома и вошёл внутрь.        — Ма, я вернулся! — чувствуя себя просто великолепно, он пробрался в единственную освещённую сейчас кухню, мгновенно заметил сидящую за столом Клаудию…       И почувствовал, как кровь застыла в жилах, когда взглядом случайно наткнулся на собранный днём рюкзак, криво стоящий около подола её платья.       Клаудия подняла голову и посмотрела на него. По её измученному мокрому лицу и ярко-красным белкам он сразу же определил, что мать долго плакала. Во рту пересохло от подступившей паники.        — Я… Я всё объясню. Это. Я… — мысли разбежались в разные стороны, и он почувствовал себя полным имбецилом, который не в состоянии выдавить ничего членораздельного. Сглотнув, он всё же прохрипел: — Завтра я улетаю в Мидгар.       Отличное начало. Так держать, Страйф.       И без того безучастный взгляд матери стал совсем уж мёртвым. Чёрт. Чёрт.        — Дело не в тебе. Я просто… Я давно уже думал об этом. П-помнишь, в детстве я хотел стать солджером? Глупо, правда, но я хотел бы попробовать. З-здесь меня всё равно ничего хорошего не ждёт, и я… — Клауд не имел ни малейшего понятия, что нужно сказать, чтобы ситуация стала выглядеть чуть менее отвратительной. Потому что это было невозможно. Потому что его трусости оправданий не было. К горлу подступил истеричный комок. — Я хотел сказать, правда! Но после нашего разговора я испугался и… Решил отложить, но теперь я вижу, что это была плохая, просто ужасная идея. Но я должен уехать, пойми, мне… Мне здесь не рады, я не смогу. Ма?..       Клаудия смотрела как бы сквозь него. Она не кричала, не плакала, не истерила и не делала ничего из того, что предсказывал Клауд. Только смотрела этими глубоко несчастными запавшими глазами, в которых не было ничего, кроме усталости. Она словно не слышала его оправданий. И эта реакция — а точнее, её полное отсутствие — пугала гораздо сильнее, чем всё остальное, что он представлял.        — Мам?.. — уже не так уверенно переспросил он, глядя на бледное лицо напротив. С каждой минутой его всё больше и больше накрывали волны вины и пугающего, всепоглощающего страха. Почему она никак не реагирует? Почему она смотрит на него этими мёртвыми прозрачными глазами? Почему она не задаёт вопросы, не кричит, не бьёт посуду, не даёт ему пощёчину?! Он ведь заслужил, заслужил, как никогда прежде! Так почему?!        — Мам! — сорвавшись, вскрикнул Клауд, и только тогда по телу его матери прошла подозрительная дрожь. Неожиданно женщина поднялась из-за стола и — всё также не глядя на него — вышла из кухни. Спустя секунд десять в гостиной захлопнулась дверь и тихо щёлкнуло.       Она закрылась от него в своей спальне.       Не сводя взгляда с того места, где только что сидела Клаудия, мальчик сделал шаг назад, другой, а затем развернулся и подлетел к впервые запертой двери. Он забарабанил по ней, как припадочный.        — Мам! Мам! — кричал он, срывая голос и разбивая только-только зажившие костяшки в кровь, но добротная дубовая дверь даже не пошатнулась. По ту сторону была тишина. Клауд выбежал на улицу и попытался заглянуть в комнату через окно, но плотные шторы не дали ему ни шанса. Тогда мальчик дёрнул створку наверх, но та не поддалась, и он отчаянно застучал по стеклу. — Мама, умоляю, выслушай меня! Мам!       Он всхлипнул, осознав, что ему впервые в жизни объявили бойкот. И это сейчас, когда, казалось бы, они оба разобрались в своих чувствах, сейчас, когда больше всего на свете ему была нужна её поддержка! Клауд вновь залетел в дом и заголосил, что есть мочи:        — Ты должна понять меня, неужели всё сказанное утром было лишь притворством?! Мам! — он раздосадовано пнул дверь ногой, уже не боясь сломать её. — Чего ты пытаешься добиться, прячась от меня в спальне?! Не ты ли говорила, что взрослые люди решают проблемы лицом к лицу, когда я точно также запирался в комнате! — споткнувшись о ковёр, взбешённый Клауд свалился на стоящий посреди гостиной стол и случайно повалил его на пол. От грохота ему заложило уши. Устыдившийся, злой, а теперь ещё ушибившийся при падении Клауд, не выдержав, позорно разревелся.       Да, он виноват! Он признаёт это! Но зачем же так делать! Мам!       Захлёбываясь слезами, он с удвоенной силой набросился на дверь, словно именно она была виновата в их ссоре с Клаудией. Икнув, мальчик снова попытался докричаться до матери, но всё было тщетно.        — М-мама, умоляю!..       Что. Он. Наделал.

***

      Поезд начал медленно останавливаться. В вагоне мгновенно все пришли в движение: одни начали вставать со своих мест и вместе с сумками протискиваться сквозь толпу, другие спешили занять освободившиеся места, а третьи стремительным потоком приближались к дверям, окружённые потоком держащихся за поручни людей. Клауд же мог думать только о том, как не оказаться раздавленным спешащими куда-то человеческим торнадо, и влез в свободное местечко между стеной вагона и встроенным коммуникатором.       Рекс доставил его в Мидгар полчаса назад, помог сориентироваться в городе и даже проводил до одной из станций. К сожалению, мужчина слишком спешил, и Клауд не успел расспросить его о своём маршруте поподробнее, поэтому сейчас выкручивался, как мог.       Перед самым вылетом он надеялся, что ему всё-таки удастся поговорить с Клаудией, но ничего не вышло. Сколько бы он не стучался и не звал её, ему не открывали и не отвечали. Время стремительно подходило к своему концу и, если он не хотел опоздать, нужно было выдвигаться немедленно. Только в последний момент вспомнив о неудавшемся подарке, до сих пор спрятанном на дне бельевой корзины, Клауд поднялся наверх и, отыскав светящийся камень, оставил его на кухонном столе.       Единственное, что ему оставалось, это надеяться, что мать сможет понять его и простить, а также принять прощальный подарок.       Приятный женский голос объявил станцию, в названии которой сменилась лишь очередная цифра. Абсолютно не разбирающийся в хитросплетениях местного общественного транспорта, он разглядывал монитор, поясняющий работу поездов в Мидгаре, в надежде увидеть хоть что-то полезное для его поисков. Наверное, ему всё-таки стоило спросить у Рекса, как добраться до башни Шинра. Сейчас Клауд клял на все лады свою уверенность в том, что названия будут отражать хоть какую-то суть секторов, а не их нумерацию.       Единственное, что он всё же понял из повторяющейся из раза в раз презентации — или чем бы это не было — это то, что местная железная дорога окольцовывала Мидгар. Значит, на какой бы станции он не вышел, от Шинра окажется примерно на одном и том же расстоянии, ведь офис компании находился в самом центре города. Именно с этим умозаключением Клауд покинул поезд сразу же вслед за столпившимися у дверей людьми и, чтобы не выделяться, проследил за какой-то парочкой до самого выхода их из здания. В общем-то, на станции было почти нереально заблудиться, путь был всего один, но мальчик впервые оказался среди такого скопления людей, шума и гама и оттого сильно растерялся.       Однако первоначальная неуверенность быстро переросла в настоящий шок, стоило ему выйти на улицу. Клауда буквально оглушило звуками огромного мегаполиса: отовсюду раздавалось рычание машин, грохотало эхо от строительных работ, голоса и смех прохожих смешивались в неразличимую кашу, периодически в хаос примешивались радостные крики малышни и тихие звоночки от проезжающих мимо велосипедистов, а сверху расположились, как вишенка на торте, стук женских каблуков, шуршание пакетов и пиликанье телефонов.       Мальчик стоял, приоткрыв рот, и смотрел на многоэтажные дома в стиле… со всеми их гипсовыми завитушками и врезанными в колонны фресками и статуями, а затем переводил взгляд на возвышающиеся вдалеке верхушки современных, кажущихся стеклянными зданий, буквально переливающихся в свете солнца, и ловил дикий кайф от такого странного, но одновременно с этим изумительного сочетания. Даже спешащие куда-то люди, мелькающие тут и там, уже не вызывали такого раздражения, отойдя на второй план и став своего рода вкладышем в буклете, существующим чисто для галочки.       А запахи? Горечь, чем-то напоминающая дым, но гораздо более неприятная, оседала в слизистой носа, словно в противовес ему успокаивал нюх сладкий аромат выпечки из ближайшей то ли булочной, то ли кондитерской. Вокруг него парили приятные вкусы духов и одеколонов, шампуней и гелей для душа, а снизу, чуть более тяжёлый, стелился резкий запах дезодоранта и пота, как бы парадоксально это ни звучало.       Его в очередной раз пихнули в плечо, и это вернуло опешившего Клауда к реальности. Наверное, ему не стоило тормозить прямо посреди пусть и невероятно широкой, но всё же лестницы. Поспешно спустившись на тротуар, он принялся глазеть по сторонам. Мидгар был полной противоположностью Нибельхейма. Оживлённость, спешка и бесконечные возможности стали буквально частью огромного города, вплелись невидимыми нитями в его полотно и составили незаменимое начало. Жители почти не обращали друг на друга внимание, полностью погружённые в собственные мысли и цели, однако было и немало таких же, как он, детей, прущих против системы и создающих заторы в человеческом потоке.       Абсолютно все первые этажи были заняты небольшими магазинчиками и кафе, которые почти непрерывно посещали и покидали посетители. Многие кафе имели крылечки, на которых большими компаниями устроились веселящиеся студенты или отдыхающие пожилые пары, семьи с детьми, но было также немало тех находчивых предпринимателей, решивших сэкономить и устроить свои столики прямо на асфальте под зонтиками. Судя по количеству клиентов, никто особо не был против.       Отскочив с пути визжащей малышни и извинившись перед какой-то парой за испорченное селфи, Клауд перебежал дорогу на последних секундах зелёных цифр и завернул в чуть менее многолюдный переулок. Разглядывая красивые фасады зданий, мальчик сам не заметил как оказался в абсолютно пустом дворике с красивыми клумбами и скамейками — по всей видимости, хозяева решили обустроить для собственного удовольствия. Обрадовавшись цветам, как близким друзьям, Клауд, уже успевший малость соскучиться по родной природе, подошёл к клумбе поближе и вздохнул воздух полной грудью. К его большому удивлению, кроме тех же выхлопных газов и горячего запаха пыли мальчик ничего не почувствовал. Озадаченный, он наклонился к цветам вплотную, но никакого ненавязчивого сладкого аромата не появилось. Тогда Клауд прикоснулся к ближайшему венчику кончиками пальцев, чтобы не дай Лайфстрим случайно не помять его, и удивился ещё сильнее: вместо нежных лепестков он ощутил довольно неприятную на ощупь ткань.       Цветы были лишь искусно сделанной подделкой.       Мальчик растерянно уставился на дорогую подделку, словно ожидая, что та превратится в настоящую клумбу с изумительно пахнущими бутонами. Однако, так и не дождавшись чуда, Клауд почувствовал своего рода обиду. Его развели, как ребёнка! Какой вообще смысл садить в землю железку в зелёных нитях? Не проще посадить обычные цветы? Или он просто чего-то не понимает, и держать такие цветы выгоднее?.. Мальчик раздражённо фыркнул, развернулся и пошёл обратно к главной дороге — некогда ему разбираться со странными замашками местных, стоило поторопиться и пройти тест на солджера, мало ли, вдруг у него было ограничение по времени. Ночевать-то ему было негде, если он вдруг опоздает.       Завернув за очередной угол, Клауд резко остановился и озадаченно оглядел уже знакомый дворик с искусственной клумбой. Поначалу он решил, что просто свернул куда-то не туда и просто вернулся обратно, но, когда мальчик попытался покинуть дворик по новой, то снова вернулся к скамейке, но уже с противоположной стороны. Клауд попытался ещё несколько раз, но так и не смог выйти обратно к шумному проспекту.       После, наверное, десятого захода мальчик обессиленно повалился на уже раздражающую скамейку и вытянул ноги. Он едва сдерживался, чтобы не кинуться к ближайшей двери и не начать барабанить по ней кулаками, но его удерживало очевидное отсутствие жильцов. Если бы он только знал, что стоит свернуть с главной улицы, и ты попадёшь в долбаный лабиринт из похожих друг на друга проулков и каменных дорожек, то никогда бы не сошёл с проспекта. Даже людей не было, чтобы спросить дорогу!       Клауд уронил голову на руки и глубоко вздохнул. Как же всё это не вовремя!       Услышав странный шорох, он отнял лицо от ладоней и дернулся от неожиданности, наткнулись взглядом на жёлтый цветок, каким-то чудом оказавшийся прямо перед его носом. Проследив траекторию от нежных лепестков до сочного стебля, а затем и от светлой маленькой ладошки до плеча, затянутого в голубую ткань, Клауд встретился взглядом с улыбающейся девочкой. Незнакомка, которая и протягивала ему цветок, была примерно того же возраста, что и он, а её невероятно насыщенные и тёплые зелёные глаза добродушно поблёскивали в солнечном свете.       Неожиданно девочка рассмеялась очень нежным смехом, больше напоминающим ласковые переливы колокольчиков, и мальчик смущённо отвёл взгляд, поняв, что всё это время пялился на неё, как последний дурак. Чтобы хоть как-то вернуть себе самообладание, Клауд посмотрел на цветок, который девочка всё ещё держала в руке. Очевидно, тот был настоящим. Сладкое благоухание, пришедшее вместе с незнакомкой, а также дышащие жизнью лепестки, немного забрызганные ещё не успевшими высохнуть каплями, не оставляли в этом никаких сомнений. Почти невыносимо захотелось прикоснуться к частичке оставшегося позади дома и детства.        — Хочешь? — заметив его почти болезненное желание, спросила успокоившаяся девочка. — Всего десять гил.        — Так дёшево? — уже успевший столкнуться с мидгарскими ценами, Клауд поразился, однако всё равно покачал головой. После покупки билета у него не осталось ни монетки, и как бы мало не брала цветочница, он бы не смог заплатить. — Спасибо, но нет.       Девочка что-то задумчиво и, очевидно, наигранно промычала, вернула вожделенный цветок в корзину, которая всё это время висела на локте, к другим цветам, так и приманивающих взгляд своей удивительной яркостью. Клауду так сильно хотелось прикоснуться к каждому, ощутить изумительную мягкость и прохладу лепестков кончиками пальцев. Его мысли прервал весёлый вскрик приземлившейся рядом цветочницы. Дёрнувшись, он ошарашенно уставился на забавно махающую ножками в несоразмерной обуви девчонку, а та, поймав его недовольный взгляд, склонила голову к плечу и с каверзной улыбкой спросила:        — Ты откуда такой взялся?       Клауд от столь бестактного вопроса даже сразу не нашёл, что ответить. Чувствуя, что начинает закипать от наглости девчушки, он ответил вопросом на вопрос.        — Это ты откуда взялась?       Цветочница тихонечко хихикнула, очевидно, ни капельки не обидевшись, подняла руку и с самым серьёзным лицом ткнула указательным пальцем вниз. Чувствуя себя полным идиотом, он опустил взгляд туда, куда указывала девочка, но, естественно, не увидел там ничего, кроме вымощенного плиткой двора.        — Что, прям отсюда, из-под лавки? — буркнул Клауд раздражённо. Как же он ненавидел, когда его водили за нос.       Цветочница, ни капельки не впечатлившись, пожала плечами.        — Ну, а ты, выходит, с лавки.       Мальчик смущённо вспыхнул от неожиданного ответа и отвернулся от девчонки, решив просто игнорировать её. Та в свою очередь, кажется, уже успела забыть о нём, ни с того ни с сего начав напевать под нос забавную песенку про чокобо из рекламы хлопьев.       Она что, ненормальная?       Несколько неловких минут, сопровождающихся тихим напевом, Клауд терпеливо дожидался, пока про него вспомнят. Однако стоило ему уже увериться, что странная цветочница ушла в свой собственный мирок и не собирается возвращаться, как вдруг та снова повернулась к нему и, словно не было никакой музыкальной паузы, заявила:        — От тебя приятно пахнет, — он ещё даже не успел переварить сказанное как следует, а девочка, не дожидаясь ответа, продолжила уверенным тоном, каким говорят о том, что трава зелёная: — Ты ведь не местный.       Ему отчего-то стало неловко. Неужели он так сильно выделялся на фоне мидгарцев, что даже такой странной девчонке это кажется очевидным? Да ну, быть не может, ему встречались люди куда более… неоднозначные, когда он пробирался сквозь толпу людей на проспекте. Но даже если Клауд был неместным, почему чувствовал себя так, словно его уличили в чём-то плохом?..        — Расслабься, — хихикнула цветочница, заметив, как он напрягся. — Здесь это не редкость. Отчего-то все стыдятся того, откуда они родом. Хотя кто сказал, что родиться в Мидгаре — это обязательно хорошо?       Мальчик озадаченно нахмурился, уже готовый вступить в спор на эту тему, однако девочка как ни в чём не бывало продолжила:        — Так откуда ты?        — Нибельхейм.        — Ого! Это, наверное, далеко. И как там? — цветочница забавно склонила голову к плечу. Клауду же было далеко не так весело.        — Ужасно.        — Ты сейчас говоришь о Нибельхейме или о себе?       Клауд замер, ошарашенный точностью вопроса. Он настороженно оглядел очаровательное личико с огромными глазами, тоненькую фигурку и заплетённые в косу волосы и вдруг осознал, что за всей этой миловидностью и детской непосредственностью скрывается проницательность и мудрость не по годам. Ему бы стоило прекратить общение в ту же минуту - Клауд не был тем человеком, который любит изливать душу первым встречным - однако под этим мягким взглядом, полном участия, ему хотелось побыть подольше.        — Как тебя зовут?        — Аэрис. А тебя?        — Клауд Страйф.        — Какой официальный, — хихикнула Аэрис, шутливо протягивая ему ладошку для рукопожатия. Мальчик послушно сжал её в ответ. — Аэрис Гейнсборо. Расскажешь о Нибельхейме?       Клауд действительно начал рассказывать, пытаясь избежать особо личных или неприятных моментов, однако, сам того не замечая, перешёл с сухих фактов на эмоциональную составляющую и поведал новой знакомой и о тяжёлом детстве, и о смерти отца, и о сложных отношениях с матерью — даже про побег из дома. Он спохватился, когда прохладные пальцы накрыли его сжатую в кулак ладонь, поддерживая и успокаивая. Он прочистил горло, потёр свободной рукой глаза и смущённо взглянул прямо в тёплые зелёные глаза девочки. Он не любил, когда его жалели окружающие, у него не было желания теребить едва переставшую кровоточить рану, но с Аэрис это мало того, что вышло само собой, так еще и неожиданно безболезненно.        — Прости.       Аэрис лишь молча покачала головой и обнадёживающе улыбнулась, осторожно убирая свою ладонь с его руки. Клауд, несмотря на лёгкую грусть, абсолютно искренне улыбнулся в ответ. Ему стало гораздо легче, что ли. Если его решение понял и принял посторонний, то, возможно, его поступок не был настолько ужасным, каким казался ещё пару часов назад.       Возможно.       Аэрис поднялась со скамейки, отряхнула и без того чистое платьице, повесила корзинку обратно на локоть и потянула его за собой. Мальчик позволил вести себя в лабиринтах дворовых улочек, а затем они оба оказались на всё той же оживлённой улице, которой любовался Клауд изначально. Он удивлённо оглядел спешащих куда-то людей, поток машин, а затем повернулся к своей спутнице, стоявшей в шаге от него. Аэрис, как ни странно, умудрялась выделять на фоне всего этого хаоса. Дело ли было в её ярком наряде или цветах, но она казалась лишним кусочком паззла, по каким-то неведомым причинам попавшим в другой набор.       Поймав его удивлённый взгляд, девочка мягко улыбнулась, отошла от стены, шагнув прямо в толпу народа, и указала куда-то вперёд.        — Когда доберёшься до конца улицы, то выйдешь прямо к башне Шинра. Главные улицы в любом секторе приведут тебя к ней. Но это так, на будущее, — она хитро поглядела на него через плечо. Клауд едва удержался от того, чтобы в изумлении не открыть рот.        — Как ты?.. Я ведь не говорил!       Аэрис заливисто рассмеялась, подбежала к нему почти вплотную — мальчик вспыхнул и поспешно отвёл лицо в сторону, чтобы не получилась совсем уж курьёзная ситуация, — и прямо перед его глазами снова появился жёлтый венчик. Сладковатый аромат приятно защекотал нос опешившему Клауду, а отступившая на шаг девочка состроила забавную мордочку и начала нетерпеливо крутить стебель между пальцами. Спохватившись, он осторожно — чтобы не коснуться ладони Аэрис — принял цветок и вопросительно посмотрел в смеющиеся тёмно-зелёные глаза напротив.       Как только цветок оказался у него, девочка спрятала корзинку за спину и, слегка наклонившись вперёд, заглянула ему в лицо снизу вверх. Глядя на неё, такую яркую и заметно выделяющуюся среди безликой серой массы людей, мальчик вдруг осознал, что никогда не сможет стать частью такого огромного живого организма как Мидгар, ведь из всех людей он даже здесь умудрился выбрать кого-то ненормального и явно не вписывающегося в здешнюю систему. И хоть Клауд совершенно не понимал, что творится в голове у этой девчонки и какой фортель она выкинет в следующий раз, однако именно это его в ней и привлекало. Простота и лёгкость с одновременной прямолинейностью поражали его, всегда одинокого и ужасно неловкого, когда дело касалось общения. В какой-то степени он восхищался такими живыми людьми.       Аэрис тут же солнечно заулыбалась, словно прочитала его мысли, и мальчик едва удержал себя от ответной улыбки, хотя та так и просилась на лицо.        — У тебя доброе сердце, Клауд. Уверена, из тебя выйдет отличный солджер.       Он шокировано охнул, но не успел ничего сделать или ответить — несносная цветочница уже повернулась к нему спиной и целенаправленно прокладывала себе путь в противоположную сторону. Клауд только и мог, что удивлённо разглядывать косу девочки, покачивающуюся в такт её шагам, а затем вздрогнул, словно очнувшись, и кинулся следом.        — Постой! — больно ударившись плечом о недовольно заворчавшего клерка, окликнул он Аэрис, но спина цветочницы уверенно то исчезала, то появлялась за спинами прохожих. Налетев на женщину с детской коляской, Клауд, извиняясь, помог ей перейти дорогу без лишних проблем, а когда осмотрелся вновь, девочка успела пропасть окончательно.       Хотелось бы побродить в поисках новой знакомой ещё немного, но его взгляд наткнулся на огромный циферблат, возвышающийся над станцией, и пришлось остудить голову. Аэрис прекрасно ориентировалась в хитросплетениях местных улиц, а потому нагнать её явно не удастся. Тоскливо взглянув туда, где в последний раз мелькала спина, затянутая в голубую ткань, Клауд отвернулся и направился по указанному пути.       Было немного грустно от того, что его новая вроде как подруга довольно быстро его покинула — он только-только начал привязываться — но, как ни странно, в остальном Клауд чувствовал себя просто отлично. Эта странная девчонка чем-то напоминала озорных фей, о которых в детстве ему читала Клаудия. В глубине души мальчик отчего-то верил, что они ещё обязательно встретятся - хоть и, скорее всего, Клауд просто выдавал желаемое за действительное.       С этими мыслями и приподнятым настроением он шёл по широкой улице Мидгара и игрался с источающим сладкий аромат цветком. По дороге он то и дело отвлекался на причудливое сочетание старого и нового стиля, лавировал среди толпы и многочисленных светофоров, а потому даже и не заметил, как за очередным небоскрёбом показалась башня Шинра. Оторвав взгляд от витрины со свежей выпечкой, Клауд восхищённо выдохнул.       Он ещё даже не подошёл к Башне на достаточное расстояние, а она уже поражала его воображение своими масштабами. Никогда в жизни Клауд не видел такого огромного здания! Комплекс из стали и стекла с высочайшим шпилем устремлялся куда-то в небеса, и мальчик невольно задумался, можно ли увидеть облака из окон верхних этажей прямо напротив лица. Шинра была настолько огромна, что просто не вмещалась в его поле зрения, и потому Клауду пришлось задрать голову, чтобы разглядеть её полностью. Прямо посередине здания ярким ало-золотым пятном выделялся огромный логотип компании, на крыше готовился приземлиться вертолёт. Люди огибали его, как камень в ручье, явно привычные к резким остановкам приезжих, глазеющих на местную достопримечательность. Чувствуя себя полным кретином, Клауд продолжил движение и невольно поймал себя на абсурдной мысли: сфотографировать бы и показать матери. Он мгновенно отмахнулся от неё, чтобы опять не впасть в меланхолию, хотя под ложечкой уже успело тоскливо засосать. Чтобы отвлечься, он вновь принялся глазеть по сторонам, то и дело сосредотачивая свой взгляд на Шинра и подолгу залипая на неё.       С каждым шагом, приближающим его к штаб-квартире мощнейшей компании Гайи, дыхание перехватывало всё чаще. К тому моменту, как он оказался на надземном пешеходном переходе, его начало едва заметно потряхивать от перевозбуждения. С его места было видно, как на небольшой площади перед главным входом в башню несла караул охрана, состоящая из пехоты, заметно выделяющихся среди гражданских своими навороченными шлемами и синей униформой. Облокотившись об ограждение, чтобы унять дрожь, Клауд смог разглядеть в их руках оружие, и в который раз за день восхищённо охнул.       Быстро преодолев оставшееся расстояние и едва не пересчитав своей бедовой головой все ступени, мальчик прошёл мимо секьюрити, всеми силами стараясь не таращиться дольше, чем позволяют приличия — и явно не преуспевая в этом. К счастью, на него совершенно не обращали внимания. Клауд без проблем преодолел две пары раздвигающихся дверей и…       Опять обомлел.       Наверное, ему бы стоило уже привыкнуть к местной роскоши и любви к большим — очень — размерам, но для мальчишки из глубинки это было просто нереально.       Огромное помещение, в котором он оказался, очевидно, было вестибюлем. Стены и пол его были обиты тёмными дорогими даже на вид плитами и сияли чистотой так, что Клауд мог запросто использовать их вместо зеркала. На фоне общих тёмных оттенков резко контрастировали кроваво-красные ковровые дорожки, подстрекательски зазывающие на лестницы, что вели вглубь великой штаб-квартиры Шинра. Их кричащий цвет так и заманивал начать исследование. Пересилив порыв, мальчик задрал голову к потолку и глубоко вздохнул — ему ещё не приходилось видеть подобное: чтобы изнутри у самого входа можно было разглядеть десять, а то и двадцать этажей сразу. Тёмные галереи со стеклянными перилами, глянцем переливающиеся в свете десятков люстр, уходили ввысь, гипнотизируя своей роскошью и расширяя и без того немаленький вестибюль.       Наконец оторвавшись от разглядывания сотен мелких деталей наверху, Клауд уловил множество кожаных чёрных диванчиков и столиков в левой части вестибюля, отвечающей, видимо, за зал ожидания, а также самое главное место, ради которого и затевалось всё помещение — стойка администрации. Однако даже она поражала его скудное деревенское воображение: отливающая чёрной сталью, в форме шестиугольника, с работницами Шинра через каждую сторону.       Вестибюль был забит под завязку: бесчисленные потоки людей поднимались по двум зеркально расположенным лестницам, заходили и выходили через задние и боковые двери, исчезали в Выставочном зале, располагающемся позади стойки, множество костюмов проплывало на третьем этаже, шурша своей брендовой тканью и документами, которые по важности не шли ни в какое сравнение с документацией Нибельхейма за всё его время существования. И несмотря на такое огромное количество народа, Клауд не мог затеряться в толпе, как это удавалось сделать на улице: казалось, что каждый проходящий мимо клерк смотрел на него, как на дворняжку, каким-то чудом забежавшую в элитный салон.       В общем-то, это было не слишком далеко от правды.       Нервничая и стараясь как можно меньше встречаться глазами с окружающими, мальчик подошёл к свободной стороне шестиугольной администрации. Невероятно занятая на вид девушка почти сразу отвлеклась от парящей в воздухе голограммы и посмотрела на него, настолько вежливо и одновременно равнодушно улыбнувшись, что Клауду невольно стало не по себе. После Нибельхейма, где ему вообще никто, кроме матери и Тифы, не улыбался, проявление рабочей вежливости казалось ему наигранным и малость пугающим. Такой же была улыбка у Адама, когда тот подкарауливал его за очередным углом.       От последних воспоминаний о Симмонсе он невольно передёрнулся.        — Здравствуйте, я… Мне… — мальчик запнулся, не зная, что говорить. Просто прямо сказать, что он пришёл на тест? Неуверенность, которую он испытывал на протяжении всего пребывания в Мидгаре, дала о себе знать. Лайфстрим, он выглядит как последний оборванец среди этого царства чёрного мрамора и новейшего поколения технологий, а всё это время наблюдавшая за ним администратор со своим незаинтересованным взглядом ничуть не помогала мыслительному процессу. Окончательно упав духом и запутавшись в собственных страхах, Клауд кое-как выдавил: — Тест. На солджера. Как мне?..        — Одну минуточку, — девушка вроде как поняла своего незадачливого посетителя и начала что-то быстро печатать на сенсорной клавиатуре, дисплей которой был вделан прямо в столешницу. Спустя какое-то время раздался странный звук, напоминающий шуршание, и прямо перед его носом небольшая часть стойки отъехала в сторону, открывая окружающему миру небольшой сенсорный экран, напоминающий клавиатуру администраторов. Клауд едва удержался от того, чтобы глупо открыть рот, в таком восторге он был. После отсталого Нибельхейма подобное казалось чем-то невероятным.        — Внесите ваши данные, пожалуйста, — после слов девушки дисплей послушно включился, отображая электронную анкету. — Как закончите, скажите мне, и мы сможем продолжить.        — Х-хорошо, спасибо, — он чуть подрагивающими пальцами прикоснулся к первой строчке, и снизу экрана появилась клавиатура. Ничего сверхъестественного не спрашивалось, лишь стандартные вопросы про имя, фамилию, дату рождения и тому подобное. Обрадованный, что не придётся ничего уточнять и выставлять себя ещё большей деревенщиной, Клауд быстро заполнил чуть больше десятка строчек и дал знак администратору. Спустя какое-то время та протянула ему пластиковую карту размером с обычную кредитку.        — Тестирование для поступления в подразделение СОЛДАТ проводится на тридцать четвёртом этаже, там вас встретят. Лифты располагаются в самом конце холла, вверх по лестнице. Если потеряетесь, не стесняйтесь, попросите помощи у работников Шинра. Хорошего дня.        — Спасибо, — кивнул Клауд и направился к манящим его с самого начала ковровым дорожкам. Уже подойдя поближе, он заметил, что рядом с обычной лестницей работал эскалатор — что, опять же, было для него диковинкой — а потому в последнюю секунду мальчик свернул на движущиеся ступени. Оказавшись на втором, а затем и третьем этаже вестибюля, он снова начал оглядываться и стараться слиться со стенами. Судя по фуд-корту, здесь располагалось что-то вроде зоны питания. Быстро преодолев ресторанный дворик, чтобы не чувствовать восхитительные ароматы, расплывающиеся по этажу — он не ел уже больше десяти часов, помилуйте — мальчик оказался в небольшом помещении с шестью лифтами и панорамным окном. Растерявшись от такого количества лифтов, которые он и видел-то только по телевизору, Клауд принялся отчаянно вертеть головой, чтобы понять, какой конкретно ему нужен и куда нажимать.       Какого же было его удивление, когда он понял, что кнопка вызова всего одна.       Пока лифт ехал — тоже только один — немного недоумевающий мальчик принялся разглядывать ключ-карту: прямоугольный кусок чёрного пластика с красно-золотым логотипом Шинра. Клауд задумчиво покрутил её, представляя, как каждый день с умным видом заходит и выходит из Башни, кивая своим знакомым и тем девушкам с администрации, но его забавные фантазии прервала небольшая группа клерков. Мужчины в дорогих костюмах сгрудились у него за спиной, не прекращая обсуждать какой-то проект, который мгновенно заставил заскучать тринадцатилетнего пацана. Если он правильно понял, то речь шла о расширении сети мидгарских железных дорог, но работники использовали столько цифр, сокращений и терминов, что Клауд не захотел вслушиваться дальше.       Двери лифта бесшумно разъехались, и мальчик с облегчением забежал внутрь, спасаясь от скучнейшего подслушанного разговора в истории. К сожалению, клерки вошли следом и продолжили беседу, но уже о планируемом отпуске, что было хоть и поинтереснее, но всё равно малость напрягало, ведь обсуждали мужчины какие-то супер дорогие курорты. Клауд не был любителем послушать о том, кто как транжирит своё богатство, а потому сосредоточился на поисках кнопки тридцать четвёртого этажа.       Наконец отыскав её, мальчик уткнулся взглядом в зеркало, незаметно разглядывая своих попутчиков в отражении. Все мужчины были затянуты в деловые костюмы, ценник которых нагонял на него то ли тоску, то ли ужас. Клерки держали подмышкой по папке или борсетке, на руках перемигивались часы и кольца. Клауду стало смешно: работники Шинра словно имели список вещей, которые обязательны для носки. Дорогие часы ручной работы? Есть. Костюм, стоящий больше, чем дом среднестатистического нибельхеймовца? Есть, кем бы эти нибельхеймовцы не были. Затянутый на манер удавки галстук? Ну а как же иначе.       Лифт неожиданно остановился, невольно заставив Клауда малость запаниковать, но открывшиеся двери и вышедшая пара клерков позволили ему облегчённо выдохнуть. После лифт несколько раз остановился на парочке этажей, пока наконец его не покинул последний клерк. Как только мальчик остался один, он ссутулился и прислонился спиной к зеркальной поверхности, следя взглядом за панелью лифта. То загорающиеся, то гаснущие кнопки подсказывали, где именно они сейчас проезжали, и чем ближе становилась заветный этаж, тем сильнее сдавали нервы.       Клауд находился в месте, которое раньше видел только по телевизору в гостях у Тифы. Прямо сейчас он собирался сдать тест, результат которого при любом раскладе изменит его жизнь, поделит на «до» и «после». Конечно ему было страшно! Вдруг он не справится? Сердце сладостно билось в предвкушении, а запрятанная ещё в далёком детстве в самые глубины надежда игриво щекотала рёбра изнутри: а что если мечта нибельхеймского чокобёнка, с которым никто не хотел дружить, всё-таки исполнится? Клауд подрагивал от возбуждения, ведь, возможно, сегодня именно он — не Генри и не Адам! — сдаст. Станет солджером третьего класса! Увидит генерала Сефирота вживую! Или даже поговорит с ним…       На этой мысли Клауд аж передёрнулся от чистейшего восторга, заполнившего каждую его клеточку. Лайфстрим, ну как же так можно, он такими темпами сам себе мозг ложечкой выест, надумает всякого, а потом будет рыдать в три ручья, когда не осилит долбанный тест! Вернётся в Нибельхейм, насмотревшись на изумительнейший по красоте своей Мидгар, побывав в Шинра и провалившись в пяти минутах от своей мечты, вернётся туда, где его за человека не считают, туда, где Клаудия покачает головой, скажет, мол: «это было очевидно, глупый…»       Да ни в жизнь! Он не вернётся домой, не вернётся! Будет ночевать под мостом, на помойке, будет драться за еду с бездомными собаками и канализационными крысами, но не вернётся! Не даст ещё больше пищи для издевательств Адаму, не посмеет взглянуть в полные жалости глаза Тифы, не позволит матери окончательно убедиться в том, что её сын потерян для общества!       Ударившись затылком о стену лифта так, что в глаза потемнело, мальчик зажмурился от прострелившей череп боли, зато все предательские мысли мигом улетучились. Клауд чувствовал себя отвратительно и уже начал жалеть о своих ехидных замечаниях в адрес клерков — в их компании в голову хотя бы всякий бред не лез и было не так страшно.       Если уж на то пошло — что вообще представляет из себя этот тест? Реальное тестирование, как на уроках в школе? Как показала практика, с такими тестами у него не клеилось, а это было уже проблематично. Спарринг? Ну, Клауд мог за себя постоять, конечно, но чтобы прям разбираться в мордобое…       К тому моменту, когда лифт остановился, мысли стали совсем уж угнетающими. Клауд тоскливо вздохнул и неуверенно осмотрелся. Небольшое пространство, из которого вниз и вверх вели узкие эскалаторы и несколько безликих коридоров — в стороны. Мальчик неуверенно посмотрел сначала направо, затем налево. Администратор сказала, что его встретят, но ни одной живой души в ближайшие десять метров не наблюдалось. Клауд ужаснулся: если он не пройдет тест только потому, что заблудился в Шинра, это будет полнейший позор, после такого он и сам в себе разочаруется, не то что другие.       К счастью, словно услышав его мысли, в холле раздался перестук каблуков. Его сердце радостно ёкнуло, стоило из-за угла одного из коридоров показаться симпатичной девушке, чем-то похожей на встреченную им ранее администратора вежливой отчуждённостью во взгляде.        — Клауд Страйф? — уточнила работница, оглядев всклоченного мальчишку с ног до головы. Он смущённо опустил глаза в пол, опять чувствуя себя неловко, и кивнул. Страшно представить, что она о нём подумала. — Прошу, идите за мной.       Клауд с послушанием детсадовца пошел следом за девушкой по широким коридорам, по ту сторону которых можно было разглядеть какие-то кабинеты и снующих туда-сюда клерков. Чем-то эти стеклянные перегородки напомнили ему террариум, только вот вместо диковинных ящериц и змей он видел работающих людей. Да и в целом тридцать четвертый этаж ему не понравился, особенно после вестибюля. Среди этого стекла, пластика и металла он чувствовал себя в неволе, несмотря на нарочитую прозрачность и ширину коридоров. Мальчик ощущал себя запертой в доме мухой, раз за разом пытающейся оказаться на свободе, но налетающей на невидимое для неё препятствие в виде оконного стекла.       Наконец они добрались до конца этого стеклянного лабиринта и остановились перед двустворчатыми дверьми. Сбоку от них за небольшой стойкой сидела ещё одна работница Шинра с совершенно незапоминающейся внешностью. Прямо под ручкой одной из дверей была небольшая прорезь для ключ-карты.       Стоило ему окончательно осознать, что именно его ожидало за этой дверью, и Клауда пробил мандраж. Ладони неприятно вспотели, сердце тяжело заухало в груди, отдаваясь куда-то в горло, замутило. Его провожатая, вставшая сбоку, заметила, как застопорился перед дверью её временный подопечный, кинула на него быстрый взгляд и, дождавшись, пока он посмотрит ей в лицо, неожиданно ободряюще улыбнулась — на удивление, искренне — и сказала:        — Не волнуйтесь, всё будет хорошо.       Мальчик смущённо покраснел, кое-как вставил ключ-карту в прорезь и решительно зашёл в комнату — он не был уверен, что не сбежит отсюда, если гипнотизирование двери затянется. Первым, что увидел Клауд, оказались другие дети — около пятидесяти человек — рассевшиеся на многочисленных диванах и креслах. Стоило дверям открыться, пропуская его, как огромное количество любопытных взглядов обратилось в сторону пришедшего. Клауд глубоко вдохнул, заставляя себя успокоиться, и под перекрестием взглядов прошёл к свободному креслу у панорамного окна. Делить с кем-то диван он был просто не в настроении. Сев, Клауд дождался, пока большинство мальчишек вернётся к своим делам, наглядевшись на него, и от нечего делать сам начал осматриваться.       Эта комната была куда приятнее всего этажа. Во-первых, она была просто огромна, сюда со спокойной душой могли поместиться все жители Нибельхейма, не мешая друг другу, а место ещё бы и осталось. Во-вторых, она была очень светлая из-за двух панорамных окон. И, в-третьих, в ней было очень много мягкой мебели, столиков, подушек и прочей приятной глазу лабуды, сделанной из дерева и ткани, поэтому Клауду было здесь очень уютно. Ещё он заприметил много горшков и зелени, прячущейся по углам и на шкафах, что тоже радовало. Интересно, эти растения тоже были искусственными?       Наглядевшись на интерьер, Клауд с большим интересом принялся разглядывать других претендентов, а поглазеть было на что. Народ собрался весьма интересный: от явно таких же приезжих, как он сам, до мидгарских богатеев. Однако стоило ему пристальнее всмотреться в лица мальчишек, как он с удивлением осознал: все они были примерно одного возраста. Это было реально странно, неужели в этом году такое большое количество тринадцати- и пятнадцатилетних пацанов единовременно решили сдать тест? И ни одного старше? Или он просто чего-то не знал, и на самом деле Шинра распределяла новичков в том числе и по возрасту? С другой стороны, это, наверное, было логично.       Правда, несколько человек заметно выделялись на фоне остальных. Если большинство мальчишек весьма очевидно нервничали: их глаза бегали, они комкали всё, что попадалось под руку, да и вообще вид у них был загнанный — то четверо парней в самом углу комнаты были не просто спокойны, а как будто даже не здесь, утонув в своих мыслях. У них даже лица были какими-то сосредоточенными и хмурыми, а в глазах можно было разглядеть что-то тёмное. Клауду эти ребята казались… лишними здесь и, судя по подозрительным взглядам остальных, не ему одному.       Мальчик встряхнул головой, словно выкидывая из неё ненужные мысли, и невольно занервничал ещё больше, стоило ему заметить крупного мальчика, сидящего на соседнем диване. Окинув его тело взглядом, Клауд спрятал лицо в ладонях: если тестом действительно окажется тренировочный бой и ему в пару попадётся кто-то вроде этого пацана, то пиши пропало. Он был слишком мелким, чтобы сражаться наравне с тем, кто всю жизнь наедался до отвала и ходил в спортзал. Лайфстрим, да как он вообще собрался сдавать тест на сильнейших людей Гайи с такими скудными физическими данными? Это же смешно. Почему он раньше об этом не подумал?       Время текло мучительно медленно, словно мироздание намеренно давало ему возможность насладиться прелестями самобичевания. За прошедшие полчаса двери открывались и закрывались слишком часто, чтобы он запомнил количество подошедших, хотя каждый раз Клауд послушно встречал своих соперников взглядом. Другой-то возможности отвлечься всё равно не было, а отвлечься надо было позарез: мальчик уже начал ловить себя на мысли сбежать отсюда хоть к Бахамуту на рога, лишь бы подальше. И вот, когда сдерживать себя от позорного побега стало почти невозможно и напряжение в комнате достигло своего апогея, из ещё одних дверей, незамеченных им ранее, появился мужчина в дорогом костюме.       Да кактуар вас уколи, серьёзно? Здесь хоть кто-нибудь не соблюдает дресс-код? Для разнообразия?       Лайфстрим, ну о чём он вообще думает, сидя в величайшей корпорации Гайи? Конечно же здесь все в костюмах, это же не захудалый нибельхеймский магазинчик!        — Прошу минуточку внимания, — спокойно начал мужчина, встав ровно посередине их импровизированного собрания. Клауд даже поморщился от прервавшейся тишины, настолько успел к ней привыкнуть. Ребята вокруг него тоже заметно оживились, явно устав сидеть, как статуи, и с вниманием примерных учеников уставились на работника Шинра. — Буквально через пару минут начнётся тестирование для поступления в подразделение СОЛДАТ, поэтому посетите уборную при необходимости или перекусите. Во время самого тестирования такой возможности предоставлено не будет, так как от вас требуется максимальная концентрация. Вот здесь, — работник Шинра указал рукой на висящий на стене огромный экран. — Высветятся списки групп и закреплённая за каждой группой аудитория, — словно услышав его, экран вспыхнул, и взгляд Клауда принялся бегать по строчкам в поисках собственной фамилии. Мальчик едва удержался, чтобы не присвистнуть — людей по итогу набралось очень много. Нашёлся он в четвёртом списке, помимо него в аудитории сидело ещё одиннадцать человек.        — Если вы уже нашли себя и вам не требуется перекусить или посетить уборную, то проходите вот сюда, — мужчина указал на двери позади себя — те самые, из которых появился. — Ваши вещи оставьте здесь. За их сохранность можете не волноваться, а всё необходимое вам выдадут на месте. ID-карты возьмите с собой.       Клауд, не долго думая, вскочил на ноги, скинул рюкзак и едва не бегом направился к дверям. Он уже чувствовал, что если останется в приевшейся комнате ещё хоть на минуту, то просто сойдёт с ума от бездействия. Судя по уже образовавшейся перед дверью очереди, в этом мальчик не был одинок.       За заветными дверями оказался ещё один коридор, только уже гораздо больше напоминающий школьный: слева были окна, справа находились пронумерованные аудитории. Пройдя первые три, Клауд остановился перед четвёртой и прикоснулся картой к небольшому сканеру сбоку от заблокированного прохода. Пикнув, панель изменила свой цвет с красного на зелёный, и мальчик смог попасть внутрь.       Комната оказалась небольшим классом со стоящими в четыре ряда одноместными партами. За несколькими из них уже сидели другие мальчишки. Неожиданно кто-то довольно болезненно пихнул его сзади, и какой-то самодовольно ухмыляющийся пацан прошествовал мимо него, не сводя с Клауда крайне насмешливого взгляда. Мальчик раздражённо фыркнул, злясь, что не может преподать наглецу урок прямо здесь и сейчас, и последовал к одной из свободных задних парт. Устроившись на месте, он поймал на себе очередной взгляд пихнувшего его пацана и вопросительно приподнял бровь. В ответ мальчишка скорчил ему рожицу и отвернулся.       Серьёзно? Перед ним только что покривлялись? Какого хрена вообще, этому дураку пять что ли? Как кому-то адекватному вообще может прийти в голову идея начать выделываться прямо перед тестом? Каким придурком нужно быть, чтобы не понимать, что его в любой момент могут попросить на выход с пожеланием вернуться в группу для дошкольников? Клауд просто решил игнорировать странного пацана до конца тестирования.       Поблуждав глазами по спинам других ребят, мальчик неожиданно столкнулся взглядом с сидящим наискосок пацанёнком с настолько огненно-рыжими волосами, что Клауд решил, что они крашеные. Рыжик добродушно улыбнулся и махнул ему рукой.       Да что же это такое.       Проигнорировав ещё одного не менее чудного соседа, Клауд уставился в столешницу, чтобы больше точно ни с кем случайно не столкнуться взглядами. Мальчик рассеянно щёлкнул пальцами по идеально заточенному карандашу, и, пока тот послушно совершал обороты вокруг своей оси, за последним ребёнком в класс вошла девушка, которая, стоило мальчику занять единственное оставшееся свободное место, раздала каждому по планшету.       Разблокировав его, Клауд всё с больше возрастающим удивлением принялся отвечать на вопросы. Тест оказался даже близко не похожим на школьную программу или на что-то более специализированное. Самым знаменитым и тайным тестом на Гайе оказались обычные логические задачки и пространные вопросы. На похожие он когда-то отвечал у психолога в Нибельхейме, когда всему их классу устроили внезапное тестирование. На какие-то вопросы он отвечал быстро, на каких-то застревал, были и такие, которые не поддавались вообще никак и которые он по итогу пропускал. Иногда задачки разбавлялись небольшими эссе, где просилось порассуждать над какими-то высказываниями или идеями, согласиться с ними или опровергнуть. Подумать действительно было над чем, а уж сформировать свою точку зрения… Клауд, который едва мог сформировать пару предложений вслух, да ещё таких пафосных, на удивление неплохо справлялся на бумаге. Возможно потому что никто не стоял над душой и не торопил с мыслями.       С каждым проделанным заданием Клауд всё больше замечал, как удачно составители теста разбавляли уже наскучившие задачки и эссе совершенно странными и непонятными ему вопросами. Его просили охарактеризовать цвета со своими чувствами, придумать небольшое стихотворение — здесь он застрял на добрые двадцать минут, а результат так и не удовлетворил его — вкратце описать ситуацию в семье, назвать примерное количество друзей, высказать своё мнение о политике Шинра… А затем более серьёзные вопросы сменялись нейтральными, вроде «какая погода вам больше нравится?» или «какую спичку нужно переложить, чтобы…»       Спустя часа два у Клауда мозги кипели от совершенно не связанных друг с другом вопросов и сложности этих уже ненавистных логических задач, решение которых становились всё менее и менее очевидным и требовало гораздо больше практических знаний и умений, а также нереальной внимательности, как, например, в задачах, где просилось найти преступника в толпе, исходя из показаний каждого отдельного лица. Поощрялось также не просто найти подозреваемого, но и дать пояснение, каким образом вы пришли к такому решению, выстроить догадки о том, как и почему могло произойти убийство, а также каким образом его можно было избежать. Задания всё не кончались, в то время как время стремительно уходило, как песок сквозь пальцы.       У него не было ни времени, ни желания посмотреть, как справляются остальные, хотя по тихому шуршанию карандашей, что-то выводящих в черновиках, и просто витавшему в классе напряжению он мог сделать вывод, что тяжело было всем и всех одолевали примерно одни и те же мысли. Наконец, в кабинете раздалась приятная мелодия, после чего все планшеты резко отключились, даже не позволив дописать слово. Девушка, всё это время молча сидевшая в углу и разглядывавшая свой маникюр, попросила всех подняться и идти за ней. Они послушно двинулись следом, слишком уставшие для того, чтобы переглядываться, но краем глаза Клауд всё-таки уловил рыжую макушку, которая крутилась сбоку от него, а также идущий одним из первых пацан, толкнувший его, о чём-то тихо бурчал себе под нос.       Пройдя ещё парочку коридоров, их группа оказалась в месте, очень сильно напоминающем процедурный кабинет. Здесь каждого распределили за отдельные столы с сидящими за ними то ли врачами, то ли учёными. Парень в белом халате сделал Клауду забор крови, после чего его отпустили восвояси.       Вернувшись в начальную точку, Клауд обессиленно рухнул на кресло, где его послушно дожидался рюкзак, и устало обвёл взглядом полупустую комнату. Думать о чём-либо не хотелось. Не хотелось вообще ничего, кроме как откинуться на спинку и наконец вырубиться, настолько выжатым он себя чувствовал, однако мальчик силой воли заставил себя держать глаза открытыми и подумать ещё немного. Проанализировать произошедшее.       Если судить по висящим в комнате часах, тест длился около четырёх часов — вместе с посещением процедурного кабинета и небольшой беседы с врачом о его здоровье. Однако Клауд никак не мог понять, почему знаменитым тестом оказалось какое-то психологическое насилие, а не что-то действительно важное и более военное. Спарринг там или что-нибудь про стратегию. К чему Шинра знать, что страх у него ассоциируется с серым цветом, а спокойствие с зелёным? Что за бред вообще? Чего не пойти дальше и не спросить, позу какой ложки он предпочитает больше? Ну, а чего, вдруг поможет для истребления вутайцев.       К тому же, он не один так думал. Возвращающиеся в комнату ребята совсем недолго молчали и сейчас уже не стеснялись ехидничать и дразниться. Очевидно, что хвалёный тест многих разочаровал, все ожидали чего-то большего.        — Что дальше? Попросят нас сочинить поэму?        — Или рисовать цветочки и чокобо.        — Идиоты вы все, думаете, в Шинра одни дураки сидят, которые не знают, что делают?        — Не знаю, чего они там делают, но мы вроде на службу идём, а не в детский сад.        — Но в этом же должен быть хоть какой-то смысл. Проходят единицы!        — А ведь точно. Увидимся в Трущобах, тупицы! — неожиданно высказался тот самый мальчик, который пихнул Клауда перед тестированием. — Я как раз там буду проходить стажировку.        — Только если попрошайкой, — пренебрежительно фыркнул уже знакомый ему рыжик, и Клауд невольно проникся к пацанёнку симпатией. Бесивший же его малец покраснел от злости:        — А ты у нас готов лизать Шинра задницу, лишь бы тебя приняли? Хоть каплю достоинства имей.        — Прежде чем раздавать советы другим, сам к ним сначала прислушайся, — вмешался в перепалку раздражённый Клауд. Рыжик бросил на него позабавленный взгляд и подмигнул. Кажется, он каким-то образом обзавёлся временным союзником.        — Задел нищебродскую струнку души, чокобёнок? Такую уродскую одежду ещё поискать надо. На свалке нашёл? — издевательски протянул пацан. — Сколько же вас здесь, подлиз, желающих выбраться в люди? Наивные идиоты, возвращайтесь обратно в свои дыры.        — Меркантильный ублюдок, — прервал его исповедь рыжик. — Между прочим ты первый упомянул лизание чужих задниц. Как говорится, у кого что болит…       В комнате раздались приглушённые смешки. Ребята, которые так же, как и Клауд, не были одеты по последнему писку моды, заметно обозлились на наглеца. На самом пацане, как успел оценить его внешний вид Клауд, были действительно дорогие вещи. Наверняка привыкший жить в роскоши маменькин сынок, который пошёл в солджеры только ради хвастовства.       Атмосфера в комнате заметно обострилась. Каким-то образом разочарование от теста и раздражение друг на друга превратились в гремучую смесь, готовую в любой момент полыхнуть. Нужна была лишь искорка, которая начнёт этот пожар — и что-то Клауду подсказывало, что ею станет наглый мальчишка, возомнивший себя лучше остальных.        — Тебя хоть звать как, умник? — уточнил Клауд. Пацан посмотрел на него, в глубине его глаз горели злость и пренебрежение.        — А тебе зачем, чокобёнок?        — Должен же я знать, кому собираюсь врезать.       Это оказалось последней каплей, той самой искрой. Пацан вскочил на ноги так быстро, что сидящие рядом с ним ребята даже не успели остановить его. Клауд дёрнулся в сторону, уворачиваясь от прямого удара в лицо, схватил мальчишку за талию и, подавшись всем весом вперёд, уронил своего противника на пол. Пацан оказался не из робкого десятка и заехал ему локтём сначала в подбородок, затем под дых, но у Клауда было преимущество в позиции, и удары оказались слабыми. К нему на выручку неожиданно пришёл рыжик, и какое же незнакомое, но приятное чувство расползлось у него в груди — когда кто-то встаёт на одну с ним сторону. Вдвоём хорошенько проучить наглеца оказалось проще простого — тот, осознав, что находится не в выигрышной позиции, довольно быстро сдулся. К тому моменту, как драка закончилась, остальные малость отошли от шока и растащили их в разные углы. К удивлению Клауда, никто из работников Шинра не стал вмешиваться в разборки и не сделал ни одного замечания после. В итоге ребята просто отвернулись друг от друга и продолжили в полном молчании ожидать результаты теста. Больше никто не решался подать голос, а Клауд был доволен победой в драке и делил освободившийся диван со своим неожиданным рыжеволосым союзником.        — Айзек, — едва слышно раздалось сбоку, и Клауд растерянно посмотрел на рыжеволосого мальчика. Тот искренне улыбнулся ему и всё-таки уточнил: — Меня так зовут. Должен же ты знать, с кем рожу начищал.       Клауд довольно хмыкнул, поняв, кого так удачно спародировал Айзек. Он слегка кивнул, после чего точно также тихо ответил:        — Клауд.       Больше они не разговаривали, хотя было заметно, что Айзек кое-как сдерживается, чтобы не начать болтать. Возможно, он бы решился заговорить с Клаудом, если бы в комнату не зашёл тот же самый работник Шинра, который давал им указания до тестирования.       Все присутствующие мгновенно подобрались. Мужчина, не глядя на них, нажал что-то на пульте, и всё это время включённые списки изменились: теперь напротив каждого имени появились надписи. Клауд опять окинул взглядом парочку первых имён, и результаты напротив них. Чем ниже опускался его взгляд, туда, где, как он помнил, располагалось его собственное имя, тем сложнее становилось дышать. Вокруг него по мере изучения списка раздавались раздосадованные вздохи, раздражённые восклицания, даже всхлипы. Мальчик, чувствуя, как сильно вспотели ладони, судорожно вытер их о джинсы.       Пожалуйста. Пожалуйста.       Сидящий рядом Айзек от души выругался, и именно в этот момент взгляд Клауда споткнулся на собственной фамилии. ______________________________________ |Клауд Страйф. 13 лет. Нибельхейм. | ----> + ----> + ----> + ----> + ----> — ----> + ----> — ----> совм. = 100% |_____________________________________| К службе в подразделении СОЛДАТ: × НЕ ГОДЕН. × |_____________________________________|       Его сердце упало.