Наследник эпохи

Из окна гостиницы простирался вид на толпу, снующую по центральной площади столицы, что нагоняло на Эйбрама волнение. Близился его выход. Предвыборная кампания, выступления в крупных городах Апокабаны, дебаты с Хизаром — все теперь позади. Остался последний этап — оглашение результатов голосования. Не мало критики сыпалось в адрес Эйбрама: он начал войну, из-за него страна до сих пор жила в неопределённости. Его участие в последней битве тоже восприняли неоднозначно, сочли постановкой. К тому же, он приехал из Дай-Каля, страны, которую многие апокабанцы до сих пор считали врагом. Что будет после его поражения Эйбрам не представлял. Он должен будет сдаться, что казалось невозможным после стольких лет войны. Однако если народ окажется против него — придётся отступить. Услышав скрип двери, Эйбрам обернулся и застал Рейчела. Парадная военная форма на нём напрягла, но стоило увидеть медали на его груди, внутри похолодело. Так должны были одеться фронтовики. Вчера вечером Рейчел приготовил совсем другую одежду, ведь собирался пойти на церемонию как его супруг. Будущий супруг. Опущенный взгляд Рейчела только усиливал волнение. Не хотелось верить, что он передумал, но Рейчел положил бархатную коробочку на стол. Эйбрам тяжело вздохнул, только теперь поняв его вчерашнюю растерянность после предложения. — Что случилось? — Эйбрам знал, что его голос прозвучал рассерженно, но не мог сдерживаться. Он думал, что может проиграть сегодня, но был уверен, что Рейчел всё равно будет с ним, что он готов смириться с его публичной жизнью, с обрушившимся вниманием, но нет — не готов. — Я не смогу выйти за тебя замуж, если ты станешь амиром, — негромко произнёс Рейчел. Ещё вчера они строили планы на будущее, а сегодня Эйбрам ощущал непреодолимую пропасть. — Из-за того, что приходится выставлять жизнь напоказ? Или… Я не знаю. Почему? Сев на диван, Эйбрам опустил голову. Он не верил, что существовали какие-то преграды. — У нас будет ребёнок. Подняв голову, Эйбрам в недоумении посмотрел на Рейчела. Блеск в его глазах заставил улыбнуться, и Эйбрам больше не слышал шум толпы за окном. Он видел Рейчела во дворце с их сыном, видел, как рассказывает сыну о стране, об амирах. Как сын вырастет, и он начнёт знакомить его с политикой. Раздавшийся на площади гимн Апокабаны оглушил и вернул в реальность. Он не стал амиром, а Рейчел только что отказался выходить за него замуж. — Ты должен идти? — спросил Рейчел, подняв взгляд к окну. — Подождут. Так почему? Рейчел отвёл взгляд и отошёл к окну, сложив руки на груди. — С самого детства я жил так, как было надо. Не мог ходить в школу, не мог получить профессию, не мог вообще ничего решать. — Я помню, — Эйбрам подошёл ближе и положил руку Рейчелу на плечо. — Но я не собираюсь тебя ограничивать, ты не обязан вести публичную жизнь. — Не во мне дело. Жизнь сыновей амира тоже решена наперёд. Они учатся отдельно, они не общаются с обычными детьми и не могут ничего выбирать. С самого детства их готовят к власти, не давая возможности заниматься чем-то другим. — Но таковы традиции. Сын амира должен продолжать его дело. Дедушка готовил меня. Он не хотел, чтобы престол занял тот, кто разрушит страну. Амир всегда оставляет преемника. — Разве ты не хотел сделать из страны республику? — Апокабана пока не готова к такому серьёзному шагу. Для того, чтобы изменить государственный строй, надо слишком многое сделать. Из окна доносилась приветственная речь, через считанные минуты всё станет ясно. — Я понимаю, — Рейчел присел на диван. — Но раз ты пропагандируешь свободу, это должно касаться всех. Я хочу, чтобы наш сын сам выбрал, кем ему стать. Эйбрам молчал, чувствуя, как негодование рвалось наружу. Ведь он хотел оставить след после себя, хотел, чтобы кто-то продолжил его идеи, чтобы в Апокабане как можно дольше оставалось всё так, как было при нём. Того же хотел и дедушка. В мыслях пронеслись их споры о власти. Взгляды дедушки устарели, чего он в упор не замечал. Разочарование накрывало Эйбрама, столько только представить, что его взгляды тоже могут устареть. Ведь дедушка пытался передать ему свою идеологию, но Эйбрам не согласился с ним и начал свою, новую эпоху. Кроме того, были Айзек, который не горел желанием занимать престол, и Хизар, чьё правление отчасти продолжало идеи дедушки. Никто бы из них не подумал что-то менять. Стране не нужен прямой наследник, стране нужен тот, кто выведет её развитие на новый уровень. Но по законам правление всё равно переходит к ближайшему родственнику амира. И если у них нет выбора, то бастард может отказаться от престола. — Ты прав, — Эйбрам встретился с сияющим взглядом Рейчела, что заставило его самого улыбнуться. Эйбрам представил, что может быть по-другому: он будет забывать о своём статусе, проводя время с сыном, не будет грузить его проблемами власти. Семья станет отдушиной, той частью мирной жизни, которой ему всегда не хватало. Эйбрам одёрнул себя — амиром он ещё не стал, но в нём томилась надежда, что в случае проигрыша Хизар сделает его хотя бы главой Маджаля. — Каким бы ни оказался результат, мы всё равно всегда за тебя, — подбодрил Рейчел. — Я знаю. Осознание того, что маджальцы всегда будут на его стороне, приятно грело душу. Эйбрам собрался выходить, но сначала пропустил Рейчела, зная, что он сядет рядом с фронтовиками. Эйбрам вспомнил, как пытался убедить его, что война позади — после оглашения результатов будет подписан мирный договор, но Рейчел и все его сослуживцы до сих пор продолжали жить в ожидании очередного нападения.

***

— Я же сказал, что доберусь на автобусе, — с недовольством напомнил Шон, садясь в машину. — Всё равно по пути, — Авив не заметил его раздражения. Его глаза горели, и он устремился на дорогу, едва Шон хлопнул дверью. Авив был так очарован машиной, что не упускал возможности подольше посидеть за рулем. Шон не хотел вспоминать, но грустный взгляд Авива, сидящего в своей коляске в их тесной квартире, снова встрял в мыслях. Он с нетерпением ждал вечера, чтобы Шон вывел его на улицу и с сожалением думал о том, что не может выбраться куда-то дальше окрестностей дома. Нахождение в четырех стенах его угнетало, и это подтолкнуло Шона что-то изменить. Частный дом оказался удобнее квартиры с узким лифтом. Хозяин парикмахерской отказался брать Авива, лишь усмехнувшись на известие о том, что до войны он работал парикмахером в Дай-Кале. Авив не сдался, предложил свои услуги бесплатно и через пару недель официально числился в штабе. — Мы не будем заезжать в магазин? — спросил Шон, когда Авив свернул в сторону дома. — Я хочу посмотреть трансляцию, — признался он, чем сильно удивил Шона, ведь как только они вернулись, Авив попросил выбросить всё то, что осталось у него после войны. Он не смотрел новости и отказался идти на выборы. Шон временно исполнял обязанности главы Маджаля, но не говорил с Авивом о работе, чтобы не грузить его политикой и то ли закончившейся, то ли остановившейся войной. — Ты кого-то из них поддерживаешь? — осторожно спросил Шон, зная, что Авив никогда не простит Эйбраму то, что он отправил его на фронт. — Может быть не зря была эта война. Авив крепко сжал руки на руле — его раны до сих пор не зажили. Шон так и не узнал, из-за чего Авив получил травму, потому что он никогда не говорил о войне. Припарковав машину, Авив достал свою коляску и принялся её собирать. Шон курил на улице, зная, что Авив откажется от его помощи. Всегда отказывался, ссылаясь на то, что должен справляться с новыми повседневными трудностями сам. На пороге их поджидал Райми. Когда он обнялся с Авивом, Шон ненароком вспомнил, как они встретились после долгой разлуки и долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Авив не знал своего взрослого сына, ведь когда уходил на фронт, Райми был ребёнком. Райми едва помнил папу. Но уже вечером того дня Райми рассказывал Авиву о школе, о своих друзьях и едва сдерживал слёзы. Ведь у него теперь был папа, который вернулся и больше не оставит его. Послышались шаги, и к ним вышел седой осунувшийся старик с тростью. Он смутно казался знакомым, но Шон до последнего не мог понять, кто перед ним, пока Авив не произнёс: — Отец? Его голос прозвучал испуганно, ведь он даже не верил встретить родителей — не нашёл о них никакой информации. Отец Авива казался жалким и немощным, но, когда его взгляд задержался на подогнутых штанах Авива, Шон ощутил прилив ненависти. Отец Авива однозначно ожидал увидеть своего сына другим. Он выглядел болезненно, неужто надеялся в очередной раз извлечь из общения с сыном выгоду? Ведь все года войны его не было здесь. — Где ты раньше был? — не медля, спросил Шон. — Воевал, — отец поднял тяжёлый взгляд. — Наш завод захватили, папа под завалами умер, а я пытался дать отпор врагам. Авив вздрогнул, стоило отцу рассказать о папе, и опустил голову. Он был готов к этой новости, но всё равно надеялся узнать, что папа жив. Они разместились за столом. Райми принялся разогревать ужин. Отец молчал, смотря на Авива с жалостью, которая раздражала Шона. — Ты простишь меня? — вдруг спросил он. Авив мотнул головой. Заметив слёзы в его глазах, Шон собрался выдворить этого старика за дверь, но он вдруг продолжил: — Я же как лучше хотел… Чтобы Хизар нас отпустил, ну, а генерал… Мы бы не выжили по-другому. Шон поймал на себе осуждающий взгляд отца — тот презирал его за то, что Шон нашёл Авива и увёз в Маджаль, откуда он отправился на фронт. Авив молчал, опустив голову. Не хотел ворошить прошлое, которое так больно ранило. — Что с тобой случилось? — спросил отец. — Хватит уже, — возмутился Шон, чувствуя, как мучительно Авиву было снова вспоминать те события. Но Авив перевёл взгляд на отца и ответил: — Я медбратом был, но в тот день почти всю нашу роту расстреляли. Вручили мне автомат и приказали воевать. Я пошёл… А там со всех сторон пули летят. Упал и встать не смог, сознание потерял. Очнулся, когда трупов грузили. Меня мёртвым посчитали, а я жив оказался. Пока до больницы доставляли, заражение пошло. У меня обе ноги прострелены были. Врачи пытались что-то сделать, но всё было тщетно, вот и ампутировали. Шон с ужасом представил, как Авив раненный лежал в куче трупов, и больше не видел ничего перед собой: тёмные пятна заполонили всё. А если бы его не заметили, если бы он не очнулся… Отец тяжело вздохнул и закрыл рукой лицо. Райми застыл с тарелками в руках и со страхом смотрел на Авива. — Раз это пережил, до ста лет доживёшь, — в горле всё сжалось, но Шон выдавил из себя эти слова, потрепав Авива по плечу. Авив улыбнулся, и Шон поверил, что однажды его боль отступит. Врачи говорили, что Авив сможет ходить с протезами, но такие, которые могли полностью восстановить движение, производили только в Дай-Кале и заработать на них, операцию и восстановительную терапию будет целым испытанием. Шон знал — они смогут. Пусть через несколько лет, но Авив будет ходить. — Ты разрешишь мне приходить? — прервал затянувшуюся паузу отец. — Если хочешь, — негромко ответил Авив, отвернувшись. — Сейчас же трансляция будет, — напомнил Райми, пытаясь разбавить создавшееся напряжение. На экране телевизора появилась центральная площадь столицы. Толпа народа, из которой выделялись фронтовики. Эйбрама и Хизара ещё не было, вместо них выступали их представители. На большом экране, сооружённом на сцене, появились виды обновлённого Мёртвого города — заслуги Эйбрама. Однако Шон догадывался, что за этим последуют кадры разрушенных городов. — Я за Эйбрама голосовал, — признался отец Авива. — Как и весь наш завод, где я сейчас работаю. — В столице поддерживают Эйбрама? — удивился Шон. — Ещё как. Люди верить во что-то хотят. При Хизаре всем трудно: работы нет, пенсии не платят, продуктов дефицит. Всем хочется думать, что придёт новый амир, который всё исправит. Однако есть патриоты. Измученные войной, они всё равно не отдадут своё государство врагу. — Вопрос в том, кого окажется больше, — заметил Авив. Шон приобнял Авива за плечи, осознавая, что ему не был так важен исход референдума. Авив был с ним, смог вернуться к жизни и между ними больше не существовало преград. — Но ведь если победит Хизар, он не даст нам спокойно жить, — опустив грустный взгляд, сказал Райми. — Он же ненавидит маджальцев, особенно нашу власть. А отец в управлении как раз работает. Шон замер, еще раз прокручивая в голове то, что сказал Райми. Он назвал его отцом. Случайно, не подумав. Шон и сам не заметил, в какой момент Райми стал ему так дорог. Вдруг пришло осознание — у него есть сын. — Никто не знает, что будет, — Шон нисколько не боялся того, что армия Хизара соберётся ему мстить. Война может закончиться, может вспыхнуть вновь. Маджаль может ещё раз подвергнутся обстрелу. Но Шон знал, что то мирное время, которое у них осталось, он проведёт с Авивом и Райми — со своей семьёй.

***

Публика стала более реальной, когда Эйбрам вышел на сцену под громкие возгласы толпы. Всё происходящее будто ожило, и его настигло осознание, что сегодняшний день станет решающим в его жизни. Хизар стоял рядом — всего в нескольких шагах. Он больше не насмехался над ним и отвёл взгляд, будто признавая, что переоценил свои силы. Однако у него был свой народ, который так же ждал этого дня. Для кого-то победа Эйбрама окажется провалом, ведь ему никогда не стать идеальным правителем для всех. Собравшихся здесь людей сближало лишь одно — они все ждали окончания войны. — Из всех граждан проголосовало только семьдесят три процента, — объявил помощник Хизара — именно приближённый правящего амира должен огласить результат референдума. Не все захотели выбирать. Но что ими двигало? Эйбрам не мог понять, почему некоторых не волновал исход, но в памяти вспыхнули тяжело раненные солдаты, простые жители, потерявшие на войне всё. Им было не до выборов амира, их жизнь и так закончилась. Эйбрам вспомнил все свои обещания, которые давал во время выступлений. Ведь он верил, что выполнит их, верил в счастливое будущее Апокабаны, но для многих его слова были лишь пустотым звуком. В толпе быстро нашёлся Рейчел — он сидел рядом с командиром Гилом в первых рядах. Они что-то обсуждали вместе с другими фронтовиками. Рейчел мог остаться в армии и после войны. Эйбрам представил его через несколько лет в погонах полковника. Энстер стоял совсем близко к загородке, ограждающей места для военных. И не один. Эйбрам долго всматривался, но ему не показалось — вместе с Энстером стоял папа. Его присутствие было чем-то невообразимым, учитывая то, что он до сих пор не смирился с тем, что Эйбрам начал войну. Но папа был здесь, значит, поддерживал. Приятный холод прошёлся по телу, стоило Эйбраму представить, будто рядом с папой и Энстером стояли дедушка и Айзек. — Пришла пора огласить результаты, — наконец, заключил помощник. Военные поднялись со своих мест, отчего у Эйбрама захватило дыхание. Он бросил взгляд на Хизара и вдруг ощутил его сильное волнение. В какой-то мере они оба заслуживали победы. — Кто-нибудь желает сказать последние слова друг другу? — неожиданно предложил помощник, мучительно затягивая всеобщее ожидание. — Да, — вдруг ответил Хизар и повернулся к Эйбраму. Собравшись с мыслями, он начал, больше обращаясь к публике: — Перед тем, как я принял решение о референдуме, я посетил Мёртвый город и Маджаль. Я был там раньше, но никак не ожидал увидеть то, во что превратились эти города. Я посмотрел на жизнь там и подумал, что возможно делал что-то неправильно. Слова Хизара вызвали приятную дрожь в теле. Эйбрам бы никогда не поверил, что Хизар умеет признавать свои ошибки. — Тем не менее, было больно смотреть на то, как стремительно Апокабана сливается с Дай-Калем. И мой отец, и я, хотели сохранить нашу особенность. Война стёрла всю нашу культуру, натравив апокабанцев друг против друга. Но если люди могут жить в этом новом государстве, мне остаётся только принять их выбор. Хизар больше не казался Эйбраму врагом. Не вызывал отвращения и ненависти. Он просто не справился с военным конфликтом, раз жизнь на его территории Апокабаны стала хуже, чем была. — Как заметил Хизар, от прежней Апокабаны действительно мало что осталось, — начал Эйбрам, когда пришёл его черёд говорить. — Но страна должна меняться, хотим мы того или нет. И я хочу поблагодарить всех тех, кто воевал в моей армии и изменил страну. Под радостные возгласы и аплодисменты маджальцев Эйбрам убедился, что каким бы ни был исход голосования, он внёс свой вклад в будущее страны. Те, кто на его стороне, не вернутся к старым устоям. В то же время как и те, кто поддерживал Хизара, вряд ли примут его власть. — Наконец-то настал тот момент, когда мы узнаем результаты референдума. Повисло молчание. Эйбрам повернул голову к экрану, разделённому на две части за счёт их с Хизаром фотографий. Снизу медленно поползли столбцы с процентами. Эйбрам закрыл глаза и почувствовал, будто бы находился где-то далеко от сцены. Он ничего не слышал, не видел, не чувствовал. А потом открыл глаза и застал свою армию, своих людей — они восторженно кричали, обнимаясь. Эйбрам глянул в сторону экрана: восемьдесят четыре процента. Восемьдесят четыре процента апокабанцев поддержали его. Из глаз покатились слёзы радости, и Эйбрам побежал к толпе — к истинным победителям. К тем, кто добился для страны свободы. К тем, кто поплатился своей кровью за мирную жизнь. И ведь многих не было здесь — тех, кто уже никогда не увидит победу. Эйбрам отыскал Рейчела — он стоял, не сводя глаз с экрана. Не мог поверить в окончание войны и в их победу. Эйбрам прижал Рейчела к себе, чувствуя, как распирало от нахлынувших эмоций. Он так много хотел сказать. Не только Рейчелу — всем. Но он не мог. Не мог прийти в себя. Не мог понять, что происходило вокруг. Рейчел что-то восторженно говорил, но Эйбрам не различал ни слова. Рейчел плакал и смеялся, вцепившись ему в спину. Все военные подскочили с мест, но одно, в самом конце было занято. Эйбрам отчётливо видел дедушку, видел его улыбку, в которой помещалась вся гордость, что он испытывал. — Мы победили… — едва слышно произнёс Эйбрам. Дедушка кивнул в ответ. Через мгновение его уже не было, но Эйбрам знал — дедушка был здесь. Эйбрам пообещал себе не подвести его. Теперь только от него зависит всё то, что произойдёт в стране. И он сделает всё, что сможет.