Я люблю каждый шрам, оставленный тобой.
Твоя Гермиона.
Теперь это безумие клубилосьв её аспидных волосах, горчило на языке, сжигало изнутри. Она сжимала челюсти до скрипа зубов и на мгновение замерла в неестественной позе, обнимая свои худые плечи. – Будь ты проклята, будь ты проклята, будь ты проклята, – вырывалось из кривящегося рта и падало куда-то в сгущающийся сумрак. – К кому именно ты обращается? К себе? – навязчивый мужской голос, до боли напоминавший голос отца, издевался над ней и с удовольствием надавливал на сочащиеся раны. Вслед за словами появились слёзы, серебряными дорожками устремляющиеся к острому подбородку. На тумбе из бордового дерева лежал надорванный конверт, а под ней – белоснежный листок с аккуратно выведенными словами – буква к букве. Женщину тошнило от того, насколько идеально были выведены линии, насколько ровными были строчки. Невыносимая правильность, доводящая до бешенства. А ведь грязнокровка не всегда была такой: каждая ночь в душных объятьях была категорически неправильной, и это опьяняло Беллатрикс, чувствующую нарастающий под кожей Гермионы жар. Такой огонь восходит только из самой преисподней, из недр глубоких подземных рек, переплыть которые женщине не удастся никогда. И выбраться из них живой ей тоже было не суждено. Она сжала руками рот и согнулась над ковром, сдерживая подступающую тошноту. Ветер усиливался и требовательно бил по стёклам, как будто умоляя о разрешении ворваться в комнату, чтобы всполошить бумаги на столе и все чувства, от которых грудная клетка лежащей на полу женщины готова была разомкнуться. Предгрозовое затишье замерло у окна и пристально вглядывалось в каждое движение ведьмы, прожорливо следило за содроганием её плеч и выжидало момент, когда раскат грома ворвётся в звенящую тишину за стенами. Беллатрикс знала, каким бывает отчаяние на вкус, и сейчас в глотке ощущала именно ту чёрную омерзительную жижу, сковывающую гортань, удушающую. Когда пришло последнее письмо, отравляющее быстрее, чем неправильно приготовленный напиток живой смерти, она осознала свою уязвимость сполна. Теперь она чувствовала, как затхлым могильным запахом пропитывается её одежда, кожа, волосы. Вместе с темнотой он попадал в глаза и скрывал в мутной тине безумия расширенные зрачки. Стены затряслись от внезапного раската грома, и смоль темноты на мгновение уступила ослепляющему белому свету, скользнувшему по осунувшемуся лицу как пощёчина. За окнами закричали люди –и череда хаотичных шагов сменилась нарастающим шелестом бьющих по брусчатке капель. Небо разыгралось и отдало город на растерзание низко нависающим тучам, облизывающим края крыш и мечтающим проникнуть в тонкие дымоходы. В головеБеллатрикс тоже клубился ядовитый чёрный дым, метались обрывки прочитанных строк:Мы были обречены.
Мне страшно.
Я останусь с ним.
Так будет правильно.
Прости меня.
Без подписи.
Слова разбухали в голове женщины и вырывались с глухими стонами из груди. – Ещё и не подписано, – скалилось безумие. – Небрежно и позорно брошено тебе в лицо. Унизительно, но правдиво. Ведьме никогда не было страшно. Напротив – она насыщалась страхом, как не насыщалась в молодости даже рубиновым вином, переполняющим фамильные серебряные бокалы. Ей не было страшно, когда не стало родителей, когда сестра предала её, когда Азкабан в каждодневных попытках сломать её призывал дементоров, не знавших жалости. Сейчас было иначе. Сейчас страх сковал Пожирательницу Смерти, издевался над силой, бурлящей в безупречной крови, смеялся над жалкостью могущественной колдуньи. Она до крови закусила губу. Ей на мгновение захотелось вернуться в детство, туда, где в мрачных залах мать восседала в высоком кресле и медленно перелистывала страницы старых книг. Ворваться бы в её покой, прижаться к строгому платью, спрятать лицо в его складках и слушать монотонные замечания о том, что это непозволительно для той, кто носит фамилию Блэк. Дрожь новой волной охватила женщину. Безысходность подошла к Беллатрикс вплотную и заглянула в её чёрные зрачки, провела костлявым пальцем по радужке и вызвала новый приступ боли. От этого взгляда можно было сжаться, исчезнуть, лопнуть, как лопается кожа на запястьях от верного движения палочки. – Нет, глупая грязнокровка, обречены не мы, – брюнетка едва произнесла последнее слово, понимая, что эти две буквы даются ей сложнее любых ранее сказанных слов. – Обречены теперь они: каждый выродок Уизли, каждое их бестолковое сердце. Я вырву их, вырву, – женщина посмотрела на свои окровавленные руки. – Собственными руками вырву и принесу тебе. Темнота комнаты снова уступила выжигающему отблеску молнии, озарившему замерший яростный взгляд, устремлённый на письмо. Она вспомнила невесомую рассветную дымку, встречавшую два переплетённых в объятьях тела. Туман окутывал скрытую в чаще охотничью хижину, ставшую для них очередным тайным пристанищем. Резкий запах полыни и бергамота переполнял лёгкие, смешивался с запахом сладких апельсинов, которым благоухали волосы её маленькой грязнокровки.Тогда Гермиона рассказывала ей о магловской мифологии, наивно предполагая, что ведьма не знает о том, кем на самом деле были людские боги. Лучше всего ей врезалась в память история об иудейской царевне, познавшей безумие, но его так и не признавшей, даже когда её губы молвили просьбы страшнее непростительных заклятий. – Саломея, – поражённая громом женщина несколько раз произносит имя, пока не останавливается, слушая зловещую тишину, воцарившуюся во всём городе. На мгновение ей показалось, что она не помнит, как по-настоящему зовут ту, что прислала ей это письмо: Саломея? Гермиона? Кем была она сама? Кем была та, что погубила её? Минутное замешательство сменилось кривой улыбкой, мгновенно исчезнувшей на перекошенном гневом лице. – Я принесу тебе их сердца, –отстранённо бросила ведьма, глядя в окно, за которым свирепствовал диким зверем ветер, почувствовавший вкус крови. Потерявшиеся в шуме беснующейся стихии шаги наполнили комнату и завершились скрипом закрывающейся двери.Сквозняк, ворвавшийся в дверной проём, закружил под потолком пустой конверт. Письма на полу не было.***
В чистом, ночном воздухе иногда раздавались обрывки заклинаний, по два, по три вскрика, переходящих в перекаты скрежета загорающихся и затухающих дуэлей. С каждой минутой они всё чаще перебивались лязгом набирающего мощь боя, да так, что несколько выпущенных проклятий уже не были различимы, а сливались в один общий гул. Хогвартс утопал в огне бушующего сражения. Схлестнувшиеся со студентами Пожиратели Cмерти наполняли зловещим шёпотом опалённые коридоры и победно хохотали даже тогда, когда искусные заклинания пробивали их тела насквозь и заполняли рты с гнилыми зубами кровью. Каменные стены содрогались от криков раненных. В темноте кружилась непостижимая энергия, вязкая и горячая, за каждым движением которой следили сотни волшебников и, повинуясь властному зову, закрывали свои глаза навсегда.И х стоны наполняли собой весь этот дребезжащий мрак даже под неприступными сводами школы. Смерть и жизнь стали одни и тем же – эфемерным ускользающим миражом. Через несколько минут в толпе произошло волнение: между нестройных рядов Пожирателей возникла нечёткая фигура Тёмного Лорда, выслеживающего свою личную цели. Не обращая внимания на вспышки, возникающие за его спиной, он снова исчез в дымке тлеющих тел. Следом за Тёмным Лордом появилась Беллатрикс, расслабленно размахивающая палочкой и дарящая вечный сон всем, кто самонадеянно приближался к ней. Однако ей нужны были смерти не тех, кто падал у её ног. Она выслеживала в серой буре рыжие пряди и устремлялась к ним, не замечая ничего не своём пути. Пугающий оскал замер на её лице, когда она поразила сердце Тонкс. – Не то, но всё равно неплохо, – заливисто смеялся голос в голове и распалял ненасытный голод в груди ведьмы. Брюнетка плавно извивалась меж тел и проклятий сражающихся, рассыпая Убивающие заклятия в разные стороны в надежде сгореть заживо в огне собственной ярости. Хищный взгляд остановился на испачканных золой кудрях Молли Уизли. –То, что надо. Она кинулась к ней, крепко сжав палочку и целясь в горло. С её губ почти слетело «Авада Кедавра», когда в пёстрой толпе мелькающих заклинаний, пыльных мантий и окровавленных лиц она заметила знакомые каштановые волосы и почувствовала запах спелых сицилийских апельсинов. Заключалось ли её безумие в том, что она легко отнимала жизни и упивалась пляской смерти? Или истинное безумие скрывалось в том, как она отчаянно хотела прижаться сухими губами ко лбу её драгоценной грязнокровки, прошептать признание, на которое никогда не хватило бы смелости? В эти доли секунды перед ней возник эпизод, когда она ждала в очередной безликой гостинице Гермиону, оставившую ей стопку небольших магловских книг. Презрение к людской литературе проиграло, когда она коснулась пальцами выцветших обложек и провела по золотистым буквам: «Уильям Шекспир». Она даже произнесла это имя, смущаясь и отчитывая себя за мелкую слабость, которая стала лишь очередной в дозволенных слабостях того вечера. Наугад открыв книгу, она прочитала первую строчку, которая заставила её тут же закрыть книгу и раздражённо отвернуться к окну, наблюдая за мелкими фигурками людей, мельтешащих по тротуарам улицы. Сейчас эта строка вспыхнула в сознании и ослепила, когда её взгляд встретился с взглядом родных искрящихся глаз.У бурных чувств неистовый конец.
– Родных? – спросил голос, но она оставила ему только утвердительное молчание и замерла, занеся палочку для непростительного заклятия, адресованного матери Рона. Гермиона смотрела на неё с ужасом и что-то кричала, прорываясь к ней через толпу, заставляя расступиться даже замерших Пожирателей Смерти. Казалось, время решило сыграть в жестокую игру, когда остановило свой ход, чтобы дать каждой из них насладиться красотой друг друга, не скрытой даже под гримасами боли и пятен грязи на лице. Оно позволило воспоминаниям проникнуть в сосредоточенный разум и надломить уверенность изнутри. Оно разрешило насладиться лишними мгновениями, когда им казалось, что они были здесь совершенно одни. Тело Беллатрикс поразила невыносимая боль, загорающаяся между ребёр, у самого сердца. Она не сразу поняла, что стало её причиной, но всё же нашла силы, чтобы повернуть голову и рассмотреть расплывчатую и победоносную улыбку Молли Уизли, направляющей палочку прямо ей в грудь. Тогда она поняла, что именно произошло, и смиренно улыбнулась своему безумию. Неистовая тоска заполнила её до краёв, как до краёв любила она наливать огневиски. Она всегда старалась жить так ‒ скользя по лезвию, заглядывая в черноту бездны и посылая в преисподнюю изощрённые проклятия. Мрачные глубины не страшили её, пока не появилось то, ради чего хотелось жить.Вопреки боли и ненависти, ради тёплых октябрьских вечеров в компании заботливой гриффиндорской заучки. Очередное безумное желание, болезненно сковывающее утекающее сознание. Немеющие запястья, которыми она попыталась схватиться за подбегающую Гермиону, не слушались. – Не успела. Не принесла ни одного сердца. Кроме, пожалуй, своего… – пронеслось в голове женщины, ощущающей тяжесть поглощающей её темноты, глухой и бездонной. В нос ударил резкий запах гари, железа, кислой бузины и миндаля. На лицо попала капля воска, стекающего с покосившегося над головой подсвечника. Искусная работа. Она сделала последний вдох и упала навзничь. В глубине зала послышался крик Тёмного Лорда, но сражение не остановилось. Не остановилось ничего, кроме сердца Беллатрикс и сердца той, что прижимала её тело к своему. Непонимающие взгляды скользили по двум слившимся в одно фигурам, однако неутихающий бой не позволял вмешаться в застывшее таинство и разорвать их объятия. Горячие слёзы Гермионы падали на опустошенное лицо Беллатрикс. Не способные растопить холод его омертвевших черт, они стекали по длинной шее к границе платья, бережно заштопанного гриффиндоркой в тот вечер, когда Лестрейндж не побоялась показать ей свою слабость. Сражение приближалось к своему завершению, когда пала правая рука Тёмного Лорда. Сражение было заведомо проиграно для одной из Золотого Трио, когда отравляющее безумие передалось ей в первом поцелуе, обретенном в одиноких камерах Малфой Мэнора. Сейчас губы были холодными, влажными от слёз и крови, как и промозглый ветер, ворвавшийся в разбитые витражные окна большого хогвартского зала. Свечи, парящие над головами волшебников, затухали одна за другой, погружая зал в кромешную тьму. Всё было кончено.