Gift of Persuasion

      Школьный звонок еще никогда не ощущался так остро. На самом деле, слух Кары всегда был не очень, что не мешало ей постоянно ходить в наушниках, включенных на максимальную громкость, а потом получать за это вялые нагоняи от мамы, но никакой боли не было. Вот только сейчас было ощущение, что голова в самом деле разрывается, и это чувство нельзя было сравнить ни с чем, хотя, вообще-то, на сравнения Кара была мастером.       А все вокруг кричат и кричат. Достали. То есть Кара знала, что учится совсем не в школе для глухонемых, но ожидала как-то большего внимания тому, что урок уже начался. Жутковатое амбре из разноголосых воплей, почти шепота, который был отчетливо слышен через эту пелену криков, нелепистых и не особо приятных смешков давило еще сильнее, чем звонок. Казалось, что сегодня весь мир вдруг решил, что она заслуживает разрыва ушных перепонок. Кара не была уверена насчет того, больно это или нет, но проверять не хотела.       Тиффани, серая мышка, легко рассуждала вслух о каких-то мерзостях, хотя эта девочка краснела на уроках биологии как первоклассник, увидевший в фильме поцелуй. Дилан Джой, которого Кара все еще терпеть не могла за привычку пулять жвачкой в волосы девочкам, торопливо выкрикивал все ругательственные слова, которые только знал — что же, у Кары на математику была похожая реакция, но не такая громкая. Одри Макмиллан отвратительно фальшиво напевала какую-то навязчивую мелодию. Честер Смит судорожно вспоминал название мультика, который смотрел в девять лет и в котором, судя по обрывочным воспоминаниям, происходила такая хренская наркомания, что Кара мысленно воззвала к тому, чтобы названия Смит не вспомнил — или хотя бы не говорил об этом вслух.        Ну серьезно, народ, вот же учительница перед вами, почему вы не заткнетесь? А вы, дорогой учитель, что не пытаетесь призвать к тишине? Кара прикрыла уши ладонями, предварительно натянув на них края рукавов толстовки, — это никак не помогло. Ощущение, что все плывет перед глазами (так, а это откуда взялось? Не было такой фигни!) возрастало в геометрической прогрессии, хотелось забиться в какой-нибудь темный уголок и сидеть там, скрючившись, а не заниматься математикой, насколько это возможно с таким гвалтом.       Математику Кара ненавидела всеми фибрами души. Нет, она не прогуливала уроки, не делала попыток как-то сорвать их, не грубила учительнице, пусть иногда и очень хотелось, делала домашнее задание и сдавала его почти всегда вовремя, но это не давало ей понимания предмета. У доски Кара всегда чувствовала себя последней идиоткой, которая не смыслит ровным счетом ничего. Мисс Шепард всегда говорила, что стоит просто уточнять у нее непонятные вещи, но говорила это таким тоном, что Кара предпочитала не уточнять, а просто тихо ненавидеть учительницу и ее идиотскую математику.       Галдящие одноклассники совсем даже не собирались заткнуться, как бы этого не хотелось. Угрюмо подумав о том, что этим идиотам стоило бы обратить внимание на мисс Шепард, а мисс Шепард — на то, что они орут, как резанные, Кара открыла учебник на нужной странице и попыталась решить уравнение. Впрочем, никакого успеха: буквы расплывались перед глазами, а цифры тянулись вдоль желтоватой страницы кривой линией. Кара досадливо поджала губы. Как ей решить эту ерунду, если она не может даже разобрать, что там написано?        Почувствовав, что эти ощущения скоро сведут ее с ума, Кара подняла руку.        — Мисс Шепард, могу я выйти? — постаралась сказать она как можно четче, чтобы учительница наверняка услышала ее в этом гвалте. Обычно, если Кара хотела посидеть где-нибудь во время особо нудного урока, она, наоборот, старалась мямлить под нос со страдальческим видом, вызывающим приступ острейшей жалости у большинства учителей — Кара была у них на хорошем счету. Но сейчас ей действительно плохо, а математичка не из тех, кто отпускает со своих уроков раньше звонка.       Сегодня, впрочем, она какая-то добрая.        — Да, разумеется, — сказала она как ни в чем не бывало и продолжила объяснять что-то у электронной доски.       Не будь Каре так плохо, она бы удивилась такой сговорчивости, ведь однажды мисс Шепард заявила Дилану, тому самому, чья реакция на математику ее никак не смутила, что пусть у них хоть камни в почках образуются, но системы они решать будут до звонка. Вместо этого она торопливо выскочила из класса и, проведя рукой по шершавой стене персикового оттенка, поплелась в сторону уборных.       Кара долго-долго терла мокрыми ладонями по лицу, из-за чего на слегка впалых щеках появился красновато-розовый румянец, в этот момент дверь открылась и в помещение вошла, весело болтая по телефону, девочка на класс старше Кары. Увидев ее, девочка резко замолчала, и Кара недовольно прищурилась, разглядев удивительно загорелое для жителя Торонто лицо.       Нэнси Грин училась в этой школе уже три года, и за это время они с Карой буквально ни разу не разговаривали. Но около двух месяцев назад лыжный клуб Нэнси закрылся, и она перевелась в другой, в котором, по непонятному недоразумению, обучалась и Кара. Из-за занятий с одним тренером им пришлось проводить довольно много времени вместе, но если сначала это было встречено обеими девочками весьма положительно, то спустя примерно три недели они люто возненавидели друг друга.        — А ты тут что делаешь, Уильямс? — скривилась Нэнси, при этом сверля Кару взглядом. Наверное, если бы взглядом можно было убивать, Кара бы уже валялась на полу без дыхания.        — Так себе претензия, если честно, — заметила Кара, рывком закрывая ручку крана. — Я тоже могла бы спросить, что ты делаешь в школьном туалете, Грин.        — Не твое дело, — огрызнулась Грин, тряхнув рыжими волосами. — И на твоем месте я бы все же пользовалась мылом.        — Да пошла ты, — вяло отмахнулась Кара. Она оторвала бумажную салфетку и прошлась ею по лицу, на котором все еще блестели капельки воды.       Нэнси усмехнулась.        — А иначе что? Опять нальешь мне клей в ботинки?       Боль снова дала о себе знать, и девочка, бросив мятую салфетку в урну, схватилась за голову обеими руками. Сама нескладность и нелепость разговора дико бесила.       Переход Грин в секцию произошел всего за три недели до серьезного турнира по сноубордингу, и среди возрастной категории, принимавшей участие в отборе, оказались и Кара, и Нэнси, при этом они обе, вместе с тремя мальчиками, с которыми Кара никогда близко не общалась, но поддерживала вполне приятельские отношения, оказались в группе тех ребят, на кого особенно рассчитывал тренер. Таким образом, из девочек — как решилось бы по результатам отбора — самыми сильными претендентками на участие в турнире были Грин и Уильямс. По мнению Кары, это никак не должно было повлиять на их отношения, но ее спросить забыли.       В день отборочных соревнований, пока девочки готовились, выяснилось, что в обувь Нэнси кто-то налил клея. Кара, не удержавшись при виде испуганного лица, захихикала, хотя понятия не имела, кто вообще додумался налить клей в ботинки для сноубординга, но Нэнси решила, что это была именно она. В итоге от отборочных Кару отстранили, а Грин, изрядно перенервничавшая, запорола последний трюк и не прошла. Кара бы, возможно, поняла ее, попыталась простить, но тут дело было не столько в самих соревнованиях, сколько в ее матери.       Кара очень сильно любила свою маму, хоть и виделись они довольно редко из-за ее работы. В будни в основном они переписывались, иногда разговаривали по видеосвязи, но из-за того, что свободного времени у мамы было катастрофически мало, Каре приходилось довольствоваться нечастыми голосовыми. А когда Кара рассказала матери о турнире, та клятвенно обещала, что придет на соревнования, если Уильямс пройдет отборочные. В то, что Кара не портила чужую обувь, она поверила сразу, старалась подбодрить дочь, говорила, что турниров еще будет много — а толку-то?       Иными словами, тема Нэнси Грин, от одного имени которой хотелось убивать, и ее дурацкой обуви была под запретом, а сейчас, можно сказать, двойное бинго.        — Тебе что, лишь бы прикопаться? — мгновенно рассвирепела Кара. — Как-то тухло беседа протекает, уж извини, но мне совсем не до тебя и твоих тупых ботинок!       На лице Нэнси скользнуло удивление.        — Ты нормальная вообще? Я тебе и слова (сегодня) про тот раз не сказала! — заявила она с такой легкостью, будто это было чистой правдой. Кара на секунду даже подумала о том, что что-то не так, но лишь на секунду, потому что Грин снова открыла рот:        — И не обязательно каждый божий день мне напоминать о том, как убого ты лишила меня соревнований.       Кара, наплевав на Нэнси, на урок, на то, что она так-то в туалете, опустилась на корточки, уткнувшись носом в рукава куртки и борясь с желанием расплакаться. Когда же эта идиотка заткнется? Почему она не может просто оставить ее в покое?       Нэнси говорила еще что-то, когда Кара, глубоко вздохнув и все так же не отрывая взгляда от рукавов, медленно и четко произнесла:        — Иди к черту.       Дверь тихо скрипнула, Кара подняла глаза — о том, что здесь была Нэнси Грин, можно было понять только по легкому шлейфу витавших в воздухе духов.

***

       — Иди к черту.       Шаг, шаг, шаг.       Конечно, кто Нэнси такая, чтобы этого не сделать? Для чего она, как вы думаете, вообще живет и дышит? Правильно, Нэнси? Зачем тебе ноги, если не для того, чтобы идти к черту? Ей бы только знать, как это делается, она ведь сразу пойдет, нет, побежит!..       Нет. Пойдет. Нэнси должна туда идти, и никак иначе.       Нэнси Грин шла, слегка цокая маленькими каблучками, и на ходу печатала в поисковом запросе «как идти к черту», и поймала себя на том, что изначально торопливые шаги стали замедляться.       Шаг. Шаг. Шаг.       Одну минуточку, а с какой это стати Нэнси должна идти к черту? У нее урок, она и без того не сильно хорошо разбирается в истории, чего это ей нужно еще куда-то идти? Чтобы потом родители ей дома устроили головомойку? Спасибо, не надо.       Шаг. Шаг… Шаг.       В самом-то деле, зачем? Нэнси ведь даже не знает, как это делается, потому что поисковик не дал никаких внятных инструкций — ой, можно подумать, что это такой редкий запрос.       Не идиотничай, Нэнси! Идикчертуидикчертуидикчерту, немедленно! Ты должна это сделать, а не то…       Нэнси не находит для себя ничего ужаснее перспективы, чем не идти к черту. Да-да-да, если она не пойдет к черту, то она не пойдет к черту, кошмар!       Да зачем же?..       На периферии сознания возникает обрывочное воспоминание почти двухлетней давности: Нэнси сидит на лавочке в парке и пытается распутать наушники, чтобы поскорее включить музыку и со спокойной совестью идти гулять дальше, когда до ее слуха доносится голос, наполненный исключительным ужасом.        -… и душа бедняжки прямо в путы дьявольские, — а, ясно, какая-то пенсионерка сериал пересказывает подружке.        — А все же, представь себе, что она еще сможет выкарабкаться, — предложила вторая пенсионерка.       Первая фыркнула.        — Да такие только так и кончают! Вот увидишь, сделает с собой что-нибудь, эти суицидники ведь сами к черту идут.       На этом воспоминание заканчивается, но что с того? Теперь Нэнси все поняла! Нужно покончить с собой, тогда она сможет спокойно идти к черту!       Ты же умрешь, идиотка, ты не хочешь умирать!       Ну и что с того, если так можно пойти к черту?       Нэнси ничего не видит, она совсем-совсем в тумане, в обволакивающией пурпурной дымке, когда оконное стекло разлетается на крохотные осколки — на автомате отбрасывает огнетушитель (откуда у нее огнетушитель?! Это она разбила?!) в сторону.       Нэнси Грин делает шаг вперед, поднимаясь на хлипкий подоконник и спустя мгновение летит, зная, что сейчас будет идти к черту. Она все сделала правильно. Именно так, как и надо.