Thousand spires and thousand bridges

Bros don’t forget, man       Маттео смотрит, как его ботинки шаркают по мощеному тротуару. Он идет домой, засидевшись с подготовкой в библиотеке, так что на улице уже темнеет. Свежий воздух обдает его кожу, и дождь охлаждает ее при соприкосновении. Жирные капли дождя, просачивающиеся сквозь одежду, возможно, не самое приятное чувство, но он любит дождь. На мгновение он задается вопросом, каково было бы взять и заморозить время прямо здесь и сейчас. Возможно, не так уж нормально — так сильно любить дождливый вечер, но кого вообще волнует нормальность? Он почти уверен, что «быть нормальным» — это выдумка.       По мнению Маттео, Прага — это, своего рода, волшебство. Чистая романтика. И речь идет не только о старых зданиях, золотых шпилях, красивых мостах или милых мощеных тротуарах. Дело не только в пиве, хотя оно здесь чертовски отменное. Он не совсем понимает, в чем же дело, но в этом городе есть что-то еще более близкое и знакомое, чем город, в котором он вырос и который всегда любил. Его пребывание в Праге определялось этими долгими периодами тишины, звуками и запахами, которые согревали и успокаивали его кожу. Честно говоря, он чувствует себя здесь как дома. Нет никакой спешки, вообще, и даже люди кажутся более спокойными и непринужденными. Ему это нравится.       Конечно, Прага тоже становится оживленной. Все большие города становятся оживленными, особенно с наплывом туристами. До сих пор он избегал самых популярных туристических достопримечательностей, но сейчас декабрь, и он знает, что они начали наводнять освещенные улицы и рождественский рынок. Рождественские огни хороши, особенно ночью. Маттео больше всего любит Прагу по ночам, когда большинство людей спит и все кажется мягким и тихим, но все еще очень живым. Ночью в Праге легко дышать и легко жить.       Только скольжение его ног снова возвращает его с небес на землю, а необходимость оставаться в вертикальном положении тянет его ум в настоящее.  — Маттео, ты меня слышишь? — в голосе Йонаса чувствуется нетерпение. Ах да. Йонас.       Маттео прижимает телефон к уху и вздыхает. Прага определенно хороша. Тем не менее, он не хочет застрять здесь в одиночестве на время Рождественских каникул. Нет уж. Кроме того, мама ждет его к Рождеству. Он даже купил ей подарок. — Йонас, ты обещал, что мы вернемся вместе, — говорит Маттео в трубку, стараясь сделать голос потише, чтобы не показаться излишне истеричным. — Я помню, но семья Ханны в последнюю минуту устроила ей эту поездку и она умоляла меня поехать с ней. На другом конце провода голос Йонаса звучит легко. Он кажется взволнованным. И он, наверное, уже в аэропорту. — Я не могу сказать «нет». Я не видел ее целую вечность. — Черт, ты мог хотя бы сказать мне раньше, — бормочет Маттео. — Уже пятница, а мы собирались ехать завтра! Мы же, черт побери, соседи! — Извини, но, как я уже сказал, Ханна только что сообщила мне. Я хотел сказать тебе вчера, но тебя не было весь день, а потом мне нужно было взять кое-какие вещи и одолжить лыжи у одного из моих однокурсников, и когда я вернулся домой, ты уже спал. Честно говоря, я почти не видел тебя на этой неделе, — оправдывается Йонас — В последнее время ты практически живешь в библиотеке. — Наверное, — вздыхает Маттео.       Он знает, что Йонас прав. Теперь ему гораздо больше нравится учеба, ведь он изучает предметы, которые ему действительно интересны. — Но ты был моим водителем, — настаивает он. В начале семестра Йонас пообещал ему, что сможет одолжить у кого-нибудь машину и отвезти их обоих из Праги в Берлин на Рождественские каникулы.       И, возможно, Маттео тоже по глупости ждал этой поездки в течение нескольких недель. Да, он делит комнату с Йонасом, но он действительно редко пересекался с ним в последнее время.  — Ты можешь поехать с другими студентами, — предлагает его друг. — В конце концов, мы здесь не единственные из Берлина.       От предложения Йонаса у Маттео слегка опускаются внутренности. Для Йонаса все это, вероятно, звучит как проблема с легким решением. Но Маттео — это не Йонас. Маттео не чувствует, что он может навязаться кому-то из других парней. От одной этой мысли в его груди начинает бурлить тревога, и он чувствует тошноту. К тому же у него нет денег, чтобы скинуться на бензин. А главное, он не в состоянии представить, как можно часами разговаривать с незнакомым человеком в машине. Этого просто никогда не случится. Что ж. Есть один кареглазый, темноволосый студент, с которым он мог бы поехать, но он отталкивает эту мысль, прежде чем она успевает осесть в его сознании.  — А как же Давид? — спрашивает Йонас, и попытка Маттео избежать этой мысли разбивается вдребезги. — Он ведь из нашей компании, верно? И он практически наш сосед, живущий через коридор. — Даже не знаю, — ворчит Маттео, беспомощно пытаясь не обращать внимания на дрожь, пробегающую по его телу. — Я не так уж хорошо знаком с ним.       Он не хочет меня знать, — напоминает дерьмовый мозг Маттео, и от этой мысли у него сводит желудок, как бывает, когда он нервничает перед трудным испытанием. — Что за херня? — фыркает Йонас. — Давид очень милый, и ты это знаешь. Мы все достаточно хорошо его знаем. Маттео вздыхает, не желая спорить:  — Возможно. Ну, в смысле… да, он классный.       Это, конечно, преуменьшение века.       Все любят Давида. Маттео видит это в том, как люди ловят его слова и как быстро отвечают на его улыбку. Они хотят быть рядом с ним, как и Маттео. Ох, блять! Ему правда стоит притормозить такие мысли!  — Или мне дать тебе денег на автобус? — Йонас делает паузу. — Я имею в виду, немного денег. У меня есть, может быть, тридцать евро на моей дебетовой карте, но они твои, если надо.       Маттео морщится от этого предложения. Они оба живут на кредиты и стипендии, и они оба на мели. Йонасу понадобится все, что у него есть, для поездки с Ханной. Смирившись, Маттео натягивает поля своей плоской кепки на глаза, продолжая говорить в телефон:  — Все в порядке, Йонас. Его бро все еще не кажется убежденным:  — Маттео, ты уверен? Я могу сказать Ханне, что не сумею поехать. Мы можем что-нибудь придумать. — Нет, все нормально, — снова говорит Маттео, и на этот раз он говорит так, как будто это действительно так. Он не хочет ничего стоить Йонасу, особенно поездки с семьей Ханны, ведь это так важно под Рождество. Он слишком сильно любит их обоих, и он слишком счастлив знать, что они тоже вместе. — Я что-нибудь придумаю. Наслаждайтесь поездкой. Постарайся не злить Ханну, слишком напившись.  — Это было-то всего один долбаный раз. Один раз, Маттео! — добродушно ворчит Йонас. — Бро не забывают, чувак!       Маттео улыбается, хотя и чувствует себя довольно мрачно, зная, что Йонаса не будет дома на Рождество. Это всего лишь пара недель, но у Маттео нет никаких планов, и две недели в Праге без планов звучат просто… катастрофически.  — Мы можем потусить, когда я вернусь, — предлагает Йонас. — Я могу отвести тебя в кафе «U Zavěšenýho» и накормить как следует. Или возьмем пиво, а то и два.       Маттео любит зависать в том месте. Ему почти нравится идея этого кафе так же, как ему нравится еда и само место. И все же, это не то же самое, что поездка на машине, не так ли? — Да, звучит неплохо, — говорит он, стараясь казаться ободренным предложением.       Они оба прощаются и вешают трубку. Сутулясь, чтобы спрятать подбородок в капюшон, чтобы защититься от холодного воздуха, Маттео идет домой. Узкие мощеные улочки немного мокрые, но снега нет, и он благодарен за это.       Он останавливается у продуктового магазина, чтобы купить немного хлеба и сыра. Если он собирается остаться здесь, ему понадобится еда. Он расплачивается, едва замечая присутствие кассира, в то время как его мысли заняты другим, в основном, рождественским ужином с сырными тостами в одиночестве.       Он решает побаловать себя и купить кофе в кафе через дорогу. Проливая немного напитка на куртку, он напоминает себе, что перед тем, как лечь спать, надо вспомнить о стирке.       Черт, теперь это его жизнь: думать о стирке и покупать продукты.       Он потягивает кофе и смотрит, как его ноги шаркают по глянцевым булыжникам, его кроссовки выглядят такими же грустными и изношенными, как и он сам. Он сосредотачивается на звуке своих шагов, которые, кажется, эхом разносятся по пустынной улице. Это успокаивает его, в некотором смысле, и останавливает его от мыслей об этих теплых, карих глазах и той белой яркой улыбке, которую он, кажется, никогда полностью не забудет.       Узел в животе Маттео сжимается все сильнее, а грудь болит почти так же, как во время приступа паники. Он делает глубокий вдох и еще один глоток кофе, затем продолжает идти. По крайней мере, он рад, что не встречает так много людей по дороге домой, это дает ему пространство для размышлений. Ему нужно найти выход из этой ситуации.       Маттео не может объяснить свое увлечение Прагой, он просто очень любит это место. Он попытался найти все свои книги по истории, чтобы узнать, что сделало город таким привлекательным, но ничего не выходит. Берлинская стена начала рушиться за двенадцать лет до рождения Маттео. В то же время люди устраивали марши в Праге, начиная что-то, что закончилось тем, что Чехословакия была разделена на две нации и Прага стала чешской столицей. Все это — история, и все же Маттео вырос с этими историями, и они являются частью его, так же как они являются частью его мамы и всех остальных.       Итак, он не может отрицать, что Прага — прекрасный город, но он знает, что рождественские каникулы будут полнейшим дерьмом, когда он окажется наедине с собой. Ему нужно как-то добраться до Берлина. Если бы только его мысли перестали вращаться в безнадежном цикле, кружась и кружась и никуда не исчезая How long have you been standing there?       Нет никакого немедленного решения, которое появляется на пути Маттео домой, ни когда он ест перед своим ноутбуком, и, к сожалению, он забывает о стирке, прежде чем лечь спать.       На следующее утро он, наконец, вытаскивает себя из своей комнаты, чтобы разобраться с грязным бельем. Слишком раннее субботнее утро, но он знает, что ему лучше сделать это, прежде чем он начнет пахнуть слишком кисло или до того, как кто-то заберет его вещи. Когда он входит в общую прачечную и закрывает за собой дверь, он останавливается как вкопанный из-за того, что видит.       Давид уже там, разбирает свою одежду. Что на самом деле неудивительно. Давид живет один, рядом с комнатой Йонаса и Маттео. Прямо через коридор. «Практически соседи», — как сказал бы Йонас. Часть их компании. Тем не менее, Маттео нужно дышать спокойно, чтобы остановить сердцебиение.       Давид не слышит, как он входит в прачечную. Он надел наушники, как это часто бывает, и полностью сосредоточился на своей задаче. Маттео невольно задерживает на нем взгляд. А кто бы задержал? В конце концов, каждое движение Давида так грациозно и легко. Кроме того, у него есть этот соблазнительный взгляд смуглого Адониса. Его взъерошенные волос — насыщенно-черные, густые и блестящие, а глаза темно-карие, обрамленные изящными бровями.       У Давида такое лицо, что ты сразу останавливаешься. Маттео догадывается, что Давид, должно быть, привык к этому, к внезапной паузе в естественном выражении лица человека, когда они смотрят на него, а затем человек пересиливает себя беспечным взглядом и слабой улыбкой. А то, что сам он так скромно оценивает себя — не помогает. Это лишь заставляет всех влюбляться в него еще больше.       Однако, это не единственное, что делает Маттео слабым в коленях. Больше, чем своей внешностью, Давид красив изнутри и снаружи, от глубины его глаз до нежного тембра его голоса. Он всегда такой внимательный, по крайней мере, когда он с Маттео. Конечно, между ними было кое-что неловкое, но Маттео любит то, как Давид окружает собой собеседника, и то, как он иногда, когда наслаждается любой глупостью, которую Маттео разделяет с ним, забывает маску, которую он носит вокруг других. Как мог Маттео окончательно и бесповоротно не влюбиться в этого парня?       Черт, он думал, что давным-давно избавился от этой пытки. Ведь это же невыносимо, когда Давид так мил.       Парень поднимает глаза и вздрагивает, заметив Маттео. Он часто моргает и смотрит на него:  — Мм… привет. И как долго ты там стоишь? — Не так уж и долго, — пожимает плечами Маттео, слегка покраснев. — Доброе утро, Давид, — говорит он, стараясь сохранить веселый тон, несмотря на свои нервные ощущения. Им обоим было все еще немного неловко с тех пор, как все то произошло во время их Abitur, полтора года тому назад.       Не то чтобы что-то действительно произошло. Однажды они сделали несколько отвратительных поджаренных бутербродов, и у них был момент, когда они почти поцеловались. По крайней мере, так думает Маттео: память стала несколько размытой, и он не может быть в этом уверен.       Давид все равно велел ему оставить его в покое. После этого они с ним стали просто друзьями, и только. Маттео пару раз пытался предложить снова провести время вместе, но с тех пор Давид держался на расстоянии. Вернее, он начал тусоваться в их компании, но, в основном, сохранял дистанцию. Так. Просто немного неловко. Только и всего. Тем не менее, Маттео втайне хочет, чтобы они стали лучшими друзьями с Давидом.  — Занимаешься стиркой, да? — спрашивает он. — Ужасно скучно, правда? Давид поднимает бровь:  — Наверное, это не самое веселое, что мне приходилось делать       Он снова смотрит на свою бельевую корзину, полную одежды, без особых усилий заставляя Маттео чувствовать себя одновременно застенчивым и потерявшим дар речи. Как будто бы самому Давиду так уж наплевать на все.       Давид почти всегда дружелюбный и добродушный, и все же он заставляет Маттео чувствовать себя на пределе. Возможно, именно поэтому Маттео старается не слишком беспокоить Давида. Это не значит, что он избегает его, скорее, он пытается получить некоторый контроль над своими чувствами, чтобы попытаться общаться более или менее нормально. Сейчас это кажется безнадежным делом.       Блять, все так хреново. То, как вышло с Йонасом. Давид…       Маттео подходит к сушке, чтобы вытащить свою одежду, громко вздыхая и позволяя себе на мгновение погрузиться в свои страдания. Достаточно того, что ему приходится оставаться в Праге на Рождество, в одиночестве, полным тоской по компании. Затем он замирает, пораженный воодушевлением. Что, если… Йонас дал ему несколько плохих предложений для решения, но было одно, которое, возможно, имело смысл. Если он наберется смелости спросить.       Маттео поворачивает голову и смотрит на Давида. Он ненавидит просить других об одолжении, но на этот раз он в отчаянии:  — Когда ты едешь домой, Давид?       На секунду он задается вопросом, слышит ли Давид придыхание в его голосе, когда он произносит его имя. Он отталкивает эту мысль.       Давид оглядывается, подняв брови. Маттео изо всех сил старается не покраснеть. Когда Давид использует брови — это само по себе общение, и прямо сейчас, они говорят: чего ты хочешь? Маттео ловит себя на том, что бормочет, чтобы заполнить тишину:  — Я просто… хотел узнать, когда ты поедешь домой на Рождество. Потому что, по ходу, я — нет… В смысле, кажется, я застрял здесь, потому что Йонас отправился с Ханной в путешествие, и я не знаю никого из других студентов достаточно хорошо, чтобы попросить подвезти меня, — он на мгновение замолкает. — Понимаешь, я собиралась побыть с Хансом и остальными на Рождество. — Я знаю, — решительно говорит Давид. — О, — удивленно произносит Маттео. — Я вроде не говорил тебе.        Не похоже, чтобы они много общались с тех пор, как приехали в Прагу, несмотря на первые попытки Маттео сделать что-то вместе. Давид в основном просто был рядом, когда другие находились вокруг, особенно в начале. Он всегда был дружелюбным, всегда внимательным… и все же Маттео чувствует, что между ними возникла какая-то неловкая дистанция. Он не знает, было ли дело только в Давиде или Маттео сам сделал то стратегическое отступление.  — Конечно, я знаю, — говорит Давид, пристально глядя на Маттео. — Я знаю о твоей старой квартире. Я был там на той неоновой вечеринке, ты же помнишь. И мы еще пару раз тусовались там с твоими парнями, — он поднимает брови. — А на днях в гостиной ты разговаривал с Йонасом о том, чтобы вернуться туда на Рождество.  — Ох, — Маттео смущенно краснеет. Конечно. Он очень хорошо помнит, что Давид был там на той вечеринке, спасибо большое. Где у Маттео был нервный срыв от всего того навалившегося дерьма, а Давид остался, и они почти… поцеловались. Блять.       Иногда Маттео действительно думает, что все это ему померещилось. Но он почти уверен, что это произошло, даже если Давид просто исчез после этого и больше не будет иметь с ним никаких дел.  — Конечно, — говорит он.       Давид наклоняется вперед, и его глаза устремлены на Маттео. Люди часто говорят о цвете глаз, как будто это имеет значение, но глаза Давида были бы прекрасны в любом оттенке. Они излучают остроту, честность, мягкость. Что-то, что заставляет Маттео хотеть быть рядом с ним. Или спрятаться от него. Иногда и то и другое.       Давид сгибает руки, опираясь на свою корзину. Маттео вынужден отвести взгляд. Вот дерьмо. Давид чертовски охуенен для киношного задрота, который тратит все свое время на рисование и создание фильмов, что, насколько знает Маттео, в основном то, только его и занимает.       Лучше не пялиться. Да, Маттео справился и гордится и все такое сейчас, но Давид ясно дал понять, что хочет дистанции, так что так и должно быть. Маттео не должен смотреть на него, независимо от того, насколько красивы его карие глаза или как он привлекателен, когда смотрит на Маттео. Вот же дерьмо… Маттео знает, что он потерял свой шанс с Давидом давным-давно.  — Так зачем тебе знать, когда я еду домой? — спрашивает Давид.       Маттео продолжает, хотя он чувствует себя все менее и менее уверенным в своей блестящей идее, чем дольше взгляд Давида остается прикованным к нему:  — Я просто подумал, если ты едешь домой, может, ты мог бы подвезти меня… нет, забудь об этом, -— обрывает себя Маттео, видя, как выгибаются брови Давида. Не очень хороший знак. Маттео неловко смеется. — Ничего, это была просто глупая идея, — он достает свою плоскую кепку с того места, где она упала на пол, и теребит ее.  — Почему бы тебе не поехать на поезде? — Ну, я не могу себе этого позволить.       В прачечной воцаряется тишина. Давид не сводит с него глаз, а Маттео складывает и разворачивает кепку, не смея поднять глаза. Наконец Давид фыркает и берет свою корзину. — Не знаю, Маттео. Слушай, я должен это убрать, — говорит он. — И Лаура скоро приедет, так что я не должен заставлять ее ждать. Он поворачивается к двери. — Ладно, — тупо отвечает Маттео. — Да, я понимаю. Давид слегка улыбается.  — Еще увидимся, — он выглядит достаточно дружелюбным, но в то же время задумчивым, как будто у него есть что-то тревожное на уме.  — Да, увидимся.       Маттео вздыхает, собирая свое собственное белье. Все прошло не очень хорошо. Он достает телефон, чтобы позвонить Хансу и сообщить плохие новости. Он колеблется, и в конечном итоге ловит себя на трусости и просто пишет сообщение. Он не думает, что сможет справиться с особой ноткой разочарования и вины, которую его старый сосед по квартире усовершенствовал за эти годы. Ханс ведет себя так, как будто они семья. И в каком-то смысле так оно и есть. Он давно обрел в них семью.       Маттео также не хочет, чтобы Ханс или Линн одалживали ему денег на билет на автобус. Они оба уже слишком много раз помогали Маттео.       Отправив сообщение, Маттео забирает свое белье и возвращается в комнату, которую делит с Йонасом, бросает полную корзину у двери и плюхается на кровать, сжимая подушку. Он достает свой телефон из заднего кармана и проверяет инсту, но в его ленте нет ничего интересного, кроме того, что Йонас опубликовал их с Ханной фотографию, где они выглядят бодрыми и счастливыми на лыжном склоне. Хорошо же им там.       Маттео зевает и засовывает телефон обратно в джинсы. Он откидывается назад и смотрит в потолок. Черт, сейчас еще раннее утро, а он уже чувствует усталость. Ну, это не значит, что он не может использовать свое внезапное свободное время, чтобы вздремнуть. Сон действительно является путем к решению почти всех проблем. Here goes nothing       Несколько часов спустя Маттео прерывисто дрейфует между бодрствованием и сном, когда слышит, как кто-то стучит в дверь.       Он резко моргает, открывает глаза и, спотыкаясь, поднимается на ноги. Когда он добирается до двери, Давид уже стоит там, глядя на него. Его щеки раскраснелись от холода. Он почти улыбается — улыбается так, словно вот-вот произойдет что-то хорошее. Сердце Маттео учащенно бьется задолго до того, как он понимает, что происходит.  — Ты что, спал прямо сейчас? — спрашивает Давид, склонив голову набок, а потом качает головой. — В смысле… не парься. Я разговаривал с Лаурой, — продолжает он, ни о чем не спрашивая. — Она работает на праздниках, так что я забираю ее машину. — Хорошо, — медленно произносит Маттео. Его разум по-прежнему лишен ясности. Он изо всех сил пытается найти связь между этими предложениями. — Лаура, — бормочет он.  — Да. Моя сестра.  — Да. Я знаю это. Я просто… ты одолжишь у нее машину? Давид нетерпеливо фыркает:  — Да, это не проблема. На самом деле, она ей нужна на праздниках. В Праге машина в такое время все равно бесполезна. — Хорошо, — снова говорит Маттео, переваривая информацию. По какой-то причине его мозг все еще не может сложить весь пазл. Давид смотрит в потолок в выражении «дай мне силы», потом снова на Маттео. Он улыбается полуулыбкой:  — Значит, я могу тебя подвезти, как ты и просил меня несколько часов тому назад. Маттео таращится на Давида.  — Черт, — говорит он, разинув рот. Ну ни хера себе! Ты это серьезно? Ты отвезешь меня?  — Именно это я и сказал, — отвечает Давид, поджимая губы. — Блять, это было бы круто! — Маттео пытается управлять своим возбуждением, но это трудно. Он подпрыгивает на пятках. — Погоди… я не умею давить на газ. Но, может быть, я приготовлю нам что-нибудь на обед?  — Все в порядке, не переживай из-за этого.  — О, это несложно. Вчера я купил тонну хлеба и дешевого сыра. Я просто сделаю нам бутерброды. Давид моргает:  — Ладно, если хочешь, мы можем поехать через час или около того. На сборы времени хватит? — Естественно, — усмехается Маттео.       Давид бросает на него странный взгляд, когда Маттео спешит запихнуть свое барахло в сумку, стараясь не дать Давиду шанс пересмотреть свое предложение. Он делает себе напоминание позвонить Хансу и сказать, что он все-таки вернется домой. О, и его мама будет в восторге, что увидит его.  — Не слишком-то радуйся, — говорит Давид, — и кстати, я немного эгоистичен, делая такое предложение. Я думал о том, чтобы посмотреть некоторые достопримечательности на этом маршруте, и, возможно, сделать несколько фотографий и кое-какие съемки, — он выглядит странно застенчивым. — Если ты поможешь мне немного, сев за руль, будет просто здорово. Маттео останавливается и смотрит на него:  — Значит, мне следует готовиться к более долгой поездке, чем четыре часа? Давид кивает:  — Да. Со всеми остановками это может занять около восьми часов. Это для тебя проблема? Восемь часов в дороге с Давидом? Маттео не совсем понимает, пугает его эта мысль или возбуждает. О, кого он обманывает, это определенно возбуждает его!  — Вовсе нет, чувак. Никаких проблем, — легко отвечает Маттео. Про себя он задается вопросом, каким был бы план Давида, если бы он не согласился. Неужели он просто поехал бы один? Это звучит ужасно одиноко. — Спасибо, чувак, — отвечает Давид, снова поджимая губы.  — Это я должен благодарить тебя, — говорит Маттео. — Я твой должник.       Давид только качает головой, улыбаясь. Маттео колеблется. Когда Давид улыбается и смеется, Маттео не может не улыбаться вместе с ним, даже если эта улыбка спрятана внутри. Быть в компании Давида — значит чувствовать, что он тоже кто-то, и что он имеет значение, даже если они просто друзья.       Давид смотрит вниз и Маттео, наконец, удается сосредоточиться на том, что он делает.  — Ты можешь просто присесть, пока я соберу свои вещи, — предлагает он и указывает на свою кровать. — Или тебе тоже нужно собраться? — Нет, уже все собрал, — отвечает Давид и садится на кровать Маттео, разглядывая его смятые простыни. Он оставляет свой рюкзак на полу рядом с собой. Судя по всему, он вообще не привез с собой много вещей. Маттео старается не пялиться. Может, чувак просто любит путешествовать налегке. Заметив взгляд Маттео, Давид выпрямляется:  — А как насчет того обеда, который ты обещал мне принести? Маттео усмехается.  — Да, да, подожди, — он идет на кухню и начинает делать кучу бутербродов с сыром. Он не замечает, что Давид следует за ним, прежде чем положить все это на противень. — На этот раз без взбитых сливок? — спрашивает Давид от двери. Он подходит к кухонной стойке. — И никакого гриля? Маттео слабо смеется, слишком хорошо помня тот раз, когда они вместе делали сырные тосты:  — Да. Без гриля. В любом случае, это заняло бы целую вечность. Давид кивает и улыбается:  — А я полагаю, что бутерброды со взбитыми сливками — это было бы слишком. — Наверное, да, — говорит Маттео, внезапно испытав странную тоску. Давид смотрит на поднос, а потом встречается взглядом с Маттео. Похоже, он хочет что-то сказать, но останавливается и пытается снова:  — Ты не должен этого делать, ты же знаешь… — начинает он. — Да, но я хочу, — отмахивается Маттео, не понимая, почему он вдруг чувствует разочарование. — Еда все равно испортилась бы, пока меня не будет, так что это совсем не проблема. Он садится на корточки и ставит поднос в духовку:  — Ведь в этом нет ничего такого, — бормочет он, в основном, себе под нос.       Когда он встает, он снова встречает взгляд Давида, тот взгляд, который, кажется, пронзает так глубоко, смотрит прямо в его душу, и это немного чересчур. Слишком похоже на ту пятницу, когда они вместе делали бутерброды. — Я должен тут… — начинает он и показывает большим пальцем назад, в свою комнату.  — Я могу присмотреть за ними, пока ты соберешь остальное, — предлагает Давид.  — Круто, спасибо.       Маттео благодарно улыбается и идет в ванную, еще раз чистит зубы и упаковывает туалетные принадлежности. Затем он вспоминает, что надо найти свой телефон и ноутбук и все зарядные устройства, которые ему понадобятся.       Когда он возвращается на кухню, еда уже готова. Вместе они упаковывают бутерброды в огромный пластиковый контейнер. Давид смотрит на контейнер в руках Маттео:  — Наверное, это слишком, Маттео. Слишком много еды. — Ну, вдруг пригодится, поживем-увидим, — улыбается Маттео. — Я парень прожорливый. Давид смотрит на него, и что-то похожее на нежное веселье мелькает на его лице, прежде чем он отводит взгляд:  — Ладно, шевели задницей, — говорит он и пробирается мимо Маттео обратно в комнату, где лежат его куртка и сумка, и Маттео ничего не остается, как следовать за ним. Давид берет свой рюкзак, а Маттео приносит свои вещи. Затем они выходят в холл почти пустого многоквартирного дома и дальше на стоянку, где их ждет маленькая красная Киа. — Мило, — комментирует Маттео. — Электромобиль? А на всю дорогу его хватит?  — Конечно, — фыркает Давид. — Здесь повсюду зарядные станции. И не смей херить мою машину, только потому что это… не шикарная тачка.  — О, это даже более круто, чем та машина, которой нет у меня, — фыркает Маттео.       Он бросает свою сумку на заднее сиденье и присоединяется к Давиду на переднем сиденье, где он, кажется, концентрируется на том, чтобы притвориться, что Маттео не сидит рядом с ним. Ну, это может быть слишком грубо. В конце концов, Давид быстро улыбается Маттео. Но это все. Затем он сосредотачивается на регулировке своего сиденья.       Может быть, это просто внезапная вынужденная близость, когда они вместе в маленькой машине, которая делает Маттео неуверенным. Он пристегивается и задается вопросом, не параноик ли он, когда думает, что Давид сожалеет обо всем этом. Он бы не предложил это сделать, если бы ему не нравилась идея ехать с Маттео, не так ли? Да и какое это имеет значение? Маттео догадывается, что его глупая влюбленность заставляет его слишком сильно волноваться.  — Это бесплатная поездка, — говорит он себе, устраиваясь поудобнее на пассажирском сиденье. — Да за такое можно и отсосать. — Ну вот, — говорит он, стараясь казаться просто взволнованным, а не до усрачки испуганным. Давид что-то напевает, заводя машину. Маттео откидывает голову на подголовник. Похоже, это будет чертовски долгая бесплатная поездка домой.