Thousand spires and thousand bridges

We’re in the middle of a thunderstorm and you want to stop and feel the rain?       Дождь начинается почти в тот самый момент, когда Маттео и Давид покидают стоянку.       Маттео наблюдает, как мягко плещутся капли, попадая на машину, наслаждается водой, стекающей по его окну. Небо окутано серым одеялом, настолько плотным, что Маттео едва различает облака.       Он откидывается назад и пытается расслабиться. Конечно, он рад, что его отвезут домой в Берлин, и ему не терпится провести несколько часов в машине с Давидом, и все же он нервничает. Его дерьмовый мозг, в основном, всё и испортил: он все еще переживает из-за присутствия Давида рядом, боясь, что он как-то облажается, но больше всего опасаясь другого: спалиться, что его все еще тянет к Давиду.       Несмотря на несколько напряженную атмосферу в машине, дождь снаружи успокаивает Маттео. Он смотрит, как его капли стекают по стеклу, и проводит по ним пальцем. Он любит дождь, да и всегда любил. Честно говоря, он предпочел бы оказаться на улице в этих лужах, чем застрять в машине. Пусть и рядом с Давидом.  — Можешь ехать? — медленно спрашивает Маттео, стараясь говорить спокойно и непринужденно. Он знает, что Прага может быть кошмаром для поездки по ней, но, к счастью, сегодня не слишком интенсивное движение, хотя уже середина дня.  — Да, без проблем, — улыбается Давид.       Маттео быстро смотрит на него. Теперь, когда они сидят рядом друг с другом, гораздо легче незаметно наблюдать за Давидом; когда он ведет машину, для Маттео естественно смотреть в его сторону, пока они разговаривают, а для Давида — следить за дорогой.       Давид выглядит слишком прекрасно, и это почти бесит.       Ладно, он всего лишь подвезет его, и больше ничего. Маттео пытается сфокусировать взгляд на пейзаже, не обращая внимания на парфюм Давида. Почему он должен так пахнуть? Маттео действительно не нужно подвергаться атакам этих чувств.       Давид — осторожный водитель, хотя и сосредоточен на своем окружении. Он едет так, как будто делал это всю свою жизнь, каждое движение его грамотное и плавное. Маттео немного теряется, следя за ним взглядом, когда тот уверенно движется, прокладывая путь из Праги. Это даже заводит.  — У тебя хорошо получается, — говорит Маттео, прежде чем успевает замолчать. Давид быстро улыбается:  — После того как я научился водить машину, я некоторое время работал на почте. Я привык много ездить, даже по всяким странным местам.  — Ничего себе. — Да, все было в норме. Я чувствовал… в каком-то смысле, свободу. Был сам себе хозяин. Маттео улыбается полуулыбкой:  — Одинокий всадник. — Типа того.       Маттео смотрит на дождливую дорогу впереди. Молния освещает небо блестящими полосами, и дождь льет на переднюю часть автомобиля. Он слышит, как вдалеке гремит гром. — Ну и погодка, да? — смеется Давид. — Но я не думаю, что это продлится долго.  — Мне, вроде как, нравится, — улыбается Маттео. — Только чур за руль меня пока не сажать!  — Не парься.  — Если честно, вообще не могу поверить, что у меня есть водительские права, — признается Маттео. — Я слишком рассеянный, чтобы хорошо водить машину. Давид снова поднимает бровь, как будто хочет сказать «да». Но потом он говорит:  — Нет смысла заниматься самобичеванием. Бьюсь об заклад, ты так же хорошо водишь, как и я. Маттео выпрямляет спину:  — Да. Думаю, я справлюсь, когда придется.  — Я надеюсь на это, — смеется в ответ Давид. — Но я не позволю тебе разбить эту тачку. Маттео фыркает:  — Да пошел ты.       Он прикусывает губу, не совсем понимая, как продолжить разговор. Давид поворачивается и ловит его взгляд; прежде чем Маттео успевает отвести его, искренняя улыбка расплывается по лицу Давида, превращая его из прекрасного в божественного. В этот момент Маттео чувствует, как по всему его телу разливается смущение. О боже. Давид все еще волнует его.  — Так, скоро мы покинем город сотни шпилей, — говорит Давид, снова сосредоточившись на дороге.  — По-моему, правильнее «тысячи шпилей», — автоматически поправляет его Маттео. — Да? Маттео почесывает нос:  — Да, я думаю, кто-то пытался сосчитать их, и там оказалось больше тысячи шпилей.  — Круто. Ты столько всего знаешь! — Ну, — пожимает плечами Маттео. — Один из моих преподавателей всегда говорит о том математике и философе по имени Бернард Больцано, который на самом деле считал башни Праги и дал ей это прозвище. Вот оно и прижилось, наверное. А эта история просто застряла у меня в голове. — Ух! Ты правда много знаешь, Маттео. Я впечатлен. Маттео смеется, чувствуя странную смесь смущения и гордости:  — Наверное, я просто люблю историю. Тогда Давид улыбается:  — Точно же. Ты выбрал углубленный курс истории. Я и забыл совсем. Маттео моргает, удивленный тем, что Давид помнит. На мгновение воцаряется тишина, и Маттео пытается поддержать разговор.  — Так что, тебе нравится жить в Праге, или…?  — Да, конечно, — улыбается Дэвид. — Этот город — нечто особенное. И он прекрасен для исследований всяких местечек и съемок. — Не сомневался, — Маттео загорается любопытством. — А что именно ты снимаешь? Давид пожимает плечами:  — В основном, заброшенные здания. Потерянные места. Думаю, у меня страсть ко всяким заброшкам. Вообще-то, я уже исследовал заброшенные здания в Берлине.  — Охренеть! Так это то, что ты планируешь снимать в своей поездке, да?  — Да. Есть несколько действительно интересных местечек по пути. Маттео задумчиво смотрит на воду, стекающую по стеклу:  — Почему тебе это так нравится? Я имею в виду, посещать подобные места.  — Даже не знаю. История этих мест, возможно. Люди любили их когда-то. А потом их присутствие исчезло из их памяти, и они были забыты. Теперь это места уединения. Плюс нехилый адреналин, ведь всегда существует определенный риск, когда наведываешься в такие места. Короче… не знаю, мне просто нравится и все. Маттео кивает:  — Могу я посмотреть твои фотографии? Давид бросает на него быстрый взгляд:  — Может быть, позже, — улыбается он.  — Отлично, — Маттео вздыхает и поворачивается, чтобы посмотреть в окно на то, как виды становятся все менее и менее городскими. Вскоре их окружают покрытые инеем кукурузные поля. Он все еще не привык жить в таком маленьком городе, как этот, но в нем определенно была какая-то чужеродная красота.  — Тебе она нравится? — спрашивает Давид через мгновение. — Я имею в виду Прага? Маттео поднимает одно плечо и позволяет ему упасть:  — Наверное, даже очень нравится. Я имею в виду, правда нравится. Она прекрасна, и мне нравится эта потрясная атмосфера, ну, ты понимаешь. Жаль только, что я здесь всего на год.       Честно говоря, ему хотелось бы остаться подольше. Но Йонас планирует вернуться в Берлин, когда учебный год закончится летом, и Маттео не планирует оставаться в Праге один. В любом случае, он не знает, что делать. На самом деле, он понятия не имеет, что делать дальше, и это напрягает его больше всего.  — Ты можешь остаться подольше, если хочешь, — реагирует Давид.  — Не знаю… Мне кажется, я какой-то несамостоятельный. Давид переводит разговор на себя:  — Я решил провести в Праге не один год. Поскольку Лаура тоже работает здесь, город кажется хорошим выбором. Но я все равно сделал бы это, если бы она вернулась в Берлин. Как я уже сказал, мне чертовски нравится Прага. Особенно я люблю архитектуру. Она… завораживает.  — Я слышал, что многие бесценные постройки эпохи готики, ренессанса и барокко остались нетронутыми, потому что город не был восстановлен, как большинство других городов, подобных этому. — Да, — кивает Давид, быстро взглянув на него. — Люди называют город музеем архитектуры под открытым небом.  — Тогда я понимаю, почему он тебе так нравится, — улыбается Маттео. Давид усмехается:  — Ты намекаешь на то, что я питаю слабость к старым вещам?  — Я не намекаю. У тебя определенно есть пунктик насчет старых вещей.  — Хах.  — И все же, Прага — не Детройт.       Как же краснеет сейчас Маттео, жалея, что не может взять свои слова обратно. Должно быть, его голос звучит так жутко, когда он слышит то, о чем они говорили несколько лет тому назад. Однако, Давид улыбается:  — Наверное, нет. Детройту придется подождать. Во всяком случае, музыкальная сцена в Праге довольно хороша. Он лениво потирает нос, что, по мнению Маттео, является признаком смущения. — Да, — отвечает он.       Затем Давид продолжает и снова говорит, добровольно выкладывая информацию о себе, что является… неожиданным и милым. — Честно говоря, в Берлине меня не так уж и многое держит. У меня там не так много друзей, и мои родители не очень-то поддерживают мой… образ жизни, — говорит он, и Маттео ошеломлен его словами. — А в Праге я чувствую себя как дома. Он усмехается про себя, а Маттео просто смотрит. Давид милый, когда он молчит и задумчив, но он опасен, когда он улыбается. Блять. Давид замечает, что Маттео смотрит на него, и прикрывает свой смех кашлем, возвращая лицо в пустоту, но уже слишком поздно: Маттео не может остановить свое сердцебиение.  — В любом случае… ничего страшного, — говорит Давид. — Дело в том, что я останусь в Праге еще ненадолго.  — Оу… И не имеет значения, останется ли твоя сестра или нет?  — Да, это действительно не имеет значения. Я не против побыть в одиночестве.  — Ох. — Это кажется такой чуждой мыслью для Маттео. Он замолкает и откидывается на спинку сиденья. Он пытается осмыслить то, что Давид только что сказал ему, но это трудно. Маттео всегда следует за другими.       И он вроде как ненавидит это, когда приходит к пониманию. Когда он сидит в машине рядом с Давидом, независимость последнего очевидна; Маттео понимает, что он ненавидит быть таким зависимым больше, чем он что-либо ненавидел в своей жизни. Давид прочищает горло:  — Так. Я знаю, ты терпеть не можешь, когда тебя спрашивают, но чем бы ты хотел заниматься? Есть что-то, что бы ты хотел делать, не так ли?       Сперва Маттео почти застигнут врасплох тем, что Давид помнит то, что он сказал так давно. И все же это правда. Он ненавидит, что у него нет планов на будущее. Но да, определенно есть вещи, которые ему нравятся. Он любит науку. И история, временами, весьма увлекательна. А еще он любит игры. Проводить время со своими друзьями. А прямо сейчас ему нравится, как дождь стучит в окна.  — Ты имеешь ввиду вообще или прямо сейчас? — И то и другое, я полагаю. Но чего ты хочешь прямо сейчас? Маттео позволяет вопросу утонуть. Очевидный ответ — Давида, конечно, но он не позволяет этой мысли задерживаться. Снаружи льет дождь, и он не может не желать, чтобы они были снаружи, чувствуя, как капли дождя бьют по их лицам.  — Думаю, прямо сейчас… — он колеблется, — … ты можешь остановиться на минутку? — Зачем это?       В этом вопросе нет осуждения, только любопытство. Маттео чувствует себя глупо, но не может дать задний ход.  — Я хочу выйти на улицу и почувствовать дождь. Давид поворачивает голову и смотрит на него.  — Мы находимся в самом центре грозы, а ты хочешь остановиться и почувствовать дождь?  — Определенно. Давид улыбается одной из своих сияющих улыбок:  — Как же я могу отказать тебе в этом, если ты действительно этого хочешь? Он съезжает на обочину.       Маттео отстегивает ремень безопасности, чувствуя себя нелепо и взволнованно одновременно. Они находятся на небольшой стоянке для отдыха, окруженной только белым полем и несколькими деревьями, но Маттео не очень заботится о таких деталях. Он больше всего заботится о дожде и звуках грома. Он снимает толстовку и выходит из машины. Увесистые капли дождя падают ему на кожу. Ему нравится, как все выглядит под дождем. Он придает богатство каждому оттенку, цвета углубляются так, что успокаивает его сердце, приносит умиротворение его душе. Земля становится глянцевой, отражая свет. Все приобретает новый яркий блеск, как будто делается свежее. Маттео поднимает руки ладонями вверх, подставляет лицо к небу, чувствуя, как вода обрушивается на него, смывая все тревоги. Когда он это делает, что-то шевелится внутри него. Может быть, это что-то и есть радость, своего рода счастье, которое кажется чистым. Он стоит неподвижно, глядя вверх, и вдруг снова становится маленьким ребенком, бегущим под дождем и чувствующим себя связанным со всем. Он почти не замечает Давида, стоящего рядом с ним. Ну, это ложь, конечно; он всегда чувствует, когда Давид рядом. Но самое главное сейчас — это дождь.  — Ты действительно любишь дождь, — говорит Давид, слегка задыхаясь.  — Да, правда, — усмехается Маттео. Он должен быть в этом дожде, хаотичном и диком, точно так же, как его разум и душа — когда природа смотрит прямо в него. — Я всегда так делал. Оно заставляет чувствовать себя спокойнее и одновременно живее.       Дождь перестает жужжать в его мыслях, успокаивает, но в то же время возбуждает. Это дает ему ощущение близости между ними. Между небом и землей. Между теплом и холодом. И теперь он здесь, с Давидом, находясь в промежутке стихий. Он смотрит на Давида и чувствует тяжесть его взгляда. Давид улыбается, его глаза темнеют. В небе вспыхивает молния, и Маттео ощущает трепет от ее вида, пронизывающий все тело. Вскоре после этого раздаются громовые раскаты, и Маттео улыбается. С каждым ударом грома его улыбка становится чуть шире.       Гром и молния всегда так завораживают и пугают одновременно, что он чувствует себя живым. — Это потрясающе! — кричит он.       Давид смеется, и смех его кажется еще одной вспышкой молнии, пронзающей Маттео. Он так хорош под дождем. Его темные волосы стали еще более кудрявыми, а капли воды собираются на ресницах, удлиняя их еще сильнее. Маттео хочет испытать каждую каплю, вместе и порознь, одинаково и по-разному. Он хочет увидеть, как капельки впитываются в ресницы Давида, прежде чем упадут на землю, как слезы… слезы счастья. И улыбка Давида… Маттео хотел бы попробовать эту улыбку на вкус. Блять!.. Ему нужно взять себя в руки. Его одежда тоже становится тяжелой и мокрой. Он вздыхает:  — Думаю, нам лучше вернуться в машину.  — Тебе уже достаточно? — спрашивает Давид. Маттео делает паузу. Проблема в том, что ему никогда не будет достаточно. Он мог бы провести здесь целую вечность, с Давидом, под дождем.  — Пока да, — наконец, говорит он. Давид кивает, все еще слегка улыбаясь, и идет к своей стороне машины:  — Тогда ладно. Как скажешь.       Маттео смахивает капли дождя с ресниц и возвращается в машину. Его одежда насквозь промокла, волосы прилипают ко лбу и вискам, но ему все равно. Он чувствует себя лучше, чем когда-либо за долгое время. Удовлетворенно вздохнув, он смотрит на Давида, который в ответ смотрит на него сквозь мокрые ресницы, с кончика его носа капает вода. — Дождь, да? Это твоя фишка, Маттео? — ворчит Давид, стряхивая дождевую воду с рукавов и ерзая на сиденье. — Наверное, Давид, — отвечает Маттео с легкой улыбкой, глядя на огромную завесу дождя и пытаясь вытереть лоб рукой. Когда он поднимает руки, вода капает на Давида.  — Эй! Ты это серьезно? — восклицает Давид, толкая Маттео в плечо. — Перестань стряхивать воду на меня. Давай-ка погреемся и поедем.  — Конечно, — Маттео ерзает на сидении. — Фу, я промок сильнее, чем думал. Давид пожимает плечами:  — Вот только не надо жаловаться! Это не я настоял, чтобы мы оставили машину в самый сильный ливень за последние месяцы!       Маттео стонет, вытирая воду с лица и откидывая волосы назад. Ощущение света покидает его, как вода, бурлящая в канализации. Он идиот. Возможно, это была плохая идея. И, возможно, не просто немного плохая идея, а действительно глупая. Теперь они оба мокрые и замерзшие.  — Прости, — говорит он. — Это было глупо.       Он замечает, что Давид бросает на него острый взгляд. На мгновение воцаряется тишина. Затем Давид говорит:  — Нет. Это было довольно мило. Глупо, но приятно.       Он встречается взглядом с Маттео, и что-то искрится в его глазах. Его губы кривятся, и вдруг они оба смеются. Маттео тянет свои мокрые и липкие штаны.  — Но мы должны снять эту мокрую одежду, — говорит он. Давид фыркает:  — Да. Я не готов ехать в этой одежде часами. Я могу включить подогрев сидений, но это не поможет, если дорога дальняя. Мы не так далеко от Терезина. Там должна быть заправка, на которой мы можем остановиться. Маттео улыбается, чувствуя облегчение оттого, что не все испортил:  — Ладно, давай так и сделаем. I should have known that you’d try to get me naked       Они находят заправку недалеко от Терезина, которая выглядит красиво и аккуратно, и где даже есть стулья и столы, как в кафе. Пока Давид паркует машину, Маттео приветствует кассира по-чешски. Он понял, что люди здесь предпочитают, чтобы он пытался говорить по-чешски, независимо от того, насколько плохо он это делает. Он взваливает на плечи рюкзак и направляется к задней части заправочной станции, чтобы воспользоваться туалетом. Войдя в комнату, он смотрит на себя в зеркало. На его щеках расцветает розовый румянец. Он выглядит запыхавшимся, почти возбужденным. — Держи себя в руках, — говорит он своему отражению. Он слышит, как ручка двери начинает поворачиваться:  — Я уже скоро, — говорит он, но дверь уже открывается. — Эй, я сказал скоро… Он обрывает себя, когда видит, что это Давид входит внутрь. Он останавливается, когда замечает Маттео у раковины:  — Ой, прости, я не знал. Когда Давид собирается отступить, и даже не осознавая, что он собирается делать, Маттео видит, как его собственная рука выстреливает вперед и хватает Давида за запястье.  — Все в порядке, — говорит он.       Давид замирает, глядя на руку на своем запястье, затем на лицо Маттео. Его рот чуть приоткрыт.       Медленно, осторожно Маттео тянет Давида за руку, пока тот не оказывается в крошечной комнатке, дверь мягко закрывается за ними, и они смотрят друг на друга:  — Тебе не нужно ждать. Тебе нужно избавиться от своей мокрой одежды, так же сильно, как и мне. Я имею ввиду, мы можем просто сделать это спина к спине. Если тебя это устроит. Маттео наконец вспоминает, что нужно отпустить запястье Давида. Тогда Давид криво улыбается:  — Я должен был догадаться, что ты попытаешься раздеть меня, — шутит он. Маттео краснеет, заикается и не знает, куда смотреть. К счастью, Давид просто отворачивается и начинает вылезать из своей мокрой одежды:  — Это просто шутка, Маттео. Расслабься.  — Окей, — Маттео решает сосредоточиться на себе и не думать о Давиде, стягивая одежду, прямо за его спиной. Он снимает футболку и брюки и достает из сумки сухую одежду. Он чувствует себя божественно, когда надевает их. Он почти чувствует себя так, будто только что искупался. Это правда освежает. — Чёрт… — вдруг слышит он за спиной. — Что? Наступает небольшая тишина. А потом…  — Мой биндер тоже насквозь промок, — голос Давида звучит напряженно.  — Ох…- Маттео чувствует себя странно польщенным тем, что Давид упоминает о чем-то столь интимном для него. — Полагаю, хорошего мало? Ты не можешь снять его ненадолго? То есть… в машине ведь только мы? Наступает долгое молчание. Потом звучит:  — Да. В любом случае, я не должен носить его слишком долго.  — Верно. Я не буду вести себя как-то странно, обещаю, — бормочет Маттео, чувствуя себя ужасно. — Прости, это была такая тупая идея. — Нет, это была отличная идея, — говорит Давид, и в его голосе слышится такая мягкость, что Маттео вздрагивает. — И я знаю, что ты не будешь вести себя странно. Маттео стоит спиной к Давиду, когда тот заканчивает одеваться. — Ладно, я закончил, — говорит Давид с облегчением. Он надел большой бесформенный свитер и поверх него куртку.       Маттео чувствует себя немного неловко на мгновение, поскольку он пытается не смотреть на Давида и не заставлять его самого испытывать неловкость. В то же время, он не хочет казаться смущенным и смотреть в сторону. Черт, иногда у него в голове полный пиздец. И даже не помогает то, что он чувствует себя голодным и сырым, а все его чувства отражаются на его коже. Как и его нервные окончания, которые подвержены воздействию стихий и могут быть остро затронуты чем угодно. К счастью, Давид вырывает его из тревожных мыслей:  — Я проголодался, — говорит он, когда они выходят из уборной. — Ничего, если мы съедим твои бутерброды в машине? — А я уж думал, ты никогда не спросишь. Я чертовски голоден, — признается Маттео. — Хорошо, — улыбается Давид. Он толкает локтем Маттео. — Спасибо тебе за это… знаешь, за то, что ты ничего не усложняешь. В поездке иногда случается всякое.  — Вообще не заморачивайся.       Когда они возвращаются в машину, Маттео находит свой большой контейнер, наполненный бутербродами, и они оба садятся подкрепиться. Давид достает из рюкзака немного газировки, и они довольно мило трапезничают. Бутерброды действительно не так уж плохи на вкус. Конечно, было бы лучше, если бы они были теплыми, но Маттео это не волнует. Он съедает три штуки и не возражает против четвертого. Он замечает вывеску у бензоколонки.  — Терезин, да? — бормочет он, внезапно осознав, где они находятся, и чувствуя, как внутри что-то скручивается. Его воспоминания об этом месте не очень хороши. В последний раз, когда он был здесь, мысль о всех этих страданиях переполняла его до такой степени, что у него чуть не случился приступ паники. Черт побери! У него тогда чуть не случилась паническая атака.  — Хочешь осмотреть здешние достопримечательности? — спрашивает он осторожно, решив сообщить, что если так, то он останется в машине. — Нет, — быстро отвечает Давид. — Мне не хочется посещать здешний концлагерь. Это было слишком тяжело, когда мы были здесь в школьной поездке. — Да, согласен, — вздыхает Маттео, плохо скрывая свое облегчение.  — Хорошо. Тогда я предлагаю нам просто продолжить путь, —говорит Давид.  — Ну, теперь у нас есть новое воспоминание о Терезине, — улыбается Маттео. — Глупо стоять под дождем и есть холодные бутерброды в машине. Давид смеется:  — Да. Это довольно хорошее воспоминание, если хочешь знать.       Когда они снова выдвигаются, наступает очередь Маттео сесть за руль. Это кажется странным, так как прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он в последний раз водил машину. Но, все же, это хорошо. Как будто он все контролирует. Дождь прекратился, и солнце заставляет каждую поверхность сиять, как будто она покрыта бриллиантами. Давид некоторое время молчит. Затем он поворачивается к Маттео и произносит:  — Я очень ценю, что ты так спокойно ко всему относишься. Маттео удивленно смотрит на него:  — Мм… К чему, например? — Например, к тому факту, что я транс, — Давид сглатывает. — Не всегда так бывает, сам знаешь. Люди могут быть довольно дерьмовыми.  — Да.       Маттео рад, что Давид успел рассказать о себе ему и другим своим друзьям, прежде чем все в школе узнали об этом самым дерьмовым образом. В то время Маттео как раз выползал из одного из своих мрачных периодов, он курил косяк за косяком и сосредоточился на учебе, и он даже признался Хансу и Йонасу в том, что он гей. Он понял, что должен игнорировать свои чувства к Давиду. И было нелегко, когда он готовился с Давидом и другими в библиотеке, или когда он чувствовал неприязнь к людям, которые проявляли романтический интерес к Давиду, или чувствовал гордость, когда люди хвалили рисунки Давида на Аби-пранке. Это было нелегко, так как его взгляд был прикован к линиям тела Давида, когда он двигался, или к губам Давида, когда он улыбался. Маттео казалось, что он задыхается оттого, что был другом Давида, но не более того. Но именно так и должно было быть. Давид стал частью их компании. Просто еще одним другом.       Маттео научился скрывать свои истинные чувства и мысли еще лучше, чем раньше. В каком-то смысле стало легче. Повзрослев, Маттео научился держать свои эмоции в тщательно запечатанных коробках и прикрывать их едкими комментариями и холодным безразличием, хотя время от времени они вырывались наружу в виде парада небрежных слов. Так что ему удалось сохранить все при себе. Конечно, он открылся своим друзьям, но он все еще держал свои чувства к Давиду при себе. Если у кого-то и были подозрения, они никогда ничего не говорили. При каждом дружеском ударе и тычке, при каждом отведенном взгляде Маттео все глубже зарывался в своем сердце, пока дни не проходили без единой мысли, выходящей за рамки этой дружбы.       Когда Давид сказал ему, что он транс, Маттео был потрясен, но отчасти польщен тем, что Давид захотел поделиться с ним этим. Все выглядело довольно неплохо.       Потом какой-то говнюк слил то видео, где Давид спорил со своим учителем, все узнали, что Давид — трансгендер, и поползли нелепые слухи. Все было довольно ужасно в течение некоторого времени. Давид исчез, так что Маттео не знал, насколько это было ужасно для него. Он знал только свой собственный ужас при мысли о том, что его разоблачат таким образом, испытывал тревогу за Давида и гнев на тех, кто был виноват в этом дерьме. Так что да, Маттео знает, что люди могут быть довольно дерьмовыми.  — В Праге с тобой хорошо обращались? — спрашивает он. Давид почему-то колеблется с ответом:  — Да, большую часть времени, — говорит он. — Конечно, некие формальности всегда раздражают, но… да, в целом, все было в порядке. — Это хорошо, — улыбается Маттео, чувствуя облегчение. Он бы был вне себя от ярости, если бы люди плохо обращались с Давидом.  — Знаешь… если у тебя есть вопросы и все такое, ты всегда можешь задать их мне, хорошо? — говорит Давид.       Маттео позволяет словам осесть внутри, пока он смотрит на дорогу. Он чувствует себя странно польщенным, что Давид предлагает ему это:  — Не знаю, по-моему, я уже задал тебе кучу дурацких вопросов. И это правда.       Давид был невероятно терпелив с его вопросами, на самом деле, и Ханс также помог ему вырвать с корнем некоторые из его предвзятых стереотипов. Он чувствует, что Давид просто смотрит на него, как будто чего-то ждет.       Маттео откидывается назад, размышляя. В некотором смысле, находясь за рулем, ему становится легче. Ему не нужно все время встречаться с пронзительным взглядом Давида, и это дает ему время подумать:  — Как давно ты это знаешь? — наконец, спрашивает он.  — На самом деле, всегда знал, — отвечает Давид. — Я никогда не чувствовал себя… я никогда не чувствовал себя самим собой. Это было действительно странно. Я никогда не знал, что это было… и поэтому… я просто погуглил.       Маттео продолжает смотреть вперед, размышляя. Есть что-то такое знакомое в том, как Давид описывает это. Он все еще чувствует на себе его взгляд и ощущает, как начинает улыбаться. Маттео, наконец, позволяет словам Давида поглотить себя:  — Погуглил, да, — усмехается он.  — Ага.  — Это звучит знакомо, я думаю, что тоже погуглил «насколько я гей?» или типа того.  — Могу себе представить, — говорит Давид. — Ты знал это еще до того, как расстался с Сарой, верно?  — Я знал это задолго до того, как начал встречаться с Сарой, — признается Маттео с глубоким вздохом. — Я просто слишком боялся признаться в этом самому себе.  — Вот дерьмо.  — Да. Давид смотрит в окно:  — Я нашел людей, которые испытали то же самое, что и я. Они называли это «трансгендер».  — Как давно это было? — Мм… около шести лет тому назад, я думаю, — отвечает Давид. — А потом я стал ходить к психологу. Чтобы получать инъекции и все такое. Маттео кивает. Он сам себе удивляется, когда признается:  — Я тоже хожу к психологу. Она, кажется, не знает точно, что меня беспокоит, но мы пытаемся это выяснить. — Как в случае с паническими атаками?  — Да. И это тоже.       Тишина повисает в воздухе между ними. Поначалу она приятна, но потом она словно растет, растягивается и ощущается как яд на коже Маттео. Словно тишина эта просачивается в него, парализует мозг и грызет внутренности. Он беспокоится, что позволил себе слишком много. Он беспокоится, что сказал слишком много. Или, может быть, он сказал слишком мало. — Так что? Больше нет вопросов?       У Маттео на уме только вопросы, которые он не может задать, например «почему ты просто убежал от меня?», «почему я тебе не нравлюсь?» и «почему я недостаточно хорош для тебя? Но он не может спросить об этом.  — Я так не думаю, — говорит он. Тишина, должно быть, немного раздражает Давида, потому что он ерзает на сидении:  — Значит, ты не спросишь меня, собираюсь ли я делать операцию? Маттео моргает:  — Разве это не твое личное дело и ничье больше? — спрашивает он. Давид морщится:  — Да, извини. Это был сарказм. Наверное, это защитная реакция. Маттео кивает:  — Ну, вообще-то, ты можешь рассказать мне все, что захочешь. И когда захочешь. И ты можешь не рассказывать мне, если так для тебя будет лучше.       Давид смотрит на него такими глубокими глазами, что кажется, будто они смотрят прямо сквозь Маттео. В его взгляде есть что-то такое, что Маттео сомневается, что когда-нибудь найдет это в ком-то еще. По крайней мере, искать придется чертовски долго. — Хорошо, — отвечает Давид. — Вот и славно.       Они замолкают, но в этом нет неловкости, как это иногда бывало в студенческом общежитии. Давид, кажется, чувствует себя более комфортно рядом с ним, чем с самого первого раза, когда они хорошо провели время вместе, как будто они преодолели какое-то странное препятствие между ними.  — Ну и как тебе твои занятия? — спрашивает Давид, немного напугав Маттео своим молчанием.  — Мои предметы и прочее? — Маттео возится на месте. — Все нормально. Я имею в виду, это довольно здорово, большую часть времени, на самом деле. В конце концов, мне это понравилось больше, чем я думал. Точные науки.  — Ты ведь учишься на инженера, верно? В CTU?  — Да, вроде того. Электротехника и информатика. Это круто. Я немного фачусь на занятиях с чешским, но это не так уж плохо.  — Круто.  — Да. Я все еще чувствую себя растерянным, хочу ли я этого или нет, но все кажется многообещающим. А как насчет тебя? Давид смотрит на него, его рот кривится, затем он усмехнулся:  — Конечно, мне это нравится. Искусство и СМИ. Это все, чем я хочу заниматься в этом прекрасном городе.  — Я могу представить себе меланхоличных вампиров-интеллектуалов в Праге. Все дело в этом? — хихикает Маттео.  — Да-да, — говорит Давид с блестящими глазами. — Вот в чем причина. Нет, но мне просто нравится то, что я делаю. Маттео поворачивается обратно к дороге, слегка пыхтя:  — Да, конечно. Ты уже давно знаешь, чего хочешь, не так ли?  — Теперь ты тоже знаешь, разве нет? — Более или менее.       Маттео делает паузу. После перерыва в Берлине он думал, что будет точно знать, что делать. Однако год пролетел довольно быстро, и он все еще не был уверен в своем будущем. Поэтому, когда Йонас заговорил о том, чтобы попасть через Erasmus в Прагу, Маттео захотел последовать его примеру. В любом случае ему нужно было уехать из Берлина, и он решил, что может проверить, есть ли в его университете программа обмена и есть ли предметы, которые он находит интересными. Из-за своего перерыва он не мог сделать это через Erasmus, но он все еще находил предметы, на которым он мог записаться вне программы. Предметы, которые он нашел, подошли ему, но это не было каким-то открытием. Как будто он отправил свое заявление, пожав плечами. Это был почти что не его собственный выбор, он просто следовал за Йонасом. Он не знает, как все это объяснить или оправдать:  — Я думаю, что я все еще был весьма дезориентированным, когда приехал в Прагу, — признается он. — Это была идея Йонаса учиться там, и… ну, я хотел уехать. И последовал за ним. Случайно, я выбрал несколько довольно интересных предметов, хотя… Я думаю, что начинаю все осознавать, да. Он чувствует себя смущенным, но когда Давид смотрит на него, в его глазах нет ничего осуждающего:  — У тебя еще будет время все обдумать, ты же знаешь.  — Да, ты прав.       Давид улыбается и наклоняется, чтобы покопаться в рюкзаке у своих ног. Он достает книгу в мягкой обложке и кладет ее на колени. Затем он открывает ее и начинает читать, и Маттео предполагает, что это означает, что они закончили говорить. Он использует эту возможность, чтобы незаметно понаблюдать, как Давид хмурится. Он задается вопросом, как Давид может читать в машине, не испытывая укачивания. Хотя он, кажется, абсолютно поглощен чтением. Маттео сам не очень любит читать, и ему интересно, что Давид читает, что так легко удерживает его внимание, но он уверен, что прервать его будет крайне неосмотрительно.  — Ты же знаешь, что я могу догадаться, когда ты смотришь на меня, верно? — говорит Давид, не отрываясь от книги, лежащей у него на коленях. Пылающий румянец поднимается по шее Маттео и заливает его лицо, как лесной пожар.  — Я не смотрел, — быстро говорит он, вцепившись в руль. Давид только качает головой:  — Так, на всякий случай. Если планируешь потом заниматься чем-то, что требует скрытности, подумай над моими словами.       Когда Маттео оглядывается, Давид улыбается своей книге, и Маттео ослабляет хватку на руле.       Это просто поддразнивание, — говорит он себе, и, возможно, Давид просто думает, что он просто смотрит, а не то, что у Маттео есть дикая безответная влюбленность в Давида, которая только выросла в три раза больше за то короткое время, что они провели в этой поездке.  — Я думаю, что карьеру в шпионаже все равно переоценивают, — говорит он, стараясь держаться спокойно. — Я не собираюсь этого делать. — Звучит мудро, — надменно отвечает Давид. Маттео смеется, вытаскивая кулак, чтобы слегка ударить Давида по плечу.  — Придурок!       Давид только усмехается, легонько похлопывает его по плечу и возвращается к чтению.       Маттео чувствует несильное головокружение, зная, что ему удалось заставить Давида хотя бы немного улыбнуться. И они так хорошо пообщались. Все очень хорошо. Кожу Маттео покалывает там, где Давид коснулся его плеча, и сердце Маттео беспорядочно бьется в груди. Это страшно, но хорошо. Черт, нет никаких сомнений, что ему все еще нравится Давид. Сильно нравится.       Маттео встряхивает плечи. Он безнадежно влюблен и почти флиртует, и он не должен этого делать. Это не то, чего хочет Давид. Маттео должен это знать. И он может взять себя в руки. Ему просто нужно пережить эту поездку.