Thousand spires and thousand bridges

Well, this was an adventure       Ранним рождественским утром Маттео и Давид успевают упаковать вещи и готовы вернуться в Прагу. Они быстро прощаются с Хансом и Линн, и Ханс передает им огромный контейнер, наполненный оставшейся едой.  — Я знаю, что вам, голодным мальчикам, это понадобится, — ухмыляется он. Маттео бормочет слова благодарности, безмолвно радуясь, что Ханс болтает и шутит, пока они одеваются, что облегчает прощание. Маттео и Давид несут свои рюкзаки к машине, и Давид, кажется, радуется, что они вышли пораньше.  — Сегодня, наверное, не так уж много путешествующих, но все равно приятно избежать пробок на выезде из Берлина, — поясняет он.  — Да, да, — отвечает Маттео, почти не чувствуя себя бодрым. Садясь в машину рядом с Давидом, он сжимает в руке термо-кружку с кофе.       Маттео не просто устал. Словно бы мрак зимнего утра вползает в него и просачивается в его поры, прокладывая себе путь к его сердцу, которое так угрюмо бьется. Он будто бы опустошен, как использованный чайный пакетик. Он делает большой глоток из своей кофейной кружки и пытается держать рот на замке. Любое общение сейчас было бы просто трудным, и он рисковал бы ляпнуть что-нибудь глупое. Может быть, его настроение немного улучшится, когда он проснется.       Кого он обманывает? Он знает, откуда берется часть его капризов. Давид сказал, что не знает, к чему он готов. Что же это значит? Неужели это начало конца? Как будто их уютный Берлинский пузырь лопнул, и Маттео понятия не имеет, что будет дальше.       Пока они едут по Берлину, он жалеет, что не может заснуть. Или просто сердиться. Но он не хочет, чтобы Давид чувствовал себя плохо. — Господи, как же я устал, — бормочет он. — Я рад, что ты за рулем.  — Нет проблем, — говорит Давид с быстрой улыбкой. Он впивается пальцами в руку Маттео и бросает на него теплый взгляд, в котором чувствуется лишь намек на мягкость, а в уголках глаз появляются морщинки.       Тепло от пальцев Давида ощущается как безопасность. Это помогает. Маттео прерывисто вздыхает и украдкой бросает на него долгий взгляд. Давид выглядит очень хорошо. Может быть, немного серьезно, но хорошо. Такой решительный. Сосредоточенный на вождении. Наверное, он и правда готов вернуться домой.       А вот Маттео еще не готов. Он надеялся, что у них будет возможность поговорить во время этой поездки, но сейчас он боится того, что скажет Давид. Что он не знает… что ему нужно время… Маттео на самом деле не хочет этого слышать.  — Знаешь, мы немного глупо поступили, когда поехали от Праги до Берлина, — говорит Давид, снова кладя обе руки на руль, — ведь гораздо легче было сесть на поезд. Возможно, даже дешевле. — Возможно, — Маттео осмеливается улыбнуться. Он даже осмеливается пошутить. — Ты жалеешь об этом, Давид? — дразнится он. Давид только смеется и замолкает.       Одно Маттео знает наверняка. Он совсем не жалеет об этом. Что бы ни случилось, он никогда не пожалеет, что отправился в эту поездку с Давидом. Даже если его сердце разобьется, он никогда не пожалеет об этом. Хотя одному Богу известно, что чувствует Давид.       Они общаются гораздо меньше, чем по дороге в Берлин, и почти ничего не говорят, когда едут первые часы. Сначала Маттео винит себя в том, что он устал. Но через некоторое время тишина между ними становится все более и более давящей. Маттео чувствует, как воздух выходит из его легких, как будто все болит. Тишина льнет к ним, как темная вода, которая в любой момент может затянуть их под воду и задушить.       В его голове снова и снова крутится один вопрос: что имеет в виду Давид, когда говорит, что не знает, к чему он готов? Все вокруг слишком тихо. Маттео хотел бы, чтобы Давид мог говорить и произнести его имя. Хотя бы на мгновение. Может быть, тогда он сможет разрушить чары, которые, кажется, заставляют Маттео сомневаться во всем, прямо сейчас. Даже не помогает, когда он говорит себе, что все это ему только кажется. Ему кажется, что с каждой минутой молчания Давид отдаляется все сильнее. Как будто время ускользает все быстрее и быстрее, пока Маттео пытается наверстать упущенное. В конце концов тишина становится невыносимой, поэтому Маттео включает музыку и пытается забыть о своих тревогах. Он, наверное, делает все еще хуже, чем есть на самом деле.  — Ничего, что я? — спрашивает он.  — Да, все окей, — Давид улыбается, но его улыбка отстраненная, как будто он о чем-то думает. Маттео замечает, что они едут тем же путем, что и приехали, но почти не останавливаются.  — Мы даже не остановимся в Дрездене? — удивленно спрашивает Маттео. — А как насчет того места, которое мы пропустили, потому что заряжали машину? Давид только качает головой.  — Нет, если только у тебя нет срочной нужды остановиться, — говорит он. — Я имею в виду, что нам, вероятно, придется зарядить машину, а так нам не нужно останавливаться.  — Да, конечно, — кивает Маттео.  — Во всяком случае, так будет быстрее. Я думаю, что мы будем в Праге после полудня.  — Окей.       Маттео не знает, что он думает по этому поводу. Он с нетерпением ждет возвращения в Прагу, но в то же время ему хотелось бы продолжить путешествие с Давидом. Или просто быть рядом с Давидом. Однако Давид, похоже, думает о чем-то другом.       Маттео быстро смотрит на него. Он снова отстранен и молчалив, и кажется, что Маттео не может до него дотянуться. Чем ближе они подъезжают к Праге, тем дальше Маттео чувствует себя от Давида несмотря на то, что они делят машину и проводят вместе почти каждый день.       Они останавливаются, чтобы зарядить машину возле Дрездена, и Маттео пользуется случаем, чтобы подышать свежим воздухом. Он вспоминает бассейн, где они целовались, и ловит себя на мысли, каково было бы снова побывать в этом городе вместе с Давидом. Если это вообще когда-нибудь случится. Прямо сейчас Давид сосредоточился на машине, убедившись, что она заряжается правильно. Маттео опирается на машину, оглядываясь по сторонам. Там есть тонкий слой снега, который, должно быть, проявился недавно. На мгновение Маттео забывает о неловкости, возникшей между ними.  — Интересно, есть ли снег дома, в Праге, — задумчиво произносит он. — Странно, что я теперь стал думать о Праге как о своем «доме». Всего через пару часов они вернутся. Это тоже странно. Ответ Давида — лишь едва слышный гул.  — Мы поразим всех своим дорожным приключением, — добавляет Маттео, чувствуя себя немного самодовольным при этой мысли. — Так ведь?       Давид не подходит к нему. Вместо этого он идет к своей стороне машины, нахмурившись.  — Я действительно не хочу сейчас думать о Праге, — говорит он. — Я знаю, что мы возвращаемся, но… я не знаю… Маттео поворачивается к нему лицом и прогоняет неприятное чувство в груди.  — Так ты хочешь пойти прогуляться? Пока машина заряжается? Что-то в глазах Давида смягчается. Он кивает головой.  — Хорошо. Давай так и сделаем.       На прогулке они почти не разговаривают, но держатся за руки, и это приятно. Когда они вот так держатся за руки, это вселяет в Маттео надежду. Когда он рядом с Давидом, ему как будто нечего бояться, как будто мир — это солнечный свет, красивые деревья и все такое… добрые люди. Маттео думает о словах своей мамы, о том, что нельзя строить стены вокруг людей, чтобы сдерживать их. Он должен признать, что иногда ему хочется построить стену вокруг Давида, чтобы держать его рядом и никогда не отпускать, но в то же время он знает, что это было бы неправильно. Он думает о том, что единственными мостами к другим людям тоже являются слова, но проблема в том, что он изо всех сил пытается найти правильные слова.       Они все еще молчат, когда едут из Дрездена. Давид читает свою книгу, пока Маттео ведет машину, и Маттео скучает по Давиду, даже если они проводят каждую минуту вместе в этой поездке. Он чувствует, что Давид снова покидает его, и не понимает почему. Давид говорил о том, что боится за свое будущее и не хочет разрушать их дружбу. Он говорил о том, что это нелегко. Но сейчас, похоже, речь идет о чем-то большем.       Маттео гадает, что будет, когда они вернутся. Будет ли Давид держать его за руку, как он делал в этой поездке? Неужели Давид снова сосредоточится на учебе и будет избегать Маттео? Захочет ли он вообще быть с Маттео?       У них есть короткая остановка на заправочной станции прямо за пределами Праги, просто чтобы сходить в туалет и взять немного газировки. Пока они едут дальше, Маттео хочет сказать Давиду, что он позволил ему узнать его больше, чем кто-либо другой. Он хочет сказать ему, что бояться нечего. Что они могут во всем разобраться, если Давид захочет.  — Значит, ты сегодня празднуешь Рождество с Лаурой? — вместо этого спрашивает он. — Да, — говорит Давид, и легкая улыбка появляется на его лице. — Будет очень приятно снова увидеть ее.  — Здорово, — Маттео проводит пальцем по невидимой линии на своем окне. — А я просто передохну.       Он же не хочет, чтобы Давид пригласил его провести вечер с сестрой. Он устал и не в настроении общаться. И все же было бы неплохо, если бы Давид попросил его прийти.  — С тобой все в порядке? — спрашивает Давид, и что-то в его глазах напоминает Маттео о той вечеринке, когда у него случился нервный срыв. Что-то вроде заботы. Маттео не совсем понимает, как с этим справиться.  — Да, все порядке, — просто отвечает он. Давид улыбается.  — Хорошо. Я думаю, что высажу тебя и сразу же отгоню машину к Лауре, — объясняет он, когда они подъезжают к своему общежитию.  — Отлично.       Давид останавливает машину перед их домом, а Маттео достает свой багаж с заднего сиденья «KIA» и вылезает наружу. Давид выходит из машины и встает перед Маттео, его глаза смотрят прямо на него, но их трудно прочитать.       Маттео снова ощущает ту же тяжесть в груди. Он действительно ненавидит прощаться. Он терпеть не может, когда люди уходят. Все уходят.       Кто может их винить, если честно? Он — полный хаос, плохой сын и плохой друг, и… теперь какая-то часть его понимает, что это не совсем так. Однако, когда его мозг вращается в петле, как это происходит сейчас, он не прислушивается к голосу разума.       Единственное, чего он сейчас боится больше всего на свете, — это потерять Давида, потерять его навсегда. Он изо всех сил старается делать вид, что все в порядке.  — Ну, это было настоящее приключение, — тихо пожимает он плечами. Он посылает Давиду одну из своих лучших кривых улыбок. — Что ж, увидимся позже?  — Да, увидимся позже, — Давид делает глубокий вдох и прикусывает губу.       Маттео не уверен, что хочет услышать то, что собирается сказать Давид. Он не хочет, чтобы Давид сказал ему, что их совместное времяпрепровождение было просто игрой или экспериментом. Или что он не готов к чему-то большему. Все уходят, и теперь Давид тоже уходит. Снова. Маттео знает, что он должен строить мосты и все такое, но он просто… не может… он должен уйти, прежде чем Давид получит шанс оставить его. — Круто, — быстро говорит он. — Передай привет Лауре. Мне пора. Давид, должно быть, заметил, что что-то происходит, потому что он хмурит брови.  — Маттео…  — Увидимся позже, — Маттео быстро отворачивается. Он знает, что надо уносить ноги. Во всяком случае, Давиду будет лучше без него и его тупой жизни. — Маттео! Маттео останавливается у входной двери. Он крепко зажмуривается и заставляет себя оставаться бесстрастным.  — Я просто… — начинает Давид. — Я хочу, чтобы ты знал, я… Маттео отпирает дверь.  — Да. Я должен идти, — откликается он. Ему некуда идти, но он больше не может там стоять.       Комната, которую он делит с Йонасом, кажется ему еще более пустой, чем прежде. Падая обратно на кровать, он понимает, что это будет первая ночь за долгое время, проведенное им без Давида. Первая. И не последняя. We have forever       В последующие дни Маттео ничего не слышит от Давида. В конце концов он в основном проводит остаток каникул в своей комнате. Однажды он повесил на стену рисунок, полученный от Давида, а на следующий день снова снял его. На него слишком больно смотреть.       Его боль из-за отсутствия Давида похожа на музыку. Иногда она тихая и позволяет ему действовать, иногда мелодия меланхоличная, и он грустит, а иногда она поднимается до крещендо, и гнев вырывается из его груди в злобном крике страдания. В большинстве случаев это тоже просто молчание. Он старается не позволять ему слишком сильно тянуть его вниз. Через пару дней после их возвращения из Берлина Йонас показывается на пороге.  — Как там в Берлине, бро? — спрашивает он, тепло обнимая Маттео и сверкая улыбкой, которая выглядит особенно белой из-за его загара. Должно быть, он много катался на лыжах.       Маттео только бормочет ответ, но передает привет от их общих друзей. К счастью, Йонас не заставляет его говорить о поездке, но на следующий день он тащит Маттео в кафе U Zavěšenýho, говоря ему, что нужно поесть. Что отчасти, верно, аппетит Маттео был ужасен с тех пор, как он вернулся в Прагу.       Место заполнено людьми, но запахи и звуки знакомы, и Маттео расслабляется. У него есть пиво и немного smažený sýr с вареным картофелем и соусом тартар. Жареный во фритюре сыр достаточно вкусный, чтобы снова возбудить его аппетит.       Йонас не задает ему ни единого вопроса, но Маттео все равно говорит ему, что поездка вроде как закончилась плохо. — Поездка с Давидом была настолько плохой? — недоуменно переспрашивает Йонас.  — Нет, — бормочет Маттео, доедая свой ужин. — Это было прекрасно. Это было чертовски прекрасно. Вот в чем проблема. Йонас пристально смотрит на Маттео, но через мгновение кивает.  — Так… значит, вы с Давидом не совсем на одной волне? — сочувственно улыбаясь, он пожимает плечами. — Извини, чувак. Это грубо, — продолжает он. — Хочешь вернуться домой и поиграть в какую-нибудь игру?       Маттео рад, что Йонас не лезет в чужие дела, но он не может не чувствовать себя глупо при мысли о том, что Давид продолжает жить своей жизнью и более или менее притворяется, что их поездки никогда не было. Все это раздражает его, но и пугает тоже. В последующие дни после их поездки Маттео старался не придавать этому слишком большого значения. Может быть, Давиду просто нужно немного времени. Может быть, они сами разберутся. Йонас почти говорит то же самое, когда они идут домой в общежитие. — Возможно, ему просто нужно время, Луиджи.       Поэтому Маттео пытается дать Давиду время. Он использует оставшуюся часть каникул, чтобы немного прибраться и почитать для занятий. Он даже проверяет возможность остаться еще немного в Праге, путь Йонас и планирует вернуться в Берлин весной. Маттео действительно любит Прагу, в конце концов, он любит звуки, запахи и ощущения от нее, и ему кажется, что еще слишком рано уезжать.       Он посылает заявку на то, чтобы остаться еще на год в Праге, и это кажется ему первым самостоятельным решением, которое он принял за долгое время, и даже если это немного пугает, оно кажется правильным.       Во многих отношениях у Маттео сложилось впечатление, что он справляется с делами гораздо лучше, чем год назад. Временами тоска по Давиду становится похожей на тихую мелодию, и он способен вспомнить его и все, что произошло, с нежностью, может быть, даже с небольшим оптимизмом. Это редкость, но он наслаждается этим. Он справляется. Тем не менее, когда Йонас рассказывает ему о вечеринке, которую студенты планируют устроить в общем зале в последний день каникул, он почти паникует. Он уже несколько дней не видел Давида и совершенно не знает, как с этим справиться.  — Нет, — бормочет он, чувствуя, как пересыхает во рту.  — Что случилось? — спрашивает Йонас. Маттео прикусывает губу, стараясь не обращать внимания на то, как сжимается его грудь: — Ты же знаешь, что там будет Давид. Йонас, я не могу… Парень хмуро смотрит на него:  — Неужели все так плохо?  — Да. Я не знаю. Да, я так думаю.  — Мы можем не идти, если хочешь? — предлагает Йонас. — Мы могли бы вместо этого посмотреть кино. Маттео вздыхает. Это хорошее предложение, но так не пойдет. Он знает, что не может вечно избегать Давида. Он глубоко вздыхает и качает головой.  — Нет, со мной все будет в порядке, — решает он.  — Я помогу тебе избежать встречи с этим придурком, хорошо? — Йонас ухмыляется. Маттео вздрагивает:  — Он не придурок, — настаивает он. — Давид крутой. Он просто копается в себе. Ему, наверное, нужно время, ты же сам сказал. Что-то в лице Йонаса успокаивается.  — Да, прости. Я знаю, что Давид хороший парень. Я все еще могу помочь тебе избегать его, если ты захочешь.       Маттео пожимает плечами. Он ничего не слышал о Давиде с того самого дня, как они вернулись в Прагу. Иногда он думает, что, возможно, забыл, как выглядело лицо Давида, когда он проснулся, как звучал его смех. Конечно, это глупо, ведь прошло совсем немного времени. Просто мысль о том, что он снова увидит его, пугает его, но и возбуждает тоже. Он замечает, что Йонас пристально смотрит на него.  — Он правда запал тебе в сердце?  — Да, — отвечает Маттео с грустной улыбкой на лице. Нет смысла отрицать это.  — Может, тебе стоит поговорить с ним, — бормочет Йонас. Маттео бросает на него острый взгляд.  — Просто с тех пор, как ты вернулся, ты сам не свой. Я знаю, что тебе грустно, и он тоже выглядит очень грустным. Сердце Маттео учащенно бьется.  — А ты его видел?  — Только один раз, — Йонас вздыхает. — Я не знаю, может быть, если ты просто решишься вместо того, чтобы избегать…  — Да, да, — Маттео смотрит на серьезное лицо Йонаса и понимает, что тот прав. Хотя он все еще грустит о том, что могло бы быть, он скучает по тому, что было на самом деле: по своей дружбе с Давидом. Молчание не помогает ни одному из них. Маттео закрывает глаза:  — Но эта вечеринка… она будет очень неловкой, Йонас. Йонас вздыхает.  — Ну… возможно, — отвечает он.  — Знаешь, он сказал, что любит меня. Он сказал, что любит меня, но не может… — объясняет Маттео. — Он сказал, что не может… я не знаю. Наверное, он не может быть со мной. Это полный пиздец. Йонас морщится:  — Так ты его любишь? — Я… — Маттео останавливается. — Да. Наверное… так и есть. Люблю. Если бы только этого было достаточно.       Маттео и Йонас в конечном итоге идут на вечеринку вместе, и Маттео благодарен за поддержку. Не то чтобы он был девицей, попавшей в беду или что-то в этом роде, но приятно не сталкиваться с этим в одиночку.       Осознав, что он задерживает дыхание, Маттео быстро выдыхает, когда они приближаются к общей комнате. Музыка звучит так громко, что у него начинает покалывать кожу, а легкие превращаются в кашицу. Бас гремит в такт его сердцебиению, как будто они одно целое, наполняя его с головы до ног музыкой. Но ему нравится эта песня. Все похоже на большинство вечеринок. Кто-то танцует, а кто-то разговаривает. Маттео пытается держаться подальше от Давида, хотя все еще видит его, когда тот пытается завязать светскую беседу с кем-то на вечеринке. Или, может быть, он тупо не желает замечать его, но Маттео хотелось бы думать, что он это делает. Вернее, не совсем так. Он хочет, чтобы Давид был счастлив. Просто. Счастлив с ним. Давид что-то сделал со своими волосами, а может быть, просто прошло несколько дней с тех пор, как они виделись. Он носит ту самую рубашку на пуговицах, которую так любит Маттео. Он выглядит просто потрясно.       Маттео перекидывается парой слов с другими студентами, но ему трудно сосредоточиться. Когда Йонас ведет глубокий политический разговор с кем-то из своих товарищей, Маттео пытается ненадолго уйти, возвращается на кухню и берет пиво. Он выдвигает стул у кухонного островка и проводит рукой по гладкой столешнице. Положив голову на руки, он медленно закрывает глаза. Находясь рядом с Давидом, он чувствует себя таким усталым.       Он слышит, как кто-то садится рядом с ним. Он держит глаза закрытыми и не делает никаких движений, чтобы признать их присутствие.  — Эй. Опять спишь? Маттео открывает глаза, когда слышит знакомый голос.  — На самом деле я не сплю. Просто… — Устал, — заканчивает Давид, прислоняясь к кухонному столу.  — Да, — при виде Давида у Маттео что-то трепещет в животе. Давид действительно хорошо выглядит. В его глазах есть напряженность, честность и мягкость, которые делают Маттео слабым.  — А я все думал, когда же мы снова увидимся, — говорит Давид.       Маттео крепко сжимает свое пиво. Его сердце беспорядочно трепыхается в груди. Все его чувства сейчас бурлят на поверхности, хотя гнев — это то, которое прорывается первым.  — Ты мог бы позвонить, — бормочет он дрожащим голосом.  — Я мог бы, — тихо отвечает Давид. Их взгляды встречаются, и глаза Давида обжигают Маттео, словно он слишком долго смотрел на солнце. — И ты тоже мог.       Маттео пристально смотрит на Давида. Он выглядит хорошо, но устал. Маттео задается вопросом, все ли в порядке с Давидом. Но более того, он задается вопросом, где же все пошло не так. Он задается вопросом, могут ли они как-то исправить ситуацию. Однако нет смысла строить стену вокруг Давида, напоминает он себе. Никакого давления.  — Пожалуй, мне пора идти, — вздыхает он. — Хорошо, — тихо говорит Давид. Маттео хмурит брови: — Все в порядке? Давид уставился на свое пиво:  — Я не знаю, что сказать.  — Ты мог бы многое сказать, — парирует Маттео, борясь с противоречивыми чувствами, переполняющими его грудь.  — Я имею в виду, что сейчас слишком много нужно сказать, — говорит Давид, ставя свое пиво на стойку. Он подходит к Маттео. — Мне слишком много нужно тебе рассказать. Я просто не знаю, с чего начать.       Маттео чувствует, как сильно бьется его сердце, когда Давид подходит ближе. Было бы так легко поцеловаться сейчас и поговорить позже. Губы Давида слегка приоткрываются, и Маттео чувствует, как волосы на его руках встают дыбом, когда он дрожит. Он закрывает глаза, вспоминая их последний раз вместе, и внезапно его грудь начинает болеть. Он не может этого сделать. Какая-то часть его внезапно хочет уйти. Оставить все и всех.  — Мне действительно пора идти, — говорит он. Давид поднимает голову:  — Окей. Могу я проводить тебя домой? Маттео в замешательстве поднимает брови, а потом хмурится.  — Это как бы… дальше по коридору, — говорит он, указывая большим пальцем в нужном направлении. Давид пожимает плечами. Улыбается слабой улыбкой.       Маттео смотрит на Давида. Его карие глаза смотрят в ответ, открытые и уязвимые, и Маттео задается вопросом, видел ли кто-нибудь еще такие глаза раньше. — Хорошо, — вздыхает он.       Его желудок скручивается в узел. Впервые за несколько дней он снова остался наедине с Давидом. Если быть честным с самим собой, то он знает, что отчасти виноват в их разлуке.       Обычно Маттео никогда не сопротивляется, когда Давид начинает вырываться. Когда Давид отстранился после почти поцелуя, вернувшись в Берлин, Маттео уважал это, но все же дал понять Давиду, что он желанный гость в его группе друзей. Когда Давид исчез после того, как все это дерьмо было раскрыто, Маттео дал ему понять, что он и все друзья поддерживают его. Что они будут там, когда Давид будет готов вернуться. Однако, когда Давид попытался заговорить с ним, когда они возвращались в Прагу, Маттео закрыл за ним дверь. Он вроде бы знал, как связаться с Давидом (сказать ему, что он будет ждать, послать ему мем), но не пытался. Он просто сказал себе, что Давиду будет лучше без него. Что время, проведенное с Маттео, было всего лишь игрой или экспериментом. В глубине души Маттео знает, что был неправ.       Да, он точно не знает, почему Давид борется, но он знает, что это не игра для них обоих. Однако его страх и гордость не позволили ему сломаться первым. Ему нужен Давид, но он боится признаться в этом. В конце концов, у Маттео есть большой опыт притворяться, что он не любит Давида. Это безопасно. Знакомо. Как мелкий конец бассейна.  — Ты хорошо провел время с Лаурой? — наконец спрашивает он, пытаясь найти какую-нибудь безобидную тему для разговора. У Давида загораются глаза:  — Да, это было очень мило. Ей очень понравилась картина, которую я ей подарил.  — Круто! — Маттео слегка улыбается. — А что ты нарисовал?  — Нас вдвоем, когда были младше, — улыбается он. — Я думаю, что сделал это благодаря тебе. Ты напомнил мне, как я любил дарить людям вещи, которые сам же и сделал.  — Класс.  — Как сам? Маттео засовывает руки в карманы.  — Со мной ничего особенного не происходит. Я тут немного позанимался. Расслабился.  — Ясно. Йонас вернулся?  — Да, загорелый и все такое. Давид смеется.       Маттео нравится, как их разговор каким-то образом смягчается до чего-то похожего на то, как все было раньше. Их разговор усеян улыбками, настоящим общением, а не словами. Под этим разговором скрывается нежный взгляд Давида, наклон его головы, когда он слушает, расслабленное выражение его лица. Может быть, Давид видит то же самое, когда смотрит на Маттео. — Я думаю, Йонас уже скучает по Ханне, — говорит он. — Наверное, поэтому он так сильно хочет вернуться в Берлин весной. Давид кивает.  — Скорее всего.  — Но я решил попытаться найти способ остаться в Праге еще на год.  — Неужели? — удивленно переспрашивает Давид. Он смотрит на Маттео так, словно слова Маттео — это нечто драгоценное, чего он ждал всю свою жизнь. Эти доброта и внимательность — часть того, кем является Давид, и это, вероятно, одна из вещей, на которые Маттео упал больше всего.  — Это круто, Маттео!  — Да.       Маттео отчаянно пытается придумать, что бы еще сказать, пока их светская беседа погружается в молчание.       Они останавливаются и смотрят друг на друга, и тут Маттео понимает, что их непринужденная беседа превращается во что-то другое.  — Я скучал по тебе, — говорит Давид. Маттео судорожно сглатывает:  — Я тоже скучал по тебе. Глаза Давида — это темные омуты, в которые Маттео хочет нырнуть.  — А тебе иногда хочется, чтобы этого никогда не было? — шепотом спрашивает Давид.  — О чем ты говоришь? — спрашивает Маттео, хотя тошнотворное чувство в животе подсказывает ему ответ.  — Этого. Нас. Что бы этого не было.       Маттео быстро отворачивается и смотрит в сторону. Он закрывает глаза, прежде чем его зрение может затуманиться. У него сдавливает грудь, и он отчаянно хочет уйти.  — О, — отвечает он. — Нет. Это все, что он может себе позволить сказать. Тогда Давид закрывает глаза:  — Я тоже об этом не жалею. Просто… я скучаю по нам. Маттео кусает губы. Взъерошивает собственные волосы.  — Тогда… почему… ты не можешь просто сказать мне, почему ты вроде как просто… снова исчез? Бросил меня? — он ненавидит себя за то, как хрипло звучит его голос. Давид молча подходит к одной из стен и прислоняется к ней спиной.  — А ты знаешь, каково это — всегда бояться? — тихо спрашивает он. Тогда Маттео смотрит на него. Давид тупо смотрит вперед. Он выглядит очень усталым. И страшно.  — Я все время боюсь, — говорит Маттео. Он подходит ближе и прислоняется спиной к стене рядом с Давидом. Давид просто стоит и смотрит в пустоту.  — Нет. Я имею в виду. Очень боюсь. Куда бы я ни пошел, везде одно и то же. Я стараюсь просто быть и не лезть не в свое дело, а потом какой-нибудь ублюдок меня бросает, или начинают ходить слухи, или еще что-нибудь. И тогда ад вырвется на свободу.  — Я знаю, — вздыхает Маттео. — Или, я имею в виду, я не знаю, но… Это отстой. Он хотел бы обнять Давида и утешить его.  — Да, это полный отстой! — Давид с отчаянным выражением лица поворачивается к Маттео. — Люди постоянно подходят с этими тупыми вопросами, спрашивая о моих частях тела или моей сексуальной жизни. Находя меня экзотичным или что-то в этом роде. Или они смотрят на меня как на какого-то чудака. Это заставляет меня чувствовать себя так… неуютно. И это чертовски утомительно. У Маттео пересыхает в горле.  — Мне очень жаль, — хрипит он.  — Я знаю, — вздыхает Давид. — Просто… мне так хотелось начать все сначала в Праге. Чтобы не высовываться и избежать всех глупых вопросов. Маттео удивленно смотрит на него.  — А я думал, что ты совершил каминг-аут. Давид отрицательно качает головой.  — Не совсем, только для немногих. Лаура, конечно, и ты, и Йонас знаете. Некоторые из моих учителей тоже.  — О, — Маттео наконец начинает понимать. Он вдруг чувствует себя ужасно, эгоистично. — А Прага — это твой новый дом, — говорит он. — Место, где ты чувствуешь себя в безопасности.  — Да.  — Значит, быть со мной может все испортить. Давид пожимает плечами.  — Не обязательно, конечно. Но. Наверное, я боюсь, что что-то может выйти наружу, да. Это приводит меня в ужас. Я не хочу снова проходить через все это дерьмо. Так что, наверное, когда… мы встретились, я не знал, как с этим справиться. Маттео сглатывает, вспоминая, как страшно и одиноко было Давиду, когда все узнали об этом еще в школе. — Я понимаю, — бормочет он. Давид тянется к нему и на мгновение касается его груди, прежде чем отпустить руку.  — Мне очень понравилось все, что произошло во время нашей поездки в Берлин. Надеюсь, ты это знаешь, Маттео! Я имею в виду, что с того момента, как ты попросил меня подвезти, я знал, что скажу «да». Я пытался забыть тебя, но ты был везде, и ты видел меня, как никто другой, и я… я даже сфотографировал тебя, когда ты спал. Я имею в виду, я совсем охренел, да?  — Совсем охренел, — шутит Маттео, пытаясь прикрыть раскрасневшееся лицо и горячие уши.  — И я понятия не имел, что ты чувствуешь ко мне, поэтому велел себе держать все это в себе. Но потом… — слова Давида вырываются наружу, и кажется, что он раскрылся и не может остановиться, — а потом у меня появился шанс увидеть тебя так, как я никогда раньше не видел. Например, когда тебе хотелось стоять под дождем. Ты выглядел таким умиротворенным. И я хотел нарисовать тебя. Или поцеловать тебя. Или нарисовать нас обоих.       Сердце Маттео бешено колотится, и он никак не может поверить своим ушам. Неужели это действительно так?  — Я тоже постоянно воровал твои фотографии, это просто смешно, правда?  — Так это ты сделал? Давид пристально смотрит на него.  — Ты действительно думаешь, что я просто сфотографировал эту парковку? Или этот старый бассейн? У Маттео вырывается нервный смешок.  — Я просто не мог оставаться в стороне, — продолжает Давид почти разочарованно, — и в этом старом бассейне я больше не мог сдерживаться. Мы целовались, и это было прекрасно, и я знал, что я… блять. Маттео вздрагивает.  — Но ты все равно продолжал отступать. Ты сказал, что это была лишь игра.  — Ты же сам сказал, что это игра! — протестует Давид. — Да, наверное, — Маттео краснеет. — Просто мне показалось, что именно этого ты и хотел. И ты планировал вернуться в Прагу без меня. Давид смотрит вниз.  — Да. Наверное, я старался, чтобы все было просто. Я сказал себе, что тебе, вероятно, похуй. Что будет лучше, если я отпущу тебя. Вот почему я тоже был осторожен, когда мы ехали обратно. Просто я знал, что когда мы вернемся, все будет по-другому. И… я беспокоился о том, что все скажут. Я боялся, что могу потерять все. Даже тебя. Мне очень жаль, но я, наверное, запаниковал. Паника. Маттео медленно кивает. Он знает, что такое паника. Давид медленно вздыхает  — Я так волновался, что и тебе не повезло. Я все время думал, что просто все испорчу и съебусь, как всегда. Маттео хмуро смотрит на фатализм Давида. Он знает все о фатализме, он довольно часто с ним борется. И все же это звучит совсем не так. — Я не могу сказать тебе, что этого не случится, — говорит он, пытаясь найти правильные слова. — Но я думаю, что стоит рискнуть.  — Даже если мы рискуем все потерять?  — Даже тогда, — Маттео потирает лицо обеими руками, пытаясь собраться с мыслями. — Но почему ты мне ничего не сказал? — он теребит свой жакет и засовывает руки в карманы. — Я бы тебя понял.  — А я и не знаю. Я пытался, — отвечает Давид, и его голос срывается. Он выглядит таким маленьким, что на него больно смотреть. Маттео хочется протянуть ладонь и взять его за руку, но он не знает своего места. Вместо этого он держит руки в карманах.  — Я думал, что смогу рассказать тебе об этом в машине, когда мы будем возвращаться сюда. Но потом между нами воцарилось молчание, и я не знал, как это сделать. Я думал, что смогу все объяснить, когда мы вернемся сюда. Но когда мы прощались, ты не дал мне возможности ничего сказать. Блять!  — Да, мне очень жаль, — вздыхает Маттео. Он на мгновение задумывается, пытаясь найти нужные слова, но на самом деле не находит их. — Наверное, я не справился с чувством, что ты снова исчезаешь, — признается он в конце концов. — Вроде как, совсем не справился. Я не очень хорошо справляюсь с такими вещами. Я ожидал самого худшего. Так что… Я не хотел слушать то, что ты хотел сказать. Давид не отводит взгляда.  — Это я знаю. Я имею в виду, сначала я думал, что ты сыт мной по горло, но через некоторое время я все понял. И все же я только что сказал себе, что тебе будет лучше без меня. Маттео глубоко вздыхает и снова идет по коридору. Давид следует за ним. Единственный мост к другим — это слова. Маттео хочет рассказать Давиду, как он любил его долгое время, как он все еще любит его. Как он будет продолжать любить его. Как они могут найти решение, если они сделают это вместе. Он хочет сказать все это, но не знает, как сделать так, чтобы Давид понял, что он говорит серьезно. — Ты такой крутой, Давид, — бормочет он. — И ты даже не знаешь, насколько ты крут. Ты заслуживаешь всего самого лучшего. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Давид поворачивает голову и грустно улыбается.  — Да уж.  — Я серьезно говорю. Я не могу жалеть о том, что произошло между нами, — продолжает Маттео. — Я наслаждался каждой минутой этого путешествия. Ты показал мне места и вещи, которые я не видел, и ты показал мне, как замечать, что есть красивые вещи, даже в нашем поганом мире, понимаешь? Мне это очень понравилось. Давид удивленно моргает.  — Скажи… а ты… что ты думал об этом? — медленно спрашивает Маттео. Давид поджимает губы, а его глаза сияют.  — Ты вообще слушал мою тираду?  — Да, но… Та поездка с тобой была лучшим временем в моей жизни, — вновь быстро моргая, произносит Давид. Он грубо трет свое лицо, прежде чем прочистить горло. Маттео не может в это поверить. Крошечная искорка надежды вспыхивает в его животе, когда они добираются до двери. Они останавливаются. — Хм… Спасибо, что проводил, — говорит Маттео. — Пусть это и было совсем рядом, — добавляет он, криво улыбаясь. Его рука задерживается на дверной ручке. Он надеется… надеется… надеется, что не будет больше этих ебаных дней друг без друга. — Маттео, — говорит Давид, хватая Маттео за руку. — Мне очень жаль. Я все испортил, и это моя вина. Я никогда этого не хотел… Я просто не был готов, да и не должен был, но все равно сделал это, потому что я люблю тебя. Ты должен знать, что я тебя люблю. Но я не подхожу тебе… Маттео чувствует, как его лицо вспыхивает от внезапного разочарования, и он хватает Давида за руку.  — Может, ты уже заткнешься? Ты мне не подходишь, потому что сам так решил! Мы могли бы решить это вместе. Ты просто был нужен мне! Я хотел быть с тобой всегда! Его голос звучит громче, чем он планировал. Он делает глубокий вдох и отпускает себя, пытаясь успокоиться. Он раздраженно проводит рукой по волосам. — Черт возьми, Давид… я и сейчас этого хочу.  — Мне очень жаль, — шепчет Давид, опустив глаза. — Я тоже хочу быть с тобой. Я просто не могу все время жить в страхе… У Маттео болит в груди, когда он смотрит на Давида.  — Я знаю, — вздыхает он. — Я это знаю. И мне тоже очень жаль. Он тянется к Давиду и прижимает его к себе. Делает глубокий вдох, чувствуя, что наконец-то снова может дышать с Давидом в руках. Он чувствует губы Давида на своей шее, его руки пробегают по его волосам. Внезапно они оказываются нос к носу, и Маттео так сильно хочется поцеловать его, снова попробовать его на вкус. — Маттео, — выдыхает Давид, и их губы смыкаются. Маттео открывает глаза и видит, что Давид смотрит на него ожидая его согласия. Он проводит большим пальцем по заплаканной щеке Давида. — Подожди, — говорит Маттео. — Я должен знать. Чего ты хочешь, Давид?  — Я просто хочу тебя, — вздыхает Давид. — И еще…я не знаю… я хочу перестать убегать. Его слова заставляют Маттео согреться всем телом.  — Мы никому не обязаны рассказывать о себе, — предлагает он. — Если тебе нужно время… тогда у нас есть все время в мире. Давид отрицательно качает головой.  — Я не… не знаю.  — Но ведь так оно и есть?  — Да, — Давид не отводит взгляда. Он делает глубокий вдох и отпускает себя.  — Ты совершенно прав. Возможно, мы сможем сделать это вместе. Я не знаю, хочу ли я совершить каминг-аут как транс, или я просто хочу, чтобы это было так. Я понятия не имею, прямо сейчас. Но я думаю, что мы сможем сделать это шаг за шагом.  — Да, мы сможем, — Маттео никак не может перестать улыбаться. Он берет Давида за руки. — Ты не хочешь зайти внутрь? — шепчет он. Давид отрицательно качает головой.  — Наверное, мне лучше уйти, — говорит он, отводя взгляд. Свет из коридора отражается в его глазах, как и его сомнения, и Маттео придвигается ближе к нему.  — Ну же… Совсем ненадолго, — Маттео прижимается лбом к плечу Давида. На губах Давида появляется улыбка.  — Маттео…  — Мы просто поболтаем, — говорит Маттео, улыбаясь. — И все. Тогда Давид смеется.  — Просто поболтаем? Да ну? Маттео ухмыляется:  — Да, я буду вести себя хорошо, обещаю. Давид смотрит на Маттео и все еще улыбается, прикусив губу. Только ненадолго, — уступает он. — Но я не могу обещать, что тоже буду хорошо себя вести.       Маттео удивленно фыркает. Заперев за ними дверь, он снимает ботинки. Давид делает то же самое. Когда они входят в комнату, Маттео чувствует, что улыбка на его лице становится шире. Он чувствует себя так же, как тогда, когда он впервые начал узнавать Давида. Словно все начинается вновь с чистого листа.  — Здесь пахнет тобой, — бормочет Давид, оглядываясь в поисках места, где бы присесть. Внезапно руки Маттео неловко упираются в бока, и всякое подобие старых времен исчезает. Хорошо, что Давид здесь, рядом с ним, но так много изменилось с тех пор, как они в последний раз были наедине в одной комнате. — Надеюсь, ты не ошибся насчет вонючих носков Йонаса, — шутит он и пинает стопку грязного белья под кроватью.  — О, это определенно твои. Маттео судорожно сглатывает.  — Надеюсь, это хорошо, — отвечает он.  — Так и есть, — бормочет Давид, и внезапный огонь пляшет в его темных глазах. Маттео замирает, во рту у него пересыхает.  — Мне нужно выпить немного воды. Тебе не надо в ванную?  — Ты можешь пойти первым, — предлагает Давид. Он подходит к книжной полке Маттео и начинает просматривать названия книг. — Эй, а это что такое? — он берет в руки фотографию, которую подарил Маттео на Рождество. Он бросает на Маттео быстрый взгляд. — Я уже почти решил, что ты все это выбросил.  — Конечно, нет, — отвечает Маттео хриплым голосом. — А ты что, выбросил свой футляр для кистей? Давид качает головой, и улыбается слегка улыбнуться:  — Я пользуюсь им каждый день.  — О. Круто, — Маттео не знает, как справиться с нахлынувшими на него чувствами. — Хм, я скоро вернусь. Он убегает.       Оказавшись в ванной комнате, Маттео выпивает стакан воды, прежде чем плеснуть себе на лицо. У него голова идет кругом. Он смотрит на себя в зеркало и на мгновение задумывается, будет ли Давид все еще там, когда он вернется в свою комнату. Он отрицательно качает головой. Теперь они уже далеко ушли от подобных мыслей. Когда он возвращается в свою комнату, Маттео слышит, как тихо играет «Take me to church». Он смотрит на Давида.  — Ничего, что я так? — нервно спрашивает Давид. Он сидит на кровати Маттео, прислонившись спиной к изголовью. Он уже сбросил рубашку, надел футболку и пару спортивных штанов Маттео.  — Хороший выбор, — отвечает Маттео, зная, что он не отвечает на настоящий вопрос Давида. Он неловко стоит у кровати, прежде чем решиться сесть рядом с Давидом. Он сидит достаточно близко, чтобы чувствовать тепло от тела Давида. Изнеможение просачивается в его тело, когда он представляет себе, что ему придется бороться со своими чувствами еще одно мгновение. Но он сказал, что будет хорошо себя вести, и так оно и будет.  — Мне действительно жаль, что я вроде как исчез, — бормочет Давид, беря его за руку и соединяя их пальцы. — И что я тебе не звонил.  — Мне тоже жаль, что я не позвонил тебе раньше, — говорит Маттео. Его конечности тяжелеют, когда он наклоняется к Давиду. — И мне очень жаль, что я не позволил тебе сказать то, что тебе нужно было сказать. Как я уже сказал, я был в полном беспорядке. И немного зол на тебя, может быть, — признается он. Давид задумчиво смотрит вниз.  — Но на самом деле я не сержусь, — добавляет Маттео. — Я просто… мне кажется, я больше боюсь, чем сержусь. Давид поворачивается и смотрит на Маттео, его лицо застывает, когда он слушает.  — Я просто боюсь, что ты исчезнешь, — продолжает Маттео, зевая. Он не совсем понимает, откуда вдруг берется сонливость. Может быть, это из-за эмоциональных американских горок. Он чувствует себя измотанным.  — Знаешь, это для меня в новинку. — Маттео, ты не должен сейчас об этом говорить, — беспечно говорит Давид.  — Я так хочу. Маттео прислоняется головой к плечу Давида: — Я так много хочу тебе рассказать, — он снова зевает, его глаза становятся тяжелыми.        Он кладет голову Давиду на плечо. Он так устал. И, по-видимому, в какой-то момент привычно засыпающий повсюду чувак превращается в привычно засыпающего на Давиде чувака. Он не может заснуть. Не сейчас.  — Ты можешь рассказать мне об этом завтра, — мягко отвечает Давид. Сердце Маттео сжимается, когда он слышит голос Давида.  — Нет, — протестует Маттео, борясь с очередным зевком. — Когда мы вернулись из Берлина, я думал, что не нужен тебе. Я был так уверен, что потеряю тебя. И я вроде как так и сделал, верно? Я так и сделал, — пожимает он плечами. Он не уверен, потому ли это, что он спит или что-то еще, но ему кажется, что он бормочет уже бесконтрольно, когда продолжает. — Но это ничего не изменило. Я все еще люблю тебя. Я люблю тебя, когда ты просыпаешься, и люблю аромат твоего дыхания. И когда ты злишься на меня по какой-то причине. И когда ты улыбаешься. Я люблю тебя, когда ты делаешь мне рисунки. Я люблю тебя, даже когда тебя нет рядом, когда ты меня так чертовски злишь, потому что я не могу перестать любить тебя, и я не думаю, что ты любишь меня так, как я люблю тебя, но я не могу остановиться. Маттео слишком нервничает сейчас, он чувствует слезы на глазах. Сморгнув их он ближе наклоняется к Давиду. Он чувствует, как руки Давида обнимают его.  — Я уже здесь, Маттео. Я здесь, — шепчет Давид, крепко обнимая его. — Я тоже тебя люблю. Я люблю тебя так сильно, что это даже пугает.  — Хорошо, — Маттео вздыхает. Давид такой теплый и мягкий, и Маттео погружается в него, уткнувшись подбородком в щель между шеей и плечом. Маттео громко зевает, его глаза становятся тяжелыми, когда он позволяет им закрыться. Давид ерзает, бормочет «Маттео?», больше похожее на утверждение, чем на настоящий вопрос. — Ты такой теплый, — объясняет Маттео. — Я засыпаю.  — Один вопрос… как ты думаешь, что скажет Йонас, когда вернется домой? — Ему придется смириться, — он открывает один глаз и смотрит на Давида. — Ты ведь не против? Я просто хочу этого… а теперь спи, — он снова зевает.  — Ладно… Все в порядке, — говорит Давид, и его голос звучит легко.       Да, наконец-то все в порядке. Маттео позволяет своим рукам лениво обвиться вокруг шеи Давида, пока тот держит его. Он засыпает в объятиях Давида, забыв обо всем в его теплых руках. Me and you       Теплое дыхание щекочет лицо Маттео на следующее утро, и он моргает, открывая глаза. Рука Давида лежит у него на груди, их ноги переплетены. Давид, должно быть, сбросил свои спортивные штаны ночью, потому что Маттео чувствует теплую и мягкую кожу на своих ногах.       Он нежно проводит носом по затылку Давида. На улице идет дождь, и под одеялом так тепло, что Маттео ненадолго задумывается о том, чтобы остаться здесь на всю оставшуюся жизнь. Давид во сне поворачивается к нему лицом. Тепло растет в груди Маттео, когда он вспоминает прошлую ночь. Когда он вспоминает каждое сказанное им слово, он чувствует себя так, словно с него сняли каменный груз. Он поворачивает голову и целует Давида в лоб.  — Хм? — Давид шевелится. Его волосы восхитительно растрепаны, а глаза щурятся в утреннем свете, когда он улыбается. — Утро. Как ты себя чувствуешь?       Маттео потягивается и позволяет вопросу проникнуть в себя.  — Со мной все в порядке.  — Что насчет тебя? Давид смотрит на Маттео с тем же выражением, которое было у него, когда они держались за руки в Берлине.  — Я в порядке, — отвечает он, мягко улыбаясь. В этот момент неуверенность Маттео возвращается, и поэтому он внимательно изучает лицо Давида:  — Правда? Давид поворачивается к нему с тем серьезным взглядом, в котором все еще есть теплота:  — Пока ты здесь со мной, Маттео, весь остальной мир может пойти нахуй. И это именно то, что Маттео должен услышать. Он бросает быстрый взгляд на другую кровать. Там пусто.  — А Йонас уже встал? Давид усмехается.  — Да. Я не слышал, как он лег спать, но слышал, как он встал. По-моему, он решил не мешать нам.  — Да? — Маттео хихикает.  — Да. Честно говоря, я не уверен, что он полностью протрезвел. Но он раза три повторил, что будет отсутствовать по крайней мере до двух часов дня. — Идиот, — улыбается Маттео, в то же время благодарный за возможность побыть наедине с Давидом. Он устраивается на боку и убирает волосы Давида со лба. Он чувствует себя почти невыносимо счастливым, зная, что в этот момент Давид полностью принадлежит ему. Просто быть рядом с Давидом, как сейчас, освещает Маттео изнутри, дает ему безмятежность, которую он никогда не сможет узнать, если Давид не будет рядом. Как будто дыхание, которое он делает, не наполняется до конца, когда Давид уходит. Лежать рядом с Давидом — самое любимое место Маттео в мире. Он тычется носом в щеку Давида.  — Спасибо, что остался. Я думал, что тебе может понадобиться больше времени. Давид смотрит ему прямо в глаза.  — У меня было время. Наверное, слишком много времени, — шепчет он последние слова, их призрак мягко скользит по губам Маттео там, где они двигаются навстречу друг другу, так же неотвратимо, как гравитация.  — Неужели? — шепчет Маттео в ответ, выдыхая слова в губы Давида, и тепло разливается внутри него. — Правда, — улыбается Давид, легонько толкая Маттео в плечо. — Вчера ты сказал, что не уверен, люблю ли я тебя так, как ты любишь меня. А теперь послушай меня, — нараспев произносит он, притягивая Маттео ближе. — Я люблю тебя, Маттео. Никогда не сомневайся в этом. Как будто луч света проходит прямо сквозь Маттео, согревая его. Он смотрит на лицо Давида. Его карие глаза такие же открытые и ранимые, как и в ту ночь. Но теперь они вместе. — Итак, — Маттео прикусывает губу. — Ты любишь меня. И я люблю тебя. Может быть, мы перестанем избегать друг друга и просто будем вместе?  — Да, — Давид целует его в щеку. — Ты и я, — бормочет он, утыкаясь носом в нос Маттео.  — Я и ты, — шепчет Маттео. Их губы соединяются, когда он медленно целует Давида, и когда он открывает глаза, то видит, что улыбка Давида достигла его глаз.  — Я должен тебе кое-что сказать, — говорит Давид. — М?  — На днях я тебе кое-что нашел. Книгу. — Книгу? — растерянно спрашивает Маттео. Давид улыбается, выглядя немного самодовольным.  — Да. Это книга об архитектурных сооружениях и их символическом значении. — Да?  — Да. Как шпили, мосты и прочее. Я подумал, что тебе это может показаться интересным, — Давид улыбается и проводит пальцами по волосам Маттео. — Например, говорят, что шпили символизируют честолюбие и стремление. И, эм… первоначально они были как бы символами мужской плодовитости.  — Хах.  — В прежние времена люди тоже ориентировались на церкви и их шпили. Маттео ухмыляется:  — Итак, Прага — это порог, направляющий наш путь. Но это также касается амбиций и… мужской фертильности? Ты прав, я действительно нахожу это интересным.  — Я так и знал, — ухмыляется Давид. Маттео притягивает Давида ближе.  — А как насчет мостов?  — А я и не знаю. Мы пересекаем границы с помощью мостов. Я могу чуть позже захватить книгу. Сам посмотришь.  — Не сейчас?  — Нет, сейчас у меня другие планы, — Давид придвигается ближе. Он вздыхает, и это мягко, но удовлетворенно, и руки Маттео рефлекторно сжимаются вокруг него. Маттео снова устраивается поудобнее, нежно прижимаясь лицом к теплой сонной коже Давида, готовый снова погрузиться в забытьё. Но ему определенно кажется, что у Давида другие планы.       Он снова дёргается, прижимаясь бедрами к бедрам Маттео и сжимая его руку в своей достаточно долго, чтобы направить ее вверх и под футболку, чтобы ее тепло разлилось на мягкой коже живота. Нежный, но страстный, он прижимает свои губы к губам Маттео. Маттео дрожит, и мир вокруг них замедляется. Он чувствует тепло во всем теле и его в ответ, наслаждаясь моментом близости Давида.       Губы Давида такие мягкие и теплые. Он кладет руку на затылок Маттео и крепко прижимает его к себе. Маттео борется с искрой, которую кожа Давида зажигает глубоко внутри него, потому что Давид может делать это, не осознавая, что это делает с Маттео. Прижимает их тела друг к другу. Трогает его. Направляет руки Маттео так, чтобы они касались его. Давид очень нежен, и иногда он совершенно не намеренно заводит Маттео. Так что Маттео скользит вниз, повинуясь волне возбуждения, которую, кажется, всегда вызывает Давид, и он успокаивается, глубоко дыша и прижимаясь ближе к Давиду. Он устраивается в тепле, окружающем его. Снаружи идет дождь, и тело Давида, прижавшееся к нему под одеялом, чувствует себя как дома. Но Давид отказывается останавливаться.       Он поворачивает голову так, что Маттео неожиданно нежно прижимается носом к его щеке, и Маттео, улыбаясь, целует Давида в щеку. Пальцы Давида снова обхватывают его руку и двигают ее дальше вниз. Маттео ухмыляется, скользя рукой по нижней части живота и бедрам Давида. Они преследуют его пальцы, но вместо этого Маттео позволяет своим пальцам скользить по животу, вниз по ноге, вверх по внутренней стороне бедра, где ноги Давида немедленно раздвигаются.       Пальцы Маттео дразнят Давида по ребрам, спускаются вниз по руке, скользят по шее, хватают за волосы и прижимаются губами к быстро нагревающейся коже. — Маттео, — шепчет Давид. — И? — шепчет в ответ Маттео, утыкаясь носом в шею Давида и наклоняясь, чтобы поцеловать его пониже уха.  — Пожалуйста, потрогай меня там, — мягко просит Давид. Он переворачивается так, что оказывается лежащим на спине, глядя на Маттео, с растрепанными волосами и такими желанными губами.  — Я очень этого хочу, — бормочет Маттео с улыбкой, снова скользя рукой по животу Давида и наклоняясь вперед, чтобы прижаться лицом к его шее, покрывая нежную кожу трепетными поцелуями и легкими, как перышко, дразнящими движениями носа. Тыльная сторона его пальцев скользит вниз по животу Давида, не останавливаясь, пока его губы продолжают исследовать мягкую кожу шеи Давида.       Давид вздыхает, и вдруг он подпирает голову рукой и позволяет другой руке исследовать тело Маттео, которое он уже так хорошо знает.  — Маттео, — тихо произносит он. Маттео глубоко вздыхает.  — Да, — он решает, что пришло время отказаться от поддразнивания и сосредоточиться больше на красивом мужчине в своей постели. Похоже, это правильный выбор. — Я хочу… — выдыхает Давид, останавливаясь на мгновение, чтобы прижаться небрежными, обжигающими поцелуями к шее Маттео. — Очень хочу. Похоже, он не может сказать больше, чем это, его зрачки расширены и черны. Его щеки раскраснелись.  — Я очень хочу тебя.       Губы Маттео растягиваются в ухмылке, прежде чем он успевает что-то сделать, и он сплетает их руки вместе, чтобы полностью притянуть Давида к себе.       Давид нависает над Маттео, грудь к груди и бедра между бедер. Маттео знает, что Давид чувствует его возбуждение. Он крепко зажмуривает глаза.  — Я тоже очень хочу тебя, — тяжело дыша, бормочет Маттео. Когда его верхняя губа ударяется о нижнюю губу Давида, происходит едва заметный контакт. Давид снова шепчет, что хочет, когда его бедра наклоняются вниз.       Руки Маттео слегка дрожат, когда он обводит ими лицо Давида, направляя его в лучший угол для поцелуя. Их носы слегка соприкасаются. Язык касается языка, горячо и влажно. Маттео проводит большим пальцем по скуле Давида, не зная, то ли он пытается успокоиться, то ли волна поднимается между ними.       И ох, Давид так пылко реагирует, болезненный вздох выскальзывает из него и повисает в горячем, липком воздухе между ними. Этот звук заставляет Маттео вздрогнуть, а маленькие волоски на его предплечьях встают дыбом. Маттео поражает, что такой маленький шум может иметь под собой такое значение и намерение. Давид прижимается к нему, его губы нежны, но тело дрожит от отчаяния, от которого у Маттео кружится голова. Давид несколько раз дразняще целует Маттео в шею и подбородок. Одна рука скользит под футболку, пальцы слегка царапают ребра, дразнят пупок и, наконец, спускаются вниз по животу.       Руки Маттео скользят по телу Давида над ним, тянутся вниз, чтобы прижать бедра Давида к его собственным для одного долгого, медленного движения. Затем он позволяет своим рукам дразнить резинку боксеров Давида, прежде чем скользнуть вверх по его спине, чтобы одним плавным движением снять футболку с его тела, заставляя Давида принять вертикальное положение.       Давид остается в вертикальном положении, его руки упираются в торс Маттео, когда он снова впечатывает свои бедра в Маттео.       Маттео не может оторвать глаз от Давида, глаза его закрыты, рот слегка приоткрыт. Он скользит рукой от груди Давида вниз по животу, где он позволяет своим пальцам пройтись по мягкой коже там, прежде чем они опускаются ниже, чтобы вплотную прижаться к его естеству.       Давид отвечает мгновенно, тихо постанывая, зажав губу между зубами. Его руки двигаются до тех пор, пока они не впиваются в края футболки Маттео, и он быстро стягивает ее.       Бедра Давида плавно перекатываются под пальцами Маттео, когда тот решает избавить его от томления, и он скользит пальцами в боксеры Давида, сквозь теплый, влажный жар. Это срывает с губ Давида еще один стон, и Маттео чуть не теряет рассудок от этого звука. Он тянется к Давиду, нежно обхватывая его за шею, чтобы притянуть его ближе и поцеловать, когда он осторожно вводит в него свои пальцы. Давид тяжело дышит у его губ, их лбы прижаты друг к другу, и хотя темп быстро приближается к бешеному, он чувствует тепло и интимность. И. Блять. Как же им хорошо рядом!        Маттео глотает шум, который издает Давид, и прижимает свой язык ко рту Давида, целуя его горячо, целуя его сильно, целуя его глубоко, и он чувствует, Давид вот-вот кончит, поэтому он толкается сильнее и глубже, и это все, что нужно. Давид вздрагивает, сжимает пальцы в своем лоне и издает медленный стон, пока Маттео пытается растянуть удовольствие.       Давид прижимается к нему, стараясь дышать ровно, и Маттео клянется, что чувствует, как бьется сердце Давида в его собственной груди. Он закрывает глаза и просто наслаждается этим ощущением в течение нескольких минут, пока Давид спускается вниз. — Маттео, — выдыхает он.  — Да. Я держу тебя, Давид, — тихо говорит ему Маттео, прижимаясь поцелуем к его голове. — Господи… — Давид глубоко вздыхает и прижимается губами к подбородку Маттео, нежно утыкаясь в него носом. — Это было самое лучшее в моей жизни. — Серьезно? — Маттео насмешливо попугает. — Серьезно, — смеясь, подтверждает Давид. Глаза Маттео игриво сузились.  — Ладно… А как насчет прошлого раза? Давид смеется и снова нежно целует его. Он нежно проводит рукой по волосам Маттео и кладет их ему на щеку.  — Прошлый раз тоже был самым лучшим.       Маттео не может не улыбнуться. Он снова весь теплый и пушистый, радуется тому, что Давид так близко и прикасается к нему, пока он не разваливается на части, и он прижимает Давида чуть крепче к своему телу, закрывая глаза и просто вдыхая его. Они замолкают на несколько минут, наслаждаясь ощущением друг друга и достаточно спокойным временем для большего, чем просто несколько поцелуев украдкой. Снаружи все еще хлещет дождь, и Маттео чувствует, как его тело довольно бескостно тает обратно в матрас. Давид игриво проводит двумя пальцами по его животу, заставляя Маттео фыркать от смеха, когда он щекочет, и прижимает ладонь к руке Давида, чтобы прислонить ее к своему телу.  — А как насчет тебя, малыш? — тихо спрашивает Давид. Маттео ухмыляется:  — Я бы тоже не отказался от самого лучшего. Глаза Давида блестят от возбуждения.  — Догадливый мой.       Все нерешительные сомнения относительно того, нравится ли Давиду Маттео, исчезают, когда Давид срывает него футболку, толкает его обратно на подушки и начинает целовать его шею и покусывать ключицу. Он проводит языком по шее и плечу, словно маленький котенок облизывает их, а потом начинает оставлять размашистые следы. Давид смотрит на него:  — С тобой все в порядке? Маттео лишь целует его в ответ.       Давид падает на спину и тянет Маттео на себя, раздвигая ноги и скользя руками вниз по спине Маттео. Маттео это нравится, грудь прижата к груди Давида, и он позволяет своим бедрам тереться о Давида. Они скользят вместе, уже не целуясь, а дыша друг в друга. Это так приятно. Давиду удается обхватить рукой Маттео:  — Так хорошо?  — Да, — всхлипывает Маттео. И снова теплая рука Давида, словно огонь, лижет его кожу. — Мне хорошо, Давид. Мне так хорошо!.. — он тяжело дышит, находясь так близко, и Давид целует его, грязно и влажно. Маттео целует его в ответ.       Давид гладит его, конечно, снова и снова, и, по-видимому, это все, что нужно, электричество искрится через Маттео, и он выгибается к Давиду, выкрикивая его имя. Это самое чудесное чувство, — думает Маттео, дремлющий на груди Давида, притянутый туда сильными руками, зная, что он именно там, где ему и место. В безопасности. И любимый.       Он открывает глаза, и Давид смотрит на него с любовью и почти благоговением, а Маттео улыбается, все еще чувствуя себя ошеломленным, но таким счастливым.  — У тебя там все в порядке, приятель? Давид кивает.  — Да, — он наклоняет голову и улыбается. — Это правда был лучший раз?  — Определенно, — Маттео даже не пытается скрыть, что его голос дрожит. Он наклоняется, чтобы нежно поцеловать Давида в лоб, а потом целует его в глаза, щекоча ресницами губы. — Спасибо, что вернулся, — тихо говорит он.  — Конечно, — говорит Давид напряженным от волнения голосом. Он прерывисто выдыхает. — Спасибо, открылся мне.       Поцелуй Давида крадет слова, которые Маттео не нужно было произносить. В любом случае, их секреты раскрыты между ними, и сейчас ничто не имеет значения, кроме них двоих.       Маттео откидывается на подушку и слушает дробный стук дождя снаружи, чувствуя себя почти как в укрытии вокруг них.  — Дождь все еще идет, — задумчиво произносит он.  — Да. Я не собираюсь сейчас выходить на улицу, чтобы стоять под дождем, просто чтобы ты знал, — фыркает Давид. — Не важно, как сильно ты его любишь. Маттео смеется.  — Я тоже не собираюсь сейчас выходить на улицу. Я люблю Прагу под дождем, но… Мне больше нравится лежать здесь рядом с тобой. Я люблю тебя еще больше. Он знает, что ему не нужно говорить это вслух. Давид знает.  — Тогда давай просто немного побудем здесь, — говорит Давид. Он наклоняется вперед, его теплое дыхание касается уха Маттео, а затем он напевает песню, которую Маттео не совсем понимает. Его уста расплываются в улыбке. Давид продолжает напевать, пока Маттео не заключает его в медвежьи объятия и не целует. Черт побери, Давид —профи по поддержанию сердцебиения Маттео. — Звучит прекрасно, — бормочет Маттео. — Значит, мы не будем исследовать заброшенные здания? Давид усмехается:  — Не сегодня.       В этот момент, когда Давид так близко, Маттео расслабляется, но в то же время как-то более бодр и более жив, чем он был так долго. Он чувствует себя защищенным, в безопасности внутри стен. Как бабочка в коконе.  — Хорошо, — говорит он. — Мы можем сделать это в другой раз.  — Да. У нас ведь есть все время в мире, верно?  — Именно.       Маттео прижимается ближе, расслабляясь, когда руки Давида крепко обнимают его. Он никогда не думал, что можно испытывать такие чувства. Но он сделает все возможное, чтобы сохранить их. Он будет взбираться на шпили, строить мосты и разрушать стены. Все, что нужно. И если это не счастье, то Маттео не знает, как еще это можно назвать.