Thousand spires and thousand bridges

We’re more than friends       Маттео просыпается под мягким теплым одеялом, и утренний свет играет на его лице. Все расплывается. Наверное, в течение секунды он не понимает, кто он и где находится. Он не знает, как оказался в этой постели, и как рядом с ним может быть другое теплое тело. Избавляясь от оставшихся проблесков сна, все еще с закрытыми глазами, он впитывает тепло. Затем наступает осознание. Он в своей старой Берлинской комнате. То, что над ним, — это потолок. То, что лежит на нем сверху, — это одеяло. Под ним лежат подушка и матрас. Тело рядом с ним — Давид. Давид.       Они лежат спина к спине, и Маттео чувствует тепло, исходящее от его тела. Воспоминания о прошлой ночи наполняют его и вызывают головокружение. Он невольно толкает Давида локтем, будя его. Тот оборачивается с низким ворчанием, толкая его в ответ, и Маттео тянется к нему. — Доброе утро, — бормочет Давид с ленивой улыбкой на лице, немного сопротивляясь в руках Маттео, когда тот притягивает его ближе. — Перестань, — улыбается он.  — Я не перестану толкать тебя, пока ты не уделишь мне немного внимания, — смеется Маттео. — Я заслуживаю внимания!  — А, так ты хочешь, да? — Давид смеется, толкая его в спину. Он ударяет по мягкому месту у ребер Маттео, и тот беспомощно хихикает.  — О, ты боишься щекотки, да? — Давид ухмыляется, почти ликуя. — Определенно, — соглашается Маттео, восстанавливая дыхание. Его щеки уже болят от улыбки. — А теперь поцелуй меня, придурок. — Хм, тебе придется побороться за поцелуй, — поддразнивает его Давид. Но когда Маттео притягивает его ближе, Давид растворяется в нем. Маттео удовлетворенно вздыхает. Руки Давида, обнимающие его, приносят покой, который он редко знал раньше, и буря в его сердце умиротворяется.       Все так просто. Они целуются, шутят и смеются, а Маттео так давно не чувствовал себя настолько счастливым. Он смотрит на Давида. Давид раскраснелся, и его волосы — сплошной запутавшийся вихрь. Он так красив, что это почти причиняет боль.  — Утром ты выглядишь восхитительно, — шепчет он Давиду.  — Ты тоже, — парирует Давид, снова щекоча его. Они целуются еще немного. И еще немного дразнят друг друга. И еще немного смеются.  — Ты не можешь устоять передо мной, да? — говорит Маттео, прижимая Давида к себе, желая ощутить каждую клеточку тела любимого.  — Ты о чем это? — спрашивает Давид с дерзкой ухмылкой. — Ты сказал, что я должен бороться за это. Не сказал бы, что впечатлен твоим сопротивлением. Давид смеется:  — Ну, мне пришлось сдаться. Раз уж ты такой милый и все такое. — Придурок, — говорит Маттео, но не может скрыть теплоты в голосе.       Разговоры с Давидом — это своего рода словесный танец, который заставляет Маттео громко смеяться и чувствовать, как его сердцу дают ход. Маттео живет ради этого веселья, ждет его с нетерпением. Они так веселятся друг с другом, хотя Маттео не уверен, что им так же весело с другими. Это чувство легкости доступно лишь им двоим. — Мы все еще как друзья, — размышляет Давид, когда они встают с постели.  — Ну, а мы разве нет? — Маттео улыбается. — Я имею в виду, даже если мы… Давид криво улыбается:  — Трахаемся? Да. Думаю, да. Маттео кивает.  — Да ведь так и есть. Даже если сейчас мы больше, чем друзья, мы все равно друзья.       Он не совсем понимает, почему должен говорить это вслух. Может быть, потому, что Давид до сих пор ходил вокруг да около и говорил такие вещи, как «мне нужно время, чтобы подумать «. Или, может быть, потому что Маттео слишком привык к тому, что люди уходят. Как будто ему нужно знать наверняка, что у них с Давидом что-то есть. Что-то большее… Давид молча смотрит на Маттео, прежде чем поцеловать его.  — Мы больше чем друзья, — заявляет он, когда его рот достигает шеи Маттео.  — Значит, это больше, чем просто игра? — спрашивает Маттео, стараясь, чтобы его голос не звучал слишком испуганно. — Больше, чем просто трахающиеся друзья? — Да, — бормочет Давид, целуя Маттео в шею и прижимая его к себе. Он замолкает на мгновение, как будто колеблется. — Дело не только в этом.       Напряжение в плечах Маттео спадает. Это уже что-то. Это больше, чем просто секс по-дружбе. Они любят друг друга. Он не знает всего о будущем, и он не знает, как долго будет длится то, что у них есть, но это намного больше, чем он когда-либо надеялся.       Маттео был бы не прочь провести весь день в постели с Давидом, но голод заставляет их встать, и они завтракают с Хансом и Линн на кухне. Ханс при полном рождественском параде, в красном фартуке, настаивает, чтобы каждое утро они вместе завтракали, накрывая на стол. Линн нашла несколько волшебных огоньков в ярких цветах, которые она повесила над окном.  — Может, у нас и не так много рождественских украшений, — бормочет она, — но мы все еще можем немного украсить.       Смех Давида такой теплый, и Маттео сидит рядом с ним и жует свой завтрак, и чувствует себя просто… хорошо.       Они остаются в доме до конца дня, в основном потому, что Маттео хочет побыть с Давидом наедине еще немного.       Давид говорит ему, что он решил остаться в Берлине на большую часть каникул и вернуться в Прагу после Рождества.  — Как я заставил тебя передумать? — спрашивает Маттео, и он, вероятно, не очень хорошо скрывает свое облегчение. Давид пожимает плечами.  — Понятия не имею. Ты сказал «никакого давления». А еще… Лаура работает в канун Рождества, — объясняет он, — так что она не против отпраздновать со мной позже.  — Круто.       Маттео кивает, теребя рукава футболки. Никакого давления. Правильно. Похоже, Давиду все еще нужно время, чтобы подумать.       Маттео борется с тяжелым чувством в груди и довольно быстро понимает, что хочет присоединиться к Давиду, когда тот вернется в Прагу, даже если у них будет еще несколько выходных.  — Просто чтобы сэкономить на расходах, — говорит он, но знает, что Давид видит его насквозь. Маттео хочет побыть наедине с Давидом. Он надеется, что они смогут поговорить обо всем и прояснить, что происходит между ними.       Маттео не может перестать думать о прошлом, когда он только начал узнавать Давида, и Давид появился на вечеринке в их квартире, и они почти поцеловались. Тогда он был уверен, что между ними что-то происходит. Но потом поцелуй так и не состоялся, и Давид ушел. Тогда он сказал Маттео, что ему тоже нужно время.       Маттео был раздавлен. Давид выскользнул из его хватки, точно так же, как Маттео выскользнул из рук матери в тот раз в воде, и он не мог дышать.       Во время их поездки в Берлин у него было то же самое чувство, когда Давид отступил.       Маттео глубоко вздыхает. Теперь все в порядке, и все же… у него такое чувство, будто Давид выскальзывает из его рук, будто его тянет в темную воду. Он должен знать. Они кто, пара? По-настоящему? Что будет, когда они вернутся? Говорить о таких вещах, возможно, будет легче в машине, когда они смогут расслабиться.       Но сейчас он просто хочет сосредоточиться на настоящем. Они оба, вероятно, знают. В тот вечер они смотрят какой-то старый фильм с Хансом и Линн, и Маттео наполовину спит в объятиях Давида, улыбаясь шуткам, летящим между другими.       Когда Маттео и Давид наконец прижимаются друг к другу в постели той ночью, Маттео не может держать свои руки подальше от Давида. Все слишком ново и слишком увлекательно. Давид теплый и без одежды и все то… все, что Давид хочет сделать, Маттео готов принять.       Карие, глубокие глаза Давида смотрят на Маттео так, словно он пытается запечатлеть его в своем воображении. Маттео вздрагивает, внезапно осознав, что все происходящее между ними не может длиться вечно. В конце концов, Давид ничего ему не обещал. Маттео знает, что он просто не может потерять это, хотя…       Все его тревоги и неуверенность тают вместе с прикосновением Давида. Маттео позволяет себе полностью насладиться ощущениями и забыть обо всем остальном. Давид — это все, что имеет значение. Он чувствует себя в безопасности с Давидом. Спокойно. Дома.       Их тела подходят друг другу, как будто они созданы для этого, чтобы быть вместе. Они двигаются медленно, как будто никогда не хотят останавливаться. О, Боже, он хочет этого. Даже если это не будет длиться вечно, он хочет извлечь из этого максимум.       В объятиях Давида он впадает в пьянящий транс, который не прекращается, пока их тела снова не успокоятся, просто согреются и прижмутся друг к другу так близко, как только могут быть близки две души.  — Все кажется таким легким, когда я с тобой, — бормочет Давид в темноту, прижимая к себе Маттео, и Маттео с трудом сглатывает комок в горле.  — Я чувствую то же самое. Давид поворачивается к нему лицом.  — Да. Но, я имею в виду — все. Например, я знаю, что это может быть потому, что все это так ново, но я просто забываю все свои страхи и все свои проблемы, когда я с тобой вот так, — он взъерошивает волосы Маттео. — Блять. Ты не представляешь, как я нервничал.       Маттео просто выдерживает его взгляд. Он мог бы сказать, что тоже нервничает, но он знает, что Давид говорит не только об этом. Он крепко прижимает к себе мальчика, и тот медленно, осторожно рассказывает ему о себе, о своем путешествии и о своих мыслях. В его глазах появляется что-то вроде беспокойства, когда он говорит:  — Все может быть не всегда так легко, — звучит почти как предупреждение. — Кто сказал, что я люблю легкость? — Маттео шутит, но тут же становится серьезным. — Нет, но я понимаю, что ты имеешь в виду. А ты и так совершенен, Давид. Ты ведь это знаешь, да? Просто ли с тобой или сложно. Ты — идеален.       Давид моргает, сглатывает и неуверенно улыбается. Маттео молча притягивает его ближе, и тот со вздохом опускается в его объятия. Он утыкается лицом в изгиб шеи Маттео, и они лежат так некоторое время. Маттео держит Давида, сердце болит от любви. Они крепко обнимают друг друга, пока оба не засыпают.       Давид все еще там на следующее утро, рядом с Маттео, и Маттео с трудом может в это поверить. Они здесь, вместе, в Берлине. Если бы кто-то сказал ему это всего пару дней назад, Маттео не поверил бы. Впервые за долгое время он встает рано, чтобы приготовить им завтрак.       Однако их пребывание в Берлине проходит так быстро, что Маттео с трудом сдерживается.       И они действительно проводят много времени вместе. Иногда они бывают вдвоем, иногда с Хансом и Линн, а однажды вечером они зависают с Карлосом и Абди. Мальчики, как обычно, ведут себя глупо, но приятно и знакомо. Маттео и Давид даже пьют кофе с Амирой в один из дней. Она говорит им, что им пора съезжаться. Это мило.       Однако Давид твердо решил не таскаться везде за Маттео. Поэтому, когда Маттео хочет навестить свою маму, Давид решает навестить свою крестную. Странно вдруг оказаться врозь, но в конце концов Маттео отлично проводит время со своей мамой, сидя за ее кухонным столом, разговаривая обо всем и одновременно ни о чем. Его мама, кажется, особенно рада, что ему так нравится Прага.  — Это очень мило, Маттео, — говорит она, улыбаясь. — «Прага» означает порог, ты же знаешь.  — О. Да. Кажется, я читал когда-то.  — А ты знал, что я жила там какое-то время? — Нет? — он удивленно смотрит на нее. — На самом деле я была ребенком. Это было как раз перед тем, как рухнула Берлинская стена. Мы были беженцами, остановились в посольстве. Вскоре после этого нас перевезли в Западный Берлин. Это был порог для нас, конечно. Я думаю, что я люблю Прагу немного больше из-за этого. Маттео сглатывает.  — Ничего себе.       Он не знает, что еще сказать. Он чувствует себя немного польщенным, что она говорит ему это, они обычно обсуждают прошлое. Он также чувствует легкое головокружение, когда внезапно представляет ее себе молодой девушкой, кем-то большим, чем просто мама, которую он знает, с теплыми объятиями и готовыми контейнерами для обеда.  — Ты действительно долго жила в Восточном Берлине, да? — спрашивает он. Она кивает.  — Дерьмово. На твоем месте я бы путешествовал по всему миру.  — Я думаю, здесь тоже хорошо. — Папа так не думал. Он ушел от нас.  — Наверное, всему виной его мятежный дух. И все было не так просто, когда я болела. И ты это знаешь. Маттео пожимает плечами. Он знает. Ему это не должно нравиться. Должно быть, мама что-то заметила на его лице, потому что притянула его к себе.  — Я просто хочу, чтобы ты хорошо провел время в Праге, Маттео, и использовал свой любую возможность, чтобы путешествовать. — Обязательно, — обещает он. Она подмигивает: — И помни, что редко бывает полезно возводить стены вокруг людей, чтобы удержать их.  — Ты сегодня полна мудрости, да? — шутит Маттео, скрывая, что ее слова сильно задели его. Пороги и стены… Она только смеется и снова обнимает его.       Он прижимается к ней, чувствуя, как тепло исходит от нее и растекается по всему его телу.  — Интересно, почему люди всегда используют архитектурные сооружения в качестве метафор, когда дают советы, — размышляет он.  — Что ты имеешь в виду? — Один парень как-то сказал мне, что… каждый человек — это остров. И единственный мост к другим — это слова. Его мама улыбается.  — О, это был хороший совет, милый. Ты и правда бываешь таким иногда, — ее глаза сверкают от внезапного озарения. — О, и вот мы здесь, в Берлине, городе тысячи мостов! Это ведь доброе знамение, верно? Маттео только улыбается.       Возвращаясь домой, он думает о порогах, стенах, шпилях и мостах и надеется, что мама права и он сможет поговорить с Давидом о том, о чем им нужно поговорить. Без возведения стен. Когда Маттео входит в квартиру, Давид уже ждет его.  — Все прошло хорошо? — спрашивает он, целуя Маттео в шею. — Да, — улыбается Маттео, чувствуя новую порцию счастья. На следующий день Давид тоже уходит на некоторое время, не сказав точно, куда он идет.  — Я вернусь вечером, — просто говорит он.       Маттео занят тем, что проводит день с Линн, пытаясь сделать простой Рождественский подарок для Давида. В этом нет ничего необычного, но Маттео заметил, что Давид держит свои карандаши и кисти в коробке, которая слишком мала, поэтому он хочет сделать специальный футляр, в котором Давид может сортировать свои кисти. С помощью хорошего пособия ему удается сделать что-то не слишком плохое из своих старых джинсов. Получились карманы для каждой кисти, а сам кейс можно свернуть. Маттео очень доволен результатом.  — О, просто прелесть, — комментирует Ханс, обнаружив, что они делают. — Никогда не думал, что увижу, как ты делаешь кому-то подарок, Маттео!  — Я просто разорен, — бормочет Маттео. Ханс, кажется, не купился на это. Он только улыбается.  — Ты и раньше был на мели. Но для Давида — дело особое, да? Маттео встречается с ним взглядом и на мгновение задумывается, прежде чем признать:  — Да. Я не совсем уверен насчет Давида. Я думаю, он переживает. И как будто темнит. Ханс кивает и удивляет Маттео, когда тот не копает дальше.  — Может быть, ему нужно время. Вы правда хорошо смотритесь вместе, такие счастливые! Он прав, они счастливы. И когда Давид возвращается, он выглядит усталым, но странно умиротворенным.  — Я встретил одного из своих старых друзей, — объясняет он. — И еще я поговорил с мамой.  — Ты это сделал? — потрясенно спрашивает Маттео.  — Да, — Давид пожимает плечами. — На самом деле все было не так уж плохо. Цивилизованно, что ли. Почти приятно. Мой друг оказался гораздо более понимающим, чем я думал. И мама сказала, что скучает по мне. Думаю, оно того стоило. Маттео обнимает его и долго не отпускает.       Приближается сочельник. Все очень мило, и в то же время Маттео не может не заметить, что Давид время от времени задумывается и молчит. Кажется, что с течением времени он становится все более и более тихим. Маттео все еще не знает, чего хочет Давид и что будет, когда они вернутся в Прагу. Слова Давида о том, что, по его мнению, должно произойти, застряли в глубине сознания Маттео. Они все еще не определили полностью, кто они и чего хотят, и Маттео все еще чувствует некоторую нерешительность в Давиде, хотя и не может точно определить ее.       Однажды вечером, когда они ложатся спать, он получает подсказку. Маттео говорит о том, как хорошо снова оказаться в Берлине, с ним. Давид улыбается, но выглядит немного задумчивым:  — Мне это тоже по душе, — говорит он. — Хотя признаю, что мне хотелось бы уже вернуться. Маттео улыбается:  — Я думаю, что чувствую себя как дома везде, где есть ты. Давид не отвечает, Может быть, потому, что это правда, которую не нужно говорить.  — Очень мило со стороны Ханса и Линн, что они разрешили нам остаться, — говорит Давид через некоторое время. — И я понимаю, что они вроде как родственники и что ты давно их не видел. Я все это понимаю, правда. Мне просто иногда бывает трудно хотеть быть там, где меня не ждут. Маттео сглатывает.  — Я хочу, чтобы ты остался. И Хансу и Линн нравится, что ты здесь.  — Я знаю, и поэтому остаюсь с тобой, — Давид на мгновение замолкает. — Но я все еще боюсь быть недостаточно хорошим время от времени, и я знаю, что не должным быть вечным гостем. Маттео просто берет его за руку и сжимает ее. Ему знакомо это чувство, что он недостаточно хорош. Он знает, что тоже должен быть на своем месте.  — Мы скоро вернемся в Прагу, — говорит он. — Это будет здорово.  — Да.       По какой-то причине Давида эта мысль нисколько не успокаивает. Маттео задается вопросом, почему, но не решается спросить. Что, если Давид пожалеет обо всем?       Они чистят зубы и молча раздеваются перед сном. Маттео слишком устал, чтобы думать о чем-то, чтобы говорить. Честно говоря, он не знает, как себя вести и что говорить. Ему приходит в голову, что он не знает, что будет дальше. Он понятия не имеет, что они будут делать дальше. Варианты безграничны. Они с Давидом теперь встречаются? Разве так все должно быть? Как они себя называют? Им вообще нужны ярлыки? Как они объясняют это всем без них? Как они объясняют это всем вообще?       Он никогда не предполагал, что у него будет все, что он когда-либо хотел. Перспектива счастья — это почему-то самая страшная вещь, с которой ему когда-либо приходилось бороться.       Давид, похоже, воспринимает его приглушенное поведение как усталость, но он возможно чувствует, что есть и другие причины, что они рано ложатся спать. Ему больше, чем хорошо с Маттео в постели. Жаль, что тот не засыпает сразу после этого, Он обнаруживает, что лежит без сна, уставившись в потолок, мучительно осознавая, что Давид делает то же самое.  — Ты рад, что мы это сделали, верно? — Давид спрашивает, и голос его звучит с опаской. Маттео сбивает с толку даже то, что Давид спрашивает.  — Давид, мне хорошо с тобой. Давид тяжело вздыхает. Когда Маттео смотрит на него, он выглядит уколотым и обеспокоенным.  — Да. Но я сейчас о другом. Маттео поворачивается к нему лицом. — Давид… — медленно произносит он. — Я прекрасно провел время здесь, с тобой. И я надеюсь, что это продолжится. Ведь так? Давид смотрит на него, как на Луну, которую он поймал в рабство. Он так нежно сжимает челюсть, что Маттео кажется, что его сердце вот-вот разорвется. — Надеюсь, что так. По крайней мере, это уже кое-что. Маттео притягивает Давида к себе и кладет голову ему на плечо:  — Я хочу, чтобы это продолжалось. Я хочу, чтобы ты показал мне все заброшенные места в Праге, и я могу отвести тебя в мое любимое место, чтобы поесть…  — Маттео? — нерешительно обращается к нему Давид.  — Что? — Маттео бормочет приглушенным голосом, потирая лицо руками.  — Мы можем просто не говорить о будущем? Прежде чем мы вернемся в Прагу, мы можем просто… насладиться настоящим? Принимать каждый день таким, какой он есть?       Голос Давида звучит глухо. Маттео, не глядя, видит, что его брови нахмурены, а руки нервно жестикулируют. Маттео думает о времени, проведенном вместе. Кажется, что прошла целая жизнь, хотя прошло всего несколько дней.  — Но разве там что-то изменится, — замечает он. — Нет. Прости. Думаю, я просто хочу сосредоточиться на здесь и сейчас.       Маттео чувствует, как сжимается его грудь, когда он думает об окончании их поездки: Давид высаживает его у своей квартиры и что происходит после этого. Воспоминания об этом отпуске кажутся ему фотографиями, которые уже тускнеют в памяти.  — Да. Конечно, — бормочет Маттео, стараясь не думать о том, что не знает, чего хочет Давид. «Больше, чем друзья» — сказал он. «Я думаю, что люблю тебя» — Маттео знает, что ему нужно что-то более определенное, чем это.       Он смотрит на Давида на кровати, желая сказать, что бояться нечего, но в итоге ничего не говорит.       Давид прислоняется лбом к его лбу и проводит большим пальцем по щеке. Маттео тянется к нему, желая забыть этот разговор и заставить Давида снова улыбнуться. У него сдавливает грудь.       Маттео целует Давида, проводя рукой по его волосам. Давид вздыхает у его рта, когда он тянет Маттео на себя. Маттео прижимается к нему и целует в шею. Давид подносит свою ладонь к Маттео и убирает его волосы со лба. — Будем жить каждым мгновением, — шепчет он. — Хорошо, каждым мгновением, — вторит ему Маттео. Он соскальзывает с кровати, глазами просит разрешения у Давида, прежде чем начать ласкать его лоно губами. — Маттео, — шепчет Давид, проводя руками по его волосам. Маттео умело использует свой язык, его руки прижимают бедра Давида к кровати.       Давид кончает с тихим вздохом, все его тело дрожит под Маттео. Он в мгновение ока оказывается внизу и вбирает в себя плоть Маттео, взяв его за руку. Маттео дрожит и держит глаза закрытыми, его разум сосредоточен на каждом ощущении этого момента, как будто он боится, что он может быть их последним.       Он хочет кричать Давиду, как сильно он его любит, но слова застревают у него в горле, когда он кончает и стонет, почти всхлипывая именем Давида.       После этого он цепляется за мальчика и говорит себе, что сможет сделать это. Он сможет сосредоточиться на настоящем. Он не совсем понимает причину, но все в порядке. Он возьмет то, что сможет получить. I don’t know what I’m ready for       В последующие дни Маттео постоянно сосредотачивается на каждом моменте, который он разделяет с Давидом. Если он и замечает, что Давид время от времени задумчиво смотрит на него, то не спрашивает. Что-то подсказывает ему, что Давид этого не хочет. Может быть, ему правда нужно время, — говорит он себе.       Во всяком случае, у них есть чем заполнить дни. За день до Сочельника они едут на рождественский базар в Гедехтнискирхе в Шарлоттенбурге, и там так здорово, со всеми этими огнями и веселящейся толпой.  — Рождественские ярмарки вроде как становятся нашей фишкой, — размышляет Маттео. Давид смеется:  — Сырные тосты, соленья и рождественские ярмарки. Что может быть хуже?  — Ага. Давид разглядывает лотки с товарами:  — Я могу здесь найти что-нибудь для Ханса и Линн, как ты думаешь?  — Тебе и не нужно, — говорит Маттео.  — Мне нужно произвести на них впечатление, чтобы они приняли меня и поняли, насколько я хорош для тебя. Это так мало похоже на Давида, что Маттео усмехается:  — Да уж, конечно. Давид смеется:  — Ты же знаешь, что пропадешь без меня. — Заткнись, придурок, — смеется Маттео, толкая Давида локтем. И все же он не может не чувствовать, что Давид в чем-то прав. Он пропадет без Давида. А если и выживет. Зачем ему это без Давида?  — Но ведь это правда! — восклицает Давид, обнимая Маттео за плечи. Маттео фыркает:  — Говорит парень, которому я понадобился, чтобы спасти его с помощью зарядного устройства. Давид усмехается:  — О, это низко, Маттео. Это был всего лишь небольшой момент слабости. Маттео смеется, и Давид смотрит на него сверкающими глазами.  — Знаешь, ты мне очень нравишься, — говорит Давид тихим голосом. Маттео смотрит на Давида и улыбается.  — Да, я знаю, — говорит он, его сердце бьется быстрее. — А я тебя очень сильно люблю. Он смотрит на лотки, на всякие рождественские украшения перед ними.  — Я действительно не думаю, что тебе нужно что-то покупать. Я немного устал от того, что Рождество — это обязательно покупки. Давид смеется:  — Ты говоришь это не только из-за пустого бумажника? — Придурок, — усмехается Маттео, а потом на мгновение задумывается. — Нет, но я серьезно. Иногда вся эта коммерческая хрень с Рождеством вызывают у меня чувство пустоты. И ты действительно можешь сделать что-то для них вместо этого. Что если… что если сделать коллаж из фотографий, которые ты сделал с нами! Давид улыбается и целует его в нос:  — Это блестящая идея. Ты — моя муза, знаешь? — Совершенно верно, — усмехается Маттео.       И гадает, что подумает Давид о его подарке. Он также задается вопросом, что он может дать другим, так как у него нет таких же творческих способностей, как у Давида. Он отодвигает эту мысль в сторону и помогает Давиду найти несколько холстов, которые он может использовать для своих коллажей. Затем, когда они выходят из магазина, он находит несколько записных книжек, которые покупает по прихоти. — Ханс и Линн иногда любят готовить. Это может быть для их рецептов или чего-то еще. Я мог бы записать туда рецепт своей любимой закуски. Давид усмехается.  — Сырные тосты? Маттео смеется:  — Да. И мой лучший рецепт пасты. — Мне нравится эта идея, — улыбается Давид.       Они направляются домой, в квартиру, шутя и смеясь. Давид смеется над плохими шутками Маттео, и их соперничество вспыхивает, когда они бегут друг за другом по крутым улицам. Маттео обещает себе, что никогда не забудет лицо Давида, его рот улыбается и открывается, когда он задыхается. Маттео задается вопросом, видел ли кто-нибудь еще, как Давид хватается за живот, прислонившись к стене, с открытым ртом, когда он так сильно смеется. Маттео никогда не был счастливее, и ему хочется знать, является ли это время самым счастливым для Давида?       Давид немного молчит в этот вечер, но Маттео решает не волноваться. Он говорит себе, что Давид может сказать ему, что он думает, когда ему этого хочется.       В канун Рождества, когда Ханс и Линн готовят рождественский ужин, Маттео берет Давида с собой в церковь. Это не было его любимым занятием, но его разговор с Давидом о церквях и открытых пространствах был в глубине его сознания, когда его мама позвонила ему и пригласила его посетить церковную службу. Маттео знал, что она будет петь в своем хоре, поэтому согласился. Он также упомянул, что приведет с собой бойфренда. Вот они сидят вместе в церкви, и Маттео совсем не так скучно, как он ожидал. Он даже не хочет спать. Вместо этого, он чувствует себя тронутым музыкой и светом, и Давид там рядом с ним. Это похоже на воспоминание, которое толкается в глубине его сознания, но он не может понять, что это такое.       Маттео нравится держать Давида за руку. Ощущение его прикосновения к ноге во время ходьбы, случайные прикосновения большого пальца к тыльной стороне ладони. Ему нравится, как Давид сжимает его руку, так сильно, что он думает, что она сломается, когда он нервничает. Он знаком с руками Давида, видя, как они работают карандашом или кистью, когда он делает свои рисунки. Его руки всегда выразительно двигаются в воздухе, когда Давид о чем-то волнуется. Они гладкие и тонкие, когда скользят по Маттео, и твердые и сильные, когда сжимают его бедра.       Маттео смотрит вниз и видит руку Давида, легко лежащую на его колене. Давид откидывается назад на неудобной скамье в церкви, его глаза внимательно сосредоточены на том, что происходит впереди. После службы Маттео встает и, надевая пальто, смотрит на Давида.  — Не хочешь зайти поздороваться с мамой? — спрашивает он.  — Не знаю, — осторожно отвечает Давид. — Сегодня Рождество и твоя мама здесь. Это так серьезно. Маттео сглатывает и пытается не принять это неправильно.  — Конечно. Впрочем, ничего страшного, обещаю. Она классная.       Давид поднимает голову и смотрит на него. Маттео понимает, что Давид сделал бы это, просто чтобы угодить ему или если бы он думал, что это заставит его чувствовать себя лучше. Маттео этого не хочет. Он хочет, чтобы Давид сам решил, чего он хочет.  — Ты можешь подождать здесь, — говорит он. — А я просто заскочу поздороваться и обменяюсь подарками. Давид с улыбкой выдыхает воздух.  — Нет, я хочу присоединиться к тебе. Я хочу посмотреть, прав ли ты насчет того, что она такая классная. Мама.       Маттео испытывает странную гордость, когда видит, как двое людей, которых он любит больше всего на свете, так легко общаются друг с другом. Его мама тянет его в сторону, когда они собираются уходить.  — Давид такой милый. Это тот мальчик, о котором ты беспокоился тогда во время Абитура? — спрашивает она, и Маттео так тяжело вздыхает, что ему вдруг становится трудно дышать.       Она, конечно, права. Маттео был здесь, в этой самой церкви, когда Давид написал ему из ниоткуда, сказав, что сожалеет обо всем и хочет просто исчезнуть. Он не знал Давида так хорошо тогда, но он знал о прогулке в школе, и слова Давида испугали его. Он не знал, где искать Давида, но разыскал его сестру.       Маттео только послал Давиду несколько сообщений, пытаясь сказать ему, что он знает, как все может быть дерьмово, но что все переживают за него и что он надеется, что они увидятся снова. Ответа он так и не получил, но через несколько дней Давид вернулся. Йонас пригласил его поиграть с мальчиками в пинг-понг. Маттео изо всех сил пытался дышать во время их игры, но он никогда не спрашивал Давида о том, что произошло. Хотя Давид поблагодарил его за сообщения. Позже Давид присоединился к их Abi-балу, и он стал частью их банды.  — Маттео? — говорит его мама, и Маттео моргает. — Да, — шепчет он. — Давид был тем же самым парнем. — он хватает ее за руку и смотрит на Давида, который уже добрался до другого конца церкви. — Я думаю, что люблю его. — Я знаю, милый, — говорит она, улыбаясь. — Вы двое выглядите счастливыми вместе. Я так рада, что все обернулось хорошо. — Да, я тоже, — отвечает Маттео и крепко обнимает ее, прощаясь. Он подходит к Давиду у лестницы, и тот улыбается.  — Что? Моя мама правда классная? Давид бросает на него один из своих долгих взглядов.  — Ты в порядке? — спрашивает он. Маттео улыбается и пожимает плечами.  — Да. Просто мама напомнила мне, что я был здесь в тот вечер, когда ты написал мне. Знаешь, в тот раз, когда ты сбежала по-настоящему. После дерьма с твоим учителем физкультуры. — О, — говорит Давид и моргает. Он выглядит немного бледным. — Мне очень жаль. Позже Лаура сказала мне, что ты очень беспокоился обо мне. Маттео сжимает руку Давида.  — Я не знал, где тебя искать, — только и говорит он. Давид на секунду закрывает глаза:  — Да. Маттео делает глубокий вдох и выдыхает. Он тащит Давида за собой и направляется домой.  — Где ты был все это время? — спрашивает он, стараясь, чтобы его голос звучал легко.  — Я провел несколько дней в заброшенном здании, — говорит Давид, пожимая плечами. — Я просто так отчаянно хотела уйти от всего этого. Хотя это было довольно глупо. И холодно. Лаура была так зла на меня, когда я вернулся, ты не поверишь. — О, думаю, несложно догадаться, — Маттео слегка улыбается. Пришло время Давиду сжать ему руку:  — Знаешь, ведь это ты убедил меня вернуться. Маттео останавливается:  — Я? — Да, ты рассказывал мне обо всех, кто хотел поддержать меня. И ты сказал, что хочешь увидеть меня снова. Но ты сделал это так, что я не почувствовал ничего похожего на давление. А еще ты прислал мне дурацкий мем.  — Я так и сделал, да? — Маттео улыбается. — Ну, это хорошо, — говорит он, и когда они продолжают свой путь домой, он задается вопросом, говорит ли Давид этими словами больше, чем он может полностью понять прямо сейчас.       Когда они возвращаются, принимают душ и празднуют Рождество с Хансом и Линн. Еда очень вкусная. У Линн есть несколько действительно хороших рецептов, и Ханс любит экспериментировать на кухне. Маттео любит поесть, и хотя он был немного усталым, эмоциональным и почти болезненным весь день, он внезапно проголодался.       Маттео ест молча, напоминая себе, что надо притормозить, и прислушивается к разговору вокруг. Ханс дразнит Линн на тему ее любовных драм. Давид сначала немного молчит, но потом, кажется, расслабляется. Он рассказывает им все о своих любимых местах в Праге. И Ханс и Линн кажутся искренне заинтересованными, что очень мило. Все настолько расслаблено, случайно, странно и идеально, что было бы почти трудно не расслабиться. Маттео понимает, почему Давид чувствует себя так непринужденно. Их рождественские украшения — это микс старых вещей. Рождественский ужин на вкус идеален, пусть у них и полный сумбур из столовых приборов.       Маттео это нравится. Его жизнь никогда не была похожа на телевизионную рекламу, где у всех такие белые зубы, все всегда улыбаются, смеются и говорят хорошие шутки. Где рождественские дома идеальны, в декоре и чистоте. Где все ездят на хороших машинах в дорогие поездки. Где все едят только самую лучшую еду и строят полноценную карьеру. Где вся любовь напоказ, а еще куча денег.       Он думает, что-то, что у него есть прямо здесь, прямо сейчас — прекрасно. У него есть Давид и его новоиспеченная семья рядом с ним. Он не хочет, чтобы кто-то указывал ему, что есть и что носить. Он счастлив без машины и амбиций в карьере. Давиду не нужно покупать любовь Маттео на Рождество.       Маттео видит это и по лицам остальных. Они прекрасно проводят время. После ужина они собираются в гостиной, пьют пиво и смотрят старые рождественские фильмы, обмениваясь подарками. Ханс и Линн в восторге от коллажей, которые сделал для них Давид, а затем Давид вручает коробку Маттео.  — У меня для тебя подарок, — говорит он, улыбаясь одной из тех маленьких улыбок, которые говорят Маттео, что он нервничает.       Маттео открывает подарок своими руками, которые почти дрожат. Ему хочется плакать, когда он отдергивает оберточную бумагу и видит, что это рисунок в рамке, где они вместе в красной Киа. Рисунок великолепен. — Спасибо, — шепчет он и цепляется за фотографию, не желая ее убирать. Давид сияет улыбкой и целует его в щеку. И Ханс и Линн кажутся довольными, когда получают свои записные книги от Маттео. — Я знаю, что ничего особенного, — быстро добавляет Маттео. — Я просто подумал, что было бы неплохо собрать рецепты и прочее в них.  — Мне нравится, — говорит Ханс. — Тем более что ты добавил свои собственные рецепты и даже фотографию. — Верно, — смеется Линн. Она крепко обнимает Маттео, и тот понимает, что, должно быть, поступил правильно.       Маттео получает футболку цвета радуги и салями от Ханса, что не является большим сюрпризом, и получает забавную ручку от Линн. Когда Давид получает подарок Маттео, он сначала тупо молчит, просто смотрит на него.  — Ты… ты сделал это? — Да, я одолжил у Линн швейную машинку, и мне помогли, но я справился. Я заметил, что тебе нужно что-то, где хранить кисти, вот. — Это просто потрясающе, спасибо! — Давид обнимает его. — Не могу поверить, что ты это сделал, Маттео! Когда ты успел? Маттео только пожимает плечами, улыбается и бормочет, что Линн помогла ему. Линн находит свой подарок для Давида, и тот широко улыбается, когда открывает его.  — Кисти? Спасибо! Мне всегда нужно больше кистей! — Да, я думала, тебе нужно что-то положить в этот футляр, — говорит Линн, выглядя немного самодовольно.  — Теперь моя очередь! — восклицает Ханс и протягивает Давиду сверток. Давид благодарит его и разворачивает черный шарф и пакет пряников. — Я заметил, что ты любишь печенье, когда мы на днях опустошили коробку, — смеется Ханс. — И я подумал, что шарфик будет тебе полезен, чтобы согреться, раз уж ты не взял с собой много вещей. Или… например, было бы неплохо спрятать засосы и все такое.       Маттео давится кофе, щеки Давида розовеют, он смеется и благодарит Ханса за подарок.       После подарков они еще немного сидят, и Маттео облокачивается на Давида. Он устал, ему тепло, и у него слишком много чувств, с которыми он не знает, как справиться. И ему, наверное, пора спать.       Маттео слишком хорошо осознает тот факт, что у него выработалась привычка засыпать не только в любой момент или в любом месте, но и на людях тоже. Он тоже не особенно стесняется этого. Это происходит довольно часто, когда они смотрят фильмы, например. Большинство его друзей, таких как Йонас, уже привыкли быть его живой подушкой. Едва ли переваливает за девять вечера и… готово.       Сегодня вечером, конечно, он впервые засыпает на Давиде. Маттео думает о том, чтобы попытаться не заснуть. Но сейчас 10 часов. И все говорят вполголоса. Кроме того, Давид уже довольно хорошо его знает. Во всяком случае, он знает, что Маттео все время хочется спать. Итак, Маттео понимает, какого черта, когда его глаза тяжелеют, и он просто сдается. Он зевает и кладет голову Давиду на плечо.       Он просыпается с лицом, прижатым к груди Давида, в холодной луже собственной слюны. Рука Давида обвивается вокруг его плеча, когда Маттео принимает сидячее положение, вытирая влажный рот.  — Извини, — бормочет он, но когда поднимает голову, Давид крепко спит, а в комнате темно и пусто. Ханс и Линн, кажется, прибрали все, даже оберточную бумагу.       Давид выглядит таким умиротворенным, когда спит. Маттео не может отвести взгляд. И он не может не задаться вопросом, что у них есть. Сочельник закончился, и хотя вечер был совершенно чудесным, Маттео чувствует себя немного потерянным. Не так, как он иногда чувствовал себя, когда был младше, и он тонул в подарках и был переполнен впечатлениями. Это, скорее всего, из-за того, что их зимние каникулы скоро закончатся. Утром они возвращаются в Прагу, и между ними все еще есть что-то невысказанное. Маттео толкает Давида локтем. — Эй, Давид, нам пора спать. Давид моргает, открывает глаза и зевает.  — Конечно.       Они собирают свои подарки и идут в комнату Маттео. Он чувствует, что должен что-то сказать, но вся эта ситуация делает его неуверенным, и он не совсем понимает, что сказать. Давид, должно быть, тоже что-то чувствует, потому что молчит, пока они чистят зубы, раздеваются и ложатся спать.       В эту ночь Маттео не может не волноваться о том, что будет дальше. Пока Давид спит рядом, Маттео хватает его за руку. Давид шевелится и кладет голову на плечо Маттео. Он целует мальчика в лоб и вздыхает.  — Я люблю тебя, — шепчет он, отчаянно пытаясь не дать Давиду исчезнуть из его рук. Он чувствует, как напрягается рука Давида, и его сердце бьется быстрее, когда он понимает, что Давид больше не спит. Он поднимает голову и целует его. — Я знаю, — бормочет Давид и открывает глаза. Маттео смотрит на него.  — А ты? Давид сглатывает:  — Я тоже тебя люблю. Просто я не знаю, к чему я готов, вот и все.       Маттео хочется плакать. Он знает, что должен понимать. Вместо этого, он расстраивается. Как будто Давид покидает его, пусть и не по-настоящему. — Не надо, — шепчет он. — Прекрати. Мы договорились, что должны сосредоточиться на здесь и сейчас, верно?  — Маттео… Прости, — шепчет Давид, закрывая глаза.  — Ты тоже, — выдыхает Маттео и трет глаза. Сворачивается калачиком рядом с Давидом. Он не знает, что так сильно беспокоит его мальчика, что они не могут говорить об этом, но он надеется, что рано или поздно все встанет на свои места.