На первом месте

Всего лишь месяц прошёл с того момента, как Луминара осталась совершенно одна. Вернее, нет, чисто технически женщина была совсем даже не одинока, у неё был Орден, товарищи, миссии, но вот сердце её осталось пустым и ко всему безучастным. Именно одиночество, внутреннее и неисправимое, навеки поселилось в душе Ундули, управляя всеми её помыслами. Мужа она похоронила на следующий день после ухода дочери, в тайне надеясь, что она придёт и они снова увидятся. Но нет, Баррис не явилась к крематорию, равно как и Томас, Луминара одна стояла возле чёрной шторы, почти не отличаясь от неё в своём непроницаемом чёрном платье и платке. И пустыми сухими глазами провожала гроб, уплывающий за эту шторку. Гроб с тем, кто долгое время был ей ближе всех, даже родной дочери. Той самой, что любила её настолько, что в конце-концов начала ненавидеть. Настолько, что родная мать стала для неё врагом номер один, а желание разрушить ей жизнь возвысилось над остальными и сбывшись оставило после себя одну лишь болезненную пустоту. — Чтоб ты мучалась и страдала ничтожная дрянь десять раз, двадцать, раз сто раз. Ты разрушала мою жизнь, так пусть же у тебя так будет — звучала эта самая пустота в душе Баррис. Такая же, как у матери, которая могла бы объединить их, но на деле разделила ещё сильнее. Баррис так и не позвонила ей, сказать как та устроилась в новом доме отца, да и Томас ей тоже не звонил, очевидно дочка успела и его настроить против неё, рассказать, какая Луминара плохая и слова доброго не стоит. Слез не было, все они вышли минувшей ночью, когда все её оставили. А сразу после похорон Ундули вернулась в храм, сил не было возвращаться в прежнее жилище, где она за короткий срок вытерпела так много, так много, что даже ни одной вещи с собой не взяла, чтобы ничто не напоминало о боли. В храме встретили приветливо и с радостью приняли обратно, благо её комната оказалась не занятой, только ей от этого было не легче, даже когда ей предоставили место в Совете. Весь последний месяц Луминара предпочла загрузить себя работой, чтобы только не думать о дочери. Нет, не о Баррис лично, а о том, каким монстром была в её глазах и раньше и теперь, теперь даже большим, если вспомнить как она себя с ней вела в последнюю встречу, первую за столько времени. От этих мыслей делалось только хуже, поэтому выход был один — избавиться от них и максимально подавить. Это почти получилось, целый месяц ушёл на попытки и в итоге на его исходе Луминара сделалась почти прежней, спокойной и рассудительно-невозмутимой. Только вот ещё более сухой, чем все привыкли её знать. Ни одной эмоции, все они враги, ибо любая способна схватить и утащить на дно уныния, ведя только к нему. Примерно в таком же состоянии женщина была и сегодня, когда возвращалась с миссии и даже не сразу отреагировала, когда её кто-то позвал, стоя на взлётной площадке храма. Луминара отреагировала попытке на третьей и повернувшись с удивлением увидела Томаса. Он стоял на площадке, словно умышленно ожидая там её. Но зачем? Сказать, чтобы она не пыталась больше вернуться в их жизнь? Передать как сильно Баррис её ненавидит? Разве она сама не знает этого? Разве она недостаточно ещё наказана за своё прошлое? — Луминара, подойди, я ждал тебя, чтобы поговорить — сказал Томас, когда она проходила мимо — Поверь мне, это важно, иначе бы я не пришёл. — Слушаю, но только быстро, у меня мало времени — сказала она с неохотой останавливаясь. Времени на самом деле было достаточно, вот только не на тяжёлые воспоминания. — Это касается Баррис, в общем, с ней всё очень плохо, и я думаю, она не справится одна, ей нужен кто-то близкий — начал Томас рассказывать. — Но разве ты ей не близкий? Отец же всё-таки — не пошла на контакт Луминара. — Луминара, ты не понимаешь — с мягким упрёком произнес Томас — Я отец, а ты мать. А мать всегда важнее, для каждого ребёнка. Отец безусловно тоже важен, но мать — это совсем другое. Именно она на первом месте у каждого человека. Даже у Баррис. Особенно, сейчас. — Разве? Мне казалось, наоборот, без меня ей только лучше — не согласилась с ним Луминара. — Вот именно, что казалось — посуровев сказал Томас и рассказал как они с дочерью жили в последний месяц. Первые дни Баррис почти не разговаривала, чаще всего сидела в комнате и выходила только по крайней необходимости. Томас знал, что она плачет ночами, но отказывается это обсуждать даже с ним, а ночью запирается изнутри, чтобы он, не дай Сила, не пришёл пожалеть. Томас переживал за дочь, но исправить положения не мог, Баррис не принимала помощи, однако, спустя недели две мужчина с благодарностью вспомнит это время. Ведь спустя этот срок поведение Оффи стало просто невообразимым, она стала уходить из дома и возвращаться поздно, часто даже ночью, а иногда пьяная. На все вопросы отвечала грубо и с неохотой. А вчера... Лучше не вспоминать о том, что было вчера. Томас, впрочем, всё равно это хорошо запомнил, ведь именно он и разруливал неприятную ситуацию, забирая из клуба свою пьяную и избитую дочь. Уже дома Баррис ему рассказала как пришла в этот самый клуб, чтобы напиться и оторваться от души, желая хоть ненадолго забыть о том, что она, хотя и невольно, по вине своей мести, убила человека. Началось всё вполне мирно, девушка пила коктейли и танцевала под музыку на танцполе, но вот в какой-то момент к ней начал подкатывать какой-то юноша в блестящем комбинезоне и с дредами. Сперва он только крутился возле Баррис, путаясь под ногами и отпуская комплименты. Пока очень невинные, но потом... — Крошка, какие у тебя милые округлости. А на ощупь они такие же? — выскочил перед ней этот нахал и впрямь вытянув руку и больно ущипнув Баррис за грудь. — Вау, да у тебя своя, я думал силиконовая, ну-ка, а здесь? — начал он новый виток и щипнул ту уже за ягодицу. Этого Оффи не стерпела и придя от боли в настоящее бешенство, схватила бокал с коктейлем и выплеснула на голову хама, параллельно схватив его за дреды и приложив головой о стол. Из рассеченной брови нахала брызнула кровь и очередь беситься пришла уже ему: — Ах ты сука в ботах! Тварь! Скотина! Много о себе мнишь, уродина! Я тебя сейчас так отделаю, мамочка не примет! И схватив ту за платье начал лупить головой об стену и бить кулаками. Никто и не подумал прийти на помощь, все знали, что с этим представителем золотой молодёжи лучше не связываться, но только не вышибала клуба, который не мог стоять в стороне и смотреть как какой-то отморозок бьёт того, кто не может за себя постоять и подойдя к нему, он крепко взял его руку потащил его к выходу. Баррис осталась сидеть на полу, не решаясь даже вытереть кровь. Бармен отвёл её в подсобку, помог умыться и позвонил её отцу. Оказалось, что у Баррис сломан нос, разбита верхняя губа и лоб, пришлось ехать в травмпункт, где ей вправили нос и наложили швы на лоб, а к губе приложили примочку. С этим разобрались, но вот моральное состояние по-прежнему оставляло желать лучшего. И вот со вчерашнего дня Баррис лежит и не встаёт даже поесть и Томас понял, что пора вмешаться матери. — Какой ужас, бедная моя девочка — вскрикнула Луминара, сжав руки в кулаки — Я немедленно иду к ней. — Отлично, но тёплого приёма не жди, сама понимаешь — честно предупредил мужчина и повёл её к своему спидеру. И скоро Ундули её увидела. Свою нелюбимую дочь, лежавшую лицом к стене на своей кровати, она даже не повернулась, чтобы взглянуть, кто пришёл, просто не заметила. Томас вышел и оставил женщин одних. Луминара не знала с чего начать, так много хотелось сказать и в то же время подходящие слова не шли на ум. Тогда Луминара просто присела рядом и нерешительно дотронулась до плеча дочери, боясь, что обожжется её ненавистью, но нет, Баррис только немного сжалась от этого прикосновения и слегка отстранились. Луминара не стала настаивать, она лишь осталась сидеть и наконец-то заговорила: — Баррис, девочка моя, я знаю, ты в праве меня ненавидеть и не признавать своей матерью. Это совершено заслужено. Я на самом деле не являлась таковой, попросту взяла и вычеркнула тебя из жизни на долгие годы, решив, что так будет лучше? Вопрос только в том, для кого? И ответ один — для меня, для моего эгоистичного желания выглядеть достойным служителем Силы, но вот ответь, какая же я достойная, когда не смогла, а вернее отказалась помочь даже своему близкому человеку. Самому близкому и родному из всех, сделав его чужим и забыв про его чувства, сделав вид, что их просто нет. И вот теперь я достойно имею то, что должна — ненависть и презрение. Ведь то, что исходит от нас к нам же и возвращается, хорошее или плохое. Я не требую от тебя прощения и ответной любви, прошу тебя об одном только — не убивай сама себя, это не приведёт к лучшему, а лишь принесёт больше боли. Ты можешь меня не слушать, ведь я тебе фактически никто. Чужая. Верно ты говоришь, я променяла тебя на мнимое величие. Что ж, туда мне и дорога. Я лишь хотела, чтобы ты знала, что я всё равно буду тебя любить, несмотря на то, что не нужна тебе. Долгая речь затруднила дыхание. Луминара остановилась перевести его, а потом встать и уйти уже навсегда. Не мешать дочери жить так, как ей хочется. И тут за её спиной послышалось тихое всхлипывание и лёгкое шевеление. Луминара посмотрела назад и увидела, что Баррис медленно повернулась и смотрела прямо ей в лицо. Её собственное украшали ссадины, а на носу была фиксирующая повязка. Но вот глаза. Глаза, покрасневшие от слез смотрели прямо в сердце Луминары и с таким непривычно мягким и тёплым выражением, что хотелось одновременно зажмурится, чтобы прогнать некстати возникшее видение и в то же время смотреть не отрываясь, чтоб удержать его подольше, не зная удастся ли снова его увидеть. — Не говори так — прозвучал её тихий голос — Всё совершенно не так. Я совсем даже не злюсь на тебя и давно простила. Ведь ты мне очень нужна, даже больше, чем раньше. Я совсем одна сейчас, никто меня не любит, за то я люблю. И очень сильно. Тебя. Мама. Какое прекрасное слово, впервые произнесённое в адрес этой женщины. Не учитель, не Луми, а именно мама. — Я тоже тебя люблю, глупая ты моя девочка — ответила Луминара и крепко обняла свою дочь, чтобы потом они обе залились счастливыми слезами прошлых обид, выпуская их на волю и растворяя в огне родившегося чувства. — Так, а это ещё, что такое? — послушалось от двери — А ну хватит плакать и давайте за стол! Семья должна ужинать вместе! Это был Томас, всё услышавший и понявший. Тот, кто сумел сплотить вместе всех тех, кого любил, подарив надежду на новое счастье. А на другой день к столу всех звала уже Луминара, гремя кастрюлями в доме, где осталась навсегда.