Волку не обязательно быть сильным, волку обязательно быть волком

Генья хочет вставить пять копеек о том, что кидать приёмом из айкидо на молодожёнскую постель — как-то совсем, ну, негоже, но ротяка его, уже открытая для невыгодных споров, очень быстро набивается складками хлопковой простыни. Вообще-то, это даже не их кровать. И не их свадьба. Но Мицури теперь-уже-Игуро как-то очень-преочень приспичило выдвинуться на какую-то полуночную экскурсию в катакомбы — её с Обанаем номер для новобрачных грустно и заманчиво пустовал, а Генья повёлся на полотенечных лебедей и ледяное шампанское. Санеми давит ему коленом на поясницу. Слова «матримональность», «брак» и «супружеский долг» звучат охуительно хорошо, как и всё остальное для них запретное, табуированное и недоступное. Санеми думает, что было бы прикольно — накончать в Генью на каких-нибудь там «законных основаниях». Спина у Геньи выгнута да задница отклячена, как в том криповом аниме про танцы — все шуточки-прибауточки смываются стопроцентным раствором горючего осознания «какой же он, блядь, пиздатый». Жених на выданье, сука. Санеми переворачивает его на спину, трётся носом о нос, вылизывает шершавым пересохшим языком-наждачкой всё, всё, всё, всё-всё-всё-всё, если бы Генья не жмурил глаза — вылизал бы и их. — Ты сегодня красивее Мицури, затмил невесту, надо же. — Да ты пьяный прост, они-чан. «Ты тоже, так-то, в хрючево, раз спорить со мной удумал». Хрусткие простыни под ними будто не мнутся, а ломаются. Генья жирнит вспотевшей за день бурных плясок башкой светло-голубые наволочки, но Санеми это не важно — он кусает, рвёт, раздирает, царапает — метку «моё» не поставишь печатью в паспорте. — Ты бы за меня вышел? — Да. «Да.» Колечко из мюзле, да сальные пряди ирокеза вместо фаты. «Горько.» Санеми вырубается от усталости и выжлоктанных литров. Генья бурчит, скидывает братово тяжёлое тело с себя и крепко обнимает поперёк. В конце-концов, это не их первая брачная ночь — рассчитывать особо не стоило. Генья не обижается. Генья засыпает.