***
— Операция была сложной, он потерял много крови, — уставший голос врача с бейджем Ким Сокджин врывает обратно в реальность. У него халат в алых разводах, опущенные глаза с нависающим веком, съехавшая шапочка и никаких надежд в опытных руках. Чимин подрывается с места, заплаканная хосокова мама подходит следом, наконец разобравшись с бумагами. Отец держится на расстоянии, а Чонгук цепляется за край чиминовой рубашки мёртвой хваткой, не отодрать. — У него перелом левой ноги, а правая ниже коленной чашечки раздроблена полностью. Мы не смогли её восстановить, пришлось вставить железные пластины. Также был разрыв связок, сотрясение мозга от падения и потеря крови. — Он сможет танцевать? Голос Чонгука такой тихий, что его почти не слышно в больничной суматохе. Чимин не хочет знать ответ на этот вопрос. Заткнись, нет, не отвечай! Дай Чимину ещё несколько минут забвения, боже. — Ему бы ходить заново научиться. О танцах придётся забыть. Его ноги не выдержат такой нагрузки. — Доктор Ким, к нему можно? — растерянно спрашивает хосокова мама. — Он в реанимации. Придёт в себя не раньше четверга, — Сокджин устало трёт переносицу, — Но я пущу вас ненадолго. По одному.***
Чимин смотрит на Хосока и всё внутри него ноет и болит. У старшего лицо зеленоватого оттенка, тусклые сухие волосы и такие же сухие потрескавшиеся губы. На длинных руках болезненный узор выпирающих вен. Чимин осторожно касается его руки, переплетает пальцы, гладит по волосам. — Хён, прости меня. Я не должен был звонить тебе. Я должен был пойти один, потому что это моя вина, я отпустил его. Хосок никак не реагирует на его слова. Счётчик пульса всё так же стабильно фиксирует размеренные удары хосокового сердца. Горячие слёзы обжигают чиминовы щёки при одной только мысли, что Хосок больше… не сможет танцевать. Лучше бы на его месте оказался Чимин, правда. Он смог бы прожить без танцев, в них не вся его жизнь. Его жизнь здесь, рядом с Хосоком и Тэхёном. Он наклоняется к хосоковому лицу и бережно целует его лоб, как когда-то делал сам Хосок. Чимину кажется, что это было тысячелетие назад. — Хосока-а, ты сильный, ты всё сможешь. Я буду рядом… всегда… даже если ты не захочешь.***
Тэхёновы веки наполнены свинцом, они открываются так тяжело и медленно, словно не хотят вовсе. Он слышит писк датчиков, гудение собственного сердца в горле и что-то ещё, что невозможно передать словами, что-то, что причиняет невыносимую боль. Чувство вины окутывает каждую клеточку, забивается в каждую пору и горит в грудной клетке алым пламенем. Если Тэхён упадёт на колени и будет молить о прощении, изменит ли это хоть что-нибудь? Если он будет плакать и умолять, если сдерёт свою кожу, обнажив всё внутри, если будет молиться всем известным богам, повернётся ли время вспять? Он вырывает из вен трубку от витаминной капельницы и на шатающихся ногах выходит в коридор. Плетётся, шаркая тапками, вдоль длинных тусклых коридоров и ищет нужную палату. С тем самым именем, которое теперь так сложно произнести вслух. Тэхёну так стыдно за себя, он чувствует себя таким виноватым, ничтожным убийцей чужой мечты. Он видит доктора: высокого, широкоплечего, с копной розовых волос и выдающимся профилем. Тэхён затаивает дыхание. Ему кажется, что это его последний шанс. — Извините, я ищу Чон… Чон Хосока, он же здесь находится? — Тэхён прокашливается, потому что в горле очень сухо и имя застревает там птицами с царапающими крыльями. Доктор Ким смотрит на него сверху вниз: нескладный подросток с синяками под глазами, где открытый космос прячет свои звёзды; потухшие орбиты глаз, наэлектризованные волосы одуванчиком вокруг головы и унылая больничная одежда. Боже, Сокджин не фея, у него неразглашение информации подписанными бумагами, голодный ноющий желудок и несколько часов сложной операции. Он хочет спать, есть, смотреть еженедельное ток-шоу на SBS, а не вмешиваться в любовные дела подростков. Но есть в глазах мальчишки что-то такое, от чего Сокджину становится не по себе. Боль острыми осколками, открытыми гноящимися ранами, такими большими, обнажёнными, почти интимными. — Ты Ким Тэхён, верно? У тебя сейчас постельный режим. — Пожалуйста, умоляю, мне очень нужно увидеть его, я всё сделаю, прошу… прошу, — Тэхён цепляется за край его халата, слёзы орошают его бледные щёки и дрожь во всём теле не даёт спокойно вдохнуть. — Он в реанимации. К нему нельзя. Тэхён всё ещё не отпускает полы его халата. Сокджин проклинает свою отзывчивость. — У тебя пять минут.***
Тэхён не может. Он стоит у двери уже долбаных три минуты, но всё ещё не может войти. Он боится увидеть его. Он больше не имеет права смотреть на него. Рука предательски дрожит на дверной ручке, горячий лоб прижат к двери. Тэхён жмурится, тщетно пытаясь вздохнуть, и всё же открывает дверь. Он не смотрит на Хосока. Кажется, что если сделает это — снова упадёт в обморок или того хуже — умрёт прямо тут, от чувства вины и стыда. Он склоняется над кроватью, пелена слёз застилает глаза. Дрожащие руки касаются хосоковых недвижных пальцев. У Тэхёна на секунду проясняется, он видит бледное будто неживое лицо хёна, его слипшиеся ресницы, чуть нахмуренные брови, будто ему снится что-то очень плохое. Тэхён знает, что именно, и доламывается до конца. Он больно падает на колени, утыкается лбом в скрытый под тонким одеялом бок Хосока и начинает рыдать. Так громко, что слышит, наверное, вся больница. — Прости меня, прости, я так виноват, господи… прости меня, пожалуйста, я умоляю, я… я… — Тэхён задыхается, давится собственными слезами, слюнями и соплями. Ему трудно, почти невыносимо дышать. Сокджин, услышав нечеловеческий вой, вбегает в палату и с силой отдирает парня от кровати. Тот до последнего цепляется за край белого одеяла и плачет так сильно, что доктору приходится вколоть ему успокоительное.***
Каждый день в больнице подобен аду. Тэхёна не пускают к Хосоку, Чимин не приходит к Тэхёну, он понимает. Тот наверняка его ненавидит, но напрасно. Тэхён всё равно ненавидит себя больше, чем кто бы то ни был. Его выписывают через два дня. Тэхён стоит на пороге больницы и вдыхает полной грудью осенний сырой воздух. Ему всё ещё так больно дышать. Тэхён не знает, что делать дальше, он не может смотреть им в глаза, не может перестать раз за разом возвращаться в тот день, переживать это снова, снова терять его, снова обрезать все нити к исполнению его мечты. Тэхён знает, куда идёт. Не к Чимину домой, не к их реке и горам, ни тем более к зданию школы. Он вновь стоит перед дверью в бабушкин дом, в его дом, в то место, где он прожил счастливые семнадцать лет, теперь кажущиеся лишь сном. Тэхён больше не боится войти сюда. Он и так потерял слишком многое: бабушку, Хосока, Чимина. У него больше никого нет. Он больше никому не нужен. Он и так разрушил всё, что только мог: дружбу, доверие… любовь. Тэхён мог бы любить Хосока, мог бы любить Чимина, он мог бы любить их обоих, он уже делает это и всё же… он больше не имеет на это права. Тэхён вдыхает побольше ядовитого воздуха и открывает дверь. В доме всё на своих местах, даже пахнет по-особенному, всё ещё тепло и уютно. Тэхён бродит по лабиринтам своих детских воспоминаний, что так или иначе связаны с ними. Ему кажется, что это было так давно, где-то в другой жизни, с другим Тэхёном. Слёзы гуляют по его лицу и шее, волосы слиплись от влаги. Он находит в нависной тумбе несколько бабушкиных крепких настоек и выпивает все будто это сок. Алкоголь обжигает горло, палит лёгкие, но не вредит. Губительный огонь ненависти к себе отравляет куда больше. Тэхён хочет забыться, утонуть в пьянстве, освободить себя. Но алкоголь лишь противно мутит сознание. Тэхён видит чёрных воронов, что прячутся в углах комнаты, мажут чёрными крыльями по стенам, но упрямо молчат. Он достаёт чёрную краску и холст из своей комнаты и тащит в гостиную к дивану. Тэхёновы руки двигают кисточку силой алкоголя. Они запечатлевают этих воронов, всё ещё с неверными пропорциями и искажённой перспективой, но таков его стиль. Он отныне так видит этот мир. Краска разводится его слезами, он пачкает руки по локоть и забывает про наличие краски других цветов.***
— Мам… мам, я приеду завтра, — шепчет Тэхён в трубку телефона. Он уже немного трезв, вещи смяты в клубок и засунуты в чемодан, чёрная краска въедается в стены и пол. Законченная картина с тремя воронами покоится на разворошенном диване и не высыхает, кровоточит. Тэхён никогда не был привязан к родителям, они к нему наверняка тоже. Однако он больше не может тут оставаться. Не может смотреть им в глаза, не может жить так, будто бы ничего не было. Он не простит себе, никогда не простит. И он точно сойдёт с ума, если останется здесь ещё на один день. Родители знают о произошедшем, поэтому перечисляют на карту хосоковых родителей приличную сумму денег на лечение и восстановление, но Тэхён знает, что те не возьмут ни воны. Чимин днями и ночами ночует у хосоковой кровати и это тоже правильно. Хосоку нужен кто-то родной рядом. И этот кто-то не Тэхён. Не после всего, что он сделал. Интересно, будь Тэхён на хосоковом месте, поступил бы он так же? Он не знает, чёрт, он не имеет ответов, он так устал внутри и больше не может плакать. Впрочем, оставаться здесь тоже. Он забирает коробку с воспоминаниями о минувших днях, останавливается в дверях, обернувшись, в последний раз осматривая место, где прошло его прекрасное детство. Он прощается и не закрывает дверь на замок.***
Чимин мягко обтирает тёплым полотенцем хосоково лицо, такое умиротворённое, чуть посветлевшее, но всё равно с болезненным оттенком. — Он будет в порядке? — подаёт голос Чонгук, вглядываясь в окно, где тёмные тучи застилают небо, собирают капли дождя, чтобы через несколько часов обрушить на небольшой городок. В этом году на удивление очень мерзкая осень. Он не будет в порядке думает Чимин, но вслух лишь: — Конечно, потому что ты и я — мы будем рядом. Чимин сможет искупить свою вину, только если будет с Хосоком всегда, и сделает для него всё, что в его силах, всё, что выше его сил. Он сделает это не потому, что должен, а потому, что он хочет быть рядом с ним чего бы ему это ни стоило. И он также хочет, чтобы Тэхён был рядом, особенно сейчас, когда Хосок так нуждается. Чимину стыдно признаваться, но он не знает, как теперь смотреть Тэхёну в глаза, это сложно, чувства смешанные роятся внутри. Чимин так виноват перед ними, боже. Он впервые за три дня решается набрать Тэхёна, но тот не берёт трубку, только длинные гудки обжигают ушную раковину.JM: Тэхёни-и, ты где? Почему не отвечаешь? Эй, ответь мне. ...пожалуйста...
— Чонгук, можешь присмотреть за Хосоком? Я должен ненадолго отлучиться. — Конечно, Чимин-ши. Чимин никак не реагирует на неуважительное обращение младшего.***
Когда Чимин приближается к тэхёновому дому, ему становится не по себе. Странное предчувствие играется с нервами, комом становится в горле и мешает дышать. Когда дверь оказывается незапертой, подозрения только усиливаются. Чимин напрягает зрение, чтобы разглядеть помещение, потому что на улице уже темно, а выключатели ещё нужно нащупать. Он проводит руками по стенам, которые хранят так много их тайн, и что-то липкое остаётся на его ладонях. Чимин всё же нащупывает выключатель и громко хрипит от увиденного. Все стены, как и его руки, измазаны чёрной краской, несколько стеклянных бутылок из-под настоек покойной миссис Ким валяются на полу, стоит странный запах алкоголя, перемешанного с краской. Вещи разбросаны по полу, а на диване лежит холст. Чимин подходит к нему на ватных ногах, боясь даже вздохнуть. На холсте три чёрных ворона, столкнувшихся друг с другом и теряющих в результате столкновения много перьев и как следствие — возможность летать. Они больше не смогут взлететь. Тэхён забрал их крылья вместе с собой. Чимин всхлипывает и выбегает на улицу, где уже вовсю бушует гроза. Он бежит в направлении станции, холодный дождь полностью пропитывает его толстовку, он одет не по погоде. Ему холодно и очень больно. Он спотыкается и разбивает колени, стирая джинсовую ткань. И плачет, не сдерживаясь. Если он не успеет — это действительно будет конец. Тэхён не имеет права их оставлять, только не сейчас, нет, боже. Они справятся со всем втроём, обязательно, Чимин всё для этого сделает, только… только… не оставляй. Когда Чимин прибывает на станцию, там едва насчитывается два-три человека. Мокрые пшеничные волосы неприятно клеятся к лицу, из-за дождя почти ничего не видно. Он так замёрз, завтра точно сляжет с простудой. Он смотрит расписание электричек к Сеулу. Последняя прибывает через три, два, один. Чимин чувствует дрожание земли, когда на колею номер три прибывает поезд. Он путается в ногах, ищет нужную, сбивает с ног старушку, извиняется и помогает ей подняться, а потом сталкивается с охранником, что не разрешает ему пройти на посадку, потому что у того нет билета и потому, что внешний вид Чимина оставляет желать лучшего. Он кое-как проскальзывает мимо него, когда охранник отвлекается на всё ту же бабульку. Ему нужно успеть, ему нужно. Вагоны кажутся такими несправедливо длинными, дыхание снова сбивается, а дождь и не думает прекращаться. Людей почти нет, лишь несколько мужчин под чёрными зонтиками, бабульки и одинокая фигура где-то там вдалеке. Чимин бежит, бежит и не может закричать, простуженные связки лишь хрипят тэхёново имя, но этого мало, чтобы он услышал. Тэхён заходит в вагон и двери закрываются перед ним ровно в тот момент, как тот слышит своё имя из его уст. Тэхён смотрит через стекло, бежит к задней двери вагона, заглядывает во все окна. Он видит. Чимин бежит за его вагоном, весь заплаканный и мокрый — точно отражение Тэхёна в стекле. Прости меня, прости, я не могу, прости. Шёпот Тэхёна похож на молитву. Он прислоняется лбом к стеклу и не может остановиться, чтобы не шептать извинения. Прости за то, что я ничего не в силах изменить. Что всё, что я принёс в вашу жизнь — только боль. Я не заслуживаю места рядом с вами. Чиминова фигура останавливается в какой-то момент и остаётся где-то далеко позади. Тэхён сидит на сыром сидении и смотрит в телефон, где так много пропущенных от него. Он пишет одно единственное Прости, зная, что это никак не поможет, и вынимает сим-карту из телефона, пряча в карман. Впереди многолюдный грязный Сеул и жизнь без Хосока и Чимина. Но это всё не так больно, как если бы он был с ними и каждый день чувствовал вину, поедающую его, зная, что именно он во всём виноват. Он запечатывает свою боль где-то глубоко в сердце. Тэхён хотел, чтобы они всегда были вместе. Но первым отпускает их руки.