Авенуа

      За окном пылающий огнями ночной Сеул с высоты тридцать первого этажа, а у Тэхёна взмокшая спина и липнущие ко лбу шоколадные волосы. Отпечатки чиминовых рук на теле горят огнём. Тэхён жмётся к нему ближе, размашисто лижет шею, кусает где-то под подбородком, повышая чувствительность в разы. Он целует Чимина в распухшие губы, ловя сладкий на вкус стон, и чувствует, как чиминов член внутри него задевает все чувствительные точки. Тэхёну кажется, что уже не может быть приятней.       Он думает так до тех пор, пока из ванной не выходит сногсшибательно пахнущий Хосок.       — Как вы посмели начать без меня? — он скрещивает руки на груди. Ворот банного халата мягко оголяет его гладкое плечо. Тёплый свет лампы опаляет половину лица оранжевым.       — Ты сам виноват… слишком долго, — отвечает Чимин и утробно стонет, потому что Тэхён сам насаживается на его член, глотая свои восхищённые вопли в сторону Хосока.       — Хосок-и, быстрее, — Тэхён стонет, шепча, и активнее ёрзает на чиминовом возбуждении.       — Ты уверен, что готов? — заботливо спрашивает Хосок, развязывая пояс халата и садясь на кровать позади.       На самом деле Тэхён ничерта не готов, но он очень этого хочет. Даже когда просто думает об этом — внутри свербит и крутит, и жаром разносится по карте вен.       Хосоковы руки оказываются на его груди, а губы целуют вспотевшую спину — и Тэхён забывает о том, что не готов. Сам подаётся назад, прося, умоляюще скуля. Ему нужно это. Прямо сейчас.       Хосок измазывает свои пальцы в смазке и приставляет к сжимающемуся колечку мышц — в дополнение к чиминовому члену. Тэхён чувствует растяжение и весь покрывается мурашками. Чимин почти не двигается внутри, лишь прижимает ближе к себе, хаотично целует и гладит раскрасневшееся лицо своими маленькими ладошками.       Тэхён чувствует себя странно, когда Хосок добавляет второй и третий палец. Все ощущения обостряются до невозможного и ходят по грани, за которой боль. Но у Хосока пальцы — тонкий хрусталь, орошённый звёздной водой. Они не способны причинить боль, только волнение от предвкушения, собственную утопию и эйфорию.       Тэхён не знает, что ему делать, он то жмётся ближе к тяжело дышащему Чимину, то притирается спиной к груди Хосока, беря в охапку его волосы и целуя на грани своих возможностей. Под коленями смятые влажные простыни, а в голове будто хмель от одного только вздыбленного горячего воздуха.       — Ты уже… можешь.       — Ты уверен?       — Да, я… хочу, — Тэхён утыкается носом в чиминову шею и на секунду теряет сознание, когда чувствует, как Хосок толкается в него, с нажимом и сразу глубоко. Даже глубже, чем Чимин.       С их раскрасневшихся губ почти одновременно вырывается сдавленный стон.       — Господи, вау, о боже, — Чимин заходится в безумном шёпоте и закатывает глаза, потому что в Тэхёне в два раза уже, чем обычно, а Хосок трётся своим членом об его внутри, и Чимину кажется, что он отрубится прямо сейчас от того, как ему горячо и хорошо.       Они двигаются в уникальном ритме — и это не похоже ни на что, что было между ними раньше. Тэхён дрожит от непрекращающейся стимуляции внутри, от максимального растяжения и наполненности, и задыхается собственным голосом, то двигаясь навстречу, то не двигаясь вовсе, потому что Хосок фиксирует свои руки на его бёдрах такой сильной хваткой, что, кажется, останутся синяки.       Тэхён упивается нахлынувшими чувствами, выгибается сильнее, почти кричит от мелькающего оргазма где-то совсем запредельно близко. Рядом с ними ему не страшно испытывать своё тело и душу в поисках чего-то нового и неизведанного. Ему не страшно говорить о своих желаниях и не стыдно их воплощать в реальность. Потому что он таков, каков есть — просто влюблённый мужчина.       Чимин тянет руки к Хосоку, прося смазанный влажный поцелуй куда угодно — но лучше в губы. Они сплетаются языками и начинают двигаться более интенсивно. Тэхёну кажется, что он сходит с ума. Это реальность? Всё, что происходит сейчас — это по-настоящему?       Он находит подтверждение реальности в хосоковых липких поцелуях на загривке и чиминовых горячих ладонях на своём лице. Да, такова его реальность.       Чимин кончает первым, не выдержав сладостной тяжести двух любимых тел на себе и почти невыносимой узости. Он плачет, и Тэхёну хочется поймать его слёзы. Они похожи на жидкое серебро. Но прежде, чем Тэхён успевает это сделать, Хосок обхватывает его поперёк груди и поднимает к себе, сжимая в объятиях и целуя так мокро и глубоко, что ему кажется, будто он сейчас задохнётся. У него внутри нагретое до предела солнце, приятно опаляющее тело новыми вспышками оргазма. Он всё же утробно рычит, потому что старший кончает в него и кусает в плечо до боли, до сладкой терпкой боли от двойного проникновения и испытанного удовольствия. Тэхён не знал, что может быть таким чувствительным, таким остро ощущаемым мир вокруг, таким восторженно влюблённым.       Он дрожит всем своим телом, жмётся ближе и изливается на белые шёлковые простыни дорогого отельного номера. Он хочет сказать, что ему сейчас очень хорошо, и что они должны повторить, и не один раз, и что он любит их. Но уставшее тело мешком валится на мягкую постель, забирая сознание с собой. Остаётся только сквозь сон улыбнуться, почувствовав тёплый нежный поцелуй куда-то в мокрый лоб.       — Мы переборщили, — говорит Хосок, сморщив брови, гладя Тэхёна по мягким волосам. — У него завтра выставка, я даже не представляю, как больно ему будет ходить.       — Во-первых, переборщил конкретно ты, — заявляет Чимин, забравшись на постель с влажной салфеткой. — Во-вторых, Тэхён сам хотел этого. Вот, смотри, какой номер арендовал, — он окидывает головой всё пространство с панорамными окнами и огромной кроватью, а потом принимается вытирать Тэхёна.       — Да-да, мы делали это втроём, но виноват, как всегда, только я, — Хосок закатывает глаза.       — Ты старший, вот и бери ответственность.       — Вот и возьму.       — Вот и бери! — Чимин устало плюхается на кровать, прикрывая глаза и откидывая пшеничную чёлку со лба. Его щёки всё ещё мокрые после слёз от сильного оргазма, и он правда очень устал. У них была выматывающая шестичасовая поездка в Сеул, а потом прекрасный, но не менее выматывающий секс. И меньшее, чего ему бы сейчас хотелось — это препираться с Хосоком. Как бы странно это ни звучало, но им нравилось страстно спорить часами напролёт. Было в этом что-то абсолютно привлекательное. Но только не сегодня.       Хосок снисходительно смотрит на своих любимых, улыбаясь уголками губ. Он осторожно укрывает спящего Тэхёна и ложится между ними, поворачиваясь к Чимину лицом, касаясь рукой его блестящих волос.       — Ну что ещё? — устало спрашивает Чимин, открывая один глаз, кажется, уже успев задремать.       — Я люблю тебя, — говорит Хосок, и вся сонливость младшего в одночасье испаряется. Его щёки наливаются нежно-розовым, а глаза начинают неестественно, почти мистически блестеть. Его волосы почти горят в оранжевом свете лампы, и Хосоку это кажется абсолютно волшебным.       — Я знаю, — Чимин отвечает с придыханием и будто затаивает дыхание, боясь разрушить атмосферу.       — Это хорошо. Не забывай об этом. Не забывай о том, как сильно я благодарен тебе за всё, что ты делаешь для меня и Тэхёна, за то, какой ты замечательный и потрясающий. Ты — мой свет, Чимин-и.       Чимин видит это всё в его глазах, ему уже давно не нужны слова, чтобы понимать это. Чтобы читать Хосока, как открытую драгоценную книгу, в которой каждая буква — произведение искусства, написанная одному ему понятным языком.       — Ты тоже, — Чимин придвигается ближе, обнимает трепетно, пряча макушку под хосоковым подбородком. — Ты тоже мой свет.       — Да, я знаю.       — А Тэхён — наша луна.       — Ты такой романтичный.       — Будто ты нет, — бурчит Чимин куда-то в грудь старшего.       Хосок тихо смеётся, насколько это возможно, и обнимает чуть крепче, оставляя вопрос без ответа.       — Спокойной ночи.       Чимин тянется губами за мимолётным поцелуем, а потом снова ныряет в тёплые крепкие объятия.       — Спокойной.       Хосок тянется рукой за чиминову спину и щёлкает светильником, погружая номер в голубые ночные сумерки.

***

      — Эй, ты на меня всё ещё обижаешься?! — возмущённо произносит Хосок, когда видит, с каким отсутствующим лицом Тэхён играет с ним в приставку.       — Нет. Ты всего лишь не пришёл на мой день рождения. Подумаешь, какому-то там Ким Тэхёну пятнадцать исполнилось, — младший закатывает глаза и отставляет джойстик в сторону.       — Я же сказал, что мне жаль. Я хотел, но Чонгук снова плакал, и я не мог оставить его одного.       — Не понимаю тебя. Сам говорил, что он тебя бесит, а сейчас так вьёшься вокруг него! — Тэхён будто в отвращении морщит лицо.       — У него как бы мама умерла пару недель назад, я же не настолько бесчувственный, — шипит старший и тянется рукой ко лбу Тэхёна, желая разгладить милую складку между насупленных бровей. Тэхён не даётся, отклоняясь.       — И что, теперь он для тебя важнее, чем я и Чимин? — Тэхён не знает, что хочет услышать. Ему просто нужен хоть какой-то ответ. Потому что обидно.       Потому что он ждал его до самой полуночи.       — Конечно нет, как тебе такое только в голову пришло? Просто у него сейчас не лучшее время, он же малыш ещё совсем.       — Ему тринадцать.       — Я и говорю, что маленький ещё. И ему грустно, что он потерял маму. Это как если бы… — Хосок имитирует бурную деятельность мозга, думая, с чем бы можно было эту потерю сравнить. — Как если бы, допустим, я умер. Ты же бы грустил?       — Чёрт, что за чепуху ты несёшь? Заткнись, — Тэхён тянется к нему, закрывая рот руками. Он даже думать о таком себе не позволит. Одна мысль об этом вводит его в полнейший ступор. Он определённо не грустил бы. Он бы задохнулся на месте, потерял бы всего себя, он бы, наверное, разрыдался как девчонка и проклинал весь этот чёртов мир.       Хосок задорно смеётся, отбиваясь от длинных рук своего друга, пока из кухни не доносится голос тэхёновой бабушки, сообщающий о том, что они должны прекратить драться и идти мыть руки, потому что она уже приготовила обед.

***

      Тэхён просыпается весь в холодном поту. Ему никогда не снились сны из прошлого. Когда он уехал — запер все мысли о детстве где-то глубоко в себе. Сейчас же, когда он преследует своё собственное авенуа, воспоминания возвращаются к нему один за одним.       — Ты в порядке? Что-то плохое приснилось? — Хосок нежно гладит по голове своими тонкими пальцами и обеспокоенно смотрит в глаза, силясь найти там какую-то причину.       Но тэхёново лицо расслабляется спустя секунду, и он льнёт всем телом в объятия старшего — и всё волнение мгновенно испаряется.       — Где Чимин?       — Спустился нам за завтраком. А тебе уже пора вставать. Нужно привести себя в порядок до того, как за тобой приедет Намджун. А мы с Чимином заедем за твоими родителями и приедем к началу.       У Тэхёна ужасно болит всё тело, покрытое розовыми наливающимися метками. Он очень волнуется, готовясь к своей первой выставке спустя почти полгода после скандала. Позади четыре месяца жизни между Сеулом и родным городом, четыре месяца подготовки фотографий и помещения.       Четыре месяца ради одного дня.       То, что он задумал, кажется чем-то диким и, возможно, так и останется никем не понятым. Но Тэхён больше этого не боится. Волнуется, переживает, нервничает, но это точно не страх. Он за руку со страхом шесть лет жил, в его объятиях засыпал, его одного обнимал.       Тэхён расстался с ним ровно тогда, когда решил вернуться.

***

      Тэхён застёгивает шёлковую рубашку, взъерошивает тёмные волосы цвета вороньего крыла, придавая эффект мокроты. Длинные серебряные серёжки почти касаются плеч. Он давно не носил дорогую одежду, давно не видел себя таким.       — Какой же ты всё-таки красивый, — Хосок почти неслышно подходит сзади и находит свои руки на его талии, смотрит на Тэхёна через зеркало, восхищённо, нежно, любовно. Как будто он единственный человек в хосоковой вселенной.       Тэхён жмётся спиной ближе, перехватывает его руки, переплетая пальцы — и влюбляется во всё это заново.       — У тебя руки дрожат. Ты волнуешься?       — Немного. Эта выставка… она будет другой, ты знаешь, — нервный выдох сам собой вырывается откуда-то из самой глубины грудной клетки.       — Но ты справишься.       — Справлюсь. Благодаря тебе и Чимину. Спасибо.       — Мы ничего не сделали.       — Вы дали согласие на раскрытие своих личностей, поставили под угрозу свою работу, репутацию и… на самом деле, сделали гораздо больше.       Вы спасли меня.       — Тэхён-а.       — Что?       — Я чувствую то, что уже могу не испытать в этой жизни. Мы чувствуем это вместе. Так что выпрями спину и кричи об этом на весь мир. Как мужчина.       От этих слов Тэхёна переполняет чем-то доселе неизвестным внутри. Наверное, именно сейчас, в эту самую секунду, он понимает истинное значение слова «любовь».       — Ты такой смелый, — забавно улюлюкает младший.       — Это ты сделал меня таким. Ты и Чимин.       Потому что вы мои.       — Намджун звонил, он уже ждёт, — в комнату заходит Чимин, тихо прикрывая за собой дверь и пряча в руках маленькую бархатную коробочку.       — Уже иду, — Тэхён тяжело вздыхает и нехотя выпутывается из объятий, хватая с кресла массивную сумку. Он уже направляется к выходу, когда Чимин останавливает его.       — У нас есть кое-что для тебя, — он закусывает пухлые губы и подзывает к себе Хосока.       Господи, Тэхёну снова хочется их поцеловать.       Чимин улыбается одними уголками губ и протягивает коробочку младшему. Тэхён нервно сглатывает и открывает её.       Внутри, за несколькими слоями бархатной ткани, кулон на короткой цепочке из розового золота в виде решётки выпуклого полумесяца, а внутри — кусочек странной формы камня.       — Это настоящий метеорит, — озвучивает Чимин и с почти детским трепетом ожидает реакции. Они так долго искали что-то, что будет подходить Тэхёну, то, что как можно лучше выразит его.       — Вау, это… правда очень красиво, — Тэхён, затаив дыхание, позволяет им застегнуть тонкую цепочку на своей шее. Чувство, что он особенный, не покидает его с момента, как он снова увиделся с ними. — Спасибо.       Тэхён всё же целует Чимина и Хосока в уголки губ, не соблазняясь вновь зайти дальше. И хоть для него сейчас нет большего желания, чем запереться в номере втроём на несколько тысяч лет — снаружи всё ещё ждёт Намджун и выставка всей его жизни.       — Буду ждать вас, — бросает Тэхён напоследок, светло улыбаясь и закрывая за собой дверь.       Они привыкли не прощаться.       Из четырёх последних месяцев Тэхён провёл в Сеуле больше времени, чем в их доме, и это оказалось чертовски тяжело. У него было множество задач: от составления концепции, до полного оформления. На плечах Намджуна лежал весь документооборот и пресса. Они порой засиживались до первых лучей летнего солнца или до тех пор, пока тэхёнов телефон не разрывался от звонков его парней, что приказным тоном советовали ему ложиться спать. А ещё они присылали ему высокорейтинговое хоум-видео с собой в главных ролях, что отвлекало сильнее чего-либо другого. В такие моменты Тэхён просто срывался и приезжал обратно, оставаясь недели на две, пока Намджун снова не гнал его в Сеул под предлогом установленных горящих сроков.       С того времени, как он вернулся, Тэхён больше никогда с ними не прощался.

***

      Тэхён выходит на улицу. Сеул в сентябре почти так же прекрасен, как и отвратителен. Он привычно открывает заднюю дверь автомобиля, разваливаясь на сидении.       — Ты долго, — говорит Намджун и смотрит на него через зеркало заднего вида.       Всё почти как раньше: Намджун, везущий его на выставку, серые виды Сеула бегущей строкой за окном и кожаная скрипучая обивка сидения под руками. «Почти» заключается в Сокджине на переднем пассажирском сидении, что сжимает намджунову руку с особой нежностью и силой. Тэхён думает, что вдвоём они выглядят особенно красиво.       Красивей, чем когда порознь.       Тэхён так удивился, когда узнал, что они вместе. Сама мысль, что Намджун может с кем-то быть, была для него странной и дикой. Найти объяснения на вопрос «Почему?» Тэхён так и не смог, он был сбит с толку ровно до тех пор, пока не увидел их вместе.       Они были… красивыми. Наверное, этого слова слишком мало, но это именно то, что он почувствовал. Они подходили друг другу. Теперь, когда намджунова улыбка не была рассеянной, а предназначенной кому-то — он выглядел ещё более замечательным и прекрасным в тэхёновых глазах.       А Сокджин… он навсегда останется для Тэхёна по-своему особенным. Тэхён никогда не забудет его сморщенный в усталости лоб и дрожащие руки в тот день. Не забудет белые полы его униформы, его снисходительность к нему — семнадцатилетнему ребёнку, плюющемуся отчаянием. Это выскоблено в его сердце вместе с другими такими же драгоценными воспоминаниями о том, что мир — не всегда зло, а темнота отнюдь не везде.       — Жаль, Чонгук не сможет прийти, — слишком драматично вздыхает Сокджин, отворачиваясь к окну.       — Ты сам запретил ему, — ухмыляется Намджун, останавливаясь на красном, пропуская пешеходов по полосатым ступенькам.       — Потому что пары важнее. Он же на медицинском учится, а не какой-нибудь там философии.       Намджун не проглатывает камень в свой огород и между ними начинается словесная перепалка, заканчивающаяся смехом всех троих.       Чонгук успешно сдал экзамены на медицинский факультет в Сеуле, и теперь хвастался об этом всем подряд. Сокджин с особым энтузиазмом встревал в разговоры и указывал на то, что всё это его заслуга — он тратил своё драгоценное время на подготовку Чонгука. Из-за этой самой подготовки Чонгуку и Давон пришлось в спешке расписаться, обменявшись кольцами и произнеся свои клятвы. Церемония пока отложилась на неопределённое время и Давон со сверхрвением взялась за оформление бумаг на опеку над Юнджи. Процесс этот оказался довольно непростым и длится до сих пор, поэтому нуна сейчас в их городке. Но впереди ещё три недели выставки, так что и Чонгук, и Давон успеют её увидеть. К тому же, Мин Юнджи уже совсем скоро станет Чон Юнджи, и посетит выставку вместе со своей новоприобретённой семьёй. Эта мысль греет Тэхёна изнутри с ещё сотней таких же светлых мыслей, что не оставляют места для темноты.

***

      Тэхён завершает последние приготовления, проверяет, всё ли готово к небольшому перформансу, делает несколько фотографий своих работ, вдыхает полной грудью и теребит кулон на шее, пытаясь успокоить вылетающее из груди сердце.       — Ты готов? — сзади подходит Намджун и мягко похлопывает по плечу. Он указывает взглядом на дверь, где уже столпились журналисты, папарацци и много других влиятельных в искусстве людей. — Они все здесь сегодня ради тебя.       — Чтобы втоптать меня в грязь.       — Боишься, что забросают помидорами? — дразнит Намджун, стараясь немного его отвлечь.       — Если бы боялся — не начинал бы.       — Тогда что тебя волнует?       — Мне сегодня снился сон о прошлом. Мне раньше никогда такое не снилось. Он был… немного тревожным.       — И?       — Не знаю. Я просто продолжаю думать о нём.       — Тэхён, — Намджун разворачивает его к себе, держа за плечи.       — Что бы сегодня ни случилось, как бы люди ни отреагировали — ты ведь знаешь, что это не конец? У тебя всегда будет Хосок с Чимином, будет Сокджин, будет Чонгук, Давон с Юнджи и твои родители. Разве этого недостаточно? — Намджун на секунду закрывает глаза и делает глубокий вдох. — У тебя, в конце концов, есть я — человек, что всегда смотрел лишь на тебя одного.       — Хён… — у Тэхёна тут же сбивается дыхание. Его будто пронзает остро наточенными стрелами, когда он заглядывает в намджуновы глаза. Глаза, которые теперь говорят ему слишком много.       Голова заполняется моментами из болезненного прошлого, в котором каждое воспоминание прочно связано с Намджуном. Его необъятная доброта и простота, его гибкость и умение успокоить, задобрить. Тэхён вспоминает их драки из-за выпивки, их сумасшедший график работы, пока в голове не зазвенит от опустошения, их выматывающие тренировки, сбитый рацион питания и необходимые объятия редкими ночами, когда Тэхён отказывался его от себя отпускать. Тэхён тогда весь был где-то глубоко в себе, своей боли, своём отчаянии. Он летал в пьяном угаре вместе со своими воронами и не видел ничего вокруг. Не видел Намджуна, не осознавал, насколько они оба, оказывается, были разбитыми. Пазлы воспоминаний наконец собираются в полноценную картину.       — Не воспринимай это слишком серьёзно, — Намджун встряхивает тэхёновы плечи, возвращая в реальность. — Теперь это неважно, потому что у меня есть Джин-хён и я очень счастлив рядом с ним. И ты тоже счастлив, как и хотел. И я не собирался тебе признаваться, просто… хочу быть честным с тобой. Теперь это легко сказать. Ты для меня особенный, всегда будешь, — он улыбается совершенно не так, как раньше, очень нежно, оголяя глубокие ямочки на вздёрнутых щеках.       И Тэхён невольно улыбается в ответ, как только буря, всколыхнувшая его, стихает. Он тянется к старшему и обнимает его с особым трепетом и благодарностью. За всё, что Намджун для него сделал. Всё же, мысль о том, что он, обычный Ким Тэхён с множеством изъянов и сделанных ошибок, может быть особенным для стольких людей, дарит ему необычайное умиротворение.       Он отстраняется и смотрит в направлении двери.       Намджун читает стальную уверенность и гордость в его слегка приподнятом подбородке и выразительном взгляде. Какая-то струнка в его сердце, что навсегда останется принадлежать Тэхёну, приятно подрагивает внутри.       — Я готов.       Стрелки на часах переваливают за двенадцать. Дверь открывается и вспышки сотни камер мгновенно ослепляют глаза. Тэхён улыбается. Улыбается так, как никогда до.       А потом на телефон Намджуна приходит смс.       KimTae: Ты тоже. Ты тоже для меня особенный.