Вот бы знать, что такое любовь. Надеяться, что ты беспокоишься обо мне, как я о тебе. Думать, что тебе плохо без меня, как мне без тебя. Это любовь? Или любить — значит, надеяться, что ты не переживаешь за меня, что забыл обо мне и обо всем, что между нами было? Это любовь? Если нет, то любить — значит, мечтать заново пережить все, лишь бы вновь увидеть тебя?
Тэхён чувствует холодное прикосновение к своей щеке и медленно открывает глаза. Всё вокруг немного плывёт, и болит голова. — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Хосок, продолжая держать лёд у его щеки. Тэхён морщится, силится встать, потому что он сильно ударился затылком о стену, и теперь всё в голове гудит. Со второго раза и с помощью Хосока получается сесть. — Да, всё хорошо, не волнуйся, — Тэхён ему улыбается и оглядывается по сторонам. В кресле напротив сидит Чонгук и, кажется, боится взглянуть ему в глаза. Тэхён видит только тёмную макушку. — Тэхён-а, прости меня. Это я рассказал Чонгуку про тебя и Давон… и про всё остальное тоже. Мне стоило догадаться, что первое, что он сделает — начнёт размахивать кулаками, — Хосок закусывает губы и виновато смотрит в глаза. В них сожаление о том, что не защитил, не успел. Тэхён его ни в чём не винит. Чонгук всё равно рано или поздно узнал бы. Лучше рано, пока он может ещё что-то изменить. Тэхён бы искренне не хотел, чтобы тот повторял его ошибки. Он мягко целует Хосока в щеку и прижимается своим лбом к его, без слов уверяя, что всё правда в порядке. Он краем глаза замечает, что младший всё же осмеливается взглянуть на него. На чонгуковой щеке красуется красный след от удара. — Это ты его так? — полушёпотом спрашивает Тэхён. — Это Чимин. Он меня опередил. Тэхён улыбается и наконец отстраняется от любимого. — Принесёшь мне воды? Хосок читает в глазах Тэхёна немую просьбу оставить их наедине, поэтому без лишних слов следует на кухню к Чимину. В комнате воцаряется напряжённая тишина. Слышно только тиканье стрелок на настенных часах и тонкий звук кипящего чайника из кухни. Тэхён смотрит, как Чонгук заламывает руки и зарывается ими в отросшие до затылка волосы, не забывая дышать. — Чонгук… — Прости, что ударил. Я не должен был так реагировать. Тэхён думает, что должен был. Когда человек тебе не безразличен, именно так и реагируют. Это возмущает, злит, нервирует. Это провоцирует тебя на ответную реакцию, хоть на что-то. Тэхён знает. — Что ты думаешь обо всём этом? — осторожно спрашивает Тэхён. — Я не знаю, что думать. Меня это злит. Я спрашивал себя, почему ты так поступил? Думал, ты решил предать хёнов, но Хосок говорил обо всём так спокойно, что меня начало злить это ещё больше. — Я не об этом. Что ты думаешь о ситуации в целом? Тебя… всё устраивает? — Что ты имеешь в виду? — Ты знаешь. — Тэхён утверждает. Он это в чонгуковых глазах прочитал. Даже не так, они ему сами рассказали, прокричали. — Я… — Чонгук глубоко вдыхает, раздражаясь. — Мне это не нравится, ясно? Я знаю, что сам порвал с ней и мне казалось это правильным. Но сейчас я просто… мне причиняет это боль. И я не знаю, что делать. — Ты не хочешь, чтобы всё вот так закончилось, верно? — Только не надо лезть ко мне в душу! Возомнил себя купидоном?! Или тебе просто нравится насмехаться надо мной?! — Чонгук встаёт и хочет было уйти, но в дверях появляется Хосок, преграждая путь. Старший аккуратно касается его плеча и выжидающе смотрит в глаза. — Не уходи. Дай нам помочь, пожалуйста. — Да чем вы мне можете помочь?! — Чонгук дёргает плечом, но старший не убирает руки. — Чонгук, помнишь тот день, в больнице? — сзади раздаётся голос Тэхёна. — Ты хотел поддержать меня, но я этого не понял. Ты сказал, что понимал меня едва ли не лучше меня самого, ведь ты тоже терял, но я всё равно не смог открыться тебе. И мне очень жаль. Не мне говорить это, но сейчас я понимаю, что ты чувствуешь лучше, чем ты сам. — Да неужели? — саркастично отвечает Чонгук и оборачивается. Он выглядит холодным и надменным. Включает свою защиту, активирует колючки. На деле же кричит изнутри, словно маленький ребёнок. Потому что от него по кусочку откалывается каждую секунду, и он совсем не знает, что с этим делать. Он не был к этому готов. Ему больно, чёрт возьми. — Да. Ты потерян. Не знаешь, что тебе делать. Боишься сделать выбор, чтобы потом не пожалеть. Тебе страшно брать на себя какую-либо ответственность, и ты злишься на себя за это. Но одновременно с этим, не хочешь её отпускать, и тебе больно думать, что она может быть с кем-то другим. И это бесит тебя, потому что ты не так представлял себе любовь. — Хватит, — просит Чонгук. Потому что его уже ноги не держат от собственного бессилия. Потому что голова нещадно болит и кости ноют. Потому что, кажется, ещё немного — и он позорно расплачется прямо тут. Но ни одна мышца на тэхёновом лице не дёргается, и он всё таким же ровным тоном продолжает. — Я сам был таким. Я боялся всего на свете, самого себя, людей вокруг, боялся сделать какой-либо выбор, боялся посмотреть в глаза своим ошибкам и бежал от них так долго, как только мог, вместо того, чтобы хотя бы попробовать что-то исправить. Я потерял непростительно много времени. — Тэхён прерывается на секунду, ища поддержку в глазах Хосока, и когда тот улыбается одними уголками губ, уверенно продолжает. — Тебе не нужно знать ответы на все вопросы, Чонгук. Просто скажи, чего ты хочешь прямо сейчас. Этого будет вполне достаточно. — Ты прав, — полушёпотом отвечает младший, потому что голос предательски дрожит в самый неподходящий момент. — Я боюсь сделать выбор. Он ведь определит всё моё будущее, как я могу не бояться? Сейчас я… хочу быть рядом с ней, но что будет завтра? Смогу я понести ответственность за неё, за Юнджи? Меня пугает сама мысль об этом. В разговор неожиданно вступает Хосок, подходя ближе и привлекая к себе внимание брата. — Чонгук-и, правда в том, что выбор, который мы делаем, всегда оставляет место для сожаления. Никто не может дать тебе гарантий, что завтра всё останется прежним. Думаешь, люди вступают в брак, потому что уверены, что проживут вместе всю жизнь? Они женятся, потому что хотят, чтобы это продлилось на всю жизнь. Но будущее непредсказуемо. Ты никогда не знаешь, что может произойти и как твои чувства изменятся. Как… как было у наших родителей, например. Или даже как у меня с Чимином и Тэхёном. Мы просто любим сегодня, этого вполне достаточно. Мы не знаем, изменятся ли наши сердца завтра или через год. Мы просто делаем друг друга счастливыми сейчас. Потому что завтра может вообще не быть, понимаешь? Чонгук понимает. Даже больше, чем, наверное, должен. Он всё ещё не знает, что такое любовь, не уверен в самом себе и в расплывчатом будущем, пугающем и… недосягаемом. Таким невероятно далёким и будто не его совсем, а значит, не имеющим сейчас никакого значения. Он знает свои чувства сейчас. Он хочет быть с Давон. Он чувствует к ней то, что, наверное, называется любовью. — Я… хочу всё исправить. Хосок подходит к Чонгуку ближе и обнимает его, успокаивающе гладя по спине. Кто бы что ни говорил, его младший брат всегда был немного взбалмошным и вспыльчивым. Но искренности Чонгуку не занимать, даже если он сам пытается её спрятать где-то глубоко в себе. Тэхён улыбается, переглядываясь с Хосоком, а после произносит: — Вот и хорошо. Мы поможем тебе.***
Джин ненавидит Сеул. В любое время года там пыльно и грязно, летом слишком душно, зимой — лютый мороз без блестящего снега. Но больше всего ему не нравятся люди, особенно врачи: все до одного высокомерные ублюдки, которым нет дела до человеческой жизни. Возомнили себя героями медицинской дорамы и позволяют крутить романы с медсёстрами и ставить друг другу палки в колёса вместо того, чтобы вместе работать на результат. А результат в данном случае важнее всего прочего — это спасённая человеческая жизнь. Сокджину кажется, что нет и не может быть ничего важнее. И тем не менее, он едет в Сеул, собираясь согласиться на высокооплачиваемую работу в логове змей. У него есть причина. Та, что тянет его душу за ниточки к тому самому человеку. Возможно, Джин совсем не тот для Намджуна, но он хочет стать тем. Сокджин скучающе подпирает щёку рукой и смотрит в окно, за которым рисовые поля сменяются высотками. Нити проводов тянутся и запутываются между собой, а мелкий грибной дождь размазывает грязь по окну. До Сеула остаётся не больше двух часов, когда он слышит знакомый голос, который заставляет его замереть на секунду, а после резко обернуться. — Тут свободно? Длинные ноги в высоких ботинках, узкие джинсы и массивная куртка — Намджун не похож на себя прежнего. Его виски тщательно выбриты и волосы естественного тёмного оттенка едва достают до затылка. А ещё его глаза — в них теперь нет прежней боли, такие ясные, живые. Сокджин громко сглатывает и осматривается по сторонам. Как и в тот зимний день больше двух месяцев назад — в поезде много свободного места, едва насчитается четыре человека на вагон. И Сокджин чувствует одно огромное дежавю, с тем только отличием, что они будто поменялись местами. Теперь больным себя чувствует именно он. Намджун не дожидается кивка Сокджина и садится напротив, оттесняя его розовую сумку к самому краю. А дальше… ничего не происходит. Намджун просто смотрит ему в глаза и Сокджину кажется, что он сейчас расплавится, растает зимним снегом, раскрошится до атомов. Ему уже почти тридцать пять, но колени предательски дрожат от одного вспарывающего острого взгляда. Не то, чтобы он не осознавал в полной мере того, что чувствует к Намджуну. Но его размазало так, что Сокджин самому себе удивляется, что может настолько сильно. — Меня зовут Ким Намджун, мне двадцать пять и я очень болен, доктор, — младший нарушает тишину первым и Сокджин замечает, как подрагивают кончики его пальцев. Он волнуется, боже, конечно. Джин ведь в то утро оставил его, ничего не объяснив, просто уехал, решив избежать неловкой ситуации и ненужных разговоров. Но больше для того, чтобы дать друг другу чуть больше времени для осознания всего, что произошло между ними, чтобы они не следовали неожиданным ненадёжным порывам, а сделали всё правильно. — Чем вы болеете, Ким Намджун-щи? — Сокджин принимает правила игры, потому что это кажется единственным выходом для них обоих. Скрыть своё смущение и нервозность за ролевой игрой, похоронить в ней своё волнение и переживание. — Мою болезнь зовут Ким Сокджин, знаете такого? Вы должны знать, он тоже доктор. Когда я впервые увидел его — подумал, что он очень болтливый, странный, и с завышенным ЧСВ, — Намджун ловит обиженный взгляд старшего и быстро продолжает. — Но это было лишь первые десять минут. Я даже не успел понять, в какой именно момент начал благодарить небо, судьбу и другие всевышние силы за то, что они послали мне его в момент, когда я в этом больше всего нуждался. На самом деле он очень чуткий и проницательный, он всегда рядом и будто умеет забирать боль окружающих. Он внимательный, но при этом весёлый и понимающий. Я не заметил, как стал нуждаться в нём каждый день, как искал его глазами, как сильно хотел прикоснуться, как вдруг на балконе осознал, как сильно, в одно мгновение влюбился в его руки и, клянусь, я хотел от этого заплакать, так сильно это меня ударило. — Джун… — И я так жалею, что не мог осмелиться позвонить ему после всего, что произошло между нами той ночью в Пусане. Потому что на самом деле я тот ещё трус. Я четыре с половиной года был влюблён в одного парня и даже не смог ни разу намекнуть ему о том, что чувствую. Я каждый день страдал от собственного бессилия что-либо изменить. Но я больше так не хочу. Я узнал, что такое, когда о тебе думают, когда заботятся, когда ты кому-то искренне интересен, когда тебя хотят. Я ограждал себя от других людей. Всё время твердил Тэхёну, что нельзя жить в постоянной боли, но сам делал то же самое, изо дня в день. А потом в поезде ко мне подсел ты и я… я больше не хочу сдаваться. — Намджун отчаянно храбрится последние пятнадцать минут, чтобы, наконец, произнести то, что было в его голове с того самого утра, как он проснулся один в номере. Лишь бы не запнуться, не выдать дрожь во всём теле и не расплакаться, как пятилетнему ребёнку. Потому что Сокджин уже глубоко в нём, где-то ещё глубже, чем был Тэхён. Намджун думал, что это невозможно, но он здесь, сидит и смотрит на Сокджина и чувствует, что это всё, что ему нужно. Больше, чем просто всё. — Джин, я больше не хочу убегать. Ты ведь тоже, правда? Ты бы не стал переезжать туда, где тебе не нравится просто так. На это ведь есть причина? «Пожалуйста, скажи, что эта причина — я. Скажи, что я нужен тебе. Я хочу услышать это больше всего на свете». Джин видит глаза, полные немой надежды, видит дрожащие руки, сам перенимает эту дрожь, глотает комок сухих нервов в глотке и сцепливает руки в замок, не отрывая взгляда. — А что, если всё совсем не так, как выглядит, Намджун? Что, если это всего лишь часть терапии? Отвлечь твоё внимание от объекта симпатии на кого-то другого, подарить чувство комфорта, установить доверительные отношения, найти точки соприкосновения для построения духовной связи, а после — привязать физически. А на следующее утро оставить одного, чтобы ты понял всю ценность того, кто был с тобой рядом всё это время. И чтобы захотел сесть в поезд, сделать первый шаг… чтобы влюбился в конце концов. Что, если это всё было манипуляцией? Конечно, Сокджин бы никогда так не поступил с ним, но ему нужно знать ответ. Потому что на самом деле он всего лишь влюблённый эгоист, который больше не хочет отпускать Намджуна от себя. Хочет, чтобы тот влюбился так, чтобы ни о ком больше думать не смог, чтобы только Ким Сокджин каждый день и каждую минуту в голове и в сердце. И это всё походит на одержимость, но по-другому уже невозможно. Потому что Сокджин впервые в своей жизни настолько по уши. — Значит, получается, ты знал, что я подсяду к тебе? — Тэхён сказал, что ты спросил номер поезда и время отправления. Не сложно было догадаться. — Что ж, в таком случае, если всё правда обстоит так, как ты говоришь, то я полный дурак, — Намджун улыбается и тянется своей рукой к напряжённо сцепленным рукам Сокджина. — Но я не против им быть. — Почему? — Сокджин до боли закусывает губу и не может отвести глаз от милых ямочек на намджуновых щеках, что полностью его пленили. Все силы уходят на то, чтобы не всхлипнуть совсем уж позорно. — Потому что дуракам везёт. И потому, что я влюблён в тебя и хочу, чтобы это было взаимно, — Намджун улыбается ещё шире и тянется рукой к сокджиновой щеке. — Эй, перестань плакать и скажи, что ты меня тоже. Сокджин с удивлением осознаёт, что по его щеке катится одинокая горячая слеза. Он поспешно её вытирает, силясь вспомнить, когда в последний раз плакал. Лет в пятнадцать? Когда распалась его любимая женская кей-поп группа? Господи, ну почему любовь превращает его в плаксу? Он смотрит Намджуну в глаза и старается улыбнутся на его улыбку. Сокджин говорит: — Да, я тоже. И Намджун перебирается на его сидение и обнимает крепко-крепко, не обращая внимания на нескольких любопытный людей, что смотрят на них с явным недоумением. Сокджин позволяет себе положить голову на его плечо и расслабиться после эмоциональной встряски. Он запоминает этот весенний день, точное время и номер поезда. Он запоминает номер их сидений, неживописный серый пейзаж за окном, запах намджунового одеколона и размер его ладоней на своей спине. Сокджин запоминает его оверсайз куртку, за которую так приятно цепляться руками, запоминает его горячие губы на своей шее, запоминает частоту его дыхания на своей коже и быстрое биение сердца, запоминает точное число его ударов о грудную клетку и сравнивает со своим. Они бьются в унисон. Сокджин запоминает всё это и сохраняет в своей голове в отдельной папке по имени Ким Намджун. Он подписывает так историю своей болезни. И позже, когда Намджун крепко держит его за руку, позволяет вести себя, не обращая внимания на осуждающие и недоумённые взгляды людей на центральном сеульском вокзале. Позволяет обнять себя в такси и не отпускать руку до самой намджуновой квартиры, где останется, по словам младшего, на всю эту жизнь. А потом тянет его на себя, целует глубоко и чувственно, и растворяется в ласках и бесконечной нежности. Они повторяют ту самую ночь снова. Ещё более чувственно и трепетно, чем тогда. Сокджину кажется, что он продолжает таять, и цепляется за Намджуна как за последнюю ниточку к своему сознанию. И ему не нужно шептать младшему, чтобы тот забыл. Потому что теперь у них ещё сотни, тысячи таких ночей. Потому что это всё в их памяти всплесками и отблесками, наскальными надписями на стенках сердца, гравюрой на тыльной стороне ладони, росчерками на губах, отпечатками на теле и где-то глубоко в них самих.***
— Нет, пожалуйста, — устало вздыхает Давон и порывается закрыть дверь. — Просто выслушай меня. Можешь ненавидеть меня и выпереть навсегда, но сначала послушай… прошу, — добавляет уже тише Чонгук. Он не умеет красиво говорить и, кажется, съел свой голос вместе с губами, пока ехал к её дому. — Нам не о чем говорить, Чонгук-и. Ты всё мне сказал, и я прекрасно всё поняла. — У Давон уставшее лицо, не такое блестящее, как всегда. Её мягкие волосы собраны в небрежный пучок, а под лисьими глазами пролегают тени. Чонгуку неожиданно больно смотреть на неё такую. Вечно искрящаяся и веселящаяся рядом с ним, теперь она лишь напоминает себя прошлую. Будто… будто Чонгук сломал её. — Я знаю, что не имею права заявляться к тебе после всего, что наговорил, и тем более просить о чём-то, но… дай мне ещё один шанс. Только один, пожалуйста. Он знает, что недалеко в машине сидит его брат со своими парнями, и если что — придёт ему на подмогу, когда Чонгук не справится. Но он всё равно так сильно трусит. Необъятный стыд за свои слова окутывают его с ног до головы и это что-то новенькое. Потому что Чонгуку никогда в жизни не было так стыдно. — Зачем тебе это, Гуки? — выдыхает Давон и скрещивает руки на груди, прислоняясь к дверному косяку. — Ты ревнуешь меня к Тэхёну? Я просто хочу удочерить Юнджи и Тэхён захотел помочь. Ты знаешь это. — Дело не в ревности. В смысле, в ней, конечно, тоже. Но это не главное. — А что главное? Чонгук понимает, что либо сейчас, либо никогда больше. У него есть только секунда. Секунда, что может нахер изменить всё его будущее, и это чертовски страшно. Он всё ещё не уверен ни в чём и, возможно, ему понадобится ещё сотня лет, чтобы разобраться в себе. Но. Он знает, чего хочет прямо сейчас, и этого вполне достаточно для начала. Чонгук набирает в лёгкие побольше воздуха, расслабляется и просто говорит: — Главное, что я люблю тебя. — Нет, — Давон ошарашено смотрит на Чонгука и мотает головой. Он читает в её глазах неверие с каким-то диким ошеломлением. Будто он сказал какую-то несусветную чушь. Конечно, он ведь так мало делал для неё, чтобы заслужить хоть каплю доверия. Но это всё равно ранит. — Да. Я знаю, что чувствую прямо сейчас. Мне жаль, правда жаль, что я осознал это только сейчас. Но вне зависимости от того, веришь ты мне или нет, это так, — Чонгук осмеливается сделать шаг навстречу. Тот самый тяжёлый и большой шаг, что отделяет их десятками километров. Он нежно касается её вспотевшей руки и переплетает пальцы, несильно сжимая и заставляя взглянуть на себя. А потом, делая паузу между каждым словом, выдыхает. — Я. Люблю. Тебя. Его сердце не бьётся с удвоенной скоростью, и пресловутые бабочки не летают в животе, и он не слышит звона колокольчиков в ушах, как в любимом аниме, и всё ещё не чувствует, что может умереть за неё. Но он хочет быть с ней каждый свой день, и знает, что не найдёт человека лучше. Он хочет снова к ней прикоснуться, снова притянуть в свои объятия и чувственно поцеловать, вызывая румянец на пухлых щеках. Он хочет играть с ней в видеоигры и вместе ходить в магазин за продуктами. Он хочет приходить домой после изматывающей учёбы и видеть её улыбку, и однажды увидеть её в белом свадебном платье, идущую к нему. И назвать её своей. И, возможно, в далёком будущем, которое так сильно его пугает, воспитывать вместе детей, так сильно похожих на него. И если это не грёбанная любовь, то Чонгуку её и не надо. Достаточно того, что уже есть. — Я знаю, что ты не веришь моим словам, поэтому вот, — Чонгук немного отстраняется и роется в карманах своей куртки, доставая оттуда связку ключей. Он недолго мучается, отделяя ключи от круглого кольца-держателя, а потом берёт руку Давон и надевает большое кольцо на её тонкий безымянный палец. — Я не успел купить кольцо, но если скажешь мне «да», мы поедем прямо сейчас выбирать его. — Чонгук, ты… предлагаешь мне выйти за тебя? — Пока только расписаться, но да, что-то типа. Чтобы мы могли удочерить Юнджи. Я вряд ли смогу стать ей отцом, между нами разница всего десять лет, но я постараюсь стать для неё хорошим старшим братом, что скажешь? У меня есть опыт работы братом, — Чонгук улыбается, видя её абсолютно прелестное и удивлённое лицо, и неосознанно поглаживает внутреннюю сторону её ладони. — Боже, ты даже не понимаешь, какая это огромная ответственность, — вопреки словам, Давон улыбается. И этого более, чем достаточно, чтобы придать Чонгуку немного уверенности. — Не понимаю. Поэтому буду брать не качеством, а количеством. Как насчёт того, чтобы у Юнджи был старший брат и три отца в придачу? Он кивает в сторону машины, в которой сидят Хосок, Тэхён и Чимин, воодушевлённо делая вид, что они что-то активно обсуждают, на деле же пытаясь услышать хоть что-то из разговора младшего. На самом деле, они пытаются понять, когда Чонгук лажанёт, чтобы прийти ему на помощь. — Они точно будут не против. Ты же знаешь, какая у них предрасположенность к гиперопеке. А чуть позже Юнджи сможет с нами поехать в Сеул. Тэхён сказал, что у него есть там квартира и он нам её подарит как свадебный подарок. Я не знал, что у него столько бабла, как всегда, узнаю обо всём последним. — Подожди, — Давон немного отстранятся, вконец запутавшись в сумбурной речи младшего. — Ты хочешь жениться на мне, удочерить Юнджи и уехать в Сеул? Ты сейчас серьёзно? — Знаю, это звучит дико, но да, это именно то, чего я хочу. Хочу быть с тобой при любых обстоятельствах. Ты же… согласишься, да? Лучше соглашайся, иначе мне придётся позвать хёнов и мы будем упрашивать тебя вчетвером, ты же не хочешь, чтобы твои уши сломались? Давон заливается смехом так искренне и громко, что у Чонгука что-то внутри будто переворачивается. У него будто второе дыхание открывается от понимания того, что быть причиной её смеха — синоним к слову счастье. — Это значит, что ты согласна? — Это значит, что ты дурак, Гуки. Потому что обручальное кольцо надевается на другую руку, — сквозь смех отвечает Давон. — Но да, я согласна, так что не смей передумать. — Никогда. Чонгук подхватывает её на руки, заставляя обнять ногами его торс, и целует чувственно, как в любимом аниме. Она так хорошо умещается в его руках, что Чонгука буквально прошибает от осознания того, что именно так он всегда хотел. На секунду ему кажется, что он слышит звон тех самых колокольчиков.***
Тэхён воодушевлённо выбегает из машины, громко хлопнув дверью. — Они целуются, видите? Значит, всё хорошо, правда? — Да. Чонгук-и молодец. Я горжусь им, — улыбается Хосок, следом вылезая из машины. Последним вылезает Чимин и лишь закатывает глаза на эту слишком романтичную картину. Потому что он тоже до одури сильно хочет целоваться.***
Когда Давон приглашает их в дом, Тэхёну становится немного страшно. Переступить порог дома, где он раньше жил с бабушкой, кажется чем-то невыполнимым. Но Чимин берёт его за руку, и страх медленно отступает. Ему рядом с ними больше не страшно, будто у него огромные крылья из стали за спиной, что закроют его от любого зла. Да, Хосок и Чимин стали его крыльями. Внутри не осталось ничего, что напоминало бы о детстве: ни знакомого запаха, ни пёстрых ковров, ни резной плитки на кухне. Только стены, обладающие долгосрочной памятью, впитавшие все тэхёновы счастливые годы детства и юности. Как бы он хотел вернуться назад, ещё один только раз, когда любое море — по колено, когда нет ничего невозможного и весь мир живёт в твоих руках. Это тэхёново авенуа. Он медленно выдыхает, наблюдает за собой будто бы издалека, смотрит на свет в глазах Хосока и Чимина, на их повзрослевшие улыбки, на свои пальцы в переплетении с другими, родными и тёплыми. Есть то, что не меняется со временем. Что-то, что сложно объяснить словами, мощное и сильное, что заставляет смотреть вперёд и верить, что их лучшие дни ещё впереди.***
— Если ты звонишь, чтобы побесить меня, то кладу трубку, — бурчит недовольный хриплый голос на том конце провода. — Боже, почему ты всегда такой раздражающий? — Намджун нервно трёт переносицу, морщась. Разговаривать с Юнги почти всегда настолько невыносимо, что это жутко бесит. — Скажи спасибо, что я не предъявил тебе за вмешательство в личную жизнь и незаконно сделанные фотографии. — Бедный малыш Джун-и, его безответную любовь застукали с другим и теперь у него сердечко бо-бо, — кривляется Юнги и Намджуну очень сильно, сильнее, чем раньше, хочется его ударить, от души. — Ладно, я понял. Тебе не нужен эксклюзивный материал о Тэхёне. Тогда позвоню другому изданию. Уж они оценят мой жест доброй воли. — Нет, подожди, ты о чём? — голос Юнги вдруг резко меняется, в его голосе нет ни капли прежнего саркастичного ребячества, теперь в нём высшая степень профессиональной заинтересованности. С таким Юнги хотя бы можно разговаривать. — Он хочет организовать выставку в Сеуле. Думал, ты захочешь осветить это событие на фоне недавнего скандала, который ты и устроил. Знаешь же, что Тэхён не даёт интервью, но тебе отказать не сможет. Но забудь. Мне не понравилось, как ты со мной разговаривал, поэтому я найду кого-то другого. Что очень жаль, конечно, потому что Тэхён хотел тебя. — Куда мне подъехать? — Вот это другой разговор. Он знает, что Юнги не станет извиняться. Но как бы сильно этот коротышка его ни раздражал, Намджун всегда признавал его способности. Юнги всегда был на уровень выше остальных. Продолжить разговор Джуну мешают сокджиновы руки на торсе и шёпот в самое ухо. — Я приготовил завтрак. На Сокджине намджунова рубашка, застёгнутая всего на две пуговицы, тёплый взгляд и такие же тёплые руки. Намджун скомкано говорит, что вышлет всю информацию позже, и поспешно отключает телефон. Будь то работа, или бесящий Мин Юнги, или даже Ким-первая любовь-Тэхён — всё подождёт. Потому что нет ничего важней, чем сокджиновы руки на его теле.***
Юнги до скрежета зубов сжимает челюсть и до боли заламывает руки, швыряя телефон куда-то на кровать. Чёртов Ким Намджун! Тупой, такой беспросветно тупой! Ничуть не изменился с университета. Никого, кроме своего грёбанного Тэхёна, не видел. Не замечал Юнги, не замечал его чувств, никогда не воспринимал его всерьёз. Как же бесит. Юнги же так старался. Старался быть лучше Тэхёна, умнее, интереснее. Но всё время разбивался о чёртовы сердечки в намджуновых глазах и непроходимую слепоту в его собственную сторону. Юнги бесит его непрямолинейность, его заносчивый характер и неумение отступать. И вместе с тем до ужаса восхищает. — Блять, — Юнги до боли оттягивает свои волосы, съезжая по стенке на холодный пол. Какого чёрта он тогда попёрся за Тэхёном в дебри прямо на Рождество? Зачем всё это начал? У него есть ответ на эти вопросы. Ответы, которые пугают даже его. Правда в том, что Юнги хотел сделать Намджуну больно. Чтобы тот в конце концов сдался. Перестал страдать из-за того, кто постоянно делает ему больно, чтобы отступил. Чтобы освободил своё сердце для кого-то другого. Для него. Но это бесполезно. Что бы Юнги ни делал — Намджун всегда будет рядом с Тэхёном. Его тенью, его незримой поддержкой, его надеждой. — Блять. Правда в том, что в грёбанном сердце Намджуна никогда не будет места для Юнги. И это, чёрт возьми, так больно. Он смотрит на висящую картину на стене. Три чёрных ворона клюют друг друга, тёмная кровь заливает их, слишком похожие на человеческие, глаза, а разодранная плоть поглощается подступающей тьмой. Отвратительная картина. Юнги купил её на аукционе. Это картина, которую нарисовал Тэхён, и Юнги кажется, что отчасти она про него самого. Про недосягаемый свет и дрожащую тьму под ногами. Юнги ненавидит одностороннюю любовь.