…And you fall in the deep and I'll always find you …И ты опускаешься на глубину, но я всегда найду тебя. /JT. Blue ocean floor/
Сеул.Южная Корея 10.2018 — Ты скоро вернешься, или месяц не ждать? Что отцу говорить? — спрашивает Намджун, нависая над Джин, уперевшись локтем в стену. — Дай нормально ботинки надеть. Не стой над душой, — говорит спокойно, без эмоций. Иногда доктор Хо делает из нее другого человека, ровно до того момента, пока кто-нибудь не вспомнит Юн. Мин Юнджи вышла замуж и уехала с мужем в Штаты. Перевела маму в больницу, надеясь, что Нью-Йорк с его многочисленными огнями сможет хоть как-то осветить ее жизнь, в которой больше нет Джин. Но сама она по-прежнему присутствовала, даже после того, как была удалена абсолютно из всех социальных сетей и электронных устройств. Девушка на каждый праздник присылала открытку, а Джин рвала в клочья, не читая. Думая при этом, какая же все-таки сука. Полностью теряя собственное «я», сбиваясь на пути, путая развилки, меняя, как перчатки, и мужчин, и женщин, она еще не до конца потерялась. Смогла закончить школу, поступить на художественный факультет. Теперь ее черные абстракции не покоятся в кабинете доктора Хо, а иногда даже висят на многочисленных городских выставках. Некоторые, не имеющие чувства лоска и вкуса, даже покупают эту мазню. Пробует новые знакомства, беспорядочные связи, но всегда предохраняется, от СПИДа подохнуть не хочется. Пробует травку, кокс. Убивает себя, как может, и только в кабинете психолога ведет себя, как хорошая девочка. Все в порядке же. В норме. Дома бесконечно грубит отцу и брату. Злится на них, сама не знает, почему. Может быть потому что не лезут к ней со своей помощью, а надо? Чонгуку не звонит. Знает, что он переехал в Корею, часто видится с Намджуном, передает ей приветы. Стыдно. Слишком грязная для него… Каждый день словно под копирку, за исключением сегодняшнего. Подслушанный разговор среди соседей, совершенно непроизвольно. Юнджи наконец-то беременна. «Наконец-то», — говорят. Будто бы самое первостепенное в браке — это родить ребенка. Ребенка, которого у Джин никогда не будет. Пустой сосуд. Бессмысленный. Музыка рвёт барабанные перепонки. Дорожное, байкерское кафе у обочины. Шарахаясь по ночным окрестностям города, Джин не заметила, как забрела в это ублюдское место. Люди здесь тоже убогие, грязные, вонючие, пьяные, обдолбанные, и она в их компании чувствует себя замечательно, ведь такая же мерзкая тварь. Курит марихуану, пытается избегать пошлых взглядов огромного афроамериканца у барной стойки. Он вызывающе чешет свою мошонку, как будто намекая: «Здесь тебя ждет подарочек, детка». И детка вдруг доходит до кондиции. Кивает ему в сторону туалета, а сама по пути шлет Чонгуку смс с адресом, чтобы знали где, в случае чего, искать ее затраханный труп. В два часа ночи Чонгук не спит. Готовится к парам и волнуется отчего-то. Недавно он говорил с отцом, пытаясь узнать, как дела у Джин, но тот молчит, в сторону уводит тему. Врачебная этика, все дела. Тошно до ужаса. Намджун ничего толком не говорит, да он и сам не знает. Сказал, дома не ночует часто. Водится с кем попало. Проходила реабилитацию, подсев на наркотики. Посыпалась девочка. Экран вспыхнул. Сердце Гука рухнуло в пятки. Вылетел из дома, в чем был: босой, в спортивных штанах и футболке. На улице октябрь, но он не чувствует ледяной земли под ногами, только дикое желание успеть. Успеть забрать ее целой, ведь знает он этот бар, его гнилой контингент. Потный, взмыленный Чонгук влетает в темное, прокуренное помещение. Серые клубы дыма застилают глаза. Он кашляет, но панически носится по периметру, разгребая то и дело человеческие кучки. Забежав в женский туалет, поскальзывается, вступив в какую-то гадость. Успев схватиться за двери, ошарашенно замирает на долю секунды. Он видит Джин мертвецки пьяной со взглядом, застывшем на потолке. Блуза, спущенная с плеч, обнажила белесую грудь. Бедра широко разведены, а на левой щиколотке болтаются разорванные, красные трусики. Этот черножопый центнер копошится между ее ног, и уже вонючие портки свои приспускает. Она хватается за его огромные плечи, стонет глухо. Чонгук не знает, откуда в нем столько силы взялось. Бросается к умывальникам, на которых расположилась парочка, и что есть дури заезжает громиле кулаком прямо в висок, полагаясь на эффект неожиданности. Увидев, как большая туша шлепнулась на пол, еще несколько раз ударил по голове ногой. Возможно, он его убил. Какая разница? Кому нужна эта падаль? Джин уставилась на него. Казалось, она вообще не поняла, что произошло, но ноги вместе свела, да трусики сбросила на пол. Так просто, словно это уже вошло в какую-то привычку. Гук поправил ее кофту, пытаясь застегнуть пуговицы на груди дрожащими пальцами. Снял футболку и сверху надел. Длинная, задницу прикроет. — Идти можешь? — спрашивает, дышит часто, опасается, что кто-то войдет. Джин смотрит сквозь него. Зрачки ее расширены. Парень придвинулся ближе, раздвинув вновь ее ноги, забросил их к себе на талию и поднял на руки. Крепко прижимая к груди. Девушка обхватила его шею, сцепив пальцы в замок. Шёл быстро, почти бежал. Знал, что если погонятся, то просто отлупят толпой и выкинут куда-нибудь в канаву, а эту идиотку пустят на толпу. Он оборачивается — никто не преследует. Ныряя в свежий, прохладный воздух, бежит к машине. Укладывает Джин на заднее сидение, а сам садится за руль. Автомобиль срывается с места, взрывая ночной воздух. Чонгук злой, как черт. Ярость, гнев, паника, страх — все это он успел пережить за секунду, и сейчас внутренности его пылали огнем, дрожали, мешали вести. Тело содрогается совершенно не от холода. Тормозит у той самой развилки в лес. Вылетел из салона, и что было мочи зарядил кулаком в толстый ствол неповинного дерева, разбивая руку в кровь. — Сука! Сука! Сука! — громкий крик похож на рев раненого зверя. — Тупая тварь! Тупая! — с левой, с правой, коленом. Тяжело вздымается его обнаженная грудь. А она выходит из машины, словно ничего не было. Смотрит удивленно на его босые ноги, разбитые косточки. Как кровь, пропитав спортивные штаны, сочится из раны на ноге. Чонгук вытер пот, скопившейся в носогубной складке, а она обняла его. Прильнула всем своим телом. Прижалась к нему губами. Он не отвечает, но рот держит открытым, дыхание его прерывистое. Джин шептала что-то непонятное, хлопала мокрыми ресницами. Взяла его холодную кисть, направляя к краю надетой футболки, позволив пальцами ощутить внутреннюю сторону бедра. Чонгук дышит ровнее. Забывается Чонгук. Чуть позже Гук отвезет девушку к себе в квартиру, где отмоет ее кожу, на которой смешались его кровь, пот и слюни вместе с чужими. Он не брезгует. Он принимает ее всякой. Вот такая, наверное, чокнутая любовь. Невыносимая тяга рвет пополам сознание. Никакого чувства самосохранения. Ведь чего темнить, парень может подцепить от нее все, что угодно, целый букет венерических заболеваний. Джин молчит. Вдруг руки его убирает от себя. Сначала неуверенно, потом более резко. Вода плещется в разные стороны. Чонгук прижимает ее, голую, тесно к своей груди, крепко сцепив руки на спине, позволив ей плакать, кусаться, выпускать свою боль. — Я схожу с ума, Гу. Схожу с ума, — рыдает, зубами прикусывая кожу на его плече. — Я просто умираю… Гнев слепит молодого доктора. Готов прямо сейчас отвезти девушку к своему отцу и потребовать ответ, почему его гребанная терапия нихера не работает? Но она вдруг отключилась. Сон свалил в одно мгновение. Гук укладывает Джин в постель, накрывает теплым одеялом и рядом ложится. Обнимает, гладит длинные волосы, разбросанные по подушке. Понимает, что уже вовсе не помнит ту классную девчонку, которой она была совсем недавно. Слабый, потерянный человек сбился с пути и выхода найти не может, справиться не в состоянии в одиночку. Чонгук не хочет определять девушку в клинику, но готов собрать ее родных для того, чтобы обсудить эту перспективу, даже если Джин возненавидит его.***
— Не связывай свою жизнь с Ким Джин, мой мальчик, — доктор Хо сидит за большим столом. Губы его сжатые образуют тонкую линию. — Эта девушка больна. — Разве ты не должен лечить ее? — взорвался парень, но сразу убавил тон, вспомнив, что Джин находится за стеной в процедурной. — У нее серьезное расстройство личности… Я могу только поддерживать стабилизацию состояния, чтобы не случилось беды, но ей противопоказаны разного рода стрессы, разрушающие нервную систему. Любого рода волнения губительны для ее психики. — Тогда ты плохой доктор, отец. Очень плохой доктор! Ее нужно определить в клинику, ты что, не видишь? Совсем с катушек слетела. Постоянные перепады, кошмары, потеря ориентации… Какая стабилизация? Регресс! Деградация! — В больничной атмосфере Джин погибнет, ей нужна домашняя реабилитация в привычной среде. Не переживай, сейчас курс усиленной терапии снова вернет ее в нормальное русло. Чонгук вскочил со стула: — Ничего нормального не осталось! Вышел. Иначе он хорошенько встряхнет родного отца. Проходит мимо процедурной, слышит ее тихий, спокойный голос, обращенный к медсестре: — Я держу на руках младенца. Мальчика. Он так похож на меня. Глазки вот такие, — показывает пальцами, широко распахнув ресницы. — И этот чудесный сон дает мне столько тепла, умиротворения, но потом мальчик исчезает, и я держу на своих руках щенка. Шерсть топорщится, кое-где вырвана клочьями… Чонгук жмурится. Его тошнит. Он вернулся в кабинет Хосока с твердой уверенностью: — Я поговорю с ее родными. Я настаиваю, чтобы Джин прошла курс в нашей клинике под твоим четким присмотром. Ты просто обязан так поступить! Иначе прости, но я буду оспаривать данное лечение, как профессионал, и в этот период я не твой сын. 04.2019 Впервые за долгое время Ким Джин вышла на оживленную улицу, чувствуя наполняющую ее радость. Возможность дышать полной грудью такая редкость в жизни, которую она сама же превратила в кошмар наяву. Солнце ярко светило в небе. Город живой. Полный ароматов и разнообразных оттенков. Пол года назад, когда родные в сговоре с доктором Хо приняли решение положить ее в клинику, девушка рвала и метала, но позже осознание того, что она со временем просто сгниёт в какой-нибудь подворотне от передоза или другой херни, все-таки поселилось в потрепанном разуме. В конце концов Юнджи ушла, счастлива в браке. Ей и дела нет до Джин, что не справилась с болью, разрушив собственный мир. Растеряв все мечты, амбиции, уважение близких. Девушка продолжала учиться весь долгий срок своего затворничества. Преподаватели приходили прямо в кабинет доктора Хо. Сначала, по обыкновению, сторонились ее, осторожничали, но, убедившись, что никакой угрозы для жизни Джин не несет, стали к ней более трепетными. И Тэхен. Молодой учитель современного искусства был очень милым, открытым, добрым. Своей широкой улыбкой он освещал темные, больничные коридоры. Чонгуку Тэхён не нравился. Чонгук изменился. Стал реже приходить, практически не звонил. Готовился к выпускному и поступлению в состав докторов клиники отца. С Намджуном тоже уже не общался. Девушка понимала, что слишком много принесла парню неприятностей, а с появлением Тэхёна, стало еще сложнее. Сейчас Джин ужасно хотелось увидеть своего Гу. Сказать ему спасибо. Выпить кофе. — Где тебя забрать? — спрашивает Тэхён, дождавшись ответа от нее после второго пропущенного. — Я сегодня останусь у Чона. Мы давно не виделись, — говорит, даже не подумав о том, как это выглядит со стороны. — Останешься ночевать у парня? — Он мне как брат, — сказала и покраснела, вспомнив то безумие, в котором они с Чонгуком достаточно искупались. — Ага, знаю я таких братьев, — бурчит недовольно. — Господи, Тэ! — садится в машину. — Ты ревнуешь? — Да делать мне нечего. Ладно. Пора на занятия. У тебя их тоже никто не отменял, хочу напомнить. — Я завтра приеду к первой паре. Он трубку кладет. Джин заводит мотор, сжимает пальцами руль, вздыхает. Прекрасное ощущение. Ощущение свободы. Жизнь возвращается на круги своя и благодарить за это нужно человека, через двадцать минут открывшего двери своей квартиры. Сонного, помятого, безумно удивленного. — Впустишь, Чонгук? Он сдвигается в сторону. Сердце пропускает удар, когда девушка проходит мимо. Гук ловит ее сзади, толкает дверь ногой, лицо прячет в волосах, вдыхая сладкий запах ванили. Приехала. Не домой. Не к Тэхену. К нему. Первые минуты новой жизни решила отдать Чонгуку.***
Нью-Йорк. США — Сегодня Джин выписали из больницы, — Чимин наливает чай в большую, зеленую кружку, смотрит через плечо в детскую. Тишина. Он идет в комнату, замечает жену у пустой колыбели и сердце непроизвольно сжимается. — Джин выписали… — Я знаю, Чимин. Юн по-прежнему старалась не терять корейских друзей, чтобы обладать хоть какой-нибудь информацией. — Может быть, — мнётся, — поедем в Сеул? — Зачем? — гладит пальцами маленькую подушку. Муж вздыхает, садится рядом с ней на корточки: — Я знаю, что ты нуждаешься в ней. Если бы Джин была рядом, смерть мамы не нанесла бы тебе такой удар, и не спровоцировала бы выкидыш… Юнджи моргнула, сбросив слезы с ресниц. Смотрит на него взглядом полным ненависти: — Сейчас ты заговорил о Джин?! Сейчас? Когда все мы перенесли столько горечи и страданий? Когда научились с этим дерьмом жить? Резко встает с кресла, выходит из детской. — Я ведь не думал, что настолько все серьезно! Сколько раз мне говорить об этом? — Вот и не говори. Просто заткнись. Через несколько минут Юнджи появилась в гостиной, одетая по-спортивному. — Куда? — спрашивает Чимин, складывая рабочие бумаги в черный портфель, скручивая в трубочку свежий Нью-Йорк Таймс. — На пробежку. — Но сейчас середина дня. — И что? Бегать теперь нельзя? — смотрит на него с вызовом. Муж пожимает плечами: — Можно, но будь осторожнее. — Буду, — кривится, словно от кислого. Кому нужна его фальшивая забота, если они давно друг другу чужие? У каждого своя жизнь, свои интересы, свои любовники, раз на то пошло. Без детей этот брак держится исключительно на договоре и деньгах, что вращаются внутри семьи. Юнджи никогда даже не пыталась его полюбить. Все время она думала о маме, неродившемся малыше и девушке, которую все еще любила. Четыре месяца назад Юнджи так же бегала в парке, сунув наушники, заглушая посторонние звуки мелодией «Blue ocean floor». Где-то вдалеке замаячил, кажется, знакомый силуэт. Здравый смысл кричал, что это невозможно в принципе. Но девушка ускорила бег, заметив похожую фигуру и волну каштановых волос. Сердце билось прямо в глотке. Во рту пересохло. Ким Джин! Джин! Все органы горели. Окружающий мир утратил свое существование. — Осторожнее! — громкий мужской голос. Бам! Проклятье! Бац! И вот она уже на земле. Упала, столкнувшись с велосипедистом. Трет ушибленную ногу. Потеряла из виду того, за кем бежала. — Жить надоело?! Куда несёмся под колеса?! — молодой человек присаживается рядом. — У самого повылазило! — огрызается, руки его отбивает. — Не трожь! — Спокойно! Здесь в больнице за углом работает мой друг. Больше ни слова не говоря, он сгребает ее в охапку, не обращая внимания на протесты. Позже ждет девушку в холле, рассматривая медицинские баннеры на стене. — Все в порядке, — сказала Юнджи, показавшись из кабинета травматолога, — просто ушиб. — Хорошо, — кивает. — Хорошо? Прости? — Ну, — бровью повел, — ты сама виновата. Вдруг улыбается ей широко, увидев изумление на лице. Протягивает навстречу раскрытую ладонь: — Джексон Смитт. Выпьем кофе? Девушка хмыкнула: — Джексон Смиттвыпьемкофе, у меня другие планы. Вздернула подбородок, мимо прошкондыбала, поморщившись от боли. Он догнал. Спросил, как зовут. Следом пошел, пытаясь поддерживать. Юнджи ответила. Познакомилась ближе. Пустила его в свою жизнь. В свою постель. Какая разница, надолго или нет.***
Сеул. Южная Корея — Хочешь, я приберусь здесь? — Джин рассматривает стопки наваленных книг, учебников, тетрадей, схем. Засохшие чашки с кофе, который давно уже плесенью покрылся. Пустые коробки от пиццы, грязные вещи. Стиральная машинка забита до отвала, белье выпадает, но ее так никто и не запустил. — Ты за этим приехала? — он мурлычет полушепотом, хриплым, уставшим. Гладит ее теплой ладонью по обнаженным ягодицам. Близится ночь. — Нет, ну какой ты засранец! Нельзя жить по уши в грязи. — У меня много дел перед выпускным. Она лежит ногами к нему, уперев кулачки в подбородок: — Ты поэтому не приезжал? Чонгук закрывает глаза: — Нет. — Нет? — обернулась, удивленно моргнув. — У тебя кто-то появился? — Нет. — А что тогда? Чонгук хмурится: — А что Ким Тэхён? Джин помолчала, явно не понимая, к чему этот вопрос: — Причем здесь Тэ? — Какие у тебя с ним отношения? Гук садится на задницу, ноги сгибает в коленях, не стесняясь своей наготы. Чего она там не видела? — Человеческие. С ним весело. Не смотрит на меня, как на сумасшедшую. Парень трет ладонями небритое лицо: — Шут гороховый. Я понял. Ну ок. Если тебе так весело с ним… — Гу! — зовет его нежно. Он молчит, хмурится. Брови нацепил на переносицу. — Гу! — тянет нараспев, пытается толкнуть ногой в плечо, но он ловко словил тонкую щиколотку. — Ну, что? — Не сомневайся во мне. Прямо в душу ему смотрит своими темнеющими глазами. Как он может ей не верить? Он слишком слаб, чтобы не доверять. Боится, опасается, знает, что она нестабильна. Неизвестно, когда снова накроет новая волна. Но он так дорожит ее хрупкой душой. Так дорожит, просто до судорог, до боли в суставах. Возможно, Гук сам не здоров, ведь любит уже тринадцать лет одну сумасшедшую девушку, и даже будь она мерзкой, самой последней дрянью, он всегда на ее стороне. Что ему еще остается, кроме как взгляд смягчить, погладить гладкую икру, ступню, пальчики на ноге? Розовые сопли, а не мужик… Полностью в женской власти. Марионетка из плоти и крови, но нити, проходящие сквозь всё его тело, управляющие им, по-прежнему в руках Ким Джин. — Мне завтра на пары, — говорит тихо, целуя Чонгука в подбородок, лежа уже сверху на его широкой груди. Он носом тычется в ее щеку: — Спи. Джин сползает на бок, кладет голову парню на плечо. Всего несколько минут, и дыхание ее выровнялось. Гук смотрит в потолок, на то, как причудливо играют тени. — Я, кажется, правда люблю тебя, Ким Джин, — шепчет, думая, что девушка спит, но в этот миг ее глаза широко распахнулись, а сердце сжалось в груди. Скорее всего от злости, ненависти к самой себе. Чонгук безусловно становится близким, родным человеком, но та давняя, зияющая рана в груди еще не заполнена им до конца. Есть небольшие пробелы, мешающие Джин откровенно признаться самой себе. Не был ли Гук просто обезболивающим, которое она ошибочно принимает за нечто большее?