Metacortex

Ему снился монотонный, смутно знакомый голос. «Две тысячи двести двадцать второй год от рождества Христова… нет, я и вправду должен начитывать ему эту муть? Загрузить никак… ладно-ладно, хватит кипятиться». Алукард с трудом открыл глаза: над ним нависало гротескно огромное, плоское лицо. «У него странная реакция на транквилизаторы. Подай мне…» Провал в черноту. Голос преследовал его и засыпал невнятными угрозами: «…устрою нейропроекцию», «…тоже мне, Кромвель нашелся», «…вскрой спину и дотянись через нее…» Ударная точка — словно кувалдой по спине. «У нас всегда было два запасных варианта. Так Оракул…» Он наконец-то узнал голос: и нахмурился бы, но силы иссякали на глазах. Снова провал. Снова голос. «Ну, пока он всего лишь спящий инвалид, ноги не ходят, руки не двигаются, парализован ниже пояса. Но это временное…» Чей-то голос — как пощечина. «Работай, инвалидом он мне не нужен», — и удаляющиеся шаги. Знакомый, теплый и изможденный голос госпожи: «Тебе принести воды? Хочешь чаю?» «Скорми его своему…» — раздраженный голос Виктории оборвался на полуслове. Снова провал, снова чернота. Провал. Три секунды бодрствования — обрывки непонятных фраз, какие-то смазанные ощущения в руках, в груди, в трескуче болящей шее. Снова провал. Алукарду казалось, будто он лежит на мелководье, а вокруг него плещется, накатывая на лицо, океан забытья. Провал-очнулся-боль-в-шее-провал-очнулся-боль-провал-зачем-я-очнулся-боль-в-шее. Провал… «Я верю, что у тебя получится». «Госпожа», — Алукард попытался слабо улыбнуться. Что бы с ним ни происходило, она была рядом. Он чувствовал это между приступами тупой боли в шее. Провал. Чьи-то голоса — гудящие и сильно искаженные. — …с его мышцами? — Полный порядок, если верить Виктории. Просто спит. — Просто спит, — визгливо фыркнул почти знакомый голос. — Он «просто спит» уже… сколько лет? Старая привычка прирожденного лодыря и разгильдяя. Но мы его все-таки вытащили. Чья-то рука грубо опустилась ему на лоб в шутливом жесте — таким обычно ерошат волосы. Только вот… ерошить как будто было нечего. Алукард сипло вздохнул, но не смог выдавить из себя ни слова. Этот промежуток бодрствования не заканчивался. — Хватит бычить на ребенка, он и так настрадался. А ты бы помолчал, — звук «восстановился» очень неожиданно — и этот голос, холодный, насмешливый и прокуренный, он узнал. — Твоих заслуг тут хрен да немножко, а понтов на три «Хеллгейта». — Он очнулся. Алукард распахнул глаза — и зашипел, попытавшись прикрыться ладонью. Не получилось: его руки были к чему-то привязаны. Он напрягся — но путы не поддались. Не поддались. Впервые за… Алукарда прошиб холодный пот, от чего он напрягся еще сильнее — он потел в последний раз на плахе перед турецким войском. Не поддавались веревки на руках. И он был так же слаб, как в день, когда вышел, слабо пошатываясь, из Пешты. — Дорогой. Дорого-о-ой, — звук был настолько назойливым, что Алукард чихнул. — А ну-ка, посмотри на меня… вот так. А теперь на это ухо… замечательно. Я боялась, что он ослепнет после всех этих приключений с нейроинъекциями. Первой он увидел Серас, наклонившуюся над ним со странного вида приборчиком в руке. Даже не ее саму — глубоченную морщину, залегшую давно и основательно на переносице. И еще одну — тянувшуюся от уголка губ к уголку носа. И еще… Она выглядела лет на сорок. Вечно взъерошенные волосы ее были подвязаны косынкой, за ухо была заткнута длинная устрашающего вида тонкая игла. И замызганная некогда белая майка на лямках облегала абсолютно плоскую грудную клетку. — Алукард, — властно обратился к нему… даже слишком хорошо знакомый голос. Он с трудом повернул голову — в шею тут же безжалостно вонзилась какая-то игла. — Хозяин, — неверяще прохрипел Алукард, — вы живы? Как? «Ты с ума сошел, ты не забыл? Вот он тебе и является», — подсказал ему здравый смысл. Алукард сухо сглотнул и попытался спрятаться от пронизывающего, хорошо знакомого взгляда. Синие, ледяные глаза — их унаследовала его дочь, но даже у нее они никогда не были настолько холодными. Их он так ненавидел. Из-за них он на двадцать лет попал в темницу. И под их взглядом он всегда, всегда превращался… — Вы сделали меня человеком? — выхрипел он, чувствуя, как от страха (или от жгучей ненависти?) пот градом катится по лбу. — Ну и на кого я тратил время? Бесполезно все, я же говорил! — воскликнул… да, точно Уолтер. Только голос его звучал немного моложе. — Скорее уж привели в чувство, — с расстановкой выговорил Артур — недостижимо высокий и… Когда это хозяин начал так сильно его пугать? — Добро пожаловать в реальный мир, Алукард. Снова. — Выйдите вон. Он задыхается. Быстро, ну! — обряженная в какие-то обноски госпожа схватила кого-то из них всех за плечо и буквально отдернула. Он действительно смог вдохнуть. И воздух этот — сырой, тошнотворно гнилой — будто врезал ему по затылку. Проваливаясь в очередной обморок, Алукард успел промямлить только: — Госпожа, что случилось с вашими волосами?

***

Будильник отчаянно зазвенел, а это означало, что спать больше нельзя. Очень хотелось, но нельзя. Виктория отбросила одеяло и быстро поднялась на ноги, ударив кулаком по выключателю и потянувшись. Зажглась тусклая лампа на потолке каюты, осветив железную каморку безжалостными неоновыми лучами. На «Хеллгейте» не было иллюминаторов, а если бы они и были, то все равно не помогли бы определить времени суток. Единственные часы щелкали стрелками на капитанском мостике, а у Виктории наступило не «утро», не «день» и даже не «ночь», а «подъем». Где-то в километрах и километрах над ними, скрытое слоями земли и свинцовыми облаками, полыхало солнце, которое, разумеется, знало, наступило утро или нет. Наверное. Пип вот не верил, что солнце вообще существует: этот раздражающе заносчивый мальчишка слишком часто повторял, что солнце было придумано машинами, чтобы ввести в Матрице упрощенную шейдерную модель освещения и тем самым сэкономить на вычислениях. Одно время Серас пыталась с ним бороться, аргументируя свою позицию двумя соображениями. Во-первых, слишком многое в человеке устроено с расчетом на получение солнечного света, эволюционировали же люди в итоге в существ, неприспособленных к канализационной тьме, так? Во-вторых, умные люди задолго до Матрицы солнце зарисовали, записали и со всех сторон изучили, чтобы вот такие вот недалекие Пипы им не верили, по всей видимости. Оба аргумента проходили мимо ушей их дебила-программиста: он не имел ни малейшего представления о биологической эволюции и никаких книг не читал. После пары безуспешных дебатов и двух не самых легких тумаков Виктория сдалась и перестала спорить с Пипом: толку-то, он ведь предпочитает не слушать, а на ее задницу пялиться. Серас взъерошила волосы привычным, будящим движением: мозги и впрямь шевелиться быстрее начинали. В зеркале, в каком-то футе от ее носа, отражалась блеклая помятая физиономия — отличная иллюстрация к пожизненной позиции. «Мир несовершенен, всегда есть, куда его улучшить». Обычно отражение неплохо мотивировало Викторию просыпаться и работать. Сегодня оно напоминало об этом особенно настойчиво: под левым глазом у Серас по-прежнему сиял фингал, полученный от позавчерашнего столкновения с Алукардом. С Хозяином. Пфф. Этот олух каким-то боком вбил себе в голову, что его сила никуда не делась, а просто заблокирована «той дрянью» у него на шее. Похоже, «порт» их «великому вампиру» был известен только как место, где швартуются корабли. Алукард попытался его выцарапать, но Серас его вовремя остановила. Оказавшись в настоящем мире, «хозяин» был слаб, тщедушен и способен разве что пошатываться и поскальзываться. Однако недооценивать его, как показала практика, не стоило: интеллигенцию в ее лице действительно по полу размазали, еще и на затылок наступили. Серас встала, встряхнулась — и ответила, насколько гуманность позволила. Раскрасневшихся, потных и взмыленных, их по разным углам растащила Интегра — вечный миротворец поневоле, откуда только силы берутся. Сунула ей холодную ложку, к глазу приложить, проблевавшегося от резкого движения Алукарда почти дотащила на плечах до койки, уложила и приказала не двигаться, заткнув расквашенный нос ваткой. Уму непостижимо, но он послушался. Так и замер, как приклеили к матрасу. Не то чтобы она удивлялась — насмотрелась на деток, пока они еще по Матрице бегали. Чудеса Интегра с их «спасителем» уже тогда творила. Взять, хотя бы, аватары. Явившегося в Матрицу Артура Алукард чуть по стенке не размазал, едва выдернуть успели — и впоследствии на его образ «избранный» реагировал неадекватно, пытаясь убить, причем как-то изощренно жестоко. Говорила ему Виктория, еще когда говорила — не плюй ребенку в душу, пригодится ведь еще, но нет… С ними, впрочем, было ничуть не лучше. Серас так и не смогла убрать у своего «аватара» монструозных размеров грудь. Третий юный гений, зазнайка Ватару, обломал все когти — так и остался брюзгливым не в меру бойким старикашкой. Они на десять лет застряли в этих выдуманных не ими возрастах и внешностях, не изменившись ни на йоту. А вот Интегра взрослела. И даже смогла изменить свой аватар — отрастить волосы (зачем — так и не призналась). И там, где любому другому их «любимый истеричка» голову вырвал бы с корнями, Интегре все прощалось. И только ее он слушался. Как и всегда, в принципе. С приличного расстояния Серас наблюдала, как Интегра его убеждает, что выцарапывать порт из шеи — очень плохая идея. Он же все это время яростно косился на Викторию, шипел, скалился, что выглядело ну очень забавно без клыков, но отмалчивался. Раздирать шею перестал — и то хлеб. Серас потерла глаза с удовольствием, потянулась и размурлыкалась: она встала на час позже, поскольку вахту в Матрице с недавних пор отменили. Конечно, Артура пришлось успокаивать — метался он по капитанскому мостику так, будто ему что-то отдавили, а ведь Алукард в него всего лишь судном швырнул. Ну да он всегда метался, пророчил мрачное грядущее, через которое они смогут прорваться только ценой невероятных усилий и борьбы с собственными слабостями… переключить его с борьбы, трудностей и несносного Алукарда можно было только одним способом, в общем-то. Виктория оделась и пошла в кают-компанию, служившую еще и столовой. Вторая смена как раз заступала на вахту, с терминала ей бессмысленно-мрачно улыбался Ватару. Ну просто демон-мститель, мрачный герой сурового будущего, последняя надежда и опора адекватности для Артура Хеллсинга. Что это он такое хорошее увидел, что так улыбается? «Что там вообще можно увидеть хорошего?» — безрадостно хмыкнула она, взяв свою порцию питательной биомассы, и села на одно из свободных мест. Достав из кармана ложку и протерев ее о рукав, Виктория приступила к трапезе. В этот раз биомасса имела вкус чеснока с корицей. Перед каждым выходом из Мидиана им полагался небольшой запас вкусовых синтезаторов, которые добавляли в биомассу, чтобы она хоть чем-то отличалась от клейстера. Синтезаторы быстро кончались, а эффект, приносимый ими, был зачастую непредсказуем. Вот прям как сейчас. Серас подозревала, что синтезаторы скорее вредны, чем полезны, однако дала свое разрешение на их использование. Все же разнообразие, которое они привносили, было той небольшой роскошью, которую они могли себе позволить. Ну и покурить, конечно. Мелко рубленые шампиньоны с запахом табака, но все же. Серас повозила ложкой по клейкой пленочке и крепко призадумалась. Признаться, из-за всей этой эпопеи с Алукардом в настоящей Матрице она разбиралась уже не так хорошо. Тот «Домен», который он создал для себя, огороженный участок Матрицы, настоящее чудо маскировки — он жил по своим законам и не подчинялся диктату машин. Герметичный, маленький рай, «Иерусалим», как его называл сам Алукард, думая, что никто не узнает. Хорошо, конечно, что этот маскарад с игрой в вампиров остался позади, а ей уже не надо играть роль малолетней дурехи, но с другой стороны… Как их спасителю теперь себя вести, если у него настолько атрофировалось самосознание? Можно нейролептики начать вводить, размышляла Серас, да только вряд ли это поможет. В той аварии его мозг был задет слишком… — Приветик, — раздалось слева. Она обернулась и увидела Пипа, стоявшего рядом с ней и лыбившегося во все свои двадцать восемь. Не дождавшись ее ответа, он сел рядом и принялся уплетать биомассу за обе щеки. — Хамло ты, Бернадотте. — Может быть, и хамло, зато хамло местное, родное и понятное, — довольно ответил тот с набитым ртом. — Ты лучше посмотри вон туда, — добавил он и мотнул головой в другую сторону комнаты. Алукард под конвоем Интегры старательно пытался проглотить биомассу. Интегра держала салфетку наготове, но так, чтобы «князь безземельный» ее ни в коем случае не увидел — и так еле на ногах держится, а тут такой удар по гордости. «Это ты еще не знаешь, что она тебя мыла и ногти тебе стригла», — хмыкнула Серас. — Ну и рожа, — процедил Бернадотте, и Виктория не могла с ним не согласиться. Она еще никогда не видела, чтобы кто-то так кривился от биомассы. Зрелище вдвойне странное от того, что она хорошо помнила Алукарда-оторву, Алукарда «клал-я-на-вас», Алукарда, который мог прятаться от Артура по самым дрянным заброшкам Мидиана и питаться, чем Рандом на душу положит, лишь бы не извиняться перед отцом. Чтобы у него была такая печальная физиономия? Да скорее Ватару логарифм в уме не возьмет, чем «этот ублюдок», говоря словами Артура, повесит нос. — Ничего, — сказала Виктория, — жить захочет — и не такое жрать будет. — Может, ты ему это, внутривенно колоть питание будешь? — добродушно поинтересовался Пип. — Держи карман шире, — огрызнулась Серас. Гениальный ребенок гениальным ребенком, а у нее таких три, еще и Артур с его комплексами в придачу — хватит с нее быть нянькой. Сначала, видите ли, им нужно его продержать в этом изолированном, с пустого места взявшемся, сегменте Матрицы рекордно долгое время. Уже задачка некислая, учитывая состояние электроники на корабле: довели ребенка до комы, а реанимировать предстоит ей? Ну все как всегда в семейке Хеллсингов, что Артур, что братец его, крысиная морда. Еле бесперебойник нашли нормальный в Мидиане. Так мало его ввести, еще и там поддерживать. Артур искренне думал, что тело можно выращивать на одном протеине. Ну да, усмехнулась она ему в лицо, а дерьмо, мы у него через трубочку в животе выводить в ведерко будем. «Обеспечь», — отрезал ей Артур и ушел — ровно настолько быстро, чтобы она не начала его жизни учить. Что в жизни, что в постели — одна морока с ним. Она мешала питательные коктейли, следила за телом этого чудика. Пусть он сто раз гениален и уникален, но организм у него ровно такой же, как и у остальных идиотов на этом корабле. Хуже того, пришлось еще и лично лезть в мир его больных фантазий и там играть роль наивной девчушки. И это при том, что она, на минуточку, на двадцать лет его старше и помнит, как он в спущенных штанах от Артура с ремнем по «Хеллгейту» бегал. Роль додумывать пришлось самостоятельно. «Я доктор, а не актриса», — подумала она тогда. Но этот малолеток действительно стал Хозяином — хозяином ее свободного времени. Господи, да если бы в Мидиане была академия наук, то на основе фантазий Алукарда она бы степень по психическим девиациям защитила бы. Фрейд бы заплакал от одного только вида того ружья, которое ей «выдали». Серас бы и вовсе предпочла взять кутенка за шкирку и швырнуть на камбуз, котлы драить: хватит ему уже мечтать, пусть взрослеет. Но Интегра так на нее зыркнула, что Виктория придержала все соображения при себе и отбурчалась: ну да, избранный, ну да, какие там тарелки у него могут быть. А сама только и покачала головой: если продолжать с ним возиться, он так и останется инвалидом. «Воспоминания к нему не вернутся. Если его за ручку держать, он и новых никогда не отрастит», — но сказать это Интегре, терпеливо набрасывавшей на Алукарда пледик, отчего-то не решилась. — Я слышал, — сказал меж тем Пип, — как он заявляет, что вся наша еда для него имеет совершенно одинаковый вкус. Представляешь? — он заговорщически подмигнул. — Подумать не могу, что кто-то может не чувствовать огромной палитры вкусов наших синтезаторов вкуса. Может, если вся еда имеет для него один вкус, то его можно поить отработанным машинным маслом? Органика ведь, и девать ее особо не куда... — Попробуй, — кивнула Виктория. — Не думаю, впрочем, что он согласится. Он тут недавно приходил ко мне и требовал, что бы я ему дала медицинской крови. — И как? — Ты осел, Пип. Нет, конечно. Хотя бы потому, что вся кровь у нас на корабле помещена в герметичные такие двуногие сосуды. Ходячие двуногие сосуды, Пип, — «Благодаря мне ходячие», — подумала она. — Можешь дать ему крови, на благо науки в моем лице, я гляну, что получится. Вперед! — она сделала приглашающий жест рукой в сторону Алукарда. — А с другой стороны, — сказал Пип, ничуть не смутившись, — что если нам для него чучело сделать, а всю биомассу поместить в горло и подкрасить красным? Может, тогда он ее есть сможет? Виктория косо посмотрела на него, но ответом не удостоила. Алукард требовал себе гроб, чтобы спать. Алукард врезался в углы, не замечая их по привычке, отшибал пальцы обо все двери и уже умудрился сломать мизинец. Алукард не умел засыпать — чтобы уснуть, ему нужен был приказ Интегры. Алукард шарахался от любой электроники, упрямо рвался посмотреть, что там за пределами «Хеллгейта», огрызался на Артура и высокомерно заявлял ему, что дорогой, дескать, хозяин (Серас только лоб почесывала, услышав это слово) давно умер и сейчас тревожит его, обернувшись призраком. Алукард все еще считал себя вампиром. На полном серьезе. И хотя она уже ткнула его пару раз иголками, а кровь у него текла точно такая же, как у самого обычного человека — он ей попросту… ну, не верил. Не верил, что может быть человеком. И все время ходил за ручку с Интегрой, которая (то ли по глупости, то ли из милосердия) единственная не пыталась скормить ему горькую правду и молча выслушивала уже неделю, что злые, нехорошие некто превратили его в человека, забросили в странное место, обрезали госпоже волосы… Тьфу. Она уже собиралась уходить, когда Бернадотте ухватил ее за руку. — Постой! Хочешь штуку увидеть? — Ну? — Артур сейчас его в майн поведет. Хочешь глянуть? — В эмулятор Матрицы, что ли? — не без труда вспомнила программу Серас. — Майн — не эмулятор, — с небольшой досадой отозвался Пип. — Ты идешь или как? От удовольствия понаблюдать за такой картиной она отказаться не могла. Дождавшись, пока Пип заглотит до конца свою порцию биомассы, они пошли к терминалам. Пип быстро оживил свой. Серас, предвкушая нечто интересное, села в уголке. Вскоре появились Алукард и Артур. — Вводная номер два-тринадцать, — отрывисто бросил Артур, присаживаясь в кресло. Серас убедилась, что Алукард пристроился на соседнем без эксцессов. — Что сейчас будет? — недоверчиво спросил он ее. — Вам в шею, хозяин, — произнесла она с плохо скрываемой издевкой, — сейчас вопьется сверкающий металлический штырь. — Ты мне больше нравилась, когда держала язык за зубами, полицейская, — ответил Алукард. — И шутить ты тогда... Он не успел договорить: Пип запустил майн, и Алукарду в разъем на шее вонзился сверкающий металлический штырь. Его тело выгнулось, он беззвучно закричал, зажмурился, а потом медленно обмяк. — Я доктор, а не полицейская, — устало сказал Серас. — Выведи биоритмы, Пип. Бог знает, как он отреагирует на эмулятор, у него и так брадикардия … Пип вывел все основные показатели жизнедеятельности на небольшой боковой монитор: давление, мозговая активность, реакции на внешние раздражители — все в пределах нормы, плюс-минус поправка на истощенность и взбудораженность. Ее терзала мысль, что после столь продолжительного подключения смена протокола может привести к тому, что порт станет восприниматься организмом Алукарда как инородное тело, но, к счастью, этого не произошло. Она перевела свой взгляд на основной экран. Эмулятор воссоздал небольшой кусочек матрицы, плотно забитую людьми улочку. Все люди, как один, в деловых костюмах, с кожаными портфелями, куда-то спешащие. Артур и Алукард шли в сторону, противоположную потоку. В такой толпе Артур себя чувствовал как рыба в воде — величественный настолько, что люди его просто обтекали, как вода обтекает камень. Настороженный собранный — она залюбовалась невольно, как всегда любовалась, открыв рот, с тех пор, как впервые увидела (вот ведь дура — была и есть). А вот Алукарду повезло гораздо меньше. О него бились плечами все кому не лень, а настройки эмулятора сделали его точно таким же, каким он был в реальности — худым, до изможденности тощим и ростом значительно ниже привычных ему семи футов. «Вот она, мальчик, реальность, пусть и эмулированная». Артур что-то ему говорил, но Алукард барахтался в потоке тех, кого еще неделю назад причислял к мышам-полевкам, не способный что-либо с этим поделать. Неприятно признавать, но выглядело это, как минимум, забавно. — Это два-двенадцать? — спросила она у Бернадотте. — Нет, два-тринадцать, — ответил программист. Они молча переглянулись и одновременно улыбнулись. Они знали, что произойдет. В толпе среди серых и черных пиджаков затесалась небольшая сине-белая мышка в огромных очках. Да, именно так оно и бывает в реальности, Алукард, подумала Серас. Монашка. Одна-единственная женщина на всю локацию. Ростом на полторы головы ниже самого низкого из прочих ботов. Врезалась в Алукарда, как и все, но тут же отпрыгнула, потупила взор, начала извиняться. Алукард же проявил истинно джентльменские качества и принялся что-то говорить ей в ответ. На мгновение его внимание отвлек Артур, тот повернулся — и в ту долю секунды, что он не смотрел на монашку, та выхватила из-за спины меч, отшвырнула ножны и обрушила лезвие на голову Алукарда. Весь мир вокруг них замер точно в тот момент, когда лезвие застыло в миллиметре от его лба. Пип и Серас в голос расхохотались, наблюдая, как изменилось лицо Алукарда. Он совершенно не сообразил, что происходит; его молниеносные рефлексы остались в далеком прошлом, а в этой эмуляции реальности он был самим собой. Артур подошел к нему и принялся что-то рассказывать, но Серас уже не смотрела. — Пожалуй, я видела достаточно, — сквозь выступившие от смеха слезы сказала Виктория, похлопала Пипа по плечу и отправилась на свой пост. Монашка, ха! Серас не могла удержать смех, идя по коридору. Каждый в вводной программе два-тринадцать отвлекался на что-то свое. Большинство, разумеется, на роскошных и прекрасных представителей противоположного пола, одетых в вызывающие одежды. Но монашка? Да, она бы точно защитила на Алукарде диссертацию... Придя в медотсек, она наконец-то выкинула из своей головы все смешинки и настроилась на серьезный рабочий лад. У нее был целый корабль идиотов, о здоровье которых надо было думать. Целый корабль таких родных и близких сердцу идиотов... Она нахмурилась. Было в произошедшем в два-тринадцать кое-что… очень неприятное. Пип и не заметил — он-то был уверен, что Алукард провалится. Потому что все проваливались. А вот она пятнадцать лет назад впервые подключала к Матрице вместе с тогдашним механиком, Тэнком, трех абсолютно гениальных детей. Они не отвлекались ни на что в два-тринадцать. Они играючи расправились со всеми ботами. И один из них, как выяснилось, был способен нагнуть Матрицу и хорошенько ее отыметь, что он и сделал почти сразу вслед за своим первым выходом «в свет». Не напрягаясь. На задумываясь. Не думает же человек, что нужно вдохнуть, так? «Куда все это делось, Алукард?» Она подперла щеку рукой, глядя на карандашный рисунок в рамочке на столе: она сама, лет этак двадцать семи, сжавшаяся между двумя жизнерадостными оболтусами очень серьезная Интегра и будто случайно затесавшийся между ними всеми Артур. «Почему ты перестал управлять Матрицей?»