мартовское солнце

      Волнения проживают от миллениума к миллениуму. Они рвутся в груди, между рёбрами и у лёгких, они держат в постоянном напряжении и давлении.       Они есть всегда.       Тяжело избавиться от того, что в голове двадцать пять часов в сутки, окружает как кислород и хочет будто сожрать, переварить и выкинуть в небытие вселенной, забывая о всех тех ничтожных достижениях.       Весь наш опыт для вселенной — капля в океане. Рано или поздно всё забывается, поколения сменяются друг другом, а знания обретают новый смысл, новый подтекст. И ничего не остаётся после забвения, после смерти, после конца.       Есть только то, что смогло дать силу для зарождения жизни. Есть мир. Но мир уже без нас.       Чимин думает, а не пошло ли оно всё к чёрту, когда взглядом дырявит кухонный нож. Он почти всегда тупой — ведь точить некому, — и почти всегда отвратительно режет хлеб и помидоры. Первый рассыпается на мельчайшие песчинки, а вторые просто давятся.       Паку вот кажется, что его тоже кто-то давит. Как тот нож помидоры: расчетливо и прямо с центра. Выжимая вся соки, давя на хребет, дожидаясь хруста, а потом дробления. Грустно, когда сам себе помочь не можешь. Ещё обиднее, что многие события не зависят от тебя, но по итогу виной и центром апокалипсиса становишься всегда ты.       Это вызывает бурю негодования и злость.       Но, кто ты, чёрт возьми, чтобы хоть над чем-то иметь контроль? Чимин не может даже собственные эмоции контролировать, что уж говорить о поступках.       Он считает дни до следующего грандиозного провала, совершенно не собираясь хоть что-то предпринимать. Он пьян и играет на недетские деньги.       Ведь если и проигрывать, то грандиозно, с фанфарами.       В казино тихо, пахнет одурманивающе-приятно. Азартом, деньгами, свежим кушем. Пак считает карты, но сбивается на третьем короле, а после проигрывает около трёх миллионов вон.       Играть пьяным в блэкджек — паршивая идея.       Играть пьяным и проигрывать в блэкджек — вообще отстой.       Но после четвёртого шота тело расслабляется и парень говорит, чтобы его сумму зарезервировали и он обязательно отдаст. Мягкое освещение по периметру потолка оглаживает силуэты присутствующих. Оно плавно спускается по плечам и растворяется где-то около колен, на пути к тёмной обуви и полу. Пак разглядывает что-то у себя под ногами, бормочет и обнимает рюкзак, приложившись головой к стене. Его тошнит, ему холодно от кондиционеров и он очень хочет домой.       Он уехал около двух часов назад, пообещал забрать сумку с документами у охранного поста в здании, где проводился фансайн, и сразу же вернуться обратно.       Вернулся не домой, а в прошлое.       Долг за долгом, партия за партией, а шоты заливались медленно, но верно. До полного исступления, до невменяемости и апатии. Чимин трясущимися пальцами приглаживает манжет и пытается встать, хватаясь ладонью за что-то неприятно-шершавое. Оно мягкое и мнётся, как ткань, поэтому, дёрнув посильнее, парень поднимается. Свет становится неожиданно ярким, ослепляющим и пьянящим ещё больше, чем виски. Ноги подкашиваются, а взгляд фокусируется на хмуром мужском лице.       Оно ровное и чистое. Густые брови сведены к переносице, а маленькие раскосые глаза сверкают в темноте и режут одним взглядом.       — Вы… кто? — паковский голос оказывается сиплым и противным Чимину.       — Закусывать надо, — мужчина басит, придерживая парня за плечи, и разворачивает его к выходу.       Обстановка меняется резко. Из холодного и тихого казино, двое оказываются на улице, захваченной громкими звуками. Машины снуют из стороны в сторону, что-то постоянно мигает, кричит и давит на ушные перепонки.       Чимин вытирает с губ остатки виски и прижимается плечом к мужчине, закрывая глаза.       — Пятнадцать минут, хён. Пят-над-цать, — знакомый (до паники) голос сотрясает воздух и оттеняет все остальные звуки. Чимин думает, что пора завязывать с алкоголем, потому что глюки — уже край.       — Да тут вон. Задержка одна произошла, — бугай трясет Чимина за плечи, на что тот недовольно урчит, мычит и брыкается.       — Да тише ты! Чонгук, вызови, пожалуйста, такси. Жалко парня.       Чимин жмурится, потирает глаза и наконец приглядывается к окружающей обстановке. Высокий молодой человек в тёмной маске стоит совсем близко, смотрит выжидающе. Его взгляд тоже жжёт, но по-другому. Он чёрный весь, с отблесками и с вспышками. Знакомый отчего-то, и такой…       — Опять ты.       Причина его переживаний — он. Причина обид — он. Причина неудач — он.       — Чёртов Чонгук, отъебись уже от меня! Из-за тебя одни проблемы, из-за тебя я оставил сумку, из-за тебя Чиён плакала! Ты — одна сплошная проблема и… и… — Чимин заикается, подбирая слова, жадно губу кусая. — И чёлка у тебя противная, вот!       Тишина повисает тугой жижой. Пак дышит тяжело, смотрит со всей злостью, стараясь сжечь, избавиться от неугодного. Мужчина сжимает до онемения плечи юноши и тоже замирает на мгновение.       — Подождёшь с ним такси, хён? — чёрноглазый больше не смотрит на Пака. Он вообще никакого внимания не уделяет, и от этого становится ещё противнее.       — Да, конечно. Иди в машину.       Чимина тошнит. Он выплёвывает городской воздух, выплёвывает тот взгляд и опьянение. Ему хочется домой.       С признанием не становится легче. Чимин обвинил Чонгука, накричал, а тугая плеть всё ещё бьёт по мягким тканям, рассекая раны, обливая желчью из котла обиды.       Такси пахнет какой-то химической дрянью, но Пак знает точно: самая главная дрянь — он сам.

***

      Чиён вытирает влагу с щек и завязывает густые длинные волосы в хвост. По ногам пробегается волна холода, которая заставляет девушку перебраться от туалетного столика на кровать и поджать пальцы на ногах.       Чиён кажется, что Чимин, похоже, в пропасть падает, в бездне растворяется, но продолжает молчать. Продолжает упорно изображать немого, продолжает решать все задачи сам, но, самое главное, он никого не слушает.       Продолжает никого не слушать.       Не то чтобы она волнуется. Ей ещё лет пять назад объяснили, что ушедший из дома брат может о себе позаботиться, что у него есть деньги, учёба, скоро найдётся и работа. Чиён не о чем было переживать, она полагалась на Чимина и на мать, она находила в них опору.       А вместе с опорой находила и побои отца.       Между родителями и детьми всегда океан непонимания. Не заложница обстоятельств мать, не тиран-отец не знают, чем дышат младшие в семье. В доме крупными частицами пыли оседает накаляющееся раздражение. Оно копится, иногда вспышками взрывается, но никогда не покидает обитель. Крупные лапы страха и агрессии тисками сжимают четыре шеи, сдавливают, превращая все обещания и прощения в лёгкую дымку.       Чиён чувствует в себе силы преодолеть намного больше, чем было до этого. Она царапает шею в попытке не заплакать и прислушивается к тяжёлым шагам, доносящихся из гостиной.       — А где он сейчас? — жирный басистый голос посылает дрожь по пальцам девушки.       — Уехал вчера. Они сходили на встречу с актёром, всё прошло хорошо, почему ты злишься?       На мгновение повисает тишина. Хриплый лепет матери скользит вдоль комнат и колокольным гулом отдаётся в черепной коробке Чиён.       Пак никогда не спускается на встречу с отцом. Она ждёт приглашения, зова, чтобы не оступиться, не пораниться об упрёки. Неодобрение родителей крошкой острой боли остаётся в душе, и её не вымыть, не сдуть. Маленькие осколки живут под кожей, при каждом движении доставляя дискомфорт. Наверное, это тот случай, когда даже стёртая память не поможет.       — Я не злюсь.       Злится.       Пак знает этот тон с детства и, упаси боже попасться под руку, когда голос с баса переходит на шёпот.       — Хотел повидаться с сыном. Приехал вот. Выбрал денёк, узнав, что его выперли из квартиры.       Сердце делает кульбит, и в горле застывает целый айсберг. У Чиён голова начинает от переживаний кружиться, и много-много мыслей, которые роем пчелиным жалят, бьют сознание, не давая свободно вдохнуть.       Чимину негде жить?       Слёзы безвольно скатываются на покрывало, губы ссыхаются слишком быстро, а еще в душе пустыня с песками отчаяния.       Где её брат? Что он, чёрт возьми, делает?       Пак уговаривает себя дослушать до конца, она верить не хочет и только пальцы заламывает, дожидаясь хруста костей. Щелчки и неприятные ощущения в суставах заставляют немного проснуться. Порыв позвонить Чимину — глупейшая идея, но она змеёй приютилась и яд выпускает по каплям.       Нельзя.       Не сейчас.       — Что ты говоришь? Не может быть такого. Он ничего не говорил! — мама поднимает голос, только для девушки любой звук вакуумом становится. Она должна услышать отца. Только его слова, только то, что он знает.       — У моего коллеги повар — хозяйка квартиры, которую снимал Чимин. Она ругалась недавно на какого-то жильца. Так и выяснилось.       Руки находят номер телефона брата в записной книжке быстрее, чем мозг успевает сообразить зачем. Гудки растягиваются в вечность, они тяжёлым грузом давят на плечи Чиён. Волнение просеивается в каждую клетку.       Хочется закричать.       — А? — запыхавшийся низкий голос принадлежал не Чимину.       — Кто вы? Где мой брат? Откуда у вас его телефон?       — Айщ, да что это, — на другой стороне провода молчат мгновение, и Чиён боится, что начнёт снова плакать. — Чиён, ты что ли?       — Тэхён-оппа?       — Да-да, я. Нормально всё с твоим братом. Уехал в бар, оставил телефон. Ещё даже двенадцати нет, он по ночам не гуляет.       — А… Ну, прошу прощения тогда, — девушка кланяется кратко, пусть Ким и не может её видеть. — Скажи ему, чтобы перезвонил мне, когда вернётся. Без разницы во сколько.       — Да, конечно. Спокойной ночи.       Чиён думает, что голова медленно, но верно начинает пухнуть от волнения. Она прикрывает глаза и пытается унять частое дыхание, которое вызывает неприятное пощипывание в горле.       В ту ночь семья Пак легла рано. По дому не слышались вопли, треск посуды и всхлипы. Затишье перед бурей обещало быть самым счастливым временем в доме с жёлтыми обоями. Усталость пронзает каждого насквозь, забирая с собой остатки жизненной энергии.       Чиён не пропитывает подушку слезами, госпожа Пак не использует чиминову мазь от синяков. Размерное течение жизни сопровождается медленным постукиванием часовой стрелки настенных часов, и что-то так жалобно скребётся в груди, мечтая вырваться.       Страх.

***

      В полицейском участке чертовски холодно и пахнет быстрорастворимым кофе. В бухгалтерии пожилая тучная женщина медленно что-то печатает и так же медленно перемещает своё тело из одного угла офиса в другой. Всё сливается в картину отвратительного бытия, серых будней, и становится даже жалко этих людей.       По крайней мере каждый из них в подростковом возрасте думал о большем. А получил, как получает большинство.       Ничтожные песчинки и, если повезёт, какое-нибудь гордое звание.       Тучная женщина меняет еле удерживающие её вес туфли на босоножки и облегчённо выдыхает.       — Пак Чимин, говоришь. Ну рассказывай, зачем побил таксиста.       В полицейском участке пахнет быстрорастворимым кофе, а нетрезвый Пак Чимин считает мгновения до полного аута.