...из самого синего льда

Важно контролировать дыхание. Бить вместе с выдохом, вдыхать глубоко и по возможности медленно, пока противник вязнет в перерытой, влажной земле. Кристоф тоже вязнет, и налипшие на кольчугу комки грязи здорово стесняют движения, но его ярости хватает пока, чтобы не обращать на это внимания. Как посмели эти уроды напасть буквально в шаге от крепостных стен?! Их было немного стражи — буквально человек десять, а нападение произошло слишком внезапно. Зигфрид падает почти сразу, захлебываясь кровью — из его горла торчит стрела, и Кристоф чертыхается, посильнее натягивая на нос капюшон кольчуги, и приподнимает руку с щитом, крепче сжимая пальцами ремень. Слышит звон тетивы, свист — в плотное дерево врезается наконечник. Он вертит головой, пытаясь высмотреть сына императора. Почему-то от одной только мысли, что тот, возможно, ранен или даже мертв внутри все холодеет, и Кристофу становится трудно дышать. Пригнувшись и воспользовавшись телом мертвого товарища как уже-не-живым щитом, он меняет позицию, подбираясь к Рихарду ближе. В голове лишь одно — защитить. Выполнить долг, отдать свою жизнь, если потребуется, но сохранить в целостности и сохранности наследника. Конечно, тот не обязательно должен занять место своего отца… Но все почему-то уверены, что именно Рихард примет корону, и потому слишком часто Кристоф видит перед господином лебезящих крыс и просто пресмыкающиеся мешки с дерьмом. Рихард смотрит на них с улыбкой, благосклонно принимая внимание и комплименты, но в его серых глазах Кристофу чудится брезгливость и обещание скорой смерти. Он бы убил для императора их всех, мерзких и настырных, лишь бы только красивые полные губы больше не кривились вот так, скрывая в своем изломе недовольство. Наверно, у нападающих был план перебить охрану и захватить Рихарда живым — ничем иным стрелу, проткнувшую шею Зигфрида вместо шеи наследника, Кристоф объяснить не может. Что ж, видимо, тактику было решено сменить, потому что из-за ближайших деревьев выбегают быстрые, подвижные воины, умело прикрываясь стволами деревьев от выстрелов лучников. Кристоф смотрит на Пауля и на то, с каким сосредоточенным видом тот выпускает стрелу за стрелой. Кривит зло губы и тянет из мешка следующую — каждый раз, как наконечники вязнут в древесине. Пауль не очень хороший стрелок, и всего один нападающий падает от его выстрела, держась за живот, пока враги не подбираются вплотную. А затем начинается ближний бой, и уже нет времени и возможности расстреливать уродов на расстоянии. В теле немедленно закипает кровь, и Кристоф, забывшись, даже хочет попросить Рихарда остаться за их спинами, но взгляд серых глаз, наполненных убийственной ненавистью и яростью боя, напоминает ему, с кем он имеет дело. С демоном. Рихард врывается в ряды нападающих в числе первых, и Кристоф, бросив щит, следует за ним тенью, готовый прикрыть спину. Наследник бьет широко и щедро, наотмашь своим двуручником, на взгляд Кристофа слишком при этом открываясь, но это не имеет никакого значения, ведь сам Кристоф, умело управляясь копьем и большим ножом, пляшет совсем рядом. У него длинные, сильные руки, и ему удобно ловить предназначенные бокам и спине Рихарда удары на себя, отводить их в сторону, а затем насаживать врага на копье, как тушу на вертел, либо ловким движением разрезать горло, чувствуя теплые, липкие потеки на руках и соленые брызги на лице. Его окружают крики и стоны боли, лязг металла и испуганное ржание хозяйского жеребца, но азарт гуляет в жилах, и Кристоф даже радостно хохочет, скалится, будто обезумевший от крови и сопротивления жертвы зверь. В какой-то момент он теряет из виду и Рихарда, и Пауля, и всех своих сослуживцев. Концентрируется только на одном — на ускоренном, потяжелевшем дыхании, грохоте сердца в ушах, скользком от крови древке в пальцах. У них в отряде есть несколько хорошо защищенных рыцарей, и ветхая, из мягкого металла кольчуга стражника не идет ни в какое сравнение с их доспехами, но оба заняты непонятно кем, пока напротив Кристофа ухмыляется главарь нападающих, поигрывая тяжелым топором с широким, поблескивающим хорошей заточкой лезвием. Противник неплохо защищен, он куда шире и даже так, на первый взгляд, сильнее, а Кристоф уже довольно сильно устал. Он весь в чужой крови, что застилает глаза и мешает удобно держать оружие, но одновременно ее запах раззадоривает и повергает в какой-то транс бешенства, заставляя мышцы вздуваться, а внутри все клокотать в бессильной ярости. Кристоф кидает быстрый взгляд в сторону: Рихард, кажется, в полном порядке, и как раз пытается вытащить засевший в плече нападающего свой меч, когда главарь делает молниеносный бросок вперед. Черт. Кристоф надеялся, что он будет менее расторопным. В довольно толстом, резном панцире, кольчуге и шлеме, здоровенный и широкий, противник воображался эдаким неповоротливым шмелем, прущим напролом, но вместо этого Кристофу приходится резво уйти вбок, чтобы не оставить мозги на чужом оружии. Он отходит еще дальше, стараясь держать дистанцию. Ему это выгодно, а вот его противнику выгоден бой вплотную, и потому они кружат по перерытой ногами и копытами земле по кругу, то сходясь, то вновь отдаляясь. Широкое лезвие и дерево топорища, потемневшее от чужой крови, выглядят вполне убедительно, чтобы Кристоф раз за разом находил в себе силы на очередное ловкое движение. Он даже копье старается держать при себе: один удар — и древко превратится в щепки, просто не выдержав тяжести и силы. Либо же ему выбьет пальцы. Он шипит, когда, зазевавшись, не успевает совсем немного, и топор почти опускается на плечо, едва не превращая то в кровавое месиво. Все звуки для Кристофа будто исчезли: нет ни криков, ни стонов, ни тяжелого дыхания, ни лязга топоров и копий. Есть только глаза противника, кровавая пелена взгляда, его собственная боль и несколько мгновений, чтобы привести в исполнение задумку. Он кидается прочь, разрывая дистанцию, и противник торжествующе ревет, радый, что прогнал ни на что не годного молокососа. Главарь уже настроился на быструю и кровавую победу, поэтому кидается следом, запинается, когда в землю перед ним вонзается копье, ухмыляется, а затем уголки его губ опускаются вниз и ухмылка превращается в оскал смерти. Последний оскал. Кристоф торжествующе ухмыляется, пока грузное тело медленно оседает на землю, а затем подходит ближе, вдавливает метательный нож глубже противнику в горло, а затем забирает его и копье и, тяжело дыша, распрямляется, осматривая поле боя. Все уже кончено. У них, включая Зигфрида, погибло четверо — и в это число входит один из рыцарей. Пауль зажимает ладонью шею, но отвратительно бодро ходит, и Кристоф, скривившись, понимает, что рана, наверное, неглубока, и не несет в себе опасности. Остальные, за исключением ушибов, царапин и усталой хромоты, кажутся целыми. Нападавшие перебиты все. Рихард, в забрызганных кровью доспехах, стоит над поверженным врагом, опустив сапог на перепачканное грязью лицо, и торжествующе ухмыляется. С облегчением Кристоф замечает, что наследник абсолютно цел и скорее выглядит даже скучающим в отсутствие крови и круговерти металла вокруг. Завороженный отблесками солнца в черных волосах, он подходит ближе и смотрит в серые, довольные сейчас глаза. Рихард насытился чужими смертями и видом боли, и вечно хмурое лицо, с тяжелым отпечатком грусти и недовольства, разгладилось, обнажая еще мелькающий в изломе тяжелых бровей детский восторг. Наследника завораживает смерть, а Кристофа… Кристофа завораживает Рихард. Он ловит на себе заинтересованный взгляд и раздумывает, что же он может означать, когда к ним подходит Пауль и, почтительно склонив голову, на мгновение ожигает темными от подозрения глазами. Их отношения, и без того не бывшие идеальными, в последнее время окончательно испортились, и Кристоф потерял надежду что-то исправить. Проще не замечать колкости и откровенные оскорбления, чем пытаться понять, какая вожжа укусила Пауля под хвост, и усмирять кипящий котелок страстей. Кристоф вполне допускает мысль, что просто может не нравиться старшему товарищу, но такая сильная неприязнь все равно удивляет. А что же он мог сделать не так — у Кристофа ни единой мысли. Он все ещё не может привести в порядок дыхание, но, спохватившись, покорно опускает голову в поклоне, а затем слышит короткий смешок. — Ты купался в крови? Голос у Рихарда насмешливый, полный задорного, неподдельного веселья, и Кристоф улыбается против воли уголком губ: и правда, из перерезанных глоток брызгало и лилось красное весьма бойко, так что теперь его кудри жёсткие и слипшиеся, и воняют солёным железом. — Не думаю, мой лорд. Я всего лишь защищал вас и честь империи. Он старается говорить ровно, с достоинством и спокойствием, но отголоски боевого голода ещё гуляют в жилах, и в голосе невольно проскальзывает предвкушение. Хочется ещё. Ещё убивать и потрошить, видеть, как гаснет жизнь в чужих глазах, по капле утекая сквозь рану, ощущать последние хрипы на коже, и Рихард… Рихард, кажется, тоже этого хочет и разделяет его чувства. Потому что ухмыляется так понимающе, потому что в предрассветной серости его глаз Кристоф читает обещание: «Ты получишь еще. Хочешь ещё?» Кажется, тот задаёт этот вопрос вслух, потому что Пауль давится вздохом, и Кристоф с удивлением слышит неприкрытое беспокойство в голосе старшего товарища, пока тот в открытую спорит с господином. — Нам лучше вернуться в крепость. Это была засада — нас ждали. Мы потеряли почти половину отряда, ещё часть людей ранена. Это будет безумие — такими ослабевшими тащиться в лагерь к проклятому Штефану. Даже для подписания мирного договора. Кристоф не может не признать, что в словах Пауля есть зерно разумного. Наверно, и правда будет правильнее вернутся под надёжную защиту стен, послать разведотряд вперед, но… «Хочу». — Ты как всегда разумен, но я уверен, что засада не случайная. Заметил же, что меня пытались взять живым? Кому сейчас это выгодно? Куда выгоднее, чем чужие законы и удушающий мирный договор? Рихард вопросительно изгибает бровь и усмехается. И почему Пауль всегда именно на Кристофа смотрит так, будто тот виноват во всех бедах? Зыркает гневно, обжигающе, и можно даже заметить, как дрожат уголки его губ — неслыханная потеря самоконтроля. С Рихардом Кристоф тоже согласен. Даже больше, чем с Паулем. Внутри сейчас борются две силы, два жгучих желания: защитить наследника любой ценой и выпотрошить всех, кто посмел ему угрожать. Требовать выкуп? Шантажировать императора? Убить, убить их всех немедленно — и головы кинуть к ногам Рихарда, воочию доказывая, что опасности для него больше не существует и что он, Кристоф, этому поспособствовал. — Мы не можем напасть сейчас на Штефана, — сквозь зубы цедит Пауль, едва уберегая себя от более крепких выражений: кажется, он не в восторге от жадности и бахвальства их предводителя. — Он наверняка притащил с собой на подпись не менее двух десятков своих людей. — Именно поэтому ты сейчас поймаешь мою лошадь и поскачешь обратно в крепость за помощью. Или думаешь, что я настолько безрассудный, чтобы ломиться на врага с двумя калеками в соратниках? — Рихард ухмыляется и, о чудо, Пауль не находится, что ответить. На памяти Кристофа такое впервые. — К тому же, ты ранен и явно не сможешь сражаться в полную силу, поэтому я хочу, чтобы ты остался в замке. Это удар. По самолюбию, по доверию — да по всему. Так почему же в душе Кристофа такое удовлетворение? Он склоняет голову ниже, позволя грязным волосам прядями соскользнуть вниз и скрыть от его собеседников недопустимую сейчас улыбку. Недопустимую, но такую сладкую и удовлетворенную, прорывающуюся сквозь самоконтроль. — Но, мой лорд… — пытается возразить Пауль, но быстро умолкает, когда серые глаза моментально холодеют, окончательно теряя горячность и послебоевую расслабленность. — Собрался спорить? — холодно вопрошает Рихард, и Пауль торопливо гнет шею. — Никак нет. Будет исполнено. Приношу свои извинения за дерзость. Его голос звучит глухо, будто сквозь зубы, но когда Пауль распрямляется — его лицо абсолютно бесстрастно. Видя это, Рихард смягчается. — Я знаю, что ты беспокоишься и хочешь, как лучше. И ценю это. Мне нужны умные и смелые люди, так что нет смысла и дальше подвергать тебя опасности. Ты будешь куда более полезен в замке. Это окончательное решение, последний ком земли, брошенный на могилу, и у Пауля действительно хватает мозгов, чтобы не спорить. Он просто молча кланяется и уходит, сразу же принимаясь давать указания: помочь раненным, добить кого нужно, собрать стрелы, оттащить тела в лес и присмотреться к снаряжению… Кристоф остаётся с Рихардом наедине — и от чужого взгляда его прошибает вспышка жара, а внутри принимается что-то нервно подергиваться. Нужно успокоиться. Это его шанс. Показать, доказать, приблизиться… — Как плечо? Рихард смотрит с оценивающим любопытством, и Кристоф, стараясь все сделать правильно, осторожно двигает рукой, проверяя ее работоспособность. — Пустяки. Побаливает, но не смертельно. И уж точно не хуже, чем царапина Пауля. Именно это стоит доказать сейчас Рихарду. Тот, кажется, не купился, но все равно ухмыляется. А затем внезапно оказывается близко-близко, и Кристоф видит голубоватые прожилки в серых, глубоких водах чужих глаз. — Убьешь их для меня? Их всех? — Не задумываясь… И он не думает. Просто рубит и колет всех, кто появляется на пути, оскальзывается на крови и телах друзей и врагов, прет вперёд, напролом, желая самолично вонзить клинок в шею мерзкого предателя, этого проклятого Штефана, вздумавшего играть с империей и ее верным сыном. Рычит, смахивает с лица кровь — неважно, свою или чужую, делает рывок за рывком, принимает и отводит удары, отпихивает трупы, а затем, склонившись над поверженным врагом и желая еще раз надежности ради вспороть тому глотку, больно шипит сквозь зубы, когда тяжёлая рука тянет за волосы, когда потемневшие глаза требуют ответ здесь и сейчас. — Будешь ещё? Ещё крови, ещё смертей, ещё безумства боя, сладости чужих мучений и агонии врагов, которых нужно крошить, давить, рубить и жечь, забирать их золото и их женщин. Ещё, ещё, ещё… Хочу, хочу, хочу… Властный жест заставляет его затрястись, а затем чуть сменить позу, опускаясь на одно колено, и смиренно склонить голову перед новым императором, доказывая свои полное расположение и покорность. Весть пришла вместе с отрядом подмоги. Отец Рихарда умер, и не нашлось человека, который попытался бы оспорить право на трон того, кто своими мечом и кровью защищает империю. Кристоф смотрит на то, как солдаты таскают ветки, как огонь бежит от одной связки к другой — и слышит крики тех, кто ещё не умер. Это будет жестоким, но действенным уроком тем, кто в следующий раз задумает обмануть или предать. Целый выжженный лагерь противника, обугленные тела и кровь, спекшаяся в черную кору, покрывающую землю. Удушающий запах жареного сладковатого человечьего мяса и отсвет пожара, который поднимется над деревьями и разнесется над землей на многие мили вокруг. Кристоф отныне личный телохранитель, и императору очень нравится, когда на нем целые потоки чужой крови.