...из самого синего льда

— Пауль… Он старается не обращать внимания на жаркий, посвистывающий шепот. И так знает, что тот потребует. Отвлечься и сбежать, наплевав на работу. Только это Паулю потом всыпят розог, а не обладателю этого самого шепота — до красных трещин на заднице, так, что даже стоять будет больно. У старшего конюха тяжелая рука, практически лапа — мозолистая и грязная, пропахшая лошадиными шкурами и сеном, и бьет сильно. Шепот все не унимается. — Па-а-ауль. Черт, как же невовремя! Ему нужно вычистить еще два стойла, подпилить копыта молодой, в яблоках, кобылке, почистить хозяйского жеребца, дать коням свежей травы и воды… Дел на полдня, и потом конюх наверняка найдет ему еще занятие, чтобы не слонялся без дела, но голос все не унимается: зовет и зовет, требуя к себе внимания. — Ну чего тебе, Рихард?! — наконец, не выдерживает Пауль и поднимает глаза. Рихард — хозяйский сын и самый лучший друг — кривозубо улыбается ему, повиснув на перегородке. Ясно. Снова сбежал с очередного своего урока богословия и теперь скучает. Иногда Пауль думает о том, как так получилось, что они смогли подружиться: мальчишка на побегушках с черными от грязи ногтями и тот, чье будущее уже предопределено — слава, воинский почет, и свой удел. Если не сдохнет, конечно. Пауль ухмыляется в своих мыслях. Рихард? Скорее, сдохнут те, кто вздумает его цеплять и задирать. Он только кажется безобидным и мелким, но за трогательным, наивным взглядом скрывается самый настоящий, пакостливый и упертый черт, который редко отступается от своего. А если и отступается, то чтобы зайти с другой стороны. Пауль одновременно и обожает и ненавидит в друге эту черту: все же, иногда она выходит ему самому боком. Особенно когда приходится отговаривать друга от всякого рода безумств. Впрочем… Пауль не то, чтобы жалуется. С Рихардом получается почувствовать себя взрослым, свободным. Это ли не счастье для того, кто всю жизнь будет вынужден провести, тяжело работая на феодала? От Рихарда веет наигранной самоуверенностью и напускным высокомерием, которые с легкостью разбиваются, стоит ему только засмеяться, когда Пауль делится с ним стащенным прямо у кухарки из-под носа яблоком. Они шатаются по всему поместью, а когда не находят ничего для себя нового и интересного — без раздумий сбегают в лес к озеру, и Рихард никогда не против, хотя у его отца рука не менее тяжелая, чем у конюха. К счастью, тот бывает дома слишком редко. За это, наверно, Пауль Рихарда и любит. За готовность сделать все, что угодно, и не оставить друзей в одиночестве. Есть еще один, кто входит в их небольшую стаю. Тилль старше на пару лет и кажется несоизмеримо большим на их фоне, и он куда рассудительнее. Или, быть может, просто тише и застенчивее. Немного сутулящийся и угрюмый, Тилль — сын лесника — кажется пугающим. По крайней мере, Пауль его поначалу искренне опасался. Но Рихард не чувствовал никакого стеснения рядом с этим так редко улыбающимся парнем, и Пауль постепенно расслабился. А потом и сам оценил уверенную интонацию неожиданно мягкого, уже такого взрослого голоса и кучу забавных и полезных штук, которые Тилль знал. Он сделал им всем по совершенно восхитительному копью — почти настоящему, заостренному на конце! Показал, как смастерить и где поставить ловушки для зверья, и даже научил Пауля читать следы, пока Рихард рядом высокомерно фыркал. Им интересно втроем, и в окрестностях, наверно, нет такого оврага или пустоты под корнями, которую они бы не обследовали, а на некоторых деревьях красуются глубокие выемки и зазубрины от ножей и копий — тренировались, и Пауль весело огрызался на Рихарда, вновь пытавшегося казаться самым умным. Но сейчас… Сейчас друг, определенно, не вовремя. — Идем к ручью, — Рихард умоляюще складывает брови, и Пауль вздыхает. Ну да, конечно, ручей. В такую жару умыться ледяной, прозрачной водой куда лучше, чем потеть в душном стойле среди ароматов навоза, но Паулю не хочется вновь еще неделю спать на животе. Хотя наверняка придется, если старший конюх заметит его пропажу и несделанную работу. Но разве есть дело Рихарду до чужих страданий? Пауль осторожно смотрит на друга из-под мокрой, грязной челки, и видит у того на лице только мольбу и задорную, предвкушающую улыбку. — А где Тилль? — решает поинтересоваться он судьбой третьего, но не последнего члена банды. Старший мальчик наверняка тоже занят работой — это Рихард может позволить себе немного безделья. — Не знаю. В поместье его нет. Наверно в лесу. Мы могли бы найти его! Черт. Пауль фыркает, понимая, что сам же себе и вырыл эту яму — Рихарду оставалось только толкнуть. Получается, что это только он сейчас мешает великим планам и срывает все веселье. Ведь даже если Тилль занят — он в лесу и за ним вряд ли наблюдает зоркое око старшего. Тиллю доверяют. Даже при условии, что он вляпался в плохую компанию. Он, закусив губу, с тоской смотрит на улицу — туда, где жаркое солнце греет пыль и подсохшие волны грязи во дворе. Картина залитого светом тяжелого воздуха, в котором неповоротливо кружатся шмели и бабочки, манит и подбивает на побег, и перед Паулем стоит почти неразрешимая проблема выбора… Конечно же, уже через мгновение он торопливо выбегает из-под темного навеса конюшни и спешит прочь со двора, а Рихард несется следом — обернувшись, Пауль может видеть широкую улыбку на его округлом лице. Старший конюх их замечает, бранится в след и тяжело топает к бочке, на которой оставил плеть, но мальчишки уже достигли ворот и, проигнорировав окрик охранника, перемахивают через неглубокий овраг, направляясь к краю леса. Под ногами шуршит подлесок, больно стегая по ногам, дышать в такой жаре сразу становится тяжело и обжигающе, но они не останавливаются, и все, о чем может думать Пауль в этот момент — это ледяная вода ручья и солнечные блики, прорывающиеся сквозь листву деревьев и скользящие по его лицу. В груди все горит лесным жарким пожаром, Пауль спотыкается и оскальзывается на траве и листве, но продолжает бежать, пока не стихает последний отзвук зычного крика и пока кровь в ушах не начинает грохотать военным барабаном. Благо, ручей уже рядом. — Ну ты вообще… Бешеный, — силясь отдышаться, говорит Рихард, а затем звонко хохочет и плещет Паулю в лицо холодной водой. Все равно. Пауль, уперевшись коленями в мягкую землю, склоняется к самой прозрачной, подернутой рябью поверхности, и от той веет такой влекущей свежестью, что холодные капли, попавшие на кожу — почти божья благодать. Он с наслаждением зачерпывает ладонями сладкой родниковой воды и припадает к ней губами, туша пожар в груди. Все пьет и пьет, пока зубы не начинает ломить от холода, а в животе — булькать, и только потом с довольным вздохом отстраняется и поворачивается к другу. Рихард давно закончил пить и теперь сидит, откинувшись на руки, и смотрит на Пауля, задумчиво прищурившись. — Что-то случилось? Пауль не хочет, чтобы друг грустил. Наверно, стоит как можно скорее найти Тилля и подумать о достойном и веселом занятии на остаток дня — чтобы после было не так обидно получать удары по заднице, но сейчас… Сейчас хочется побыть только вдвоем, наедине. Рихард дергает плечом и нарочито безразличным голосом отвечает: — Отец давно не приезжал… Он усиленно делает вид, что не переживает и вообще не имеет ни капли страха по поводу долгого отсутствия родителя, но Пауль только усмехается, не купившись на подобную браваду. Рихард может сколько угодно строить из себя бессердечного и невозмутимого, на самом деле являясь… — Уверен, что у него просто много дел. Не было ведь слышно ни о каких беспорядках, да? — беззаботно отвечает Пауль и ловит на себе быстрый росчерк наполненных благодарностью серых глаз. — Да, все спокойно. Все хорошо, — Рихард приободряется и Пауль, уловив смену настроения, тут же кидается в атаку. Друг совсем не по-рыцарски или мужски визжит от неожиданности, когда оказывается вдавленным в прохладную, влажную у ручья траву, а затем смеется и упирается руками Паулю в плечи. Они барахтаются какое-то время, шутливо борясь и шумно дыша, пока Пауль, наконец, просто не наваливается на Рихарда сверху, а тот совершенно внезапно прекращает сопротивление. Освещенные редкими, тонкими солнечными лучиками, пробивающимися сквозь густую листву, серые глаза кажутся искрящимся предрассветным небом, и Пауль завороженно замирает на целое мгновение, а затем жмется к другу и успокоенно замирает, чувствуя щекой чужие, густые волосы и слыша сбитое дыхание. — Нужно найти Тилля… — голос Рихарда тонкий и какой-то неуверенный, и Пауль думает, что это позволит ему еще совсем чуть-чуть, всего лишь несколько ударов сердца побыть вот так — близко-близко, ощущая друга всем своим телом. — Да, — наконец, отзывается он, встает сам и подает руку Рихарду, и тот, помедлив и настороженно зыркнув, принимает ее, а затем они срываются дальше по только им ведомым тропам. Шныряют по лесу до самой темени и даже умудряются поймать в озере пару рыбех своими копьями, жарят ее на костре прямо на берегу, и Паулю весело, как никогда. Он получает свое, вполне заслуженное, наказание, глотая слезы и стараясь не смотреть на Рихарда, который застыл неподалеку, удерживаемый на месте сухой, но твердой рукой священника. Его отец приезжает через пару дней, и лошадь под ним, покрытая пеной, едва дышит и нервно переступает тонкими ногами с дрожащими коленями. — Собирайся, сын. Мы едем в столицу! У хозяина горят глаза, и Пауль чувствует тянущее, глухое чувство где-то под ключицами, когда смотрит на Рихарда — растерянного, с широко распахнутыми, испуганными и одновременно радостными глазами. Паулю и Тиллю ничего не говорят — малы еще, но шепотки слуг помогают понять им, что в жизни хозяина и его наследника грядут большие перемены. Император мертв. Или погиб. Разве это так важно, когда перед носом маячит вполне осязаемый и доступный, сочный кусок власти? Трон?.. Две недели проходит в сборах и нервозности, а затем Пауль сбегает, оставив работу недоделанной, и обнаруживает, что Рихард уже уехал. Вечером, тайно, под покровом темноты. На долгие десять лет. Пауль ждет его. Искренне, неустанно ждет, поглядывая на ворота и ожидая, что вот-вот во дворе раздастся его смех, и повзрослевший и вытянувшийся Рихард опять обнимет его и предложит сбегать к ручью. Тилль смотрит на него с непонятной жалостью и лишь качает головой, но ничего не говорит и просто молча уходит, оставляя Пауля наедине с мечтами. Долгожданная встреча проходит как-то… Неправильно. Действительно повзрослевший и выросший, Рихард до странного молчалив и делает вид, что едва узнает друга детства, держась подчеркнуто отрешенно. На Рихарде дорогая броня, а его конь молод, поджар и сноровист, и бешено фыркает широкими ноздрями. Хороший конь. Дорогой. Породистый. У Рихарда к луке седла пристегнуто два меча, и один он вручает Паулю, отводя взгляд*. Это много значит. Это, на самом деле, значит почти все для обычного работяги — шанс на новую, лучшую жизнь, путь к богатству и уважению. Совершенно новую нить судьбы. Только почему-то Паулю горько смотреть на довольно потертые ножны с не самым качественным, но все равно его мечом. Горько, потому что он бы лучше снова увидел звездный предрассветный серый туман, чем темную кожу. — Спасибо, — вполне искренне говорит он и склоняет голову. Чувствует, что должен склонить. На мгновение Пауль чувствует на себе жар чужого взгляда, но подняв голову вновь видит только отрешенный профиль. — Но… Это все? — Это большее, на что ты можешь рассчитывать, — сухо отвечает Рихард и, развернувшись и взмахнув полами тяжелого, дорожного плаща, скрепленного дорогой застежкой, уходит прочь, а Пауль имеет возможность только смотреть на широкую, прямую спину, оставаясь на месте. На своем месте. Уже не конюха, но и все равно не того, кто достоин общаться с сыном императора.