Говори ещё

Ради Бога, говори ещё. Снова назови меня своей грязнокровкой — приемлю каждый звук, высекающийся меж заострённых зубов. Только позволь полюбоваться твоим ликом, омрачённым гневом. Хлёстко докажи словом, а после — делом, как ты бываешь жестока к тем, кто забыл о страхе. Молить о прощении рядом с тобой — святотатство, ведь Бог лично создал тебя как первого ангела, десницу свою, простирающуюся и над землями живых, и над реками мёртвых. Тогда же Господь не позволил тебе вкусить жалости, ведь истинная вера способна жить только в необузданной страсти и ярости, застилающей глаза. Но не слепой ты была, а всеведущей, как Фемида, отбросившая весы. Главное мерило твоё — боль, каждое решение — жестокость. Ты стала шедевром Его, огнём и мечом, знамением, ввергающим смертных в ужас от осознания собственной убогости. Тебя никогда не звали святой, искусительница смерти, но в преданности — твоя чистота, в откровенности — безумие. Праведные бури твои видели многие народы, из кубков вместе с тобой пили горчащее вино, преклоняли колени, головы, отдавали жизни свои на радость пляшущим в твоих глазах огонькам жажды. Жажда страха и трепета вызревала в твоих бледных венах и устремлялась к сердцу, не позволяя иногда совершить глубокий вдох. Жажда земного пряталась в бездне твоей презрительности. Голод по человеку читался в том, как непримиримо ты кружила около моего лица, вплотную прижималась к моей невзрачности, ненавидела моё тепло, ища его каждую встречу. И когда не могла дышать ты, то затихали ветры, унимали непослушные буруны чёрные океаны, опускали головы хищные птицы, боясь твоего гнева. Соратники же и вовсе замолкали, чувствуя безграничную власть над их изуродованными душами. Первая, после Бога, власти твоей опасается даже Тот-Чьё-Имя-Нельзя-Называть, но кто он в сравнении с тобой? А я боюсь только глаза поднять к твоим, заглянуть во мрак бесконечности чёрных, как угли, зрачков. Безнадёжно любуюсь каждой изогнутой линией тела, стянутого благородной парчой, и чувствую на своих плечах — ответственность, на запястьях — онемение, на губах — твой взгляд. Я не понимаю ни слова, из тех, что ты говоришь, потому что кажется мне, что произносишь их словно на забытом языке, понимать который умеют только тысячелетние сосны Запретного леса и заточённые под их корнями древние духи. Признаюсь тебе честно, а иначе говорить с тобой — преступление, я не уверена, что хочу их понимать. Твои губы двигаются быстро, резко, они притягивают все взгляды в огромной мрачной зале. Ураган чувств обрушивается на мелкие жизни, а мою сметает как щепку. Мне безразлична моя слабость, ведь всё пространство внутри заполняешь ты. Воздух стал вязкой прозрачной пеленой, которой накрывают ангелы покойников после прощания, благословляя в последний путь. Каждый шаг к тебе — последний. И я ступаю неуверенно, потому что чувствую, как каменный пол зловеще трясётся под ногами, выпуская на поверхность тонкие струйки закипающей лавы. Земля готова принять меня в недрах огненных, но это будет потом. Сейчас — меня ведут к тебе, божество. Прими рабу твою, подари свои плоть и кровь. Ты никогда не благословляла обречённых, а я никогда не любила напутствия. Твой интерес хулой замирает на коже, сквозь которую проступают проклятые слова. Говори ещё. Я не могу насытиться совершенным изгибом твоих губ, вытягивающихся в острой улыбке, когда ты подходишь ко мне и ногтями впиваешься в едва посиневшие щёки. Играть с нами — для тебя безделица. И ты играешь с моей жизнью, словно не боишься проиграть. На кону — вечность, я ставлю её по своей воле. Но это не имеет значения, ведь на всё воля твоя. И пока одержимость не сожгла меня изнутри неутолимой тоской, позволь насладиться твоей благосклонностью, растворяющейся в отравленных поцелуях. Произнеси моё имя в последний раз, и я подчинюсь тебе, Беллатрикс.