"Изольда"

» Я хочу быть понят родной строной, а не буду понят — что ж?! По родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь.» В. Маяковский

1939 год. Фашистская Германия. Отполированный до блеска Мерседес-Бенз цвета крепкого французского красного вина, нехотя останавливается около дорогого дамского магазина в центре города. Маленький несуразный водитель — большеголовый крепыш в идеально-выглаженной бордовой форме — поспешно открывает заднюю дверь. Через пару мгновений на влажный городской асфальт ступили две хорошенькие, пусть и чересчур тоненькие ножки, обутые в дорогие кожаные туфли. Следом показалась и сама хозяйка — стройная белокурая женщина в смелом для своих лет бледно-желтом платье. Она брезгливо окинула взглядом все вокруг, и вдруг натянула на лицо злобную высокомерную улыбку. — Спасибо, что согласилась уделить мне пару минут своего времени, Лидия. — Взволнованно произнес худощавый мужчина, закутанный в темный поношенный плащ, — Для меня это очень важно! Лидия Шваген-Вагенс едва заметно усмехнулась, изучая взглядом своего когда-то гордого талантливого независимого брата, что сегодня сам пришел на поклон к старшей сестре и просит о помощи. Спутанные светлые волосы, провалившиеся внутрь черепа растерянные голубые глаза на худом лице, чуть подрагивающие губы и этот странный плащ. Зачем? Ведь середина августа, в городе так тепло? Какое убожество! Себастиан наверняка выпросил плащ у кого-то из соседей, дабы скрыть от пристального взгляда сестрицы свои лохмотья. А может быть, кто-то сжалился над беднягой и оставил у дверей их дома еще добротную старую одежду, не один год пылившуюся после смерти какого-нибудь зажиточного сапожника? И этот человек единственный сын Густава Шваген-Вагенса! Какой позор… — В твоих интересах излагать мысли короче, Себастиан. У меня не так уж и много свободного времени. Званые вечера, опера, ужин в ресторане с очередным уже не юным офицером — новым предполагаемым женихом, и может в скором времени уже третьем мужем. У Лидии дел невпроворот. Но все же женщина легко потратила целый час на бестолковую езду по вечернему городу, мучая ожиданием младшего брата, одиноко стоящего на тротуаре. Её помощь нужна Себастиану, и он готов ждать хоть всю ночь напролет. — Отец не отвечает на мои письма. Скажи, пожалуйста, о Вики… ничего не слышно? — Слабо осведомился мужчина. Хоть Лидия и прекрасно знала, что брата уже год волнует лишь этот вопрос, на её лице исказилось отвращение. Тупая настойчивость этого недоумка утомляла женщину. — Нет, это низко с твоей стороны, Себастиан! — Вспыхнула блондинка, — Ты просишь от меня невозможного! Откуда мне, по-твоему, должны быть известны сведения о судьбе твоей жены?! Не мне тебе объяснять, что делают солдаты Рейха со славянами! — Лидия! — Оборвал её мужчина, — Я знаю, мы никогда не были близки в детстве, но мне действительно не к кому больше обратиться. Попроси отца найти информацию о том, что они сделали с Викторией! — И не подумаю! — Огрызнулась женщина, — Это подсудное дело, ни я, ни отец не обязаны так рисковать из-за этой женщины. Смирись, Себастиан! О ней ничего не слышно уже почти год — она мертва. Твои старания напрасны. Да, он много раз слышал эти слова, и от солдат Рейха, и от членов своей семьи, и от близкий друзей. Да, они каждый раз звучат по-разному: когда-то грустно, со страдальческими всхлипываниями, когда-то устало, равнодушно, рассерженно, с брызгами слюны и отборным уличным матом. Но каждый раз они по-новому безжалостны, по-новому невыносимы. Лидия, самая не зная от чего, вдруг резко сжала губы, сдерживая жестокие упреки и глупые женские слезы. Чего он хочет от нее? Зачем издевается? Нет, она ему при всем желании помочь ни чем не может. — Ты должен быть сильным, Себастиан! — Грубо оборвала блондинка, оборачиваясь к машине, — Ты знал, что Виктория была славянкой, и все равно женился на ней! Это твоя ошибка. Позаботься хоть о своих щенках-полукровках, если не хочешь лишиться и их навсегда! Вы должны уехать из Германии и как можно скорее. Вспомни о своих детях, ты ведь — отец, в конце концов! Бордовый Мерседес быстро скрывается за переулком, оставляя едва заметный след от выхлопного газа. На улицах города один за другим зажигаются грозные фонари. Холодные капли противного мелкого летнего дождика нервно стучат по крыше. Себастиан Шваген-Вагенс медленно опускает тяжелую голову и с видом полного равнодушия уходит прочь. Ему было уже двадцать шесть лет, или может быть чуточку меньше, когда он, наконец, осознал это странное благословенное чувство под названием любовь. Ванильно, приторно, неправдоподобно, неестественно, слишком не по-немецки, верно? Увы, в свои двадцать шесть Себастиан представлял собой образ вполне обычного неудачника. Он рано осознал свою чуждость миру и родной семье, не сумев оправдать смелые надежды родного отца и продолжить военную династию. Он рано стал цитировать Гете, слушать Баха, критиковать немецкое правительство. Он слишком рано и напрасно разочаровался в собственной жизни. Мечты об идеальном государстве, любящей семье, верных друзьях и прекрасной женщине были оставлены Себастианом еще совсем в юном возрасте. Он наслаждался только музыкой, стремился к самосовершенствованию, прибывая в натуральной изоляции в доме родителей. Так кроме скрипки и тихого уголка молодому человеку ничего не было нужно. От Себастиана никто более не ждал ничего особенного, и он достойно и даже скептически переносил едкие упреки отца. Быть может, подобное существование продолжалось и по сей день, если бы не она. Это был вполне обычный серый день, не предвещающий ничего особенного: семейство Шваген-Вагенс было приглашено на обед к состоятельной семье русских эмигрантов, бежавших из родной страны после Революции семнадцатого года. Лидия вместе с матерью недвусмысленно перешептывались — совсем неплохо было бы свести непутевого Себастиана с дочкой хозяина незамужней Анной. Однако столь гениальная идея была тут же оставлена женщинами, когда в гостиной показалась предполагаемая невеста. Гордо вышагивающая солдатский марш, в грубых мужских сапогах, брюках и потной рубахе на голом теле, непричесанная девушка сумела произвести желаемый фурор. Несчастные родители, по-видимому, не имели нужных рычагов, чтобы смирить свою единственную, засидевшуюся в девках, наследницу. Себастиан едва заметно улыбнулся — обед становился все веселее. Естественно, брак с кем-либо был своенравной Анне не интересен. Уже через пару минут общения с этим экзотичным грубым, но все же забавным чудом природы было ясно — девушка презирала абсолютно всех: фашистов, коммунистов, либералов, консерватором и пацифистов. Однако несколько раз похвалилась и тем, что состояла в переписке с Кларой Цеткин и Розой Люксенбург. Но кажется, данная часть её биографии была если не выдумана, то уж слишком преувеличена. Густав наливался краской, вступая в жаркий политический спор с взбалмошной девчонкой, Лидия кокетничала с восемнадцатилетним сержантом, черт знает, откуда появившимся в этой комнате, мать вела невинный разговор о Боге с хозяевами дома. И вновь Себастиан чувствовал себя чужим. Это было подобно разряду тока, проникновению холодного оружия вглубь горячей плоти, поцелую ангела. Образ высокой яркой прекрасной рыжей женщины неожиданно возник во дворе хозяйского дома. Огромные зеленые коварные глаза сами того не ведая заставили Себастиана стать их верным рабом до гроба. Он тут же выбежал из комнаты, не задумываясь о возможных слухах, подозрениях, злобных шуточках Лидии и отца — все это было неважно. Себастиан бежал около десяти секунд, все это время, испытывая жгучий страх — вдруг она окажется сладкой иллюзией, первым признаком шизофрении, благодатным миражом. Вдруг это все невозможно? Но видимо Бог за что-то послал ему огромное счастье. Возможно, оно досталось Себастиану напрасно, незаслуженно, ведь он не сумел сберечь свою Викторию от людской зависти. Высокая полная усталая женщина с легкой рассеянной улыбкой перебирала детали хозяйского автомобиля, не замечая изумленного взгляда блондина. Её имя Виктория — она дочка одной из служанок своих господ, и лучшая подруга своенравной Анны. Свое экзотичное для дореволюционной России имя рыжая девочка получила случайно, в честь какой-то там «королевны британки», как слезно причитала её мать. Просто барыня имела страсть ко всему утонченному, эстетичному, высокому — именно поэтому этот ребенок получил свое «антихристовое имя». Стоит заметить в похвалу той же барыне, что она взяла девочку под свое крыло, когда её мать скончалась от холеры. Таким образом, Виктория эмигрировала вместе со своими благодетелями в далекую полуразрушенную Германию. Женщина, наконец, заметила своего потрясенного поклонника, и, не скрывая злобной усмешки, удалилась. «Черта с два, какая-то немецкая вошь будет на меня заглядываться!» — не без гордости решила для себя Виктория. Увы, их первое знакомство не заладилось. В последующую неделю Анна желчно будет замечать рыжей женщине: «Смотри! Принц твой заграничный снова явился! Ты его матом, а ему хоть бы что — влюбился бедный музыкант!» Виктория то злилась, то смеялась над словами подруги, всячески игнорируя знаки внимания Себастиана, который окончательно порвал все связи с внешним миром и собственной семьей — она и музыка — вот все, что ему было нужно. Через две недели они обвенчались без посторонних глаз в старой полуразрушенной церкви. Как именно Себастиан сумел завоевать сердце грозной русской красавицы — пусть останется тайной, а как они, даже не имея общего языка, полюбили друг друга — тем более. Все годы их счастливого брака напоминали один сладкий блаженный сон, очнуться от которого Себастиан боялся более смерти. Подумать только, на темном холодном чердаке одного из покосившихся домов города супруги обрели друг друга, воспитали двух прекрасных детей, не обращая внимания на недоуменные взгляды общества. Потом, конечно же, обзавелись и маленьким уютным домиком, где Себастиан имел возможность учить детей музыке, а счастливая Вики принимать свою старую любимую подругу. Это было безграничное счастье, которое, как вы понимаете, не могло длиться вечно. Скучный внешний мир, на который супруги долгие годы не обращали должного внимания, вдруг как бы обиделся и решил непременно напомнить о себе. К власти в стране пришла партия фашистов. Себастиан вряд ли забудет, случившуюся в их доме, небывалую ранее картину. Придя домой отец семейства застал Хэви (Хенрика) в слезах, а из соседней комнаты доносились громкие крики жены и старшего сына. Оказалось, что Ди (Дидрих) в компании ребят из Гитлерюгенда громил еврейские лавочки в городе. Узнав о том, что её сын связался с фашистами, Виктория, не задумываясь, схватилась за ремень. Это было, наверное, самое суровое наказание, что пережил маленький Ди. Вики и сама выплакала много слез в эту ночь, ругая себя за ослепляющий гнев и необдуманное решение. Она не очень хорошо разбиралась в политических убеждениях новой власти, но, что-то внутри подсказывало женщине, что эти люди навлекут на её семью много горя. Что касается Ди — более к фашистам он приближаться не смел. А после началось новое гонение на евреев, и Анна посоветовала супругам покинуть Германию, ведь солдаты Рейха отзывались и о славянах крайне не лучшим образом. Только куда им теперь идти, когда, наконец, обустроен новый дом и дети делают успехи в частной школе? Зачем зря волноваться, ведь эти репрессии временны и, чтобы не случилось — обойдут их семью стороной! Не обошли… Викторию и Себастиана, не объясняя причины в скором времени выгнали с работы, Хэви выстригли рыжие волосы в школе — более покидать дом родители ему не разрешали. Семье Шваген-Вагенс пришлось заложить дом и временно переехать в какое-то страшное полуподвальное помещение — все деньги шли на покупку билетов в Америку, оставаться здесь было небезопасно. «Сначала — чердак, теперь — подвал! Стабильность! — смеялась Вики, утешая мужа, — Все скоро наладиться, вот увидишь.» Десятого сентября прошлого года Себастиан вместе со страшим сыном отлучился в ломбард, он заложил последнюю хоть чего-то стоящую вещь — любимую скрипку. Сейчас он больше всего на свете ненавидит себя даже не за сам уход из дома, а за проклятое чувство жалости к этому глупому куску дерева. Всю дорогу к подвалу он в мыслях оплакивал свой инструмент, даже не думая о жене. Вернувшись назад, они застали Хэви одного. Мальчик, молча, сидел на засаленном табурете и смотрел в никуда. Его бледно-мертвое лицо не выражало никаких эмоций. — Маму увезли солдаты Рейха. — Слабо бросил мальчик, угадывая немой вопрос в глазах отца и брата. — Но… она сказала, что скоро вернется. Тишину нарушил резкий нечеловеческий вопль Ди. Он сразу все понял. Сразу! Подросток быстро рухнул на пол, содрогаясь всем телом и закрывая лицо руками. Испуганный Хэви тоже задрожал и бросился на шею старшему брату, пытаясь его утешить. «Она вернется, Ди! Она обещала! Папа, скажи ему! Папа!». Себастиан быстро вышел из дома. Ноги его подкашивались, голова шла кругом, внутри застрял какой-то истеричный неуместный смешок, разбавленный солеными, непроизвольно бегущими слезами. Еще не поздно! Это ошибка! Он спасет её! Она вернется! За эти два дня Себастиан оббежал весь город вдоль и поперек не менее десяти раз. В ход шли угрозы, мольбы, унижения, всяческие оправдания. Виктория ведь ни в чем не виновата: она уже много лет живет в Германии, родную речь практически забыла, родственников в СССР у нее нет. Она мать! У них двое маленьких детей. Их семья далека от политики! Дайте им шанс просто уехать! Никаких сведений солдаты Рейха не давали, однако, не двусмысленно намекали: «Зря бегаешь, папаша. Иди домой к детям. Поздно…» Вернувшись, наконец, домой мужчина слабо потянулся к чайнику, жадно глотая холодную кипяченую воду, и не обращая никакого внимания на испуганных сыновей, рухнул на кровать. Себастиан неделю пролежал в горячке, бездумно глотая горькое лекарство, что каким-то образом удавалось достать Ди. Пришел он в себя, услышав громкую ссору детей: Ди за что-то жестоко отчитывал Хэви. Мужчина резко встал с кровати и бросился к младшему сыну, целуя его заплаканные щеки. Как Хэви был похож на мать в это мгновение. — Бедный мой мальчик, бедный! — Ласково приговаривал музыкант, — Не смей никогда на него кричать, Ди! Я тебе этого не позволю! Подросток вздрогнул, получая незаслуженный упрек, ему сделалось очень обидно. Всю эту неделю Ди не сводил с отца глаз, в то же время, заботясь и о младшем брате. Ему тоже больно и страшно! Ди так же скучает по маме, но скрепя зубами, делает то, что нужно! Подросток снова сдержался, ничего не отвечая отцу — им с Хэви просто нужно время, чтобы свыкнуться со страшной правдой. Тем же вечером в подвале семьи Шваген-Вагенс появилось совсем уж неожиданное лицо: Сэр Густав. Блистая фашистскими крестами на форме и гордо глядя на свою презираемую родню, старик протянул удивленному сыну толстый конверт с деньгами. — Надеюсь, хотя бы теперь ты примешь правильное решение и покинешь город, Себастиан. — Грозно произнес Густав, внимательно разглядывая лица двух худых мальчиков, неуверенно выглядывающих из-за спины отца, — Если не думаешь о себе — подумай о детях. Они как-никак носят мою фамилию. Завтра утром за вами приедет мой человек, ничего не берите, включая документов. Я передам вам новые бумаги… — Я не уеду без Виктории. — Отрезал блондин. — Кому ты врешь? Им? — Нахмурился старик, — Её больше нет! Спасай их шкуры, в них ведь тоже течет эта грязная славянская кровь. Не сегодня-завтра приедут и за ними, и даже я ничем не смогу тебе помочь, идиот! — Проваливайте отсюда к чертям! — Вдруг не сдержался Ди, выскакивая вперед. — Уходите! Вон! — Что? — Обомлел Густав. — Что ты сказал, щенок? — Мы не уедем без мамы! Не уедем! — Взвизгнул Ди, — Нам не нужны ваши грязные фашистские деньги! Проваливайте к черту! И не приближайтесь к нам больше никогда! — Себастиан, если твой… — Уходи, отец. — Сухо согласился музыкант, — Мы справимся без твоей помощи. Густав, молча, надел фуражку, пряча пульсирующие от гнева вены. Более в жилище сына он никогда не появится. Маленькая утренняя ссора легко забылась: все троя решили не оставлять надежду на возвращение Вики. Однако история с участием Густава Шваген-Вагенса только начинается. Вернувшись в собственный особняк, он еще час не мог найти себе места после слов этого мерзкого наглого, но такого похожего на него самого мальчишки. Густав откровенно смеялся над мечтами покойной супруги хоть раз взять внуков на руки — к этим щенкам-полукровкам старик не мог испытывать родственных чувств. Честно говоря, он и увидел их только сегодня — грязных худых и испуганных. А этот старший! Что за воспитание?! Такой же варвар, как и его покойная мать! Через два дня Сэр Густав навел о Ди всевозможные справки: лучший ученик школы, юное дарование. Не так уж и плохо для варвара, верно? А ведь, как он похож на него в молодости, просто идеальное совпадение. Разве что этот вздернутый славянский нос? Не страшно, когда Ди будет старше — многие фройляйн сочтут его нос даже милым. Только вот эти заметные, похожие на клеймо, мерзкие, портящие идеальное арийское лицо Ди веснушки не давали Густаву покоя! Именно они ставили под вопрос чистейшее немецкое происхождение этого уникального мальчика. Этот ребенок не должен жить в таких условиях, он явно достоин большего! Еще через пару дней бордовый Мерсенес Густава перехватит бледного Ди по дороге домой. Ничего сверхъестественного — старший Шваген-Вагенс просто хочет познакомиться с внуком. Как ни воротил свой неправильный вздернутый нос маленький Ди — встречи с дедушкой Густавом стали ему нравятся. Он просто устал от постоянного страха, от опустошающего разговора с убитым горем отцом, от девчачьих слез Хэви. На его еще не окрепшие плечи легло так много забот со смертью матери — да, теперь он не боялся формулировать мысль именно так. Ди всего лишь хотелось покоя, личного времени, возможности снова хорошо учиться, читать любимые книги, есть шоколадные конфеты. А дедушка Густав, кажется, был согласен все это ему обеспечить. Внутри Ди долгое время шла непримиримая борьба. Он не хотел предавать память о матери, расстраивать папу и брата тем более. Пусть же эти встречи, а тем более поступление в Гитлерюгенд останутся тайной. Ведь дедушка Густав сказал, что Ди ждет большое будущее в новой стране, за которую многие из них просто обязаны бороться. Вот только, бороться с кем?.. — Открой коробку, — Ласково попросил Густав. Ди озадачено покосился на картонное изделие, бросив осторожный взгляд на деда. За окнами Мерседеса медленно проплывал город. Густав едва заметно улыбнулся, замечая округлившиеся глаза Ди. В руках у подростка оказался пистолет. — Твой день рождения через пару дней, я прав? — Усмехнулся старик, — Я думаю, играть в машинки тебе наскучило. Это Вальтер П38 — одно из лучших изобретений человечества. Я надеюсь, этот пистолет принесет тебе много славы, Дидрих. — Спасибо, но… папе вряд ли это понравится. — Грустно улыбнулся мальчик, отстраняя коробку. Густав нахмурился. — Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. — Сурово протянул старик, — Твой папа написал мне, что в скором времени покинет страну. Я хочу, чтобы ты остался со мной, мальчик мой. Ди удивленно поднял светлую бровь. — Да-да, ты не ослышался. — Подтвердил Густав, — Твое место здесь, в твоей родной стране. А что касается твоего младшего брата… Таким как он не место в стране Фюрера. — Так что же, я их больше никогда не увижу? — Какая глупость, Дидрих! — Упрекнул внука Густав, — Все в твоих руках. Просто сейчас неспокойное время, их отъезд — вынужденная мера. Кстати говоря, ты подумал на счет той легкой операции для удаления веснушек? — Да, я согласен. — Грустно буркнул Ди, — Они все равно никогда мне не нравились. Густав мягко улыбнулся и ласково потрепал внука по голове. Умный мальчик — не то, что сам Себастиан. Бордовый Мерседес остановился около стен одного из дежурных участков города — это вынужденная мера. Начальство срочно вызвало Густава Шваген-Вагенса на рабочее место. Ди и раньше проходил внутрь здания, видел веселых задиристых солдат, слышал полковой гимн — все как обычно, ничего нового. Жаль только, что здесь не скучают сыновья других офицеров, уж очень уж подростку хотелось похвалиться дорогим подарком. Густав с кем-то громко спорил по телефону, Ди стоял неподалеку, крутя незаряженное оружие на пальце. — Сынок! — Прозвучал вдруг чей-то до боли знакомый голос. Подросток резко вздрогнул и обернулся. «Мама?! Неужели мама?! Здесь?! Откуда?!» Перед Ди стояла тощая седая смуглая черноглазая женщина в одной окровавленной рубахе. Нет, это если и была мама, то не его… Женщина и сама разочарованно отвела взгляд — она обозналась. В то же мгновение несчастная рухнула на каменный пол, двое здоровый прежде всегда веселых солдат, у которых тоже были свои мамы, запинали её до потери сознания, страшно ругаясь. Ди не мог пошевелиться от страха, Густав, наконец, обратил на происходящее внимание. Подросток пришел в себя, сидя на жестком деревянном стуле в кабинете деда. Тот быстро бросил на внука виноватый взгляд, было видно, что этот непростой разговор был сейчас не к месту. — Я думаю, ты все понимаешь, Дидрих. Так нужно. Я. я скоро приду. — Пообещал Густав, удаляясь из кабинета. Как жаль, что Ди пришлось увидеть это. Подобные тонкости в их работе должны усваиваться постепенно, порционально, аккуратно. Что ж, надеюсь, он не станет разводить сырость как девчонка — на это Густав точно не подписывался. С другой стороны, не ребенок — поймет. Все ведь до него понимали. Когда раздался позади громкий выстрел — Густав замер, гадая, какому олуху пришло в голову играть с оружием. Еще мгновение метаний, мгновение анализа, мгновение страха. И он бежит, расталкивая молодых коллег в стороны, бежит, с трудом открывая дверь в собственный кабинет. И да — в луже собственной крови лежит самое близкое и драгоценное для старика существо. Лежит так красиво, эстетично, правильно, сжимая подаренный дедом пистолет мертвой хваткой. Лежит, даже сейчас, ставя на место Густава своей очередной, на этот раз последней выходкой. И никому теперь не нужны ваши скупые слезы Мистер Шваген-Вагенс, ваши безумные крики — Ди не вернуть. Не плачьте люди, ему повезло умереть вот так, не спев ни одного пьяного куплета фашистского гимна, не лишив жизни ни одного солдата на поле боя, не изнасилуя ни одной пленной женщины, не включив ни одной газовой камеры, не скормив своей собаке человеческое мясо, не расстреляв ни одного голодного ребенка у огромной вырытой ямы. Пусть он умрет вот так — низко, грешно, трусливо, не опорочив светлой памяти родной матери. Себастиан осторожно приоткрыл дверь, устало улыбаясь дремлющему Хэви. Рыжий мальчик медленно потянулся, весело докладывая отцу: — Я все посчитал, если нам еще чуть-чуть поднакопить денег, то мы сумеем выкупить нашу скрипку ко дню рождения Ди! — Это прекрасно, сынок. Думаю, он очень обрадуется. — Заключил блондин, — Кстати, где сейчас Ди? — Не знаю! Наверняка опять с книгами своими возится! — Недовольно буркнул Хэви, — Оставим ему кусок пирога. Вот, когда у нас опять появится скрипка, он точно носа из дома не высунет. Ди ведь давно хотел научиться играть.