На сиреневый

В широко распахнутые изумрудные глаза прорвались всплески молний. Слепящие когтистые пальцы сжали пышные угольные клубы до боли и слезливых всхлипов, тонких острых капель, впивающихся в помрачневшую землю, прогибая под собой обесцветившие маки, чья алая краска сливалась с хрупких стеблей, пропитывая собой почву. Маяки сокрушились под тяжестью насвистывающего ветра, катающего по небу леденящие частицы. За покрытым чернью горизонтом ударил в исполинский барабан гром. Селянин считал до этого момента, следуя детскому поверию, хотя в этом и не было нужды: и слепой догадался бы, стихия бушевала прямо над съежившимся городком, если не над самой лавкой. Паутины выискивали неосторожную жертву, дабы стянуть её своими электрическими нитями. Не первая и явно не последняя гроза в жизни Нурма. Но ни в какую грозу не давалось ему выйти из своего убежища и вдохнуть бешеный воздух, вслушаться в раскаты и потоки, подставить лицо под стрелы дождя, насладиться невиданным в близи зрелищем. В раннем детстве это был обычный страх, инстинкт самосохранения, тащащий за собой в уютное местечко под крышей, оставляя неизведанное за тонкой прозрачной стеной, надтрескивающейся из-за яростных ударов любопытства. Затем это переросло в бездумное повиновение, безусловный рефлекс. Тебе больно? Отдернешь руку. Позади нечисть? Убежишь. Подкралась молния? Спрячешься. Однако где-то в самой глубине разума ныл назойливый вопрос: «Почему бы не посмотреть?». Почему бы не выйти, не разглядеть, не, в конце концов, изучить, исследовать? Как-никак, для картографа изучение и исследование — дело хоть и рутинное, но страстное. Желание ежечасно находить нечто неизведанное бурлит в крови и полыхает в глазах. Работа подразумевает собой выход за границы деревни, за рамки, из излюбленного безопасного местечка, полного защиты и комфорта, в зубастые, оскверненные и покореженные дали. Картограф без карты — сапожник без сапог. Отними у крипера взрывчатку, останется лишь изувеченная свинья, которая с умоляющим пошёптыванием подойдёт к шахтеру, приопустит голову, шаркнет одной из ног, кивнет на лаву: «ну, пожалуйста, может, вы хотя бы спрыгните?..». Так и с картографом: Отними у него любознательность и жизненно важное желание изучать — и он вечно будет страдать от собственного предназначения. Мы соврали, вернее, не договорили, есть ещё одна важная причина, по которой именно этот житель не покинет лавку в именно этот момент. Крепкая хватка Джека, что в подобные бури удерживает под контролем беспокойный энтузиазм, и твёрдое слово, в котором однако никому, кроме Нурма, не было дозволено услышать эту крупицу, этот проблеск искреннего беспокойства и готовности защитить. Как многие годы лишь Джек мог прочитать его мысли, так и сейчас лишь Нурм догадывался о том, что таится в сердце человека в тени. Доверие, выстроенное после горьких опытов с подобными Джеку, но крайне отвратительными людьми, разрослось в неоспоримую дружбу, а может и нечто большее. Причин ослушаться не было и быть не могло. Нурм по-селянски хмыкнул самому себе. Сам себе пожал плечами в ответ. Когда за прорезями дверей сквозь плотную пелену дождевого пара наконец нарисовалась тёмная фигурка бегущего в сторону лавки человека, житель семенящими шажками заторопился к выходу. Уже протягиваясь к ручке, дикий порыв отбросил его в сторону. Навалившись на витрины, Нурм напрягся и чудом удержался на ногах. Ворвавшаяся мокрая фигура расплескала воду по воздуху и с треском захлопнула двери, словно преграждая путь невидимому грозовому монстру. Нурм проворчал и нахмурился, прищурив один глаз. На каменном полу теперь поблескивала безобразная лужа. Джек протёр лицо озябшей ладонью и развернулся к картографу, уловив на себе видимое осуждение. Руки в боки, грудь колесом. Череда недовольных искр, и Джек был сражен. — Я уберу. — Сквозь бороду усмехнулся он, давая жителю повод поликовать. Нурм победно приподнял голову. Мужчина направился за всем необходимым, но на полпути кинул в сторону приятеля суровый, пропитанный жесткостью взгляд. — Не выходи из лавки.

***

Но грозовой монстр пробрался в лавку. Двери срывались с петель, как с цепей взбешенные псы, разбрасываясь грязной пеной по сторонам и сверля жертв налившимися кровью глазными яблоками. Барабанные перепонки лопались от оглушительного рыка сгустившихся титанических туч и пронзительного визга костлявых паучих молний. Свирепый северный ветер прошмыгнул в лавку и заполонил собой пространство, вытеснив воздух из сжавшихся легких. Чудовищная буря наконец достигла сладкой цели и теперь осклабилась, обнажая кинжалы и смеясь громом. Селянин, подставляя руки навстречу острым порывам, тянулся к ручкам дверей. Но куски дерева одичали, больше не повинуясь петлям и срываясь в обе стороны. — Нурм! — Раздалось позади, схожее с шёпотом в этих грохотах. — Отойди оттуда! — Надрывал Джек хриплый голос. Нурм успел лишь посмотреть в его сторону, как глаза ослепила шаровая вспышка. Пространство вокруг побледнело и поплыло. Деревья сломились, избавляясь от собственных листьев, а порой и сучьев. Молния просвистела у уха и копьем пронзила воздух. Нет, не боль. Не мощные электрические разряды, заставляющие мышцы сокращаться и стискивать зубы от несокрушимого жжения. Не страх и ужас, давящие в голове и разрывающие адекватные мысли. Такую умиротворенность нигде и никогда больше не испытаешь. Полыхающий жар стал лёгким тёплым бризом, даже крик Джека затонул в плотной пелене этого неестественного спокойствия. Молния вырвала из окружающего мира на долю секунды, но даже этого момента хватило почувствовать, как где-то внутри щёлкнул крошечный переключатель. А сердце нежданно стало совсем чужим и налилось сладким ядом и отравой, выставив чёрные шипы. Наконец, почуяв, что дело окончено, молния откатила обратно. И изумруд сменился на сиреневый.