[Прошлое]
Большая белая тарелка. Такая же холодная и пустая, как она сама. Но с различием тем, что на тарелке еда, заполнившая пустоту предмета, а внутри нее еды уже давно практически нет, разве что какие-то крошки, не более триста калорий в день, падают периодически в ее желудок, часто — не задерживаясь на долго. Не жизнь. А существование. Вечный подсчет, сколько калорий в этом яблоке с корицей, в этом листке зелени, в этой кружке чая без сахара, но с долькой лимона, в этой жвачке, в этих витаминах, которые она пьет по утрам, если не забудет. — Скай, ты ковыряешь эти овощи уже почти час, — в проеме гостиной на первом этаже, где стоял большой стол из светлого дерева, появился мужчина с сединой. Уставший, но уже почти смиренный. Пока смиренный. Сцена, которую он застал, стала слишком частым явлением. И, конечно, когда тебе уже больше сорока, то у тебя хватает ума сложить два и два и прийти к определенным выводам. Злит только, что у дочери ума меньше, и что та продолжает умирать день изо дня, распадаясь, как кубик сахара, капни на него немного водой. Разрушение, не преследующее благой цели. Разрушение ради разрушения. И отказ от помощи. Это не может не злить и не выводить на конфликты. Но в этом доме все так уже устали ругаться… После смерти хранительницы очага все стало сложнее. Мать Скай всегда была их регулятором, без нее температура росла, но никто не мог сбавить накал, ни Скай, ни ее брат Донован, ни их отец-одиночка. Девушка с темными волосами, которые выпадают, только тронь их, уронила вилку на стол. Скай так и не проглотила ни горошины. Она хотела. Ей надоело ссориться с отцом. И хотелось закончить с обедом побыстрее, но что-то не давало ей. Некая тенденция к разрушению, преобладающая над тенденцией к сохранению, всегда была в ней. И, может, это передалось ей от отца. Они во многом схожи. Отец рассказывал, как в молодости творил столько, что удивлялся, как остался жив. Он был довольно самоубийственен, хотя и отрицает это. — Я не хочу, — чеканит она, вставая. Надоело. От резкого подъема ненадолго темнеет перед глазами. Мужчина останавливает ее в проеме. Его тяжелая рука падает ей на плечо, заставляя сделать даже шаг назад. Ограничение, указ, за которым всего лишь кроется страх и забота, поднимают градус, и Скай сразу же выставляет иголки, защищаясь и срывая руку с плеча, пытаясь уйти. Отец хватает ее за руку, не справляясь со своими демонами, и тащит обратно к столу, грубовато пихая обратно на стул. Скай ударяется бедренными косточками об угол стола. Больно и обидно. И снова злит. Она кидает разъяренный взгляд: — Какого черта?! — Говорит она. Он скрещивает руки на груди. — Ты, — говорит он медленно, приподнимая брови, — никуда не уйдешь, пока все не съешь. Я не выпущу тебя из-за стола, пока тарелка не будет чиста. Давай, Скай. Скай сжимает зубы. Шумно дышит. Сжимает, разжимает кулаки. В голове сирена: тебе указывают! Тебя ограничивают! Совесть шепчет, жмясь в углу: ты и сама себя ограничиваешь, разве нет? Но Скай отпихивает совесть, беря за руку боль, страдания, обиды и злость. Не придумав ничего лучше, она пихает тарелку на пол. Та слетает со стола, разбиваясь, как шансы на спасения. Раздается звук, который режет по сердцу отца. Овощи, приготовленные и так уже на пару и без масла, раскатываются до самой стены, закатываются под старенький бабушкин комод с вырезанными узорами. Бабушки уже лет десять, как нет, а комод остался. В доме так много напоминаний о том, что уже в прошлом. Мужчина стучит по столу так, что тот дребезжит вместе с комнатой. На шум из спальни на втором этаже выходит Донован, оставаясь на лестнице между этажами. Он грустно вздыхает, опуская голову, слыша, как начинает кричать отец, а потом его сестра начинает кричать в ответ, и начинается очередная, не закончившаяся ничем хорошим, ссора. Через минуту или две Скай, расплакавшись, убегает из гостиной и сталкивается с братом на лестнице. Донован молча смотрит на ее потекшую тушь и кивает, шепча: — Пойдем. Скай шмыгает, оглядываясь на гостиную. Хочется вернуться, обнять отца и извиниться. Хочется просто быть в чьих-то объятиях вечность и плакаться о том, как это несправедливо, все это, и сложно. Сложно от смерти мамы от тупой болезни, которую так дорого было лечить, до того, что убивать себя сейчас нормально и это поощряется в обществе. Если бы на прослушивании в эту чертову кино академию ей бы не сказали, что она слишком толстая, она бы, может, и не начала себя ненавидеть. Одного неосторожного замечания было достаточно для такой уже сломанной девочки, чтобы разрушаться окончательно. Фэтфобное общество с бесконечной рекламой таблеток для похудения и разговорами о том, что худой — хорошо, а толстый — болезнь, добило то, что было уже надломлено. Они поднимаются с братом, который выше сестры на голову или чуть больше, по лестнице, сворачивают после нее налево и заходят в комнату. Скай идет к кровати и падает на спину, смотря в потолок. Слезы беззвучно текут из ее глаз, но она не может себя контролировать. И в голове все так спуталось. Она не знает, что ей делать. И что она делает. Все смешалось. Донован стоит у двери, он говорит: — Я нашел одно место для тебя… — он старается подбирать слова, и Скай становится еще грустнее от этого. Ее брат никогда не подбирал слов для нее. Она чувствует себя слабачкой. Хрупкой. Сломанной. Поехавшей. Обузой. — Кладбище? — смеется она. Но потом издает тихий скулеж от нахлынувшей боли, когда образ могил появляется в голове. Умирать никому не хочется, даже суицидникам. Ей тоже не хочется, даже если она так часто думает об этом. Люди умирают или из-за стечения обстоятельств, как, например, их мать, или, если бы она сама когда-то все же решилась, от попытки сбежать от этих плохих обстоятельств. Смерти ради смерти нет в человеческих головах, это природная фишка, делать что-то просто по закону сохранения баланса. Хотя, какой баланс, если ты уродился человеком. Человек и природа давно уже порознь. Человек одинок в своем чувственном разрушении. Природа бесчувственна, поэтому так прекрасна. Иногда Скай жаль, что она не родилась розой в чьем-то саду. Слышно, как Донован вздыхает. Он обходит кровать и садится на полу возле сестры, его серые глаза смотрят в окно. Смотреть на Скай, которая выглядит как зомби, неприятно и больно. Донован не привык чувствовать слишком много. А не чувствовать много, видя сестру в таком состоянии, невозможно. — Знаешь, наверное, уже не время для шуток. Мы говорили с папой об этом. И он согласен. Он не хотел тебе говорить до последнего, но я знаю, что тебе лучше рассказать, а не скрывать, делая исподтишка. Пожалуйста, согласись и не устраивай сцен. Пожалуйста. Тебе нужна помощь. Его голос надламывается. И парень замолкает. Донован моргает. Ему становится резко так жарко, его глаза мокнут, но он моргает, не плача, и смотрит на небо за окном. Там облака плывут, не имея понятия о том, что происходит внизу, в их доме, и вообще на Земле. Иногда ему хотелось бы также уплыть куда-нибудь. И прихватить свою семью с собой. И жить, как в фильме «Остров Ним», где-то в своем спокойном мирке по своим собственным правилам. Но, кажется, на Земле уже не осталось нетронутых земель. — Но я не знаю, — говорит Скай. — Мне страшно, Тигренок. Донован улыбается, хмыкая, на старое прозвище. В детстве они называли друг друга Тигренок и Барсенок, насмотревшись «В мире животных» по телевизору. Это давно уже забылось. Но Скай помнит. И это так тепло. Даже если они делают вид, что они хуевая семья, они все равно хорошая семья и любят друг друга. Донован разворачивается, кладет руку на кровать. Он берет сестру за руку и отвечает так, чтобы это звучало убедительно не только для сестры, но и для него самого: — Я знаю, Барсенок… Но мне тоже. Мне страшно, что ты умрешь, понимаешь? Пожалуйста. Это, правда, хорошее место. Просто попробуй. Нет ничего плохого в том, чтобы попросить помощь, если ты не справляешься с ситуацией самостоятельно. А я и папа видим, что ты не справляешься. И ты это видишь. С этим нужно что-то делать, если ты не хочешь кончить, как мама. Ты хочешь умереть? Ты тоже хочешь бросить меня? Скай слышит, как бьется ее сердце быстро-быстро. Она лежит на теплой кровати брата, но та кажется холодной могильной землей. И, если она откажется, будет дальше убегать от своих чувств, то, правда, окажется под землей. И это не то, чего она хочет. Она же может умереть. По-настоящему. Раз — и все. И что потом? В эту чушь про Рай и Ад она не верит. После смерти нет ничего. И хочется ли ей умирать вот так, ничего не сделав за жизнь? Нет. Точно нет. Она хочет большего. Не того, что есть сейчас. Хочет, чтобы ей стало лучше. Но правда не знает, как это сделать. Она просто не может больше есть. Она не может разобраться в своих чувствах. Не знает, зачем просыпается по утрам, если все ее мысли, как только она откроет глаза, о том, что она сегодня будет есть и в каком количестве. Это не жизнь. Существование. И даже у креветки на дне морском существование интереснее, чем у нее. — Ладно, — говорит она, пока не успела передумать. Передумать хочется уже в следующую секунду. Донован улыбается и мягко хлопает ее по плечу, вставая. — Я скажу отцу. Чем быстрее ты начнешь лечение, тем быстрее его закончишь. Скай хмыкает: — Как оптимистично…******
[Больница, настоящее время]
Во время обеда, в столовой для отделения больных расстройством пищевого поведения, за разными большими столами сидели разных возраст девушки и, в меньшем количестве, парни. В среднем, оглядываясь, Ави смогла заметить три парня. Все остальные были девушки, в основном ее возраста. Было парочку взрослых дам, почти как ее мать, и несколько слишком молодых, почти детей, к которым появлялось больше сочувствия, чем к остальным. Среди больных ощущаешь себя неловко. Ави знала, что она тут такая же. Но не могла это принять. Она не больна, а просто запуталась. Запутываться нормально. Но все же, она тут, в больнице. И наверное, на то есть причины. Должны быть. Возможно, со стороны виднее. Она села за стол, за который ей сказали, и уставилась на еду. Огромная, пугающая тарелка с едой. И что ей с этим делать? Она оглянулась — в небольшой столовой по углам стояли женщины в медицинских одеждах, не пациентки, а скорее надзиратели. Одна из женщин как-то слишком грозно и непрерывно смотрела на Ави. Ави увела взгляд вниз, снова на тарелку, прикидывая, как может избавиться от еды незаметно. Но на ум ничего не шло. И от паники начинали потеть руки. Это всего лишь еда. Она не умрет, если съест ее. Но она не могла. Сама не зная точно, почему. Просто казалось, что она предаст все, что строила, если сдастся и начнет есть как человек, а не как птичка. Ей словно было нельзя этого допускать. Почему-то нельзя. Страшно. Словно после еды будет расстрел. За столом неподалеку сидела девочка, наверное, младше Ави, которая была светлая и тощая, как все тут, но менее худая, чем Ави или Скай. Ави заметила эту девушку, так как у той был телефон. И она смотрела в него, не открываясь, фотографировала еду, себя, писала что-то. Чувство обделенности и несправедливости заставило Ави нахмурится и закусить губу, пока Ави не увидела, как эта девушка или девочка, без разницы, спокойно отправила в рот ложку с пюре, а потом взялась за стакан с соком. Потом Ави показалось, что, может, все не так уж несправедливо. Если учитывать местные правила. Наверное, тут много у кого есть телефон, если баллы работают тут как местная валюта, на которую можно достать много чего. Прямо-таки тюрьма. Раздался стук. Скай поставила свою тарелку на стол, сев напротив Ави и проследив за ее взглядом, закатив после, как-то будто делает так часто, глаза. — Столик тупых малолеток. Это Ева, — сказала Скай, подпирая голову рукой и хмуро наблюдая, как Ева ела и писала кому-то. — Не советую реагировать на нее. Потом пристанет и не отвяжешься. Лицемерная доставучая девка, которая не понятно, что все еще здесь делает. У меня есть подозрения, что она играет роль девочки с анорексией, чтобы набрать публику. Кажется, у нее есть инстаграм, который она посветила рпп. Хотя… хер его знает. Может, ей просто понравилось ничего не делать. Знаешь, в больнице от тебя не так уж много требуют. Заботятся о тебе, кормят. Кому-то такое точно понравится больше, чем обычная подростковая жизнь. Ави переключила внимание на девушку, которая не вызывала у нее должного уважения. После слов о том, что «Ева» имеет определенные характеристики, Ави, кажется, тоже их увидела. Увидела и развернулась обратно к соседке. — И давно ты стала моей подружкой? Я сама могу разобраться, кто и что из себя представляет. Зачем ты сюда села? Скай усмехнулась, указывая в сторону Ави вилкой: — Строить из себя стервозную сучку — это твоя такая защитная реакция, да? Успокойся. Я не горю желанием строить кому-то козни. Это ниша Евы, — сказала Скай, а потом потянулась за табличкой на краю стола, которую Ави не заметила. Скай развернула ее к Ави, говоря: — Первый стол. Это мой. И твой. Я села сюда, потому что питаюсь по первому столу. И ты тут не причем, Королева Драмы… Ави перевела взгляд, делая вид, что ей все равно. Но она смутилась, мысленно ругая себя за то, что оказалась в проигравших. Быть в таком месте. Быть в больнице. Быть официально большой… Это все ново для нее. Она не на своем мест. Не знает, куда себя деть. И какой быть. В школе она привыкла быть такой, дома такой. Какой ей быть здесь? Почему-то быть здесь такой, как школе или дома — не хочется. Но быть какой-то еще сходу и не знаешь, как. Ави склонила голову, скрещивая руки на груди. Тоска распространилась по ее телу как по ткани, словно ее макнули в это. Хотя, так и есть. Ее еще как макнули. С головой так. И ее оголенное сердце довольно чутко отреагировало. Ави не притронулась к еде, но Скай да. Более-менее. Девушка разделила еду на тарелке на ровные четыре фракции. Идеальный порядок. Потом Скай взяла нож и стала разрезать и так маленькую брокколи. Заметив пристальный взгляд Ави на себе, Барсенок подняла на соседку по комнате и столу взгляд: — Что, настолько сексуально ем, что ты не можешь оторваться от наблюдения за этим? Знаешь, тебя не выпустят отсюда, пока все не съешь. Так что лучше приступай к своей еде. Ави хмыкнула: — Они не могут меня заставлять. Что, если я не хочу есть? Скай рассмеялась. Несколько громко, так, что некоторые обернулись на них. — Где ты, по-твоему? Здесь никто не хочет есть, — сказала она, а потом замялась, — ну, может, кроме только Евы. Она ест все и добавки еще не постыдится попросить. Бесит. Скай гневно разрезала брокколи, стукнув ножом по белой тарелке, и положила в рот невесомый кусочек еды. Ее техника. Есть так, чтобы это практически не ощущалось во рту, словно ты ничего и не ешь. Если внушить себе, что не ешь, даже если ешь, мозг поверит и не будет бунтовать. Ави хмыкнула: — Кажется, эта Ева перешла тебе дорогу чем-то? Скай пожала плечами: — И тебе перейдет. Она всех тут бесит. Ты поймешь. На общей терапии. Ави скукожилась. — Это обязательное мероприятие? Я не могу прогулять терапию? Ави не знала, зачем спрашивает у той, кто ее бесит саму, что-то. Но почему-то сейчас, при другом свете, «Барсенок» казалась ей не такой уж стервой. Просто еще одна, как и сама Ави, девочка с проблемами, которые трудно решить. Просто человек. И, Ави показалось, что Барсенок, вообще-то, и не такая уж плохая, раз пытается ей объяснить местные правила и помочь каким-никаким советом, пускай Ави и не уверена, что нуждается в советах. У нее и своя голова есть. Но если Барсенок тут давно, наверно, знает некоторые способы увильнуть от еды или терапии, или вроде того. Ави нужен был кто-то, с кем она могла бы найти общий язык. Хоть она и одиночка, она не может выживать в каком-либо месте одна. В школе у нее был Майк, который был чем-то вроде ее щита от пуль, а тут… возможно, тут Барсенок может быть таким щитом. — Психолог потом от тебя не отстанет. Так что не советую, — сказала девушка. — Тем более за терапию дают баллы, даже если ты не будешь ничего на ней говорить. Два балла за раз. Если решишь что-то рассказать, то еще два или три, зависит от того, сколько много или насколько искренне ты скажешь. — Мне уже это не нравится, — Ави снова подперла голову рукой. Вилка все также лежала на столе. И Ави чувствовала запах еды, но не смотрела на нее. Вместо этого она перевела взгляд на дверь, представляя, как уходит через нее. Хочется домой. Просто в свою комнату. Даже если там холодно и грустно. — Ты быстро привыкнешь, — девушка отрезала еще кусочек. Ави заметила, как руки Барсенка мелко дрожат. Но выражение лица девушки оставалось стойко беззаботным. Наверное, даже если скрывать внутреннюю борьбу, ее все равно будет видно. Если не тело, то глаза выдадут. У Барсенка, заметила Ави, очень грустный взгляд. Даже если девушка так много улыбается и так громко смеется. — А ты, — Ави не планировала продолжать разговор, но тот увязался сам, — как долго привыкала? Сколько ты вообще уже здесь? Барсенок кинула на Ави быстрый взгляд и пожала плечами. — Наверное, к чему-то я до сих пор привыкаю. Но общие правила принимаются, правда, быстро. Может, через недели две я уже нормально относилась к тому, как тут все устроено. Ну, а сколько я тут… мне было, кажется, пятнадцать, когда мои привезли меня сюда. — Сколько тебе сейчас? Девушка хитро прищурила глаза, которые были массивно поведены черным карандашом. — А сколько дашь? — спросила Барсенок. Ави оценивающе прошлась по девушке взглядом. — Ну, морщин у тебя нет, но, кажется, ты чуть старше меня. Девятнадцать? Улыбка Скай стала шире, девушка затрясла ногой под столом, покачиваясь. — Двадцать четыре, — сказала она, посмеиваясь реакции Ави, тому, как та нахмурилась и впилась в ее лицо взглядом. Донован был прав, когда говорил, что она выглядит как малолетка. Спасибо генам мамы, которая тоже выглядела намного младше своего возраста. — И как часто ты пьешь кровь девственниц ради этого? — Ави откинулась на спинку стула. Из-за разговора еда отошла на второй план, и Ави была этому рада. — М… — Барсенок сделала вид, что задумалась, — ну, Тигренок приходит по понедельникам и субботам, приносит мне кровь, тайно, конечно же. Сюда же нельзя таскать еду извне. Вот в эти дни и пью. Ави улыбчиво покачала головой, а потом, зацепившись за прозвище, спросила: — А Тигренок это кто? Взгляд девушки смягчился. Перед глазами Скай встал образ брата, который, несмотря на свои собственные сложности, дела и прочее, стабильно продолжает приходить к ней в больницу два раза в неделю. Как-то Донован пришел даже тогда, когда у него была температура, и такая светочувствительность, что вампиры бы не позавидовали. Он пришел тогда в темных очках, в шарфе, еле передвигаясь и говоря. И принес с собой горсть черники. Потому что на днях Барсенок говорила ему, как скучает по этой ягоде, которую они в детстве покупали, когда шли с мамой на рынок. Возможно, в больнице хорошее меню, которое редко повторяется. Но это все равно больница. И тут никто не будет готовить тебе персонально, а уж тем более искать свежую ягоду, которую довольно трудно найти в таких бизнес-районах. — Тигренок это мой последний спасательный круг, — прошептала Скай.******
Когда после ужина основная масса людей расплылась по своим углам, Скай выползла из своей палаты, стараясь остаться незамеченной. Оглядываясь по сторонам, девушка не увидела никого из медицинских работников, и, главное, Алиши не было видно на горизонте. Путь к лестнице, ведущей на крышу, был свободен. Из-за датчиков на дым, которыми увешен каждый третий метр, Скай не могла курить больше нигде, кроме крыши. Она вообще не могла курить, с ее проблемами со здоровьем, но если бы не сигареты, она не знает, как бы выживала по ночам, когда все призраки приходят к ней в комнату. Слишком много мертвых застряло в ее памяти, слишком много внутренних дилемм не решено, чтобы она могла обходиться без своих тонких сигарет. К счастью, Донован, ее любимый брат, все понимал. И поэтому таскал ей сигареты, не прося ничего взамен. У Скай все равно нет денег. У нее нет ничего. Она провела лучшие годы в больнице. И, она никогда не скажет отцу или брату, но она думает, что и умрет здесь же. Возможно, ее семья все еще верит в нее, но она уже знает, что проиграла. Ее болезнь — уже часть нее. И она никогда не выйдет из больницы навсегда. Выходила. Возвращалась снова. От этого сильно устаешь. Больно, когда тебе дают взглянуть на мир вне стен больницы, а потом упекут тебя в эту серую коробку снова. Сигареты облегчают эту боль. Хотя они и не панацея. Некое обезболивающие для души. С временным эффектом. Но, лучше, чем ничего. Проходя мимо столовой и крутя головой на случай, если кто-то запалит, как она подозрительно идет в самый конец коридора, где ничего нет, Барсенок заметила свою соседку, сидящую за первым столом, сквозь стекло в двери. Ави, кажется, уже больше часа, если не двух, смотрит на этот ужин. Скай было жалко Ави. Она понимала, как это сложно. Остановившись, Барсенок облизнула сухие губы, смотря на коридор, а потом снова на грустную соседку в столовой. Вздыхая, Скай развернулась и толкнула дверь столовой, заходя внутрь и идя прямым быстрым шагом к последней надзирательнице, которая осталась в столовой. Женщина было видно, что устала. Она терла шею, прикрыв глаза. — Эй! Леди! — Скай застыла перед женщиной на стуле. — Я только что слышала, как кто-то блевал за моей стенкой. Разберитесь! Почему я должна повиноваться вашим правилам и показывать свое дерьмо в унитазе, а кто-то просто идет и блюдет — и всем все равно?! Бедная женщина, в обязанности которой, наверное, даже не входило проверять пациентов вне столовой, встрепенулась. Она растерянно посмотрела на Скай, встала, и тихо бросила: — В соседней палате? — переспросила она. Скай кивнула, а потом, боясь, что женина может не уйти, нервно топнула ногой и указала пальцем на дверь: — Разберитесь с этим бардаком! — Сейчас, — вздохнула работница и вышла из столовой. Скай дождалась, когда женщина пропадает из виду, а потом бросилась к столу, за которым сидела Ави. Скай забрала тарелку Ави, дошла до мусорки, выкинула в нее еду, вернулась, поставила уже пустую тарелку на стол и, упершись ладонями в край стола, запыхавшись, сказала: — Пошли. Ави посмотрела на тарелку, потом на соседку, потом на дверь, и встала, молча соглашаясь на что угодно, если это спасет ее от обязанности доедать. Ави было больно. От еды в желудке ее тошнило. После ужина до обеда все, что она делала, это просто лежала в кровати, пытаясь не думать о тошноте и о том, что туалет так соблазнительно рядом. Если бы ее вырвало, они поставили бы ей капельницу, в которых калорий от 1,5 до 2 тысяч. Это кошмарно, как много. Ави боялась и еды, и цифр. Всего. И не знала, что делать. Она была одна со всем этим. Но… не совсем одна, наверное. Скай схватила ее за руку, крепко сжав, и быстро потащила за собой. Но, вместо того, чтобы идти направо, они пошли налево. В противоположную от своих комнат сторону. Ави нахмурилась, смотря на затылок с белесыми волосами Барсенка. — Куда мы идем? Комнаты в той стороне. — Я знаю. Но ты разве не знаешь, что ВОЗ советуют дышать свежим воздухом на ночь? Мы просто идем дышать. Если спросят, так и скажешь. Скай открыла дверь на лестницу, затащив на нее и Ави. До крыши нужно было поднять на пять этажей выше. Это не так уж много. Но достаточно, если твое тело на грани. — Подожди, — Ави вытащила свою руку из хватки и уперлась в стену боком, часто дыша. Перед ее глазами было темнее, словно свет ламп вдруг потускнел. Почти романтично. Еще бы сердце так пугающе часто не билось. Тук-тук.тук. — Да ладно тебе, — Барсенок снова взяла ее за руку. — Не старушка же. Пошли. Наверху классный вид, тебе понравится. — Нет. — Не успели они пройти и двух ступенек еще выше, как Ави выдернула руку и остановилась. — Я не хочу никуда идти. Мне не нужны проблемы. — Давно ты такая правильная? — хмыкнула Скай, стоя на пару ступенек выше. — Ну и прекрасно. Скай зашагала обратно выше, оставляя Ави. Ави слышала, как шаги соседки становятся все тише. Потом было слышно дверь, которая открывается и закрывается. Ави обняла себя руками, все еще часто дыша, но уже успокаиваясь. Темнота прошла, и она уперлась четким взглядом в черные перила лестницы. Кажется, эта лестница служебная, либо для случаев пожарной эвакуации. Нельзя тут находится. Может, Ави для всех в школе оторва, девочка, которая может послать тебя просто так, на самом деле она всегда и остается паинькой. Цокнув, разозлившись на себя и свою правильность, Ави взглянула наверх. Что там на крыше? Ничего? Тогда зачем Барсенок хотела показать ей это ничего. А если соседка вообще просто чокнутая и решит прыгнуть вниз? Это будет на совести Ави. Зацепившись за мысль, что делает это только по тому, что не хочет быть виноватой, если соседка спрыгнет вниз с крыши, Ави медленно зашагала по лестнице.******
Скай слышала, как дверь открылась, но не стала оборачиваться. Она знала, что это не мед работник, а Ави. Просто… чувствовала? Сидя на краю крыши и смотря на ночной город с ее картой огней, Скай подожгла сигарету, которая была зажата между ее зубами. Белый дым лентой развеялся по ветру. Во рту появился горьковатый вкус. Эти сигареты не самые вкусные. Но они все равно нравятся Скай, потому что они напоминают ей вкус жизни. Такие же с горечью, терпкие, не простые. Ави подошла, но садится на выступ не стала. — Ты знаешь, что в одной сигарете до двух калорий? Скай усмехнулась: — Это твоя благодарность за то, что я спасла тебя от ужина? Ави сделала еще шаг ближе, видя лицо Скай. — Я и без тебя бы его закончила, — защищалась Ави. — Ну конечно, — в голосе Скай было слышно сарказм. — Ладно, Аврора, можешь не благодарить. Мне все равно на эти пустые слова. Но, раз уж ты поднялась сюда, то значит, тебе не все равно. По каким-то причинам. Тогда… составь мне компанию. Скай похлопала по месту возле себя, приглашая сесть рядом. Ави все же села, расценив, что место более-менее безопасное. Там были перила, а еще выступ, на который, даже если бы хотел прыгнуть с крыши, ты сначала бы свалился. Как продумано. Интересно, сколько людей прыгнуло с крыш подобных зданий, чтобы кто-то догадался начать строить крыши таким образом. — М? — Скай предложила Ави свою сигарету. Ави пострела на нее, сначала хотев отказаться, но потом взяла. День был тяжелый. Ави сделала три затяжки, аккуратно выдыхая дым, а потом отдала палочку обратно Скай. — И часто ты приходишь сюда? — Каждый день. Или почти каждый. Раньше я водила сюда парня, это было место для свиданий. Красивый вид, уединение. Не хватает только свечей. Ави чуть улыбнулась: — А меня ты сюда для чего привела? Только не говори, что это свидание. Скай рассмеялась, легко толкая соседку в бок: — Ты не в моем вкусе, детка. Ави настроилась на волну и улыбнулась: — Да? А кто в твоем вкусе? Скай все еще улыбалась, но ее улыбка стала грустной. Она положила руки на перила, а потом подбородок на них, и замолчала. Ави уже было подумала, что переиграла. Коммуникативные навыки — это не ее конек. Она мало с кем говорит. И не знает, что нормально для раннего общения, а что еще слишком. Но Скай заговорила, прерывая мыслительный поток Авиценны. — Теплые. И шумные. Которые улыбаются и делают вид, что все хорошо, даже когда умирают. Это звучало так, словно она описывает кого-то конкретного. Ави вспомнила о том, как Барсенок кричала на нее: «Проваливай обратно в его палату…» утром. В его палату. Кто-то в плате, в которой она сейчас, жил до нее, и, может ли Барсенок говорить сейчас об этом человеке? Что стало с этим парнем? Алиша так и не дала подробностей. — Такой человек — он же уже был, да? Ты описываешь кого-то конкретного? Скай бросила окурок вниз. Если падать отсюда — то, наверное, полет будет таким долгим, подумала она. Внизу люди такие меленькие на вид. — Ага, — сказала она. Стало больно. И она не знала, что делать с этой болью. Поэтому убегала. — А что насчет тебя? — Скай улыбнулась, но ее глаза все равно выглядели грустно. — Какой тип людей тебе нравится? Ави задумалась, смотря вниз. — Я не знаю. Мне еще никто не нравился. Так, чтобы это было… было тем самым. Может, я не умею любить. — Брехня, — Барсенок снова пихнула ее. Кажется, она достаточно тактильный человек. — Просто еще, значит, рано. Не делай поспешных выводов. Уютная тишина как плед, легла на них. С крыши было слышно шум проезжающих машин. Было видно звезды, а, может, не звезды, а огоньки заблудших в тумане света из окон высоток. Сидя один на один со своими мыслями и теми словами, что скала Барсенок, Ави задумалась о том, что, наверное, нужно прекратить играть. Нужно сказать Кейси, что они не пара. И даже не близко. Кейси нравится Ави как парень, как друг. Как человек. Не как возлюбленный. Она не думает о Кейси, когда ей плохо. И не ждет его по вечерам. Наверное, он должен это знать. Раздался щелчок. Скай зажгла еще одну сигарету, снова предложив Ави сделать пару затяжек, но Ави отказалась. Никотин ослабляет боль. Дает убежать от своих чувств. Она больше не хочет убегать от них. Даже если эти чувства кровоточат, пускай. Это лучше, чем пустота. Даже боль лучше, чем ничего.