Прошла ровно неделя. На душе был покой, и как только призрачная тень печали прошла мимо, мои воспоминания приходили ярким тёплым лучом и прогоняли стужу, напоминая о моей излитой материнской любви на ребёнка, что не был моим порождением, любви, вложенной в невинные поцелуи и объятия чужого ребёнка, который никогда бы не познал тепла.
Женщина способна отдать свою любовь, которую не смогла подарить тем, кого уже не стало рядом.
Этот жест и эти чувства нашли друг друга, и всё встало на свои места, дни стали светлее и теплее, воздух стал такими лёгким и свежим, и я спала так, как в детстве, быстро и сладко.
Время шло. Миновал месяц. Весна вступала в силу, приглашая лето в общий танец, я же занялась путешествием, отправившись с друзьями, которые звали меня ещё в прошлые годы, когда мы все были ещё подростками, но тогда у меня были другие увеличения и мне не было интересно это приключение.
Для многих вещей нужно своё время и место.
Каждый день я выходила на веранду домика, что сняла около пляжа, и любовалась, наблюдая за волнами. Я чувствовала умиротворение, блаженное спокойствие, словно уже отжила свои бурные годы всех моих всплесков любви, ненависти и разочарований. Я ещё молода, но чувствую себя пожилой. Так странно, может, это всё из-за того невероятного перемещения в параллельный мир? Особа чувствительные люди могут увидеть их и написать про это, так называемые экстрасенсы. Сколько ещё миров и душ, которые в них страдают?.. Каждый из них — уроборос, что безызменно вынужден проживать всё снова и снова, пока кто-то не ворвётся и не прекратит это извечное страдание.
В середине лета я ловила себя на мыслях о том, какой его жизнь стала теперь и помнит ли он ту странную няню, которая смогла подарить то, что не было по силам родной матери.
Чувствуя невыносимое любопытство, я почему-то решила заглянуть в сеть в поисках книги Гастона Леру, и тут моему изумлению не было предела: среди его произведений не было «Призрака оперы». Сказать, что моё сердце сдавливалось, а в горле начинал вырастать ком, было бы преуменьшением всех моих чувств. Я кинулась искать хоть что-то, но ничего не было, словно всё стерлось. Но у меня ещё оставалась малая надежда на то, что остались книги и распечатки текста истории Эрика в доме, и действительно, когда я вернулась, на столе лежала книга под названием «Призрак оперы», но её страницы были пустыми, как и распечатанное произведение Кей Сьюзан «Фантом». Я не понимала, что происходит, и не могла успокоиться.
Что произошло? Что я наделала? Была ли моя вина в том, что всё стёрлось из нашего мира? Я не находила себе места, я точно помнила, что читала эти книги, причём в памяти всё было так детально, что я сама могла написать это от руки. Я ужаснулась: может я всё же сошла с ума? Подпирая спиной стену, я сползла по ней так, будто меня в неё бросили, пытаясь выдавить из меня всё до капли.
Стук. И снова стук. Я подняла голову. На меня ядовито-синими глазами смотрела девушка, одетая в официальный однотонный костюм серебристого цвета, её короткие серые волосы были зачёсаны наверх. Она улыбалась. Я рассматривала её лицо, и в первые минуты она казалась мне ребёнком, а позже — взрослой женщиной, а в последний зрительный контакт — очень старой. Моя память была достаточно хороша, чтобы помнить этот голос, а точнее, голоса, я сразу узнала её. Хотя я уже не уверена в том, что вижу, так как это всего лишь выбранная оболочка, ни пола, ни какого-то окончательного вида у этого существа нет. Оно так спокойно и ласково объясняло мне, сначала присев рядом со мной на пол, а после помогая встать, что теперь история Эрика изменилась и именно я сотворила это благо.
На моём лице явственно читалось море вопросов, на которые это существо отвечало мне по мере важности. У неё (буду звать это так) было много имён: кто-то звал её Жнецом, кто-то — Судьбой или Стражем. Она говорила просто, чтобы я смогла в силу своей человеческой сущности понять, что миры часто соприкасаются, даже чересчур часто, отсюда и всевозможные истории, которым нет конца, но не все имеют возможность и даже, как она сказала, связь настолько сильную, чтобы создать дверь. Я же сделала это давно и не подозревала об этом.
Она помогла мне, став моим координатором в чужом мире в поисках за одной души, которую я так отчаянно хотела спасти. Она сказала, что моя душа — гораздо большее и когда-то я была такой же, как она, наблюдательницей, и не имела сил, чтобы вмешиваться, были возможны только редкие случаи координирования, была лишь недостающим звеном, который бы помог что-то изменить в тех, что снова и снова страдают в личном аду.
В упрощённом виде она сказала, что мы ангелы. Да, это название придумали люди, опираясь на свои выдуманные правила, названные религией, и существ выше их осознания они нарекли ангелами, приделав им крылья как у птиц. Но это же лучше, чем ничего.
Её рассказ продолжился, и она объяснила, что теперь в жизни Эрика всё будет по-другому. Она говорила неторопливо, её голоса сливались в один и расплывались, проносясь в моём разуме, наводя порядок и успокаивая мой рассудок, но я знала, что она не всё мне поведала, кое-что она утаила.
Почему я смогла побыть с ним только десять лет? На то были причины. Вообще мои силы были рассчитаны лишь на три его года, это было моё первое перемещение, поэтому оно требовало много сил, особенно для перемещения в своём теле. Если бы я отделилась от своего тела и перенеслась в чужое, нахально заняв его, то могла бы до конца его жизни быть с ним в том мире, но о том, чтобы занимать чужое тело, словно демон, я даже и не помыслила, и посему выбранный мною вариант был лучшим.
Сначала расклад был таков, что я бы приехала туда, увидела его, потом устроилась бы его няней и вернулась бы обратно, по чуть-чуть буду накапливая, развивая свою силу и адаптироваться, но моё упорство было сильнее, потому я и задержалась максимум на десять лет беспрерывно.
От напряжения моё тело болело и даже начало кровоточить, сразу водрузив такую ношу, кровь текла из носа ручьём и даже из ушей. Мне стоило больших стараний жить там, всё ради него, я так отчаянно держалась на одной лишь силе воли, и Эрик пару раз видел меня измученной, однажды даже Мадлен начала за меня беспокоиться, но это из-за того, что она верила в то, что её сын — тварь из преисподней и он съедает мою душу, отсюда я и выглядела к его восьми годам такой бледной, словно призрак. К нам даже приходил молодой врач, с которым она познакомилась, но я отказалась от его осмотра.
Бедный Эрик, ему было невыносимо наблюдать, как я страдаю. Однажды, когда он увидел, у меня из носа шла кровь, он испугался, и неудивительно, ведь это была ужасающая для него картина, поэтому мне пришлось успокаивать его, убеждая, что он тут ни при чём, просто моё тело слабо, вот и всё. Но из-за слов Мадлен он причитал, что это он виноват в том, что я умираю, якобы это всё из-за его лица, которое он должен прятать, поскольку другие люди не могут выдержать его вида. От этого мне было больно, и я как могла просила его послушать меня, ведь я его любила его, несмотря ни на что, он не должен был верить всем злым и жестоким словам. Он внимательно слушал, а я старалась держать платок, чтобы он впитал мою кровь, отчего он постепенно становился багровым. Когда кровотечение прекратилось, я взглянула на ребёнка, гладя его по щеке и говоря, как мне жаль, что он увидел подобное. Он же прижался ко мне, молясь о том, чтобы я никогда не болела и кровь не покидала моё тело, и пообещал, что найдёт лекарство, утверждая, что кровь — это смерть.
— Эрик, кровь — это не только смерть, но и жизнь, — на этих словах он смотрел на меня во все глаза. — Всё связано и не может существовать по отдельности.
На это он так просто ответил:
— Как мы с тобой, — он поцеловал мою руку и добавил:
— Мой ангел.
Услышать такое от ребёнка было очень чудно, если только не придавать этому много значения, ведь дети часто старались казаться взрослее, не ясно, куда они так торопились, словно боялись за чем-то не успеть.
Теперь шаг за мной. Я могла сотворить дверь сейчас, но Эрик уже взрослый мужчина, не тот ребёнок, каким я его помню и каким оставляла. Решусь ли я прийти и увидеть его хоть издалека?.. Каким он стал теперь — мне приходилось только гадать, но я верила, что свет в его душе помог ему в те ужасные повороты жизни.
Мне хотелось спросить его, сомневаясь до последнего, убивал ли он, может, всё же он пошёл другим путём, хоть чуть более светлым, но даже если он пребывал во тьме, мой свет согревал его.
Надежда на лучший исход…
* * *
Был вариант навестить его, увидеть на балу, всё же Гранд-Опера неотделима от его жизни, значит, и Кристина?.. На том балу всё же некоторые пересечения неизменно случатся.
Мне срочно нужны костюм и маска, тогда он бы не узнал меня, а вот я его узнаю, поскольку на нём точно будет костюм красной смерти. Но что же надеть мне? Я бы сказала вначале, что костюм ангела — белое платье балерины с крыльями, ничего лишнего. Или же выбрать костюм вдовы и прийти во всём чёрном? Однако решение оказалось простым: я надела не столь привлекающее внимание платье, накидку с глубоким капюшоном и маску, которая позволяла разглядеть только глаза.
Дверь… Она была совсем другой, та была проще, а на этой имелись резные узоры, незамысловатые, но и не слишком простые. Тёмно-красное дерево поблёскивало, отражая свет. Когда я положила ладонь на ручку двери, она была такой тёплой, не холодной, как я ожидала, это было странно. Ещё я услышала музыку, то был орган, а потом скрипка, фортепьяно… Эта музыка была такой породному знакомой. Но стоило мне открыть дверь, как всё стихло. Я зашла в помещение и снова услышала музыку, смех. Среди всего этого пиршества, праздника и бьющей жизни мне было так чуждо, я ощущала себя здесь чужой. Так ярко и радостно… Я шла не спеша, огибая шумный балаган веселящихся людей. Дамы и господа были разодеты во всевозможные наряды: от забавных птиц до величественных королей с их королевами, от русалок до гномов. В своём костюме я не привлекала внимание, словно была невидимкой.
Я бродила в этих скоплениях людей, не наталкиваясь на них, осторожно разглядывая каждую мелочь в поиске него, и вдруг мой взгляд зацепился за пару, девушку и парня, и я решила приблизиться к ним, чтобы разобрать, о чём они говорят. И вдруг я услышала имена этих двоих. «Они влюблённые голубки, значит», — не успела додумать эту мысль, как вдруг музыка смолкла, и появился он в костюме, что затмевал все остальные, это буйство выдумки и роскоши. Но не только костюм заставлял людей трепетать, а сама атмосфера или даже аура, что выделяет того, кто надел этот наряд. Я смотрела на него с замиранием сердца и задавала вопрос: это он правда он? Мой Эрик, да, он вырос… От чего-то сердце пропустило удар, и в голове появилось болезненное осознание: его глаза сейчас пусты, они
бездна, скрытая ото всех за семью печатями душа.
В этот момент мои глаза почти наполнились слезами, я просила, чтобы всё то, что я вижу и чувствую, было неправдой, я уверяла себя, что это всё напускное, лишь для драматизма, притворство, что он не такой на самом деле. Мне хотелось вжаться в угол, словно затравленный зверь.
И тут он заговорил про пьесу и кинул эту стопку в кожаном чехле, как я поняла, директорам, а после уже обратился к Кристин Дае. Я смотрела не отрываясь на каждое его движение, и вдруг он словно почувствовал мой пристальный взгляд, даже не знаю, что произошло. Он же не мог меня узнать. Не мог? Или мог?.. Разве что по моим глазам.
Он смотрел в мою сторону, и мне ничего не оставалось, кроме как прижиматься к стене и прятаться от него. Я не видела его глаз, только тьму, но тогда откуда я знаю, что он смотрит на меня? Мне кажется? Я отвернулась от него и направилась прочь от этого волнения, дальше и дальше убегая от самой себя. Когда я увидела дверь, из которой я пришла, когда оставалось всего несколько шагов пути, дорогу мне преградил он, но теперь его глаза я видела, и в них читалась надежда и переполняющее волнение, словно он узнал меня. Да, это он. Хотелось что-то сказать, но я застыла и молча смотрела на него. Не было сил что-либо говорить или делать, поэтому я просто кидала взгляды по сторонам, и заметила, что дверь пропала. Мы стояли в тишине, его рука неуверенно потянулась ко мне, я же не двигалась с места, ожидая конца всего этого, но он остановился, видя, что я не дёрнулась, а он ждал, видимо, что я вздрогну и растаю?
Это ново для меня,
не понимаю, что это значит.
Мороз, а потом чувствую
горение души,
и в то время
Я снова в замораживании.
Мне стало тяжело дышать в этой маске, но я не спешила её снимать, как и он. Казалось, всё это может затянуться до бесконечности.
— Джулия?.. — только и слышу я этот неуверенный вопрос, где-то со стороны или вдалеке, он пытается позвать меня, чтобы я посмотрела туда, откуда доносился вопрос. Он сомневался или не уже верил себе.
Не знаю, что делать… Его глаза горели при тусклом свете… Ответить на его вопрос и не мучить милого Эрика? Так просто сказать одно слово, чтобы увидеть дрожь и понять, что новый луч света заискрился ярче, чем раньше. В один момент в его разуме, возможно, случился бунт, и душу переполняло счастье, обволакивая безумием.
— Это я. Я Джулия, — произнесла я, откинув капюшон и смело и легко сняв маску со своего лица, так незнакомка стала такой родной для него в один миг.
Он смотрел на меня, и его глаза словно ещё больше просияли в этом сумраке, в котором стояли мы вдвоём. Его плечи задрожали, он медленно, в нерешительности делал ко мне шаги, повторял дрожащим голосом, в котором было так много чувств: радости, боли, нежности:
— Джулия, Джулия, Джулия, Джулия… — он повторял моё имя как мантру, словно оно было одеялом и он пытался согреться, как можно сильнее укутаться в него в неверии в своё счастье.
— Да, это я, Эрик.
Так мучительно называть его имя и смотреть в глаза мужчины, которого я так отчаянно тянула к свету, даря ему своё тепло. Теперь в этих глазах я видела разрастающийся с новой силой огонёк, что, казалось, был ярче моего.
Я подошла к нему, положив руки ему на плечи, зная, что он плачет. Я положила руку на его маску, читая в его глазах о то, что я не мираж, я реальна и я вновь с ним.
Он обнял меня, и я ответила тем же. Чем дольше мы стояли в объятиях, тем отчётливее я понимала, что он не отпустит меня никогда. Эти объятия были уже не детскими, меня обнимал уже не ребёнок, а мужчина.
