Это ты

Когда Лань Чжань выкрикивает его имя, голос срывается. Хрипит. Будто нарочно заглушается, опускается до какого-то невнятного полушёпота. Но в этом ничего странного, правда ведь? Так всегда бывает в кошмарах. Как будто ты долго и упорно бежишь вперёд, пытаясь то ли спасти себя, то ли кого-то другого, что абсолютно неважно, а по факту, сколько бы ты ни пытался, сколько бы ни бежал — ты всё равно не сдвинешься с места. Такой вот странный парадокс. Сейчас бы проснуться и оказаться не на этой пропитанной кровью горе, а в собственной комнате, чтобы через час-другой отправиться на занятия, где единственной проблемой был он, запускающий бумажного человечка на спину дяде. Тут дело вот в чём: Лань Чжань не на уроке, а он больше не играет в дурацкие забавы с бумажным человечком, он совершенно эгоистично забавляется с собственной жизнью, ставит её на кон и будто нарочно не замечает, что — чёрт его дери! — проигрывает. Лань Чжань вновь пытается позвать его, но слова снова и снова, и снова, словно растворяются в воздухе. До слуха лишь долетают какие-то обрывки собственных фраз: то ли «вернись ко мне», то ли «иди ко мне». Но он не слышит. Не отвечает. Лишь несколько коротких секунд смотрит так, будто просит прощения, и это пугает сильнее всего, а потом… … он медленно закрывает глаза, намеренно поддаётся назад… И сердце подкатывает к глотке вместе с тошнотой, но, стоит сделать шаг вперёд, как декорации рушатся, кажется, что весь привычный мир рушится, рассыпается, истлевает. И вот… Раз — рука Лань Чжаня с силой обхватывает его запястье. Два — дыхание перехватывает — грудь прошибает острой болью от резкого удара об землю. Три. Я держу тебя. Я не отпущу тебя, хочет сказать Лань Ванцзи, но из горла лишь вырывается непонятный полу-стон полу-хрип, а тело немеет и непонятно почему: то ли от пробравшегося под самую кожу ужаса, то ли от взгляда, с которым он смотрит на него. И в этом взгляде нет страха. Лишь чёртово смирение, сумасшедшая усталость, а ещё, кажется, невысказанная мольба. — Лань Чжань, твоя рука… Отпусти меня. Но Лань Ванцзи не слушает. Это ведь он дал ему обещание. Обещание, которое просто не имеет права нарушить. Семьдесят третье правило ордена — клятва, произнесённая на словах или скрепленная кровью, должна быть выполнена. Быть верному своему слову — не это ли отличает благородного мужа от подлеца? Это не основная причина, но всё же, отчасти, именно поэтому Лань Чжань так отчаянно держится за его руку, игнорируя боль в своей. — Лань Чжань, прошу… пожалуйста… — его голос становится ещё тише, и Лань Чжань искренне не хотел бы слышать, что конкретно следует за этим «пожалуйста», но он внезапно добавляет: — …не плачь… И только теперь до затуманенного сознания, наконец, доходит, почему его лицо настолько нечёткое. Почему печёт под веками, почему дышать становится всё тяжелее. Почему сердце болит так сильно, что боль эхом отдаётся в глотке. И эта боль — она усиливается, удваивается, заполняет собой всё в тот самый момент, когда Лань Чжань чувствует, как пальцы начинают предательски разжиматься. Я не могу потерять тебя!.. Я не хочу потерять тебя!.. — Я… — начинает говорить Лань Ванцзи, но слова застревают, дыхание обрывается, потому что он с силой выдёргивает руку, смотрит несколько тягучих секунд так, словно опять просит прощения, а затем исчезает. Он всегда исчезает…

***

Лань Чжань жмурится. Дышит приоткрытым ртом и чувствует, как ледяная водопроводная вода течет по губам и подбородку. Но руки всё ещё немного дрожат. Сердце всё ещё загнанно бьётся. Лань Чжань сжимает глаза ещё сильнее, потому что по-другому он не может. Мысленно пытается избавиться от этих образов, потому что видеть их — больно. И это невозможно объяснить словами, но у него складывается ощущение, что во время этих снов, он проживает ещё одну жизнь. Непростую. Иногда — мучительную. Такую, как сегодня, например. И это не странно, если вы не относитесь к этому серьёзно. Лань Чжаня иногда, точнее, очень редко, когда у него есть время задумываться о всякой ерунде, беспокоит другое: он никак не может вспомнить лицо того, кто находится рядом. И имя, которое всегда вертится на языке, но никогда не произносится вслух, словно кто-то намеренно каждое утро стирает воспоминания об этом человеке, будто ластиком. Психолог назвал это диссоциативным расстройством сна Психолог — идиот, а вот Лань Чжань — нет. Не надо быть великим умом, чтобы уметь различать понятия. У него нет нарушения сознания или памяти. И сны его, какими бы странными не были, всего лишь глупые картинки, которые с наступлением утра рассеиваются. Это ведь всего лишь сны, — думает Лань Чжань. Тогда почему сердце каждый раз будто кислотой разъедает после них? Бывают, правда, и другие — более счастливые что ли, где он сродни птице рассекал бесконечную гладь, усыпанного мириадами звёзд, неба, одетый в белоснежное, подобно снегу, ханьфу . Эти сны… Он видит столько, сколько себя помнит. Но это не означает, что он вырос каким-то… неправильным. С ним всё нормально. Он — нормальный!.. Нет причин для беспокойства! Он повторяет это снова и снова, вслух и про себя, словно мантру. И это работает! Это всегда работает… Лань Чжань открывает глаза и смотрит, как вода воронкой заворачивается вокруг слива. Смотрит, пока не становится больно от бьющих в седьмой позвонок острых струй; пока дрожащая от холода рука не поворачивает кран до упора. Коридоры в общежитии длинные и тихие. Лань Чжань любит тишину. Это одна из тех причин, почему он просыпается раньше, чем другие студенты общежития. Просто иногда полезно отключить мозг. Изолироваться от всей этой хрени, что с ним творится, и не думать ни о чём. Это сложно, но, кажется, жизненно необходимо. Он выходит во двор, но не за пределы кампуса. Прохладный весенний ветер треплет волосы, слегка покалывает разгорячённую после ледяного душа кожу, а низкие грозовые тучи, надвигающиеся со всех сторон, кажется, наконец приносят в сердце долгожданное спокойствие. Лань Чжань останавливается. Делает глубокий вдох, заполняя лёгкие знакомым с детства сырым запахом. Он дышит, словно не может никак надышаться, и в груди становится почти аномально спокойно. Как будто сердце вернуло свой прежний ритм. Это почти отдаёт нормальностью: стоять вот так посреди пустого университетского кампуса и просто дышать. Вот бы поставить этот момент на паузу. Замедлить время. Отключить голову и не думать ни о чем. Жаль только, что это та роскошь, которую Лань Чжань позволить себе не может.

***

…он сваливается, как снег на голову. Появляется в буквальном смысле из ниоткуда. Лань Чжань уже собирался вернуться в комнату, когда сверху сначала послышался отчётливый звук бьющихся друг о друга бутылок, а затем странное мычание. И крик. Крик человека, уверенно падающего с дерева. У него растрёпанные волосы, в которых запутались сухие листья. Слегка сведённые к переносице брови. И родинка под нижней губой. Лань Чжань замечает её только потому, что человек, так внезапно перед ним появившийся, широко улыбается. Говорит немного сипло: — П-привет! Ты мне руку не подашь? — На территорию кампуса запрещено заходить ночью, — ровным голосом говорит Лань Чжань. Парень устало выдыхает. Опускает протянутую Лань Чжаню руку, а спустя секунд двадцать всё же поднимается с земли. — Чисто теоретически я ведь не зашёл, а… — Покидать кампус в неположенное время — запрещено. Шуметь — запрещено. Про… — А сваливаться с деревьев тоже запрещено? — он спрашивает с такой широкой улыбкой, что Лань Ванцзи рефлекторно отводит на мгновение взгляд. Отвечает некоторое время спустя всё тем же ровным тоном: — Запрещено. — Хорошо. Я понял. Я не знал, что здесь столько правил. Видишь ли, я новенький. Ключ-пропуск для кампуса мне ещё не выдали, а вернуться вовремя я не успел, потому что задержался на подработке. Если ты меня пропустишь, то я обещаю завтра же выучить все правила этого кампуса и больше не опаздывать к комендантскому часу. Ну так как, договорились? Лань Чжань молчит. Он не кивает. Не реагирует. Пытается понять. Но, видимо, новый знакомый (если, конечно, так можно назвать человека, имя которого Лань Чжань не знает) расценивает ланьчжаневское молчание, как знак согласия, поэтому наклоняется за рюкзаком, закидывает его на плечо, сжимая в кулаке лямку так сильно, что отчётливо слышится звук хрустящих суставов. И ещё кое-что… Лань Чжань уверен, что слышал этот звук раньше, поэтому неожиданно хватает парня за локоть. Говорит: — Проносить алкоголь на территорию кампуса — запрещено. — Ты о чём? — В твоём рюкзаке, — указывает Лань Чжань. — Тебе должно быть по… — начинает оправдываться тот, но закончить не успевает. Лань Чжань протягивает руку и хватается за ручку сумки, откуда в тот же момент доносится звук бьющихся друг о друга бутылок. Он смотрит на мальчишку напротив себя, а тот устало усмехнувшись, сдаётся: — Ладно, ладно. Ты меня поймал. Давай сделаем так… — расстегнув рюкзак, он достаёт одну бутылку вина и протягивает Лань Чжаню. — Вот. Держи. Я поделюсь с тобой, а ты сделаешь вид, что меня не видел, хорошо? Лань Чжань отшатывается. Делает крохотный шаг назад, потому что слова, да и сама картина в целом до боли знакомая. Не то чтобы перед ним так часто кто-то сваливается с дерева, да и каждый студент на его потоке, кажется, в курсе, что Лань Ванцзи и среднестатистические студенческие развлечения — заведомо понятия не совместимые. В глазах других он странный, нелюдимый, вечно замкнутый в себе. Тогда откуда это странное ощущение дежавю? Всё так же бросает холодно: — Запрещено. — Чего ты заладил — запрещено, да запрещено. Других слов, что ли, больше не знаешь? Я ведь уже предложил тебе вино, что ещё ты от меня хочешь? Лань Чжань протягивает руку. — Отдай. — Что? Так ты согласен? — на его лице снова расцветает беззаботная улыбка. — Это очень вкусное вино, я уверен, что тебе понравится. — Я не собираюсь его пить. — А что же тогда… В тот момент, когда Лань Чжань намеревался вылить бесполезное пойло на землю, парень хватает его за руку. Он оказывается настолько близко, что можно увидеть в его радужках собственное отражение. — Погоди, погоди, погоди, — быстро тараторит он. — Это очень дорогое вино не выливай его. Я… Его слова вновь прерываются, только на этот раз громким вопросом: — Эй, кто там? Лань Чжань прикрывает глаза рукой — яркий свет фонарика неприятно слепит — и понимает кто перед ним ещё до того, как видит вышитую на служебной куртке надпись «охрана». — Мистер Ким! — почтительно произносит Лань Чжань. — А, это ты, Лань Ванцзи. Я уж думал опять кто-то из студентов решил в самоволку проскользнуть. А ты что тут делаешь? — Я… — он поворачивается, чтобы наглядно показать причину своего присутствия, но только «причина», как и следовало ожидать, сбежала, стоило на секунду отвлечься. Ванцзи делает длинный вдох. — Мне тоже показалось, что кто-то пытался влезть сюда. Но я нашёл здесь только вот это, — тем же ровным тоном проговаривает он, демонстрируя мистеру Киму полную бутылку вина. — Видимо кто-то из студентов выронил его, когда возвращался из самоволки, — говорит он с усмешкой, принимая из рук Лань Ванцзи вино. — А вино-то хорошее. Я конфискую его. Давай возвращаться, а то потом проблем не оберёмся. Лань Чжань согласно кивает. Отходит на несколько чжаней, а потом останавливается. Хочет обернуться, но тут же перебарывает это желание. Ему абсолютно точно плевать. Так он себя убеждает!