Там, вдали, за рекой засверкали огни

Языки костра извивались, пускали искры в темноту. Лошадь фыркнула где-то за спиной у Андрея. Шурка подсел к костру, пошевелил угли палкой. — Зябко. Андрей, спишь что ль? Андрей не спал. Где-то там, во тьме, – совсем недалеко, до рассвета обернуться можно – притаилась родная деревня. — Шурка, я в деревню хочу. Поможешь уйти на ночку? — шепнул он другу. — Да ты с ума, что ли, съехал? Завтра наступаем, вот после и ходи в деревню, сколько вздумается! — Меня, может, убьют завтра, Шура... Так и не увижу. — Иди, — помолчал и вздохнул Шурка. — Но если поймают или опоздаешь обратно – вступиться за тебя не смогу. Дедов дом стоял на отшибе. "Всегда ты, дед, особняком держался", — печально усмехнулся про себя Андрей. Легко нашёл зарастающее теперь сорной травой пепелище. От избы осталась почему-то одна стена. Андрей встал подле неё, силясь понять, отчего так рвался сюда: в тишине спящей деревни ни покой, ни утешение не шли к нему. — Схоронил я твоих, — раздалось из темноты, и сердце затрепыхалось, застучало в груди, да не от страха вовсе. — Какие кости нашли – все схоронил. Мишка в красноармейской форме вышел под слабый свет луны, всплывающей иногда среди облаков: — Не думал уж, что снова свидимся... "Надо же, каким красавцем стал, — подумал вдруг Андрей. — Кабы не война, все девки его были". А вслух сказал: — За красных? Выходит, враги мы с тобой теперь? — Вы ушли с Шуркой, и ЧК много народу похватало тогда. Что мне делать оставалось? Со всех сторон пустота. Я и увязался за Сашкой. Знал бы, что всё вот так, что ты к этим прибьёшься, разве ж я стал бы?.. — Не стал, — ответил Андрей и знал наверняка, что так и есть. — И я бы не стал... А Сашка что, живой ещё? — Живой, что ему сделается. Поручиком себя называет. Ему бы с такой кличкой только за ваших воевать, а он, поди ж ты, "власть Советам". — Это дед Фёдор его так обозвал, — вспомнил Андрей и застонал. — Мишка... Миша подошёл к нему: — Ты чего? — Это что же, нам завтра в бою встретиться придётся?.. — Наступаете, значит, — Мишка дождался, пока Андрей кивнёт и спросил еле слышно: — Убивать друг дружку пойдём? А говорил, скучать будешь, если помру, Андрюшка... — Зачем пришёл сюда? — вместо ответа спросил его Андрей. — А ты? Андрей скрывать от друга не стал. И от себя не стал: что уж от себя-то теперь бегать, когда ясно всё? — Тебя увидеть надеялся... — Будешь, значит, скучать по мне? — Буду скучать. В свете показавшейся целиком луны Андрей разглядывал Мишино лицо, и тоска рвала душу в лохмотья. Мишка встал совсем близко, схватил за плечи, как тогда, у этой же самой, ещё не сгоревшей избы: — А хочешь, в лес убежим? Ну кому мы нужны? Никто и не хватится. Охотиться умеем, неужто не проживём? — заглянул в глаза, такой лохматый. — Не ходи завтра, Андрюшка, не ходи, а? — Всё равно пойду, не могу не идти, война ж, куда от неё убежишь, — твердил ему Андрей, едва не плача. Мишка сжал его ещё сильнее, сказал с горечью: — Не в людей тебе стрелять надо, а рисовать художества свои! — Какие теперь художества? Нету их, сгинули... Шурка зато остался, ждёт, что я вернусь. Дед учил своих не бросать. — А я разве не свой тебе? — Свой, Миша. Ближе всех был всегда, только разошлись, видать, наши дорожки. Ничего уж тут не поделаешь... ... В детстве это поле казалось огромным. Половина всего белого света, не иначе. Когда-то паслись тут кони в ночном, а теперь мчатся в атаку, и кровь льётся со всех сторон. Об одном только Андрей просил: не встретиться бы с Мишкой на этом поле. "Пусть лучше живым не уйду, Господи". Скачущего навстречу красноармейца признал не сразу. Готов был уже ударить, привычно, без страха, не мучаясь совестью. — Сашка?.. Андрей растерялся. Будто впервые много раз передуманная тяжкая мысль придавила душу: "Что же это за война такая, когда своих убивать нужно?" Поручик взмахнул шашкой. Мишка видел всё, видел, как подоспевший Шурка оттаскивал упавшего Андрея в сторону, и бросился, ни о чём уже не думая, бросился через это жуткое поле, мимо мертвецов, выстрелов и людской ненависти. — Вот так, — Шурка торопливо обматывал бинтом голову Андрея; грязь с его рук пачкала белые полосы и быстро смешивалась с кровью. — Не шевелись, братец, кровища хлещет! Дотяни уж до лазарета! "Максим" с красной стороны строчил почти безостановочно. Андрей разлепил глаза. И увидел с ужасом, как недалеко от них Мишка упал, подрубленный очередью. Отстранив друга, Андрей поднялся через силу. — Стой! Куда? — крикнул Шурка. — Не ходи за мной! — потребовал Андрей и добавил умоляюще: — Уходи, Шура. Прошу, уходи, спасай себя! И побрёл, спотыкаясь, падая, и ползком на карачках туда, где последний раз видел Мишу. — Деревня горит! — крикнул кто-то за его спиной. Миша пытался встать. Кровь растекалась по рубахе. — Куда ж ты полез, Мишка? — всхлипывал Андрей, зажимая его рану. — За тобой полез... Думал, всё, зарубил Сашка тебя насмерть. — Богу молись теперь, дурак, чтоб самому живым остаться. — Не хочу я ни бога, ни чёрта не хочу! Тебя хочу одного. Не уходи, не бросай меня больше! — просил Мишка. — Тебя к твоим отправить нужно, на лечение! — Не пойду туда. Там смерть. Смерть там, Андрюшка! Я убежать хочу, мне назад дороги нет. Давай со мной, хочешь? Неужто вернёшься обратно, людей убивать? — Как побежим, ранены оба? — Как-нибудь, лишь бы вдвоём. Вон он, лес, там и спрячемся. Мишке было худо, ноги почти не слушались. Андрей держал его, хотя сам едва шёл: — Ещё немного. Немного осталось, потерпи! В лес зайдём и отдохнём с тобой... — Я не хотел этой войны! — рыдал Мишка. — Я ничего этого не хотел! Я хотел, чтобы ты и я, как тогда в лесу, помнишь? Андрей помнил. И тащил Мишку из последних сил, и кровь пропитывала его грязные бинты. Выстрелы уже стихли вдали, когда они добрались. Шагнули под тихие кроны. Лес вздохнул и скрыл их навсегда. Эпилог Шурка вытаскивал детей из горящего дома в том пожаре и умер от ожогов на следующий день. Сашка служил в ВЧК-ОГПУ, был арестован, сидел. Погиб во время Великой Отечественной войны, защищая безымянную деревеньку, так похожую на их малую родину.