***
— Ванечка, вставай! Светло подскочил на постели, услышав, как открываясь, скрипнула дверь его комнаты. — Учебу прос… пишь… Елизавета Григорьевна замерла при виде развернувшейся перед ней картины, не в силах и слова из себя выдавить. — Мам… Из рук выпала Гришина миска с противным звоном разбившись о пол. От этого звука, наконец, проснулся и Ваня. Он не сразу понял, что происходило. Глянул на испуганного Ванечку и только тогда осознал, что в комнате они не одни. — Что здесь происходит? — схватившись за сердце, почти шёпотом спросила Елизавета Григорьевна. — Мам, — Ванечка начал осторожно подниматься с постели, — мам, я всё объясню. Только отцу не говори… Женщина как-то странно ойкнула и резко отвернулась. Как Рудбой не вовремя решил, блять, одеться! — Пусть убирается отсюда. А ты… Ты никуда сегодня не идёшь. Я позвоню отцу и… — Мам! — …и пусть он решает, что с этим позором делать! Ванечка ощутил себя так, словно его холодной водой окатили. Страх стучал в висках настолько сильно, отдаваясь где-то внутри тяжёлым набатом, что он никак не мог сообразить, что ему делать. — Хочешь, я с тобой останусь? — Что? — Ванечка правда даже не расслышал вопроса. — Если боишься, я могу остаться. — Нет… уходи. Ты не знаешь моего отца… — выдохнул Светло. Рудбой кивнул и накинув куртку, открыл окно. — Нет, погоди. Давай через дверь. Смысл-то уже скрывать…***
Пока Ваня затягивал шнурки на кедах, Елизавета Григорьевна наблюдала за ними глаз не спуская. — До свидания, — вежливо попрощался он, открывая дверь. — Да уж нет, прощайте. Руд замер на секунду, глядя ей в глаза, а Фаллен молча стоял и всем богам молился, чтобы Рудбой ничего лишнего сейчас не сказал. Но тот лишь усмехнулся и вышел из квартиры, тихо закрыв за собой дверь. Ванечка выдохнул и, наконец, развернулся к матери лицом. — Мама, так нельзя. Елизавета Григорьевна никогда не умела злиться на сына. Даже сейчас она была больше напугана, чем зла. — Ванечка, что он здесь забыл? Что он с тобой сделал? — В каком смысле? — Он к тебе приставал? Как так вышло, что ты и с этим мужчиной… — она растерянно развела руками, пытаясь объяснить всё происходящее, но не в силах произнести эту правду вслух. — Мам… — Сынок, — она подошла к Ване и обняла его, — что случилось с тобой? Что это за оборванец? — Я люблю его, мам. Это лучший человек в моей жизни. Слышишь? Елизавета Григорьевна отстранилась, с тревогой заглядывая сыну в глаза. Ванечке было больно видеть, как по её щеке скатилась слеза, но это была правда, которая рано или поздно вскрылась бы. Ванечка видел, как менялись эмоции на лице мамы: она наверняка уже в своей голове представила, как отец казнил его за всё это и, скорее всего, уже жалела, что вообще рассказала ему о случившемся, но она не могла поступить иначе. Женщина ничего не сказала, только обняла сына, сильнее прижимая его к себе, и прошептала: — Что же теперь будет… что же будет…