Путь за семь городов

Девушка укрыла лошадей в небольшом сарайчике. Вода шуршала по крыше, в маленькое оконце то и дело заглядывала молния. Лаон задумчиво жевала клок свежей соломы, вспоминая, как вкусна трава Летинайта. Долинг почувствовал ее тоску и участливо толкнул мордой в бок. Алети и Миэки уснули. А дождь все лил и лил. Стоило закрыть глаза под его шорох, и воспоминания возвращались — светлый Летинайт, привольные луга и синее небо. Лаон и Долинг встретились взглядами. Путешествие и раньше казалось им пугающим, но теперь они и вовсе не надеялись на благоприятный исход. Даже несколько спокойных часов под шуршанье дождя казались подарком. *** Марафел забылся тяжелым сном, когда гроза за окном улеглась и лишь тихий шелест моросящего дождика растворял ночную тишину. Тимони смотрел в огонь, размышляя и почти забыв, что рядом есть старуха. Силуэт ее скрадывала тень. Сон, что одолел ее, казался слишком чутким, стоит пошевелиться — и старуха сразу же пробудилась бы, подняла тяжелые веки. Тимони было о чем поразмыслить, потому он и старался не будить едва ли не выжившую из ума женщину. Это мир больше не виделся слишком чужим, пусть и пугающе отличался от Летинайта. Например, отпечатками прожитых годов, заставлявших так сморщиваться кожу местных жителей. Тимони долго гадал, почему же на Летинайте нет такого явления, но никакого ответа не нашлось. К тому же мешали воспоминания. Фразы и чувства, восставшие из прошлого картины и образы, приносили Тимони дискомфорт. Собственные поступки казались неправильными, а это ужасающе раздражало. Спустя час Тимони осознал, что глубоко задумался и не заметил, когда старуха снова открыла глаза. Она же смотрела, не отрываясь, точно хотела что-то сказать, но не торопилась прерывать его размышления. — Что тебе нужно? — спросил он, ощутив, как этот внимательный взгляд пробуждает в нем смятение. — Подойди ближе, не хочу разбудить твоего друга, — шепнула старуха так тихо, что Тимони едва расслышал. Он колебался не более мгновения, и стоило сесть рядом с ней, как она заторопилась: — Я никому не говорила, отчего ушла с императорского двора… — старуха опустила веки, будто ей было больно смотреть. — Но знаю, что сегодня уйду в Извечное царство Андреас… Потому слушай, я расскажу то, о чём никому неизвестно. Император погубил не всю свою семью. У него есть сестра, он прятал ее от чужих глаз, но однажды она обманула конвой и выбежала в сад, где наткнулась на меня. Я сразу поняла, что она не в себе, ей казалось, что она не вышла из пятилетнего возраста, — старуха хмыкнула. — Тогда ей было около двадцати трех. Сестра Императора не сумасшедшая, она пророчица. Она рыдала у меня на коленях и умоляла идти к ее брату, чтобы рассказать, что она видела во сне. Мой час близок, и я хочу поделиться с тобой, что тогда узнала… Старуха не лгала, и Тимони с трудом подавил неуместную улыбку — ее слова могли помочь в деле всей его жизни. В мести, которую он искал. *** Восхитительное золотисто-розовое утро заглянуло в маленькие окошки хижины, осветив потухший за ночь очаг и неподвижную старуху перед ним. В лучах солнца золотистым облаком играла пыль, и казалось, даже предметы немного колеблются, словно устраиваясь поудобнее для ловли утреннего тепла. Только старая женщина не шевелилась, ресницы отбрасывали на ее щеки густую тень, черты лица разгладились. Сейчас она выглядела намного моложе своих лет. Девушка вышла из комнаты за занавесью и замерла, глядя на нее. Потом медленно осела на пол, словно не веря своим глазам. Равнодушный солнечный свет все так же взбивал искрами пыль, все четче обозначая то, чему никак не хотелось верить. *** Тимони и Марафел с интересом наблюдали, как готовят к погребению тело умершей. На Летинайте смерть после долгой жизни вовсе не страшна, ведь момент ее выбирается тем, кто хочет уйти. Почти невозможно не завершить все дела, которые начал — ведь тогда не станешь избирать смерть. Да, там выбирают и сам день, и даже час, и точно известно, что будет после — сад Рейниар и мелодичный, не обязательно печальный перезвон колокольчиков… Тех, кто ушел, отдают огню или воде. В этом мире умерших отдавали земле. Огонь использовался для казней, наказания, люди считали, что тогда душа не найдет пути в чертог богини. Марафел никак не мог понять, отчего же традиции здесь так жестоки, зачем вообще существует казнь. Казнь. Более страшного слова Марафел еще никогда не слышал. Тимони же только усмехался в ответ. — Тебе и не понять этого, я сам понимаю с трудом, малыш, а мне было открыто то, что для тебя непостижимо, — говорил ему Тимони. Девушка намеренно не замечала своих гостей. Она переодела и умыла умершую, обернула ее в небеленое полотно, отчего тело старухи стало похоже на большую нелепую куклу. Добавляло сходства простое деревянное ожерелье, которое теперь было надето поверх полотна. Марафел хотел уже спросить, зачем это нужно, но Тимони поймал его за руку и прошипел: — Ты действительно хочешь, чтобы все здешние жители поняли, что ты не знаешь основ их веры? Неужели ты уже забыл, что бывает с теми, кто не по нраву служителям их идола? — Служителям идола? Что такое идол? — Марафел был удивлен непонятными словами Тимони еще сильней, чем обрядом. — Идол — их богиня, — пояснил Тимони. — Удивляешься, где я услышал это слово? Не знаю точно, — вдруг глаза его потускнели, он опустил голову. — Трудно понять, слишком многое я узнал за единое мгновение, знания укладываются в систему, но так медленно! Я уже не могу отделить себя от них, кажется, они стали моей частью, но едва я задумаюсь, как понимаю, что они мне чужды. — Ты забываешь наш мир, потому что здесь твоей душе легче найти покой, — вдруг сорвалось у Марафела. Тимони удивленно взглянул на него, потом грустно усмехнулся: — Ах, малыш, иногда ты очень верно замечаешь. Пока они говорили, девушка села посреди комнаты, солнечный луч засверкал в ее волосах. Она подняла голову к потолку и заговорила, голос звучал глухо, оттого что по щекам струились слезы: — О Андреас Сильная, Милосердная и Прекрасная! В чертог твой поднимается душа матери моей, прими ее и утешь. Ты дала ей долгую жизнь, полную событий и знаний, теперь же позвала за грань. Пусть полотно легким облаком укроет от глаз наших ее черты, пусть дерево не позволит утонуть ей среди рек небесных. Андреас Всеведущая, протяни рабыне твоей милостивую руку, чтобы шла она за тобой по облакам снов и надежд. Марафел внимательно слушал слова, не совсем понимая, зачем все это, если богиня действительно милостивая, всеведущая, прекрасная. Зато ему стало ясно зачем нужны деревянные бусы и полотно. Тимони же заблудился в своих мыслях, и в улыбке его не было ни капли добра. *** Казалось, это утро будет тянуться бесконечно. Девушка позвала людей из деревни, и они понесли тело старухи туда, где обычно находили последнее пристанище все жители. Кое-кто из пришедших плакал, но беззвучно, словно стыдясь проявления чувств. Тимони и Марафела увлекли за собой. — Вы — последние, кто видел ее живой. Думаю, раз она так разговорилась с вами вчера, ей бы хотелось, чтобы вы здесь присутствовали, — пояснила девушка, прежде чем отойти к другим. И действительно Тимони не только видел, как старуха вздохнула последний раз, в тот момент он держал ее за руку, прислушиваясь к последним слабым словам: — И тогда все здесь обретут счастье. А ты... Ты можешь помочь этому… Старуха ничего не говорила о том, кто должен присутствовать на последнем для нее обряде. Это ее не волновало — умирающие всегда знают, что самое важное осталось в жизни, а не ждет их после смерти. *** Солнце потихоньку начинало припекать, а тело уже опускали в глубокую яму, выкопанную задолго до того, как та действительно понадобилась. Все жители деревни подходили к осиротевшей и тихонько обнимали ее за плечи, сочувствуя. Марафел тоже подошел к ней, а обняв, сказал: — Рано или поздно мы все теряем тех, кого любим больше всего на свете. Хотелось бы, чтобы никогда и никто не испытывал такой боли, но… Наверное, этот мир так несовершенен, что всем нам здесь приходится страдать. — Этот мир? — чуть слышно переспросила она. — Разве есть другие? — Этот — не единственный и не самый прекрасный, — Марафел отступил на шаг, заметил блики солнца в ее глазах и удивление, а потом отвернулся. Наконец они покинули свежий холмик земли, усыпанный мелкими белыми лепестками — последнее пристанище, как его назвал Тимони. Уже когда они подходили к домику, девушка прошептала: — Не знаю ваших имен, а вы — не знаете моего. Это нужно исправить, теперь мы связаны смертью, а это довольно надежные узы. — Я Тимони, а это Марафел. — Айкен, — она помолчала немного, а потом вдруг произнесла: — Я знаю, куда вы собираетесь. Мне нельзя тут оставаться, возьмите меня с собой, я не помешаю вам! — Возможно, — кивнул Тимони. — Но сегодня уже поздно куда-нибудь собираться. Он направился к центру деревни, не объяснив, что ему там потребовалось. Марафел вздохнул. — Айкен, тебе очень тяжело? — спросил он чуть позже. — И да, и нет, — она присела под раскидистой яблоней и похлопала ладонью по траве рядом. Марафел принял приглашение. — Я же знала, что когда-нибудь это случится. Она умела убеждать и научила меня не плакать о том, что может произойти, что неизбежно. Никто, кроме нее, не мог бы заставить меня в это поверить. Моя мать умерла в тот день, когда я появилась на свет. У меня была только она, самый дорогой человек для меня. А ты… тоже кого-то потерял? — Да. Свою любовь, — Марафел отвернулся. Напротив него, по другую сторону дорожки, цвел кустарник, мелкие белые лепестки которого снегом улеглись на могиле старухи. — Она погибла, так и не узнав, что я люблю ее. Но… Иногда мне кажется, что она жива, просто уехала так далеко, что я не могу ее догнать. — Все мы когда-нибудь встретимся в чертогах богини, — рассудительно произнесла Айкен, но Марафел только покачал головой, хотя и не сказал, что богиня вряд ли открыла чертоги для тех, кто пришел из другого мира. Налетел ветер, закружив белые лепестки, дохнул в лицо Марафелу и Айкен терпким ароматом. Солнечный свет падал яркими пятнами на зеленую траву, тени соревновались в быстроте между собой. Айкен закрыла глаза, подняв лицо к солнцу и обняв саму себя за плечи. В этот миг она казалась прекрасной, волосы встрепанной волной окутывали плечи, солнечные лучи увязали в их темной переливчатой глубине, худое лицо с тонкими чертами было бледным, словно резец скульптора легонько касался светлого мрамора, тонкие запястья, аккуратные кисти, длинные пальцы — все напоминало Марафелу скульптуры, которые так любили на Летинайте. Было в Айкен нечто эльфийское… и нечто настолько печальное, что никто не остался бы равнодушным. Он вздохнул еще раз и притянул Айкен к себе, стараясь защитить от того, что сам испытал не так давно. Свежие воспоминания о пережитой боли всколыхнулись в глубинах памяти. Марафел вдруг понял, что ему не хватало такого вот теплого объятия, чьего-то сочувствия, поэтому он стремился отогреть в своих руках душу Айкен, которая благодарно принимала тепло. *** Вечером Тимони был молчалив и мрачен, поэтому Айкен не решилась снова заговорить о своей просьбе. Марафел посоветовал ей потихоньку собрать необходимые вещи, а утром уже сообщить о своем намерении так, будто это не подлежит обсуждению. Он не мог и подумать, что в случае отказа Тимони может сделать беззащитной девушке что-нибудь плохое. Огонь в камине горел жарко, разгоняя вечерние мороки и туман. Айкен собрала вещи и теперь спокойно готовила ужин, рассудив, что сегодня больше не о чем волноваться. Марафел помогал ей, иногда поглядывая на Тимони. Чем темнее становилось за окном, тем мрачней казалось ему его лицо, но спросить, что же тревожит, Марафел не решился, не стала узнавать и Айкен. Чтобы скоротать время, Марафел решил поговорить с ней о мире, в котором она прожила всю свою жизнь. Правда он не знал, с чего бы начать, а потому сказал первое, что пришло в голову: — Айкен, а почему тебе нельзя остаться здесь? — Это трудно объяснить, — она мгновение помолчала, потом добавила: — Они все равно считают меня чужой, потому что бабушка пришла из столицы. От императора. Они жалели ее, считали сумасшедшей всю ее жизнь. Но я… меня называли неправедным ребенком, потому что на дочери сумасшедшей женился нормальный человек. Отец умер пять лет назад, на охоте, но бабушка всегда считала, что мы просто не знаем всего, она думала, что это был чей-то злой умысел. Пока она была жива — меня жалели, теперь не станут, мне нельзя здесь задерживаться, меня могут обвинить в чем угодно, изгнать, сжечь… — Но ведь они не звери, они обычные люди?! — изумление в голосе Марафела вызвало у Айкен улыбку, горькую и печальную. — Да. И меня считают необычной. Поэтому хотят обезопасить себя, уничтожить то, что кажется им опасным. — Опасным? Но ты… — Марафел не договорил. Внезапно он вспомнил, как разъяренная толпа кинулась на Лайли и Каталин. Люди действительно боялись, поэтому старались броситься все вместе — ведь тогда у них появлялось преимущество, которое помогало отринуть страх. — Тебя могут назвать ведьмой, — в тоне Тимони скользнула заинтересованность. Айкен смело встретила его взгляд. — А ты стал бы против меня свидетельствовать? — снова усмехнулась она. — Обвинить кого-то в колдовстве легко, главное, чтобы этого человека не любили. Меня же здесь не любят. — Тогда тебе действительно стоит отправиться с нами, — задумчиво произнес Марафел. — Хорошо, думаю, ты можешь отправиться с нами, — кивнул Тимони. — Хочу еще поговорить с тобой о том, что у вас называют колдовством. Ведь ты можешь мне помочь? — В меру собственных знаний, — кивнула Айкен. — У меня нет ни тинга, чтобы заплатить вам, поэтому я расплачусь информацией. Но Тимони уже не слушал ее. Для него это уже не имело значения. Марафел пожал плечами, он до сих пор до конца не понимал значения всех слов, связанных с тингами, потому решил, что Айкен решила ехать с ними не по необходимости. Он принял ее как нового друга. Раздумывать над всевозможными нравами и обычаями этого мира у Марафела пока что не было времени, слишком часто в памяти всплывали призраки прошлого, такого теперь далекого, недостижимого. Прошлого, где были живы Лайли и Каталин… Марафел много раз обращался к поискам возможности все вернуть, вычеркнуть из жизни страшные страницы и больше никогда не возвращаться в этот кошмар. *** За ужином Тимони снова завел разговор о колдовстве. Так он узнал, что чаще всего ведьмами оказывались красивые девушки или таинственные мужчины. И пусть они не вершили обрядов и не читали заклинаний, костры сжигали их одинаково хорошо. Только изредка через деревню проносились слуги Императора, они везли в железной клетке колдуна, везли ко двору, чтобы уничтожить там. Айкен не могла с уверенностью сказать, почему не всех колдунов постигала эта участь, но она считала, что опасными, действительно колдовскими силами обладали именно те, за кем посылал Император. Тимони выслушал ее спокойно и не перебивая, а потом сообщил: — Что ж, ты не ошибаешься. Настоящими колдунами интересовался именно Император, а просто неугодных пожирали костры. Более того, твоя бабушка знала, зачем Императору люди, владеющие магическими силами. Но вот что интересно, женщин Император приказывал уничтожать на месте. Ладно, в этом случае я вполне понимаю, что происходит в вашем мире… — он замолчал, глядя на огонь свечи, дрожащее пламя которой едва разгоняло тьму, сгустившуюся в комнате. — Почему? — Марафел вздохнул. — Почему же здесь так… — он не смог подобрать слов. Айкен опустила голову, будто это именно она виновата в том, что творится в мире. — Малыш, — голос Тимони прозвучал устало и мягко. — Я уже говорил, тебе этого не понять. Здесь все не так, совсем не похоже на тот мир, к которому ты привык. Очень жаль, но теперь твоя жизнь изменилась необратимо. Я кое-что понял о тебе. Марафел промолчал, вдруг вспомнив, как чудесен был мир, в котором ему суждено было родиться. Жаль, но, кажется, он больше никогда не вернется туда, потому что Тимони ведет странную игру, из которой может не найтись выхода. — Эй, о чем ты? — Айкен вздохнула. — Никак не могу понять, откуда вы взялись здесь. Почему вы говорите так, словно кроме этого мира есть какой-то другой. Что вы имеете в виду? Чертоги богини? Но оттуда никто никогда не приходил! Почему ты, Марафел, сказал, что этот мир не единственный? — Потому что он по глупости сказал тебе правду, — прервал ее Тимони, теперь от мягкости не осталось и следа. — Тебе трудно будет это осознать, полагаю. Но… Раз уж тебе так хочется знать, пожалуйста! Кроме вашего мира существуют другие. Например, наш, откуда мы пришли, чтобы забрать то, что принадлежит нам, но, видимо, спрятано здесь. Трудно? — он увидел непонимание в глазах Айкен. — Да, трудно, нам тоже было трудно, ну да ничего. Ты справишься, только не говори никому другому об этом, иначе ты сгоришь на костре, как и наши спутницы. — Ваши… спутницы? — голос Айкен дрогнул. — Марафел не говорил тебе? — Тимони насмешливо взглянул на печального юношу. — Их сожгли, назвав ведьмами. Одна из них действительно владела некоторыми силами, но вторая погибла просто так. К счастью, эта жертва придала мне сил, так что я отомщу за них. — Одна из них была колдуньей, ведьмой?! — Айкен даже привстала. — Нет, она была волшебницей, творила магию, — прошептал Марафел. — Она никому не сделала зла. — Впрочем, ее нравственные черты никого здесь не волновали, — Тимони хищно улыбнулся. — Милая Айкен, но я ведь тоже маг. По-вашему — колдун, достойный смерти. Мне бы тоже сгореть на костре или отправиться ко двору Императора в клетке. И все же я знаю, ты не станешь говорить об этом ни одной живой душе. Марафел опустил голову на руки, Айкен молчала, абсолютно подавленная внезапно открывшейся истиной. Тимони фыркнул, поднялся и, накинув плащ, вышел из домика в ночь. На самом деле он сам не ожидал от себя таких откровенных слов, однако что-то словно тянуло за язык. Испуганные глаза Айкен в полумраке комнаты блестели так лихорадочно, что хотелось говорить и говорить. Марафел подождал пока он выйдет и только потом вновь взглянул на Айкен. Та беззвучно плакала, даже не вытирая слезы со щек. Марафел вздохнул и подвинулся ближе, неловко обняв ее одной рукой. — Скажи мне, отчего ты плачешь? — шепотом спросил он. — Слишком много всего, — вздохнула она. — Так много… Ничего не понять. Кто ты? Кто он? Откуда вы? Стоит ли об этом думать? — Не думай, — посоветовал Марафел. — Я и сам многого не понимаю в этом. Это и под силу только магам. *** Тимони застыл на крыльце домика, вглядываясь в ночное небо. Тысячи звезд, складывающиеся в незнакомые созвездия, сияли холодно и прекрасно. Но он видел в них нечто иное: они следили за ним, подмигивали, точно хотели сказать что-то, но все никак не решались. Тимони зло мотнул головой, он был уверен, что знает все необходимое, поэтому подсказки звезд были ему не нужны. Но холодное подмигивание с небес заставляло его нервничать. Как понять этот мир? Даже изменившаяся, потемневшая от горя душа не могла до конца постигнуть того, что таилось в нем. Как узнать, отчего этот мир так отличается от мира, знакомого Тимони с детства? Он устало закрыл глаза. Существуя лишь ради мести, он не хотел вернуться туда, откуда пришел. Вот только сердце отчего-то саднило, точно в нем засела заноза. Что-то заставляло помнить, что осталось далеко. Так далеко, что уже никогда не дотянешься. Тимони обессиленно уселся на крыльцо. Он уже не собирался, да и не хотел возвращаться. Но боль внутри разрасталась. *** Марафел и Айкен никак не могли уснуть. Возможно, им было бы легче, если бы они находились рядом, но они разошлись, а потому одиночество преследовало их, а сердца бились одинаково тревожно. Что-то в этой ночи было непонятно, опасно, кралось рядом. И если Айкен привыкла, что в ночной тиши может таиться опасность, то Марафелу было очень тяжело — Летинайт уже давно избавился от ночных призраков. *** Лаон застыла у входа в сарайчик. Долинг не сводил с нее взгляда. Она все же была не совсем обычной, Долингу казалось, что она сможет совершить нечто, что спасет их. Алети и Миэки понимающе переглядывались. В конце концов, лошади смогли придумать, как можно общаться друг с другом, правда для этого приходилось довольно пристально смотреть друг на друга. Зато дало им хоть какое-то спокойствие. Лаон обернулась, тревожно заржала. Остальные переглянулись. До этой секунды они не замечали, что сквозь наступающую ночь тянет к ним свои щупальца тревога, Лаон словно сдерживала ее собой, но вот она устала и поддалась. А страхи окутали их, как удавка. Прижавшись друг к другу, кони решили, что не сдадутся этому ужасному чувству. Этот мир не сломит их, не заставит забыть, что дом их — на Летинайте. Он не сможет заменить им небес родного мира, они никогда не станут такими же, как здешние лошади. Они разумны! Осознание этого давало им сил, хотя тревога подбиралась совсем близко, обнимая их холодными волнами тумана. Главное – не усомниться. Ночь наступала тихая и жуткая. *** Далеко в столице Император всматривался в ночное небо. За его спиной тихий голос шептал: — Но тебе нельзя этого делать. Наступит время, когда придет женщина. И сила у нее будет, как у богини. Это погубит тебя, погубит. Нельзя этого делать…