Путь за семь городов

Когда перед путниками встал Ландоэн, закат еще не угас, и алые солнечные блики окрашивали здания и играли в стеклах. Город отличался от тех селений, которые Тимони и Марафел уже удалось повидать в этом мире. Он был больше, в чем-то — даже красивее, а в центре площади, куда путники попали, едва миновали ворота, находился фонтан, в котором за тинг поили лошадей. Городская ратуша, как гордо именовалось трехэтажное каменное здание, стоящее прямо за площадью, была украшена полинявшим флагом. Тимони огляделся и поморщился, брезгливо заметив: — Все же ваши города удивительно уродливы. Айкен не нашлась с ответом, а Марафел с любопытством взглянул на него. Сейчас темная сеть заклинания померкла, но он все еще мог угадать ее очертания. Из-за этого ему подумалось, что, может, город не так уж плох, но черная сеть мешает его рассмотреть. Айкен тихо сказала: — Истинная красота Ландоэн спрятана дальше. Вряд ли удастся побывать там так просто. Это — бедные кварталы, а там живет цвет города, и дома там прекрасны, и вокруг них цветут сады. — Бедные кварталы? — Тимони оглянулся, в недоумении вскинув брови. — Что такое бедные? Айкен пожала плечами, объяснить то, к чему она привыкла с детства, оказалось непростой задачей. — Бедный — тот, у кого мало тингов, — пояснила она, вовсе не уверенная в том, что так станет понятнее. — У богатых, у знатных, тингов всегда много, — она совсем растерялась и опустила голову. Нечеловеческая усталость мешала как следует задуматься, а раньше она никогда не пыталась осмыслить это. — Почему у всех разное количество тингов? — поинтересовался Марафел. Он мог понять, почему кто-то владеет магией, а кому-то она не дана, но отчего у всех разное количество чего-то, казалось ему странным. Почему те, у кого тингов больше, не желают поделиться с другими? Почему и зачем здесь вообще появились тинги? На Летинайте ничего похожего никому не понадобилось, но в самом маленьком поселении дома были много красивее. И снова Айкен пришлось пожимать плечами. — Тинги получают те, кто работает. Марафел указал на пару мужчин, одежда которых была испачкана, а местами и прохудилась. Они копали ров у дороги. — Эти богаты? Айкен лишь покачала головой. Тимони повернулся к ней и отметил: — Труд их так тяжел, что требует соответствующей оплаты, почему же они не живут в тех прекрасных кварталах, в домах, окруженных садами? На это Айкен нечего было возразить. Некоторое время путники ехали в тишине — Айкен подавленно молчала, а Марафел старался найти логическую связь между всем, что узнал. Пауза затянулась бы еще сильнее, если бы Тимони не заявил: — У этой системы богатства и бедности на редкость глупое устройство. — Она несправедлива, — добавил Марафел, ожидая, что Тимони ответит ему резко, но тот лишь кивнул. Вряд ли его на самом деле волновала несправедливость, но загадка, кажется, показалась ему достаточно занимательной. — Богиня вознаградит всех по заслугам, в высшей степени справедливо, — прошептала Айкен, только тут Марафел не выдержал: — Как насчет обычной справедливости? Такой у вас не существует? — Кто позволил богине судить? У нас обходятся без божественного суда, но нет ни богатых, ни бедных, — хмыкнул Тимони. — Кажется, что и здесь подобный порядок многие приняли бы с радостью. Что бы тогда сделала богиня? Айкен не стала прислушиваться к ереси, углубившись в молитвы. Тимони провоцировал ее, и самое время было вспомнить, что он идет против воли богини каждый раз, когда взывает к магической силе. Марафел же вспомнил Летинайт, и Ландоэн словно поблек — сравнения он не выдерживал. Тимони, убедившись, что продолжения разговора не будет, принялся выглядывать по сторонам какие-то знаки, которые были ведомы ему одному. Он все еще не сумел уложить в голове все знания, которые успел получить, так что на самом деле ему приходилось непросто. Немного успокоившись, Айкен вспомнила, что хотела покинуть Марафела и Тимони, сбежать в Ландоэн. Несмотря на то, что от одной мысли сердце тревожно заныло, она была готова вырвать все появившиеся чувства с корнем, остаться здесь и жить по-новому, забыв о прошлом. Когда-то Ландоэн был пределом ее мечтаний, а теперь за ним чудились залитые солнцем поля, принадлежащие совсем другому миру. Она закрывала глаза, и ей виделись летние грозы и осенние туманы. Она верила, что там прекрасен каждый миг, а оттого заранее тосковала. И все же, какой бы сладкой ни была новая мечта, Айкен успела представить, как на следующее утро Марафел и Тимони покидают Ландоэн без нее. *** Когда на глаза Тимони попался трактир, он не сразу решил повернуть к нему. Сначала он присмотрелся к вывеске, но яркая когда-то надпись превратилась в размытое пятно, затем он заметил, что во дворе стоит конюшня. Ослабив путы заклинания, отчего окружившая его коконом энергия рассеялась, Тимони направил коня туда. С каждым мгновением его собственные силы утекали, да так быстро, что потемнело в глазах, вот только он уже не сумел бы подновить заклинание. Оказалось, что магический запас он почти истощил. Сжав зубы от усилия, он медленно спешился, а когда подбежал мальчишка, кинул ему тинг и велел присмотреть за лошадьми. — Пойдем, — кивнул он спутникам. Каждый шаг давался с трудом, но он не подал вида и даже сумел договориться о ночлеге. Что ж, это хороший урок на будущее, и Тимони накрепко запомнил его. *** Ночь плескалась за окнами, и Марафел тщетно пытался рассмотреть в опустившейся на город тьме хоть что-то. Окно отражала его бледное лицо и только. Конечно, можно было погасить свечи — три огарка в маленьком медном подсвечнике на столе, чтобы ночь отступила, открылась ему, но на трепещущие огоньки неотрывно смотрел Тимони. Он выглядел странно. Порой Марафелу казалось, что еще немного — и он впадет в беспамятство. Тогда хотелось подойти ближе, предложить помощь, но не успевал Марафел сказать даже слова, как Тимони резко вскидывал голову, находил его взглядом и произносил тихим страшным голосом: — Нет. Марафел не взялся разгадывать, с чем он боролся внутри себя. Айкен так устала за время в пути, что уснула на старой лежанке, едва коснулась мятого коричневого покрывала. Темные волосы растрепались, упали почти до самого пола, и свечи дарили им блики — живые и отчего-то яростно рыжие. Заметив это в отражении, Марафел повернулся, и лицо спящей показалось ему еще печальнее, чем в тот день, когда в чертоги богини ушла ее бабушка. Невольно он даже залюбовался этой картиной — стройной фигуркой, неудобно лежавшей на потертом покрывале, волосами и бликами от света свечей, тонкими руками — кончики пальцев одной из них почти коснулись пола, а вторая лежала вдоль тела. Марафел представил, что, вернувшись на Летинайт, создаст две скульптуры — спящую Айкен и Лайли, прекрасную и недостижимую, окруженную языками пламени, которые не могут подступить к ней. Сердце привычно сжалось от боли. Вновь и вновь Марафел придумывал оправдания тому, что жив, но сегодняшняя ночь, такая тихая после долгого пути, подточила его силы, отодвинула все отговорки, показав, что он один, Лайли не вернуть. Что ему не стоит жить без нее. Марафел задохнулся от этой мысли. Иногда он представлял, как расскажет обо всем, что произошло, Лайли, как будто она все еще была жива. Но чаще ему становилось больно — вот так, как сейчас, потому что он вспоминал, что никогда не сможет этого сделать. Только разве сердце хотело это принять? Айкен пошевелилась во сне, повернулась лицом к стене, обнимая себя. Ей снилось что-то мрачное и тревожное. Услышав шорох, Тимони открыл глаза и слегка качнул головой, отгоняя темные круги, не дававшие ему рассмотреть комнату. Боковым зрением он заметил Марафела, опустившего голову на ладони — вечная скорбь во всей позе. Отчего-то Тимони тоже ощутил боль. Немного подумав, он заключил, все это из-за тоски — он был уверен, что некому так сильно переживать из-за его собственной смерти. Отсутствие секретов от самого себя неожиданно принесло ему покой. Тут Айкен чуть слышно застонала во сне, и Марафел встрепенулся, подошел к ней и легонько пригладил волосы. Он совсем тихо прошептал: — Ты не одна, я здесь, все будет хорошо. Это как будто помогло, отогнав мрачный кошмар в ночь за окном, потому что Айкен вздохнула, и лицо ее осветила полуулыбка. Сон изменился и принес ей радость и покой. Еще немного посидев рядом, Марафел вернулся на скамью у окна. Ему тоже хотелось спать, а тревожные мысли развеялись под гнетом усталости. Скоро он задремал. Тимони тоже как будто успокоился, сомкнул веки, прислушиваясь к магии внутри себя. Ему нужно было восстановиться. *** Утренний свет, все еще неяркий, рассеянный, неспешно пробрался в окно. Солнце поднялось невысоко, часть комнаты таила в себе полумрак уходящей ночи. Бледные ладони лучей легли на лицо спящей Айкен и заставили ее поморщиться, а после и открыть глаза. Она осторожно села на лежанке. На скамье у окна, в неудобной позе, полусидя-полулежа, замер Марафел, лицо спящего казалось бледным и скорбным. Тимони в комнате не было, но Айкен и не желала знать, где он. Айкен осторожно собрала свои вещи, ведь их было немного, постояла на пороге комнаты, а потом тихонько выскользнула за дверь. Сердце сжалось от боли — лишь когда уходишь, понимаешь, насколько важны и нужны тебе были те, кого собираешься покинуть. Но боль не сумела одолеть решимость. Айкен медленно спустилась по скрипучей лестнице, перекинула ремень сумки через плечо. Трактир еще спал, прямо под лестницей мерцало зеркало, где отражались последние блики умирающего в большом камине огня. Айкен на мгновение остановилась перед мутным стеклом, посмотрела на свое бледное лицо и неловко пригладила растрепанные волосы. — Пора начинать новую жизнь, — сказала себе Айкен. — Они оба слишком странные, чтобы я могла оставаться рядом, — добавила она, глядя прямо в глаза отражению и не видя в них согласия. — Мне не следует думать о них! Не стоит позволять этим мыслям… Отражение шевелило губами, но в этом не было нужного ответа. Ничуть не успокоенная подобным самовнушением, Айкен отвернулась от зеркала и вышла на крыльцо. Солнечные лучи красили небо в розовато-золотой, город, словно парящий в утренней дымке, показался чище и прекраснее, чем вчера. Пожалуй, она сможет жить тут, сможет забыть мечты о призрачных и далеких иных мирах. Уже спустившись во двор, Айкен на миг обернулась, нашла глазами окно комнаты, где они провели ночь, мысленно попрощалась и ушла. Когда уходишь, есть миг, во время которого до боли и крика желаешь, чтобы кто-то положил ладонь на плечо и попросил остаться. К сожалению, именно тогда чаще всего остаешься в абсолютном одиночестве. Никто не окликнул, когда Айкен покинула двор трактира. *** Тимони вышел из комнаты до рассвета. Пляска темных кругов перед глазами прекратилась, но магия и не думала возвращаться. Нужно было отыскать ее источник, хоть где-нибудь, чтобы с его помощь восстановить силы. Тимони вспомнил, что теперь, похоже, может забирать энергию из смерти другого существа, но от одной этой мысли стало не по себе. Пусть он и темный маг, но прошлая жизнь и светлый путь не оставили его до конца. В тайне Тимони признался, что желает вернуть утраченное светлое могущество, из-за чего не может использовать часть темного наследия. Ему предстояло примирить эти противоречия, но в тихий предрассветный час он вовсе не хотел задумываться о чем-то подобном. Он все еще не до конца понимал, кем стал. Город встретил его тишиной и туманом. В призрачной мгле он показался Тимони даже прекрасным. Этот мир по-прежнему не нравился ему, но в нем была красота, очень странная, выступавшая из теней, когда приходила ночь. Печальное очарование, как будто всего лишь отражение иной и бесконечно далекой реальности. Побродив около получаса по улицам, Тимони нашел средоточие спокойной силы, не принадлежавшей ни Тьме, ни Свету, и медленно зашагал к источнику. Идти было тяжело, вновь появились расплывчатые багровые пятна, застилающие зрение, но сила вела и звала, она была мудрой и надежной. Тимони поддался ей и неожиданно вышел к храму, но совсем не похожему на тот, в котором они побывали еще все вместе. Высокий и хрупкий, тянущийся ввысь, но небольшой, этот храм уркашали статуи печальных женщин вместо колонн, а остроконечная крыша, протыкающая уже начавшее светлеть небо, едва угадывалась в тумане. Дымка стирала со старых стен следы разрушения, придавала картине, открывшейся перед Тимони, завершенность. Тимони охватило чувство, схожее с благоговением. Храм перед ним был живым, хрупкий камень нес в себе силу. Кто и когда изваял это чудное творение? Завороженный, он шагнул под каменные своды. Внутри было темно и тихо, лишь статуя, что стояла у противоположной стены, неярко освещалась — маленькая лампадка с дрожащим язычком пламени бросала золотистые блики на печальное мраморное лицо. Тимони медленно двинулся к статуе, чувствуя, как потоки силы, живущей здесь так давно, окутывают его, возвращая то, что принадлежало ему по праву рождения. Магия наполнила его, хлынула сквозь, заставляя ликовать сердце. Старый храм одарил его щедро, и вряд ли кто-то другой сумел бы так спокойно принять подобный подарок. Тимони улыбнулся, протянул руку и коснулся гладкого камня, из которого была создана таинственная статуя. — Благодарю вас, — прошептал он, а затем вспомнил язык древних, и он — певучий и ясный — показался более уместным. — Мор онизаири, — древние не знали слова «богиня», поэтому Тимони пришлось подобрать другое, и он решил, что подойдет «сильная», — Андреас Сени, — последнее слово он произнес мягко, с чуть заметным ударением на «и», чуть дольше растянув гласную в воздухе. Так говорили древние, если верить тем, кто обучал его языку. Затем Тимони почтительно встал на колени перед чуть склонившей голову и неподвижной статуей и закрыл глаза — он принимал магию, свободно скользя сознанием по прекрасным древним потокам. Сила, не имевшая принадлежности, уплотнялась, сплеталась и становилась его частью. Тимони не откуда было узнать, что храм и дал название всему городу. Древние легенды рассказывали, что богиня сама изваяла его и нарекла Ландоэн — небо, опрокинувшееся над головами.