One of these nights

Она выходит на балкон, чтобы выдохнуть, избавиться от тяжелой болезненной ауры и приблизиться к своей матери, что всегда успокаивающе влияла на её мысли. Луна смотрит внимательно, но Джухён не понимает, в каком ключе — в плохом или хорошем. Хотя уж чего, а одобрения от матери она ещё никогда не получала. Джухён, как одна из первых дочерей луны, воспитывалась в строгости. Никто из них не получал подарков больше, чем могли позволить их силы и способности. Впрочем, мать воспринимала их силы не как данность, а как самый лучший подарок, который она могла дать своим дочерям. Раньше, когда Джухён была совсем юной и неопытной, её съедала гордыня; она считала, что это несправедливо — не давать ей поощрений, когда она делает для них так много. Сейчас же она сама мать. Сейчас она понимает, почему так важно быть строгой, особенно для ведьм. Когда она была слишком доброй или слишком невнимательной, случались не очень хорошие вещи. Джухён до сих пор хранит воспоминания о каждой дочери, которой она не смогла дать достаточно сил, терпения, послушания и любви. Но она учится на своих ошибках, потому что её память не позволяет ей даже на минуту забыть о самом страшном. Она видела, как её дети сходят с ума. Новообращённые, которые не могут сопротивляться жажде кровавой луны, они убивали своих же сестёр, разрывали зубами своих же новорождённых детей, вырывали свои же сердца, когда вокруг уже не оставалась ничего, кроме мертвых тел и алого потока безумства. Её старшие, которые обретали большую силу и предпринимали попытки свергнуть собственную мать, чтобы стать верховными. За своих старших детей Джухён чувствовала вину. Они собирали собственные кланы, с новыми учениями, ложными, лживыми, и такими приятными для новых ведьм, что ей было почти жаль, когда она своими руками сжигала один ковен за другим. Последнее, что она видела — боль в глазах в её детей, которым казалось, что она предала их. У неё не было другого выбора. Мать должна сохранять порядок. Она видела, как её дети умирают. Бесчисленное количество раз, снова и снова. Некоторых из них она убивала сама. Некоторых убивали её же дети. Остальных — люди. Охотники. Джухён помнит тёмные времена для них всех, когда люди были почти дикарями, когда единственную цель, которую они преследовали — это истребить как можно больше ведьм. В этом она немного винит себя и свою доброту. Она никогда не была такой же как её сёстры. Она никогда не презирала людей, не кичилась своей силой — она любила их, как люди любят диких животных. Они были для неё интересны, диковины. У них была такая история прогресса, без магии, без помощи луны — у них были только они сами, и только поэтому Джухён всегда проникалась уважением к людям. Они всё ещё остаются для неё зверьми, теми, за которыми интересно смотреть, теми, кем можно питаться. Но также у неё остался осадок от того, что люди сделали с её детьми даже несмотря на всю помощь, которую ведьмы оказывали человечеству. Стоило хоть одной дочери луны излечить человека или увеличить урожай после плохой погоды, как люди вместо благодарности дарили им смерть. Джухён помнит, сколько столетий подряд она мучилась от постоянной жгучей боли, когда сжигали её дитя; сколько ночей подряд она просыпалась, задыхаясь, потому что в её лёгких была вода, когда люди привязывали к шеям её дочерей камни и бросали их воду. И сегодня, когда та, которая могла стать её дочерью, пришла к ней так поздно, Джухён не знает, сможет ли она выдержать ещё столько же боли. Суён была бы прекрасна со своей новой силой, взятой под контроль матерью и луной. Она, возможно, и будет. Джухён просит у матери подарить ей сил. Луна потихоньку заливается кровью. — Что случилось, дорогая? — Сыльги появляется именно в тот момент, когда Джухён теряет последние силы. Она вжимается в её объятия и чувствует себя как никогда защищённой. Даже в объятиях матери у неё не было такого спокойствия. Даже от неё она не получала столько любви. Может быть дело в том, что для Сыльги она всегда была и остаётся единственной. — Я так устала, мой ангел, — голос Джухён немного сорван, будто бы она кричала на протяжении всего вечера. Она устало прикрывает глаза. Ей не нужно говорить о причине её усталости — Сыльги всегда понимала её с полуслова. — Ты же знаешь, что не виновата в этом, — шепчет ей на ухо Сыльги. — Никогда не была виновата. Ты знаешь, дорогая, как луна выбирает своих дочерей, и что это никогда не бывает случайностью. Но ты, Джухён, ты появилась не потому, что тебя выбрали, а потому, что в этом была необходимость. Ты первая, но ты лучшая верховная мать не поэтому. Не вини себя в том, что и тебе нужно следовать правилам. Помни, через что ты прошла, сколько боли ты вытерпела ради нас всех, сколько всего тебе пришлось потерять, чтобы мы оказались там, где сейчас… Джухён слабо улыбается. — …На вершине мира, — шепчет Сыльги в её ухо. Тело Джухён покрывается мурашками и неосторожными поцелуями в шею. — Ангел, ещё рано, — Джухён улыбается, лениво отталкивает Сыльги, но та держит крепко-крепко, как будто не собирается отпускать. Сыльги действительно не собирается — она ждала слишком долго. — Я не видела тебя целых несколько часов, как будто вечность прошла, — она хихикает, но ни один из её смешков не добавляет веселья. Джухён чувствует, как поцелуи становятся настойчивее. Как бы она не хотела продолжить здесь, пока луна заливается кровью и даёт им свободу почувствовать все свои силы, смертные слишком близко. Она не может позволить себе быть настолько беспечной. — Это не повод делать это здесь. Кто-то может зайти, — она снова вырывается, на этот раз прикладывая свою энергию, показывая Сыльги всю серьёзность. — Как будто для тебя это большая проблема, дорогая, — Сыльги наконец отпускает Джухён. Она начинает дуться. Для неё всегда повод обидеться, если любимая не хочет подарить ей немного внимания. Джухён улыбается снова, хитро-хитро, пока Сыльги пытается сделать расстроенный вид. Когда рядом её ангел, у неё всегда поднимается настроение. Луна с каждой секундой наливается алым. Игривость Сыльги сменяется жаждой, и как та, кто создала её, Джухён чувствует, как медленно эта жажда распространяется и на неё. — Ещё немного, и я начну целовать тебя прямо здесь, и я не посмотрю ни на то, что мы не одни и кто-то может увидеть, ни на то, что тут вокруг люди, и для них это опасно, — в глазах Сыльги весёлые искорки, но Джухён понимает, что она не шутит. — Пожалуйста, поедем домой, прошу. Сыльги берёт её за руку. Джухён чувствует каждый перстень, который находится на её тонких пальцах. Почти лиловый аметистовый — первый перстень, который Сыльги получила на перерождение. Она помнит этот день намного лучше, чем все предыдущие, потому что после принятия сил её прошлая жизнь перестала значить что-либо для неё. В этот день перед всеми верховными Джухён подарила ей часть своей магии. В этом кольце заключались не только их силы, их мудрость, их удача — Сыльги всегда рассматривала это как символ их любви. В тот день они обручились, дав обещание всегда быть друг для друга. Луна, приняв новую дочь, была свидетельницей их союза. Остальные, почти все верховные и их ковены, были против принятия в семью бывшей смертной без врождённых сил. Но Джухён знала на что шла, впервые в жизни не поставив человека на колени, а упав перед ним. Впрочем, Сыльги никогда не была смертной для неё. Она была её ангелом. Джухён с трепетом ощущает бирюзовый. Этот Сыльги получила сама, без её вмешательства. Для ведьм те, кто были на первом фронте, всегда имели особое значение. Им было не нужно воевать так, как приходилось людям — они не использовали оружие в традиционном понимании этого слова. Однако Джухён всё ещё нуждалась в том, чтобы отделившиеся группы со своей новой философией и почти варварскими правилами контролировались. Так Сыльги стала её правой рукой и Джухён почти никогда больше не была причастна к расчистке обструкционных ковенов. Она понимала, что уничтожить их будет правильно, ведь любая дочь луны знала, что нельзя уходить от традиционных правил. Но её материнское сердце не выдерживало, когда она наблюдала, будто со стороны, как своими же руками она сжигает собственных детей. Для Сыльги это не было проблемой — она не ненавидела тех, кто отошёл от их верховенства, но не могла простить тех, кто хотел свергнуть её мать. Сыльги кладёт другую руку поверх их сплетённых. Джухён не видит коралловый. Она помнит, насколько тяжело было для Сыльги его принять. Коралловый — единственный перстень, который был у неё ещё в той, прошлой жизни. Джухён не могла видеть, как её ангел становится старше — она понимала, что рано или поздно Сыльги сгорит, поднимется вместе с пылью в течении времени, потеряется в этой истории, но навсегда останется в её мыслях. Камень бессмертия было тяжело достать даже для первой. А то, как Джухён в итоге получила его, стало для неё одним из самых ужасных воспоминаний. Для них обеих. — Где камень, Сыльги? — её глаза вспыхнули кровью. — Не злись, пожалуйста, родная, — шепчет успокаивающе, гладит разозлённую верховную по руке, обхватывает крепко-крепко, чтобы не вызвать ещё больше злости. — Я отдала ей. Джухён моргает. Ей? Непонимание пульсирует у неё в висках, от груди до горла поднимается сердце, оно стучит в два раза быстрее, чем в тот момент, когда она впервые увидела Сыльги. А потом оно останавливается. — Зачем? — Ты знаешь, что он больше не нужен мне. Я уже не смертная. Я не умру так просто, тебе не нужно волноваться за меня. Джухён закрывает глаза, жмурится до боли, до белых всполохов, до красных искр. Дело не только в этом. Луна заставляет её злиться сильнее, и с каждой секундой контроль ускользает от неё, как ускользает и образ Сынван. — Там её душа. Ты отдала её душу, — она вырывает руку и не может больше смотреть на бессовестную Сыльги. — Она бы хотела спасти ещё кого-то. Ты говорила, что она всегда помогала тебе. Она была бы счастлива узнать, что может спасти ещё одну потерявшуюся дочь. Сыльги совсем не выглядит опечаленной. Она не выглядит виноватой. В её глазах, кроме уверенности и трепета, нет ничего. Будто бы она знала её так же хорошо, как Джухён. Будто она была вправе решать судьбу этого перстня. Будто бы она могла так запросто подарить ещё не обращённой право на спасение. Джухён злится, мать подогревает её злость. Они обе хотят наказания для той, кто ослушался. Никто кроме верховной матери не мог решать судьбу ведьмы. За такой проступок даётся самое тяжёлое наказание. Если бы это была не Сыльги. Если бы это сделал кто-то другой, не её ангел — она бы испепелила любую, даже одну из верховных, плевать. Но когда Сыльги, принадлежащая только ей, а самое главное, та, которой принадлежит сама Джухён, так смотрит на неё, она бессильна. Луна требует наказания. Джухён понимает, что не сможет дать матери обжигающее мерцание её души. Но что-то она всё-таки может сделать. — Пусть кровь прольётся, — говорит Верховная, и Сыльги встаёт на колени. Она держится, чтобы не закричать. Как бы магия не старалась, она никогда не сможет заглушить боль и залечить те раны, принесённые Верховной Матерью. Сыльги не смеет опускать голову, пока Джухён не решит, что с неё хватит. По её шее стекает алый ручей, оставляя на мраморе липкие росчерки краски. Глаза Джухён загораются, она следует кровавому зову луны. Она слышит, как Сыльги тихо шепчет: «Да начнётся Ведьмин Костёр.» Она слышит, как тысячи, миллионы её детей по всему миру говорят: «Да начнётся Ночь Ведьм». Она чувствует, как миллиарды и миллиарды её убитых и ещё не рожденных дочерей энергией вплетаются в её ауру и собираются единым голосом в её гортани: «Да начнётся Святая Вальпургиева Ночь». У Джухён нет времени ждать, пока машина довезёт их до их квартиры. В нетерпении она хватает Сыльги, разрывая её кожу когтями. Она дрожит: жажда крови переполняет её так сильно, что её дрожь переходит в Сыльги. Та, отмеченная кровавым фронтисписом, желает того же, что желает её создательница. У них желания одни на двоих. Кровь Сыльги перекатывается во рту самой вкусной сладостью. Язык собирает пропущенные капли с чужой шеи, руки обхватывают чужую талию, и магия отправляет их в самый центр, в их маленькую квартиру, где хитрющий плед, сотканный из бархата и самомнения, вынужден переждать ночь на полу, потому что скоро вся кровать будет залита злостью, зовом, кровью и грубой нежностью. Красный шифон тягучим потоком обрушивается на подушки. Джухён смотрит сверху вниз на своего ангела, у неё растрепались волосы и безумный взгляд. Её обжигает изнутри, но это пламя приятное, не то, болючее и нездоровое, а ласкающее, распаляющее. Она видит его и в глазах Сыльги. — Ты восхитительна, — шепчет та, глядя на свою Верховную. Её боль трансформировалась в приятную негу заживления — магия первой ласкает укусы и порезы, которые до этого были её наказаниями, но сейчас стали самым волшебным сюрпризом. Джухён отвечает поцелуями. Её губы не так решительны, как она сама, поэтому всё получается нежно — гораздо нежнее, чем сейчас нужно им обоим. Сыльги решает, что Верховная не разозлится, если сегодня место наверху достанется не ей. Стихия потоком струится по их телам, задевает сердца и остаётся покалываниями в кончиках пальцев. Джухён вздрагивает, когда её плечи встречают подушку. Её руки все ещё держат лицо Сыльги — та улыбается так, будто бы вот сейчас, этот момент, единственное, о чём она мечтала. Стихия встречается с бёдрами Джухён и медленно тянется по шифону вверх. Сыльги нравится смотреть, как её любовь выгибается, поддаваясь и прикрывая глаза. Поцелуи под коленками становятся видны, когда Сыльги стягивает чулки вниз. Джухён смотрит, насквозь глядит уже с абсолютно закрытыми глазами. Волосы разметались по подушке нефтяным пятном — Сыльги чувствует себя потерянной навсегда в этом чёрном облаке. — Мне не нравится, когда ты играешь со мной, — тихо выдыхает Джухён. Сыльги улыбается. Она стягивает с себя платье через верх, запутываясь в ткани, слышит треск — Верховная потеряла последнее терпение. Они держатся друг за друга так, как будто в мире больше никого не осталось. Они рвут кожу о собственные ногти, их губы в крови, но это не то, что могло бы остановить их даже на минуту. Мир вокруг взрывается, но цветных пятен только два. Черное — волосы Джухён в её руке, Сыльги тянет за них, чтобы поцеловать ещё глубже, чтобы языком достать до сердца, чёрт знает, зачем. Ей нужно как можно ближе. Красное — кровь, перемешанная и сладкая, которая стекает по их рукам и телам. Джухён вылизывает живот Сыльги от красных полос ногтей и укусов, но самое интересное оставляет на десерт. Когда она спускается ниже, Сыльги почти кричит — Джухён держит её за бёдра, чтобы не вырвалась. Когда Джухён отстраняется на секунду, Сыльги смотрит на неё — в её взгляде печатными «восхитительно». Воздух вокруг продолжает искриться. Джухён хочет, чтобы восхитительно превратилось в идеально. Она облизывает пальцы — Сыльги выдыхает. Она снова вплетается пальцами в Джухёновы пряди, потому что так сдерживать стоны проще. Джухён нравится, как сильно она старается быть тихой, тем не менее любой стон всё равно срывается громким именем с её губ. Она хочет сцеловать каждый её крик, каждый вдох. Последнее имя она вдыхает, наслаждаясь дрожью своей любви. Сыльги не нужно переводить дыхание, энергия не покинула её тело — она циркулирует по ним с Джухён, переливаясь через глубокие поцелуи и жгучие укусы. Они наслаждаются друг другом всю ночь. Джухён давно сорвала голос, её взмокшие волосы прилипают к коже, пачкаясь в крови. Когда на её теле не остаётся не израненных мест — Сыльги понимает, что Верховная хочет ещё. Джухён совсем потерялась в ощущениях — она пытается дотянуться до любой пропущенной красной капли. Она притягивает Сыльги ближе и ближе, пока её не слышит треск её рёбер. — Родная, тише, — Сыльги пытается мягко отстранить Джухён от себя, но та хнычет почти болезненно. — Мне мало, пожалуйста, очень мало, — она снова тянется к её шее, языком собирая алую дорожку. У Сыльги уже кружится голова. Она чувствует луну всё слабее и слабее с каждой секундой — значит, наступает утро. Она теряет силы так же быстро, от неё уже ускользает сознание. Джухён продолжает пытаться откусить от неё хоть кусочек. Боль начинает проявляться, поэтому Сыльги срочно нужно что-то придумать. Взгляд у Джухён стал уже совсем безумным. Ей нужно насытиться больше, но это не вина Сыльги, что она даёт ей так мало. Верховная, всегда собранная и держащая всё под контролем, может сорваться только одну ночь в году. Когда Джухён пытается откусить её палец, в дверь звонят. Сыльги наблюдает, как в глазах у её любви проясняется, и жажда меняется на сожаление. Голод никуда не уходит. Сыльги целует дрожащую Джухён в лоб и идёт открывать дверь. Ей повезло, что еда пришла к ним сама — у неё вряд ли нашлись бы силы искать кого-то сейчас, чтобы удовлетворить свою королеву. Она проходит мимо зеркала и понимает, что выглядит, как жертва нападения дикого зверя. Если бы она назвала так Джухён сейчас, та бы наверняка съела её за такую наглость. Но правда остаётся правдой. Джухён сворачивается на кровати и, как большая опасная кошка, ждёт момента напасть. Сыльги дёргает ручку и сразу же затаскивает человека в квартиру. Она закрывает ему ладонью рот, чтобы не смущать соседей еще больше, чем они и так это сделали за ночь. Мальчик смотрит совсем не испуганно — в его глазах чёртов ужас, он вырывается, но Сыльги вряд ли сможет отпустить. Они вдвоём в одном вольере, и кому-то нужно будет стать закуской. Сыльги не хочет повторения ведьминой ночи пару столетий назад, когда Джухён уже почти дошла до её костей. Магия, разумеется, залечила всё и совсем не оставила шрамов, но смиренно смотреть, пока от тебя отрывают куски — это не так чтобы очень приятно. Парню на вид лет семнадцать, за его плечами рюкзак с утренними газетами. Перед его глазами его скорая смерть. Сыльги даже не нужно подносить завтрак прямо к кровати — Джухён вгрызается в его артерию и кровь окропляет её лицо. Ещё пара секунд и держать ладонь нет нужды. Мальчик сгибается, теряет сознание, Джухён рвёт зубами его кожу, вгрызается в мясо, будто бы была голодна лет сто или больше. Сыльги опирается о тумбу в прихожей и устало наблюдает, как её любовь, перемазанная чужой кровью, запускает руку парню под рёбра. Когда она откусывает первый кусочек от его ещё тёплого сердца, Джухён счастливо жмурится. Когда Джухён протягивает ей половину чужого сердца, Сыльги влюбляется в неё ещё больше. У них на двоих целая вечная жизнь.