Уроки воспитания

Я не хотел быть человеком Не просил меня рожать, растить под ультрафиолетом Моё тело — автоцветущее, каша гнетущая Без человеков и молекул возможно ли сущее? Слава КПСС - Больше не

Надпись «Вы все сдохнете в муках» жирным красным шрифтом красовалась на широкой стене над кроватью. С рук вибрацией капала кровь, расплываясь густым пятном по холодному полу, в левой руки дрожал осколок зеркала, которое недавно разлетелось громким свистом. Несколько небольших осколков впились в острые костяшки, но я не чувствовал боли. Щеки обожглись соленой водой, медленно стекавшей по щекам и окрашивая кофту в темные тона. Я то ли плакал, то ли смеялся, но мерзкие хрипы раздирали горло томными смешками, издаваемые мной, пока я разглядывал свой шедевр. Нездоровая улыбка не сползала с лица, а я почти задыхался от кома, перекрывшего горло колким узлом. Протерев тыльной стороны ладони жидкость с лица, я быстро спохватился и забросил в потертый портфель необходимые вещи: телефон, минимум теплых вещей, резкими движениями запихал несколько купюр, которые копил месяцами, спички и смел с полок все, что можно было сдать в ломбард в том случае, когда у меня закончатся деньги. Я достал старые, почти рваные кроссовки из-под кровати и натянул свою любимую черную толстовку. Остатки зеркала показали мне красные от слез глаза, почти прорезающие кожу на лице скулы и худощавое, немного сгорбленное тело. Действительно, невозможно сильно похож на свою мать. Ее заплаканное лицо и бешенные глаза вызывали во мне отвращение и страх, а сейчас мои глаза – копия ее. Может, если бы тогда я понимал ее чувства, я бы пожалел ее и сказал, что это не ее вина, что ей не нужно бояться, что я защищу ее. Хотя… Какая защита, если я и себя не могу защитить. От потрясения я вовсе не чувствовал физической боли, но боль, пронзающая самое нутро моей и без того покалеченной души, вылезла сразу после того, как дурман прошел, и образ моего оголенного тела, одиноко брошенного на холодном кафеле, предстал предо мной. Очередное унижение, в очередной раз меня сломали, разорвали, выбросили, закопали в гнилой земле, как слепого котенка. Честно сказать, я другого и не ожидал, ведь меня вечно бросали, почему сейчас должно быть иначе? Да, верно, иначе никогда не будет. Самым лучшим человеком в моей жизни была Соня. Несмотря на ворчливость и недовольство, и даже то, что я – отпрыск женщины, которая по факту отняла у нее любовь родителей, наследство и даже спокойную молодость; все равно старалась быть лояльной. Распахнувшееся окно запустило освежающую прохладу в комнату, шторы резвыми волнами впились в обожженные ранами руки и вновь отстранились в стороны. На полупрозрачной вуали остались неаккуратные пятна багрового вещества. Слишком много моей крови пролил этот дом. Я в него не вернусь и никогда об этом не пожалею. Глаза мельком остановились на земле, которая вот-вот встретит меня холодными грязными объятиями. Выдох, падение, склизкий хлопок. Я упал на колени, завыл от трепещущей боли, наконец пронзившей мою спину в качестве напоминания о вечере. Прогнувшись в спине, я оперся лбом о рукав. Размыв корявыми разводами дождь, земля разбрызгалась по лицу и одежде. Я, наполовину скрюченный, еле-еле поднялся и растер разорванную об косяк кожу. «Хорошо, что джинсы не порвал» - подумал я. Я издал тихие хрипы. Легкие разрывались от адреналина. Пришлось взять себя в руки, пока никто не заметил мое фиаско, и медленно поплестись в сторону еле заметной дыры в заборе. Грязь липкой слизью растеклась по одежде, но я уверенно ее смел с ткани одежды и влез в небольшое отверстие между прутьями. История его появления была мне неизвестна, да и не особо интересовала – сейчас у меня более серьезные проблемы. Знакомый маршрут, преодолеваемый в обычном состоянии за несколько минут, сейчас занял практически два часа времени. Ноги немели от тянущих спазмов в районе грудины и поясницы, в голове звонким писком отдавалось оглушение. Меня выворачивало изнутри, периодически я сплевывал густую бордовую слюну и шел дальше. Шел самым коротким, но самым непопулярным из-за жуткой атмосферы путем. Минув несколько деревьев, разросшихся возле полузаброшенной ветхой детской площадки, неуверенно глянул на обшарпанный экран телефона, а затем в почти родное разодранное старостью лет окно, излучавшее блеклый свет. Соня не спала. Все еще корчился от спазмов в пояснице и коленях, но полз по гребанным ледяным лестницам многоэтажки. Наконец ветхая дверь проплыла перед моими глазами, и я что было сил вдарил по двери ладонью - она оставила пугающий багровый след. Тихо сползая спиной по облезлой зарисованной стене, я издал томный хрип. Падать со второго этажа с моей физической подготовкой – плохая идея. Очень плохая идея. Может, мне показалось, но Соня достаточно быстро открыла дверь, удивленным взглядом огляделась по сторонам и, заметив меня в премерзком состоянии, брезгливо и удивленно охнула. - Кто… - наконец отойдя от увиденного, она подпрыгнула ко мне, опускаясь на корточки и хватая озябшее тело под руки. – Кто тебя так? Я недовольно захрипел и откашлялся, когда женщина с горловым рыком вздернулась вверх вместе с моим телом. - Жизнь, Соня, - я видел, как багровые пятна покрыли опрятную белую кофту тетки и понял, что кровь стекает не только с рук, но еще со рта и виска. Боль была слабо притуплена тем, что я был почти без сознания. – Жизнь… Признаться Соне в том, что надо мной надругались, и не один раз, было стыдно и я знал, что моя мать часто выдумывала такие истории чтобы вызвать жалость. Рассказать ей правду – значит потерять единственную, хоть и шаткую, но поддержку. - Лежи здесь, - она, как могла, осторожно бросила меня на привычный мне скрипучий диван и выбежала в коридор, - я позвоню в скорую. Сырой потолок разлился разноцветными мигающими блестками, старый телевизор-куб был выключен, но я точно слышал белый шум, исходящий от него. Дышать было тяжелее и тяжелее – я не хочу умирать. - Не надо в скорую… - кашель снова разразил горло. – Тогда он найдет, прошу… Тетка проигнорировала меня и дрожащими руками начала тыкать по экрану телефона. Шум в ушах заглушил все естественные для живого человека звуки. Вот-вот моя душа отойдет в мир иной. Ты этого хотела, мама? Лучше бы ты избавилась от меня еще в своей утробе. Время будто замедлилось: вот стрелка на циферблате щелчком перешла на следующую черточку, пылинки мирно кружили по комнате, окруженные неярким светом в коридоре, в соседней квартире кричит разрывающим перепонки криком ребенок, за окном слышен гул от шин, скользящих по асфальту. Жизнь кипит, а я умираю. Сейчас я часть этого – завтра нет. Я считал. Раз, два, три, четыре… Наверное, я надеялся, что это как-то поддержит равновесие в моем мозгу, но он давно превратился в отвратительную кашу из боли, судорог и грязи. - Рома! – женщина встревоженно забежала в комнату. – Рома, почему ты трясешься, - она схватила меня за дрожащие плечи и почти всплакнула. Не думаю, что если я умру, она будет скорбеть. Это слезы шока. Я бросил тусклый взор на свои конечности, смыкающиеся в резких судорогах. Пальцы на руках скрестились в неестественном положении, а ноги ходуном отбивали ритм по мягкой обивке дивана. Боли не было. Ничего не было, кроме колющего холода и наступающего умиротворения. – Рома, прошу, прекрати. «Господи, Соня, ты думаешь я этого хочу?» - слегка усмехнулся я, но кровь, заполняющая носоглотку сразу же убрала это выражение с лица. Пять, шесть, семь. Как же смешно подшутила судьба – написал, что в муках сдохнут они, а сейчас умираю сам. - Рома, прошу, просто продержись пару минут, - охрипший голос женщины становился все дальше и дальше. На удивление мягкая ладонь коснулась моего лица, а затем шеи. Я четко почувствовал, как теплые пальцы нащупывали пульс в районе артерии и по встревоженному взгляду блеклых покрасневших глаз можно было понять, что не находила. Восемь, девять… Пара горячих капель упали на мои щеки и скатились узким ручейком за ухо. Соня дрожала. Очень сильно дрожала и плакала. Да, находиться среди ночи в своей одинокой квартире с полумертвым подростком такое себе занятие. - Десять… - мой шепот был мертвецки холодный и какой-то глухой. – Десять, - глаза застелила черная пелена. *** Вы знали, что коровы плачут, когда их убивают. Самыми настоящими коровьими слезами. Не знали? Теперь знаете. Стоп, что? Я распахнул слипшиеся глаза и резко подорвался с кровати, отчего миллиард игл пронзили внутренности. Рука прижалась к сжатой тугими бинтами груди и гортанный вздох с болью вырвался из меня. Я ощупал все конечности по очереди, зачем-то похлопал себя по щекам и уставился на свет, исходящий из небольшого окошка. В глаза бросились бирюзовые заплесневелые стены, а также грязный больничный паркет. Кровать мерзко скрипнула – пружины матраца буквально впились в позвоночник, когда я постарался немного поменять положение закостеневшего тела. - Осторожней, парень, - послышался томный голос почти возле самого уха. Звуки казались слишком громкими, свет слишком ярким, а боль слишком острой. – Забавно, что мне, человеку, пропахавшему 40 лет в медицине, вытащившему более полутысячи человек с того света, приходится откачивать меланхоличных тупых подростков, падающих, как осенняя листва, верно? - Ох, дядя, - засмеялся я, - я вас люблю, - почти хохоча от боли и истерики от того, что я все-таки жив. - А ты и головой малек ударился, да? – еще более скептично произнес статный дедок, поправляющий висящий на железяке мешок с прозрачной жидкостью. На эту опрометчивую реплику я рассмеялся еще громче, прокручивая все события у себя голове. - Точно ударился, - мужчина сунул холодный термометр мне под руку, слегка недоверчиво глядя на мое осунувшееся лицо. – Как самочувствие, больной? – расправив белый халат, мужчина осторожно опустился на старый стул и вальяжно заложил ногу на ногу. - Восхитительно, - почти провизжал я, не убирая улыбки с лица. На самом деле голова жутко гудела, а конечности ныли будто от непогоды, но самая главная проблема – это неудержимая истерика, взрывающая мои виски. – Лучше не было и не будет, я клянусь. Очередным недоверчивым взглядом мужчина окинул меня с ног до головы. - Соня! – заорал я во все горло. – Я ебучий паразит. Только ебучие паразиты выживут после такой хуйни! – снова расхохотавшись, я слегка покашлял. Краем глаза заметил, как мужик малость оторопел от меня. Соня тихонько выплыла из-за двери, раздраженно разглядывая мою койку, и неловко кивнула врачу в «умных» очках. - Че орешь, дебил, - зашипела тетушка. – Сейчас швы разойдутся и снова дергаться как от передоза начнешь. - Ох, Соня-Соня, я думаю, что теперь я даже ядерную войну переживу. Врач холодно наблюдал за нашей милой беседой, и, не выдержав всей абсурдности, покинул хлипкую сырую палату, сообщая, что навестит меня позже. - Ты точно неадекват, - обреченно пробормотала та, медленно шагая в сторону стула. По ее внешнему виду было понятно, что она дико вымотана. Лицо серое, безжизненное, на глазах разорвались сосуды от слез и недосыпа, на руках еле видимые синяки, поставленные самой Соней, скорее всего от нервов. Взгляд прозрачных глаз проскользнул в сторону окна – она молчала. Выдержав еще минутную паузу, она, наконец, спросила, не отводя глаз от лучей: - Ну, и что случилось? – усталая женщина потерла виски, будто вливаясь в реальность. - Что случилось? - глаза в потолок – я лежу ничком. - Ты издеваешься надо мной? – еще отстраненнее затребовала она. - Знаешь, Соня, - я с больной ухмылкой обратился к побледневшей от недосыпа женщине, - я так долго пытался понять в чем проблема, - женщина непонимающе выгнула тонкую бровь и перевела свое внимание на меня, - так долго искал эту чертову проблему… Жаль, что это осознание пришло ко мне слишком поздно. - Ну, - Соня равнодушно обвела глазами, явно думая, что я не в себе, - и что ты решил? Резко вывернув голову в неестественно быстрой манере, я въелся истерично печальным взглядом в лицо своей собеседницы. - Это я, - чуть хныкнув выдавил, сглатывая острый ком боли в глотке, - я эта проблема. Глаза тетки резко округлились. Она сжала рваную простыню, покрывавшую больничную кушетку, будто собираясь что-то сказать, но осеклась, когда заметила горячие соленые слезы. Лазурно-голубой взгляд окрасился в темный синий из-за воспалившихся сосудов на глазах. Щеки, покрытые бордовыми ссадинами, неприятно защипали, от чего я вновь закинул голову вверх и зажмурился. - Я был проблемой для отца, был проблемой для матери, даже для этого богатого сукиного сына я проблема. Я проблема для себя. И для тебя, - дрожащий голос становился все тише и тише. - Хватит сопли развешивать, - Соня, может быть, и хотела сказать что-то теплое, но издержки воспитания не позволили ей растрогаться. Тетка лишь нахмурила брови. - А знаешь что делают с проблемами? – пропуская мимо ушей ее слова, не остановился я. – Избавляются от них. Избавься от меня, Соня, - слезы заполонили глаза, рыдания уже самостоятельно вырывались из груди. Хоть ребра и были стянуты бинтами, грудь все равно неровно поднималась и опускалась, я хватал воздух шмыгающим носом, прикрыв ладонями лицо. Соня молча стискивала в пухлых пальцах оголенное тощее плечо, трясущееся от попыток сдержать рыдания. - Я тебе скажу так, - женщина с обесцвеченными волосами прочистила горло, - в первую очередь, ты – ребенок. Ребенок, которому слишком рано пришлось повзрослеть. И это не твоя вина. Это вина взрослых вокруг тебя: твоей матери, моя. Ты с детства был предоставлен сам себе, и ради справедливости стоит сказать, что ты достаточно хорошо воспитан для беспризорного ребенка. К сожалению, наши проблемы легли на твои плечи, а ты даже ничего не сделал. Мне жаль, что ты считаешь, что проблема в тебе. Потому что проблема в людях, которые накосячили и не хотят за это нести ответственность, поэтому спихивают все на невиновных. Стараясь сдержать слезы, громко выдохнул. - Спасибо, - наверное, впервые за свою жалкую жизнь, я сказал что-то положительное. – Правда, спасибо за это, но это мало что меняет. - Я знаю, - Соня тяжело поднялась со скрипучего стула и поправила персиковый свитер. – Я попробую связаться с Олей через знакомых. Скорее всего, это ее очередная выходка из-за мимолетной «любви». Соня сделала несколько шагов в сторону двери. - Даже если она написала отказ от родительских прав, там сто процентов должна была быть какая-то ошибка. Можно привлечь опеку, обратиться в юридическую консультацию. Она всегда все делала через задницу, не исключено, что и здесь она оплошала, - задумчивое выражение лица женщины мягко сменилось на солнечную улыбку, - хотя, должна заметить, что у твоей матери получилось действительно хорошо, это ты. Такое трепетное отношение, как я тогда посчитал, было вызвано жалостью, но, если бы не отсутствие тепла в течении стольких лет, то я бы угадал, что Соня – единственный человек, который искренне меня любит. Я знаю тетку всю свою жизнь, и все это время она была холодна, как лед. Мама часто сравнивала Соню со своим отцом – даже внешне они были похожи, как мать мне говорила. У Сони взгляд закаленного человека, казалось, будто она даже младенцем не плакала. Я знал, что смерть родителей сильно ударила по ней, пусть она нелюбимый ребенок. Соня была лучшей в школе, лучшей в университете, лучшей на работе, проходя суровые реалии самостоятельного бытия с 16 лет. Тетку можно было сравнить с диким одуванчиком, пробившимся сквозь трещину асфальта в центре города, в то время как мать скорее, взращенная в тепле и любви, напоминает капризную розу, вянущую от любого перепада температуры. Пусть одуванчики не уступают в красоте розам, сорняк есть сорняк. Мы с Соней сорняки, поэтому она здесь сейчас, со мной. Напоследок женщина пояснила: - Ты здесь фактически лежишь нелегалом, поэтому я не знаю, как долго нам позволят тебя тут держать, но пока не переживай об этом. Чем быстрее восстановишься, тем быстрее разберемся с твоими вопросами, поэтому не смей ругаться с врачами или перечить медсестрам. Сегодня-завтра я тебя заберу, не натвори тут ничего. Я лишь покорно смахнул белые пряди со лба и уставился в приоткрытое окошко. «Не натвори тут ничего, да? Здесь я точно ничего не натворю, София Константиновна, не переживай». Хлопок пластиковой двери раздался по перепонкам, отчего каждая извилина в мозгу начала трещать. Состояние шока медленно начало отступать – конечности свело в тяжелых гематомных судорогах, каждая кость обвилась в объятьях тугих мышц. Голова тяжелела с каждым криком птицы за окном, с каждым выкриком болтливых медсестер, шастающих по больничному коридору, с каждым артериальным толчком крови в моей грудной клетке. Глаза застелила сумрачная пелена усталости. Я уснул, когда последний закатный луч скользнул по стене больничной комнаты. *** Сквозь сон я учуял пар вареной картошки вперемешку с острым медикаментозным запахом. Видимо, я пропустил ужин, но добрые медсестры все равно решили оставить его в палате. «Спасибо». С момента нашего с Соней разговора, я решил, что чаще буду говорить это слово. Я томно поморщился, преодолевая застоявшуюся в конечностях боль. Ощущение, что я ватный, но это только сыграет мне на руку. Тошнотворно рассмотрев непривлекательное содержимое тарелки, я точно решил, что это в мой желудок не попадет. Одна рука, которая была основным инструментом, когда я занимался художеством в комнате, ужасно болела. То ли от порезов, то ли от того, что именно на нее приземлились мои 50 с лишним килограмм. Я неуверенно смочил горло вишневым компотом и направился к тумбе, где, по сути, должны были лежать мои вещи. И я не ошибся. Соня заботливо постирала и сложила мои байку и джинсы с нижнюю полку тумбы, а телефон с сигаретами сложила на уровень выше. В голове созрел гениальный план. Слабая рука уверенно схватилась за железную ножку, держащей капельницу, пока вторая рука уверенно прятала под балахоном новые вещи. Сделав как можно более сонное лицо, мое тело уже инстинктивно подалось к двери. Полупрозрачная дверь скрипнула, нарушая тишину ночного холодного коридора. Циферблат настенных часов выдал время - 03:57. Напряженные зрачки пробежали по диагонали пола. Дежурная медсестра, которая недавно мирно похрапывала, сконцентрировала рассеянное внимание на худощавой фигуре в конце коридора. - Куда? – строго взвизгнула сальная женщина бальзаковского возраста. - В туалет, - огрызнулся я. - Тебе в другую сторону, там женский, - вновь прикрывая накрашенные в синий перламутр веки, уже вежливее протараторила дама и сложила руки на животе. Я неровно кивнул в знак благодарности и проплыл тенью мимо старого стола с документами и ключами. Дверь туалета тяжело поддалась под натиском моих рук, я влился в темную маленькую комнату, где в полуметре от входа стоял избитый унитаз, а слева журчал такой же избитый умывальник с желтыми разводами от ржавчины. Я немного прощупал дверь, ища крючок, и, когда нашел, одним движением запер дверь. Несколько раз проморгав, постарался привыкнуть к кромешной темноте. Когда немного прозрел, осмотрел липкие стены, которые были облиты светом уличных фонарей и быстро нашел выход на улицу. Мои способности визуально сравнивать свое тело с небольшими проемами и прикидывать сложность проникновения оставляли желать лучшего, поэтому я понадеялся на удачу. Оставалась одна проблема – «цепочка», удерживающая меня на уровне 50 сантиметров с мешочком, наполненным обезболивающей жидкостью. Итак. Выдох, резкий рывок и мой писк. Я часто задышал, хватаясь за рваную рану, оставшуюся от катетера. В фильмах герои почему-то так легко это делали, почему же мне так больно? Холодная вода немного притупила боль, но жжение осталось. Понимая, что терять время нельзя, я, стискивая с хрипом зубы, натянул на себя помятую байку, а потом и немного потертые черные джинсы с яркими красными носками. Про обувь я почему-то не подумал. Хорошо, хоть телефон и сигареты взял. Как самый настоящий профи паркура(шучу), еле взобрался на шаткий бачок унитаза и прощупал ручку от окна. На удивление, оно не было закрыто, поэтому уже спустя несколько секунд я пытался протолкнуть свою, как мне казалось раньше, тощую задницу в проем окна. Высота была не очень большая – слава богу меня поместили в отделение, которое находилось в полуподвальном помещении. Я со всех сил старался не стонать от давления на гематомы, однако получалось это так себе. Когда оставались только ноги, послышался грохот со стороны больничного коридора – это был дежурная медсестра. - Ты что там делаешь? – грозный голос заставил все тело покрыться мурашками. Я просунул голову обратно в туалетную комнату и как можно более спокойно произнес: - У меня из-за обезболивающих проблемы со стулом. - Может тебе таблетку дать? - Нет, спасибо, я справлюсь, - игра в больного удалась. - Ну смотри. На этом наш диалог закончился. Морозный ветер обдал лицо и все тело прониклось северными коликами. К сожалению, резкий перепад температуры сыграл злую шутку и ногу свело, но воля оказалась сильнее. Сегодня я сделаю все правильно. На шлагбауме, который регулировал движение машин на территории больницы, никого не было, что не могло не радовать, поэтому я быстро прошмыгнул. Будто я и не падал со второго этажа, будто вчера я не корчился от предсмертных судорог, будто половина тела не покрыта страшными гематомами, я стремглав понесся в сторону первой же знакомой многоэтажки. Ничего не замечая, я хлопнул деревянной входной дверью. Старый скрипучий лифт шатался из стороны в сторону – я ехал на свой последний этаж. Крыша в этой девятиэтажке уже как лет 10 была открыта. Я здесь часто тусовался летними ночами в детстве, да и будучи подростком. Как только ступня, стертая от отсутствия обуви, ступила на холодный покров, передо мной открылся восхитительный горизонт серого полумертвого города. Дальние огоньки жизни отражались лучиками предрассветной агонии в черных широких зрачках. Несколько соленых капель слетели с глаз, ловя утренний ветер. Небосвод переливался от почти черного до яркого бордового, кровавого цвета, затем мелькал желтоватый, скрывающий блеклый огонь далеких звезд. Вселенная бесконечна. Несколько скользких шагов навстречу мутной вечности – и меня нет. Как же это незначительно и одинаково безгранично велико. Вся боль моментально улетучилась, полупрозрачные белые пряди разлетелись в хаотичном танце, поддаваясь волнам свежего воздуха. Завороженный этим пейзажем, я делал все более широкие шаги навстречу рассвету. Еще пара шагов и меня нет. Еще пара шагов и я – бесконечность. Свист возле уха и сильная смуглая рука, грубо смахивающая меня, словно пыль, на пол, нарушила мой последний акт. - Лежать, - грубый растянутый голос дал по ушам мерзким морозом. Я взвизгнул от неожиданной боли в спине, куда колено правоохранителя уперлось всем весом. Одна рука опустилась в районе карманов и ловкими движениями ощупала телефон и сигареты, пока вторая все сильнее сжимало запястье за спиной. - Что украл, признавайся, - заорал мужчина, явно разочарованно. - Да можно мне уже, блять, спокойно сдохнуть? – срываясь на крик, предъявил я. – Зачем мне что-то красть и бежать на крышу после этого? - А ну не ори, - по-отцовски дав подзатыльник, мужчина освободил меня из хватки и помог подняться. – Ты что здесь делаешь, малец? – перед глазами предстал молодой смуглый мужчина с классической форме участкового. Он ловко отряхнул светло-голубую рубаху и сложил руки в карманы брюк. - Убиться хочу, - без зазрения совести честно ответил я. - Тебе сколько лет-то? - усмехнулся дядька, оценивающе глядя на худощавую грязную физиономию. - Шестнадцать мне. - А мама с папой где? По заднице не получишь за такие прогулки? – тот тепло улыбнулся, хватая меня за плечо, и повел к выходу с крыши. В зону его обзора попали мои ноги. – Еще и босиком. - Если бы вы мне не помешали, то не получил бы. Сейчас уже не уверен. - Так я и не помешал бы, если бы ты не несся так быстро в дом сутра пораньше. Откуда я могу знать – вдруг ты убил кого-то и скрываешься с места преступления. Я покорно шел под натиском участкового. Когда мы уже оказались возле машины с характерными атрибутами, я сообразил, что отпускать меня никто не собирается. - Э-э-э, дядя, мне нельзя в участок, - уперся пятками я в асфальт, когда тот попытался запихать меня в салон. - Боишься от мамки пинка получить? Ниче, щас мы твоим родителям непутевым позвоним и с ними разбираться будем. После этого ты шастать точно не будешь, - мужичок задорно уселся на водительское место и дал газу. Мысли завертелись дикой вереницей в голове. «Что делать?» Десять минуты дороги длились вечность. Участковый травил какие-то анекдоты по пути, вставляя при этом моментами нравоучения типа «А вот в мое время…».Машина взвизгнула, запах гари ударил в нос. Меня вывели под руки в светлую дежурную комнату. За решеткой сидел молодой парень с соответствующей форме и что-то старательно объяснял в телефонную трубку. Возле самого входа стояли ящики, так называемые камеры хранения. Стены, хоть и были приятного персикового цвета, однако излучали кромешный холод одиночества – будто тяжелый груз сразу падает на плечи, как только ты переступаешь порог этого здания. Коридор же был намного темнее – облезшая краска лесного болота давила не только на глаза, но и на все органы, здесь было тяжело дышать. Грозная железная дверь со скрежетом отворилась и перед глазами предстал уже более опрятный коридор, увешанный досками почета, картинами и грамотами. В конце коридора была приоткрытая дверь, единственная, которая излучала свет. Возле входа находился внушительный дубовый шкаф, за ним прятался стол с компьютером, а также несколько стульчиков. События мчались со скоростью света. Усадив на шаткий стул, смуглый пузатый дядька направился куда-то из кабинета, оставив меня наедине с пацаном, который выглядел как мой ровесник. Тот старательно стучал по клавишам компьютера, периодически громко вздыхая. Он пару раз кинул жалостливый взгляд на мои ссадины и трясущиеся руки, но ничего не сказал. Напряженную тишину порой развеивала рация. «Сейчас Соня придет и как даст мне» - все, о чем я мог думать. В коридоре послышались медленные грузные шаги. Неясные шумы просачивались сквозь стены участка. Сердце бешено забилось в груди, спирая дыхание, когда дверь кабинета распахнулась. - …на крыше стоял, еще чуть-чуть и все! – яростно распирался знакомый мужичок. Собеседник молчал. Лишь уверенные стуки подошвы сопровождали разглагольствования шутливого участкового. Наконец дверь захлопнулась, на меня упала широкоплечая тень в классическом костюме. - Спасибо, - ужас сковал все конечности, скулы сомкнулись в каменных треугольниках, я выпучил глаза и уставился в пол, узнавая знакомый холодный голос. Черные глаза прожгли в моем болезненном образе дыру, сравнимую с черной дырой в космосе. Теплая рука опустилась на плечо и сильно сжала его, потому я с тихим писком выдохнул. - Смотри, Сашка, дети тебе не игрушки, - прицмокнул участковый. - Я знаю, Павел Владимирович, - Александр фальшиво улыбнулся и за запястье подтянул меня вверх. Я не отрывая от пола глаз, подался, словно марионетка. – Еще раз благодарю. Под сомнительный взор милиционеров мы удалились из кабинета, а потом и из самой милиции. Небо уже полностью избавилось от ночных облаком и покрылось светлыми перышками. Я зажмурился, когда привыкал к яркому утреннему свету. Саша почти бережно усадил меня на заднее сидение своей машины и хлопнул дверью. Каштановые локоны мужчины слегка развевались на ветру, щекоча выбритые возле ушей виски. Отчим казался бледнее, чем с момента нашей последней встречи. Наверное, он болел – и без того острые скулы теперь казались лезвиями, плечи мужчины все еще были такими же широкими, однако он явно убавил в весе. Он мельком бросил на меня взгляд через зеркало заднего вида. - Прошлый раз - больница, сейчас – милиция, куда же ты меня еще заведешь? – чуть устало усмехнулся мужчина, сбрасывая прядь с глаз. - Кладбище, - тихо прохрипел я, пристально рассматривая бледный лик черноглазого. – И не я тебя заведу, а ты меня. Саша еще раз устало выдохнул, не отвлекаясь от дороги. Только сейчас я заметил несколько ссадин на его брови и губе. Мне, может, и хотелось поинтересоваться, однако глядя на себя, все вопросы отлетали на задний план. Остаток дороги сохранялась кромешная темнота. Пусть печка и была включена на полную мощь, каждая костяшка тряслась, как котенок на помойке. Дрожь никак не унималась, а боль с каждым толчком на машине становилась сильнее. Было больно в спине, руках, голове, ногах – болит все, даже внутренности. Когда машина немного «спотыкалась» о препятствия на дороге, я томно шипел, иногда даже корчась. Мужчина на это неосознанно хмурил брови и немного замедлял ход, с каждым препятствием двигаясь все осторожнее и осторожнее. На горизонте замелькал знакомый особняк, выделяющийся высоким готическим шпилем. Пальцы нервно дернули ручку двери машины, я осторожно выставил одну ногу наружу. Резкая боль пронзила поясницу – почти вой боли вырвался из легких. Перед глазами вальяжно появилась облаченная в кожаную перчатку рука. Вдернув подбородок, я поджал губы – Саша равнодушно уставился таким взором, словно перед ним сбитая машиной собака, которую нужно оттащить с дороги. «Да пошел ты со своей помощью, аристократ хуев» - с этой мыслью сжал всю волю в кулак и резко вскочил, игнорируя насмешку мужчины. Как можно более гордо, прошел мимо Александра, захлопнувшего дверь черной машины, однако больные ноги не могли позволить себе согнуться. - Да хватит уже, - Саша не выдержал спектакля одного актера аля «капризная принцесса» и подхватил под талию. Моя ослабшая душа покорно сложилась пополам на плече у мужчины, болтаясь безвольными веточками. Таким образом он донес худощавое тело до дивана в гостиной и бережно усадил. Так же безвольно, конечности обмякли в объятиях домашнего тепла, мужчина на мгновение удалился в ванную, но сразу же вернулся с аптечкой и одеждой в руках. - Выглядишь погано, - присев на корточки, подметил мой опекун. - Ты тоже. Александр, пропуская мимо ушей мой ответ, стянул с меня носки, затем джинсы и кофту. Лицо исказилось в ужасе и удивлении – он точно не ожидал такого зрелища. На почти прозрачной коже выпячивались воспаленные сосуды с застоявшейся кровью, на ребрах синевато-черным цветом разлились узорами синяки. Повязки, наложенные в больнице, растянулись, оголяя все прелести прыжка со второго этажа. Одна рука, стянутая в бинтах, тысячей игл разразилась судорогой, когда Саша осторожно разрезал бинты. - А это, я так понимаю, последствия твоего художественного порыва, - пальцы осторожно обнажили глубокий диагональный порез, заляпанный кровью. - Так точно, кэп, - шикнул я, откидывая голову назад. Проспиртованный тампон бережно скользил по раненной коже, пока черные глаза не отрывались от ужасающих гематом. Подбородок Саши иногда дрожал, когда я болезненно шипел. После обработки царапин, руки мужчины принялись убирать грязь с рук, ног и лица. Мой взор был устремлен куда-то сквозь «лекаря», хотя его лицо было совсем близко. Желтоватый свет из окна игриво переливался на коже мужчины, глаза обрели какой-то янтарный цвет, а губы сомкнулись в тонкой линии. «Красивый ублюдок». - Зачем тебе – богатому, красивому, успешному, умному, таскаться со мной – отбросом этого мира? – меланхолично выпалил я, пока полотенце в руках мужчины скользило по моей шее. Саша, который предварительно снял черный пиджак, не отвлекаясь от своего ремесла, ответил: - Когда я был маленький, у меня был красивый белый кот, - бледные лазурные глаза обратились с интересом к мужчине, - точнее, он был не мой. Это был вольный, красивый кот, но в то же время он был очень добрым, наивным, - между повествованием он смачивал полотенце. – Он нравился всем, все хотели играть с этим котом, но он каждый день приходил только ко мне, даже если я его прогонял, он все равно возвращался. Мы с котом дружили очень много лет, вместе прошли очень много дорог, он убивал для меня крыс, а я защищал его от собак, - Саша бережно натянул на меня домашнюю одежду и сел в позе лотоса на пол напротив меня, - но у него была одна слабость, - глаза мужчины резко потемнели в нечеловеческой манере. – Этой слабостью была дрянная помойная кошка – красивая, но агрессивная и истеричная. Она была жадная и очень циничная, любила только себя. Мой красивый белый кот таскал ей самых лучших мышей, но ей всегда было мало. В погоне за любовью помойной кошки кот перестал ко мне приходить, он не ловил для меня мышей, а я не защищал его от собак, - история Саши была похожа на сказку, но я слушал с интересом. – Однажды кошка захотела самую большую мышь в мире, и кот, конечно, захотел словить для любимой самую большую крысу. Он нашел ее, очевидно, ведь кот был довольно смышленым, - Саша сделал длинную паузу и потер глаза. – Но мышь, как оказалось, принадлежала собакам, и за это кота убили, - мужчина всмотрелся в мои глаза, будто ожидая ответа. – Я долго страдал по коту и пообещал себе, что все псины поплатятся за это. Жил местью, как говорится, - лицо Александра неожиданно смягчилось в легкой улыбке. – Но до меня дошел слух, что та самая помойная кошка родила котенка, который оказался точной копией моего любимого кота. Только вот характер у него был помойной кошки, - ладонь мужчины скользнула к моему подбородку. – Я забрал себе этого котенка, отдав кошке ту самую заветную мышь, ради которой белый кот отдал жизнь, - губы мужчины оказались на уровне моих. Пронзительный взор впился в мои суженные зрачки, пребывающие в прострации. – Потому что глаза этого котенка – единственное, что останавливает меня от того, чтобы разнести этот чертов мир в пух и прах. На раненных губах скользнула улыбка. Александр прикрыл густые ресницы и подтянул меня к себе, сухие губы мужчины накрыли мои. В рот просочился горький привкус крови, исходящий от раны на губе Саши. Язык «героя» истории про кота медленно и нежно прошелся по нижней губе, вновь смыкаясь со мной в теплом поцелуе. Инстинктивно ладонь легла на мой затылок, сжимая волосы. Я не сопротивлялся – не было ни сил, ни желания. Просто закрыл глаза, дав событиям идти чередом. Саша же все увереннее прижимался ко мне, но не с похотью, а так, будто обнимает очень близкого человека, которого давно не видел. Когда он наконец оторвался от меня, легкие втянули побольше воздуха. Сильные руки обхватили дрожащие плечи, колкая щетина защекотала утонченные ключицы, обнаженные из-за немного сползшей кофты. Мужчина забросил мои ноги себе на колени и сильнее вжался лицом в шею. «Я просто оставлю все так, как есть».