Вечный, или Дорога в Кейсарию

Глава 1 Мне позвонили в девять часов вечера пятницы. Непросматриваемый номер.  — Адам Эвигер?  — Да, это я.  — Вам звонят из приемного покоя больницы Ихилов.  — Вот черт, — вырвалось у меня. Собеседник был, видимо, не привыкший к таким междометиям, потому что я услышал в трубке усмешку.  — Все в порядке. По крайней мере, у вас. Вот у вашего друга — не очень.  — У друга?  — Константин Бадхен — знаете такого? Мы нашли при нем листок бумаги с вашим именем, адресом и номером телефона. Никаких других документов при нем не оказалось и он, к сожалению, не смог вспомнить, что с ним произошло. Бадхен. При звуке этого имени я почувствовал, как по спине прошел неприятный холодок. Можно ли считать это обычным совпадением? Бадхен — фамилия редкая, но не уникальная. В Израиле может проживать не один такой… однофамилец. Больше всего на свете мне захотелось в эту минуту сбросить вызов — но я сдержался. Прятать голову в песок было бы намного опаснее, чем попытаться понять, что происходит. Поэтому решил уточнить.  — Не смог вспомнить? Что у него, амнезия, как в фильмах? Такое разве случается?  — У некоторых людей, представьте себе, да. Например, у вашего друга. То, что Бадхена упорно называли моим другом, мне очень сильно не нравилось, но с усталым медработником спорить не было смысла.  — Где он?  — Все еще в больнице, но ненадолго. Его сейчас выписывают, и на карточке было написано…  — На карточке много чего может быть написано, — сказал я, — там не обозначено заодно, что я за него должен ипотеку платить?  — Приезжайте и разбирайтесь. Или не приезжайте — клерк на той стороне провода терял терпение, и я решил не перегибать палку. В конце концов, он-то точно ни в чем не виноват.  — Спасибо, что сообщили.  — Мирной вам субботы — по голосу слышалось, что ничего хорошего мне на самом деле не желают.  — И вам. Мирной. Выбор существовал: не ехать, и забыть все, как страшный сон, понадеяться на то, что Бадхен не будет меня искать, вообще уйти в подполье. Или поехать и понять, что происходит. То, что Константин находится в больнице, настораживало — это могло быть уловкой, чтобы заманить меня поближе. Но таким, как он, уловки ни к чему. Если надо, он меня хоть из-под земли откопает — в прямом и переносном смысле. И я решил ехать. Взял вещи первой необходимости: ключи, деньги, телефон. А, еще паспорт — чтобы доказывать, что я — это я, контакт на листе бумаги. Доказывать никому ничего не пришлось. Бадхена мне выдали без единого слова — небритого, худого, грязного. От настоящего вонючего бомжа его отличало… да ничего не отличало. Но тем не менее это несомненно был он — каким я видел его почти двадцать лет назад. Мне сказали, что привезли его сюда еще днем — он лежал прямо на перроне железнодорожной станции в Рамат Гане, и ни на что не реагировал. Заметили его, когда поезда уже перестали ходить перед наступлением субботы. В больнице констатировали, что он жив и относительно здоров, нашли бумажку с моим именем, и просто так выпроводить не решились — позвонили мне. Теперь он сидел в железном больничном кресле, похожий на грустного немытого Ждуна. На меня не реагировал, смотрел в пол между своими грязными ботинками.  — Вставай. — я толкнул его в плечо.  — Адам? — неуверенно сказал он. Значит, меня все-таки помнил. Это было очень плохо.  — Я. Давай, потопали.  — Куда?  — А где ты живешь?  — Нигде…  — Понятно. Тогда, наверное, ко мне.  — Серьёзно? — он не поверил. Сам хорошо понимал, что таких, как он, в приличный дом не пускают.  — Пока я не передумал — усмехнулся я, и внутренне сжался, понимая, как рискую подобными шуточками. Он криво улыбнулся — смешно ему не было. Если потом вспомнит — меня ждет жестокая и быстрая расправа. Но сейчас плевать я хотел на все. Требовалось понять, что случилось с… с Костиком — в нынешнем положении на Константина Бадхена он не тянул. И чем мне это грозит — или, наоборот, что сулит. Дома он сдернул с себя всю одежду — точнее рванье — разом, кинул на пороге и безошибочно направился прямиком в ванную. Заперся там и плескался с час, пока я варил макароны и сосиски и выбирал что не жалко из одежды. Бадхен был почти на целую голову выше меня и гораздо шире — настолько, что мои старые спортивные штаны оказались ему явно коротки, а куртка слегка трещала в плечах. Но он не протестовал. Сожрал почти все, что я приготовил на двоих, и вдобавок выпил три чашки чая с конфетами. Другого на его месте рвало бы всю ночь, а этот свалился на кресло-кровать, которое я разложил в маленькой комнате, и заснул. С распросами я решил подождать до утра, но сам заснуть не мог еще очень долго. Наверное, так себя чувствуют люди, ложащиеся спать рядом с тикающей миной. Утром он опять навернул тройную порцию того, чем обычно завтракал я, и вернулся обратно на кресло-кровать.  — Так и будешь есть-спать? — спросил я. Не то чтобы мне это мешало, но…  — Предлагаешь что-то другое? — он угрюмо взглянул на меня. Я решил зайти с другого конца.  — Почему у тебя нашли мои данные? Ты… помнишь меня? Ты точно Константин Бадхен?.. Я чуть не добавил — тот самый? Но сдержался. Он несколько секунд смотрел на меня молча.  — Я — точно Константин Бадхен. Тебя помню, а почему у меня в кармане лежала бумажка с твоим именем — нет. Поверь, у меня есть друзья поближе тебя, тот же… Я его перебил.  — Почему ты оказался без сознания на вокзале?  — Этого я не помню. Потерял последние несколько дней. Зато, каким ты был мелким мудаком в школе, прекрасно помню.  — Вот как. Бред про школу я пока что комментировать не стал. Прежде всего следовало понять, являлся ли он моим Бадхеном, потерявшим память, или просто похожим на него бедолагой-тезкой. Или же очень хорошо притворялся — и тогда считай все пропало. Только что он расслабленно лежал на смятой простыне, а в следующую секунду уже оказался вплотную ко мне, сгреб воротник моей домашней майки с Мстителями, и угрожающе прошипел:  — Твоих ручек дело, Эвигер? Недолго думая, я пнул его в живот. Он отлетел на пол, и я почувствовал секундное облегчение — не тот! Хотя бы потому, что этого я не боялся. Точнее, боялся не так сильно, как…  — Руки при себе держи… Костик.  — Говнюк — выплюнул он.  — Не нравится — вали. Одежду можешь оставить себе — сказал я и прикусил язык. Нельзя отпускать его от себя прежде, чем я точно разберусь в ситуации. Он не ушел. Вместо этого завалился обратно в постель, повернулся лицом к стене и затих. А я смотрел в его спину и продолжал напряженно гадать — он или не он? Ничего не придумав, перебрался в свою спальню, заперся на ключ и предался невеселым воспоминаниям. Я родился и вырос при дворе царя Ирода Великого. Того самого, который всю жизнь строил, созидал и реконструировал, а после смерти прославился лишь одним необдуманным поступком — избиванием вифлеемских младенцев. Недаром говорят: добрая слава лежит, а дурная — бежит. В дни моего детства и отрочества, которые я провел во дворце, прислуживая государю, он был в моих глазах, да и в глазах многих других подданых мудрым, дальновидным и справедливым правителем. Спустя годы после того, как я покинул дворец, я слышал об Ироде уже совсем иные слухи, и это еще долго больно ранило мое сердце. Хоть и родился прямо во дворце, был я не придворным и не воином, а всего лишь скромным сыном такой же скромной, но преданной царю служанки. Отец мой… скорее всего, служил какой-нибудь шишкой при дворе — иначе вряд ли можно объяснить, почему мы с матерью жили прямо там, в относительно удобных покоях для слуг, и никто не тыкал в нас пальцем, что она родила меня без мужа. Тем не менее имени отца я не знал, а спрашивать мать было бесполезно. Жили мы ни в чем не нуждаясь, вдобавок в тринадцать лет меня сделали помощником царского виночерпия — единственного человека в этом мире, которому доверял государь. Так уж издавна повелось, что виночерпии и их помощники по долгу работы много чего видят и слышат — вино людям развязывает языки, распускает руки. К тридцати годам, когда я сам стал старшим виночерпием и заведовал царскими винными погребами, оставалось мало такого, что бы я не видел, не слышал, или не знал: соблазнения невинных, тихие отравления неугодных, союзы врагов и смертные ссоры союзников — все это проходило мимо меня, не особо трогая душу. От меня требовались две вещи: следить за вином и держать язык за зубами. И то, и другое у меня неплохо получалось. В тот день во дворце царила тишина: накануне государь изволил отмечать окончание строительства нового амфитеатра, и нынче весь день до самого вечера лечился в своих банях от чрезмерных возлияний. Тем не менее, к вечеру он велел принести прямо в комнаты для отдохновения лучшего вина для себя и своего гостя, который уже несколько дней жил при дворе. Я выбрал кувшин, стоявший в леднике для особо почетных гостей, и отправился в покои. — Куда же ты собираешься направиться, мой господин? — услышал я приглушенный голос царя. То, что государь называет неизвестного пришлого человека господином звучало необычно, и я невольно прислушался к разговору.  — Пока не знаю — отозвался тот — посмотрю по обстоятельствам.  — Боюсь, что когда вернешься, на этом месте тебя будут ждать лишь жалкие руины.  — Не преувеличивай, Ирод. Твой народ получил от меня все, что хотел, не так ли? А теперь у вас есть великий и всемогущий Яхве, о котором столь вдохновенно пишут ваши мудрецы. — голос гостя прозвучал немного насмешливо. — Так что я всего лишь ненадолго… удалюсь на покой. Не думаю, что за несколько лет с вами успеет случиться что-то совсем ужасное. Разве что сами раздерете свое царство на мелкие клочки. Тяжкий вздох царя прервал его речь.  — Господин…  — Давай лучше выпьем вина, друг мой. Где твой виночерпий, как его там?..  — Адам! — окликнул меня государь. Я вошел в покои — как и положено, почтительно и бесшумно.  — Налей нам вина — Ирод кивнул на чарки, стоящие на низком столике возле ложа, на котором он возлежал по эллинскому обычаю. Его гость сидел в тени возле самой стены, и лица его я не мог рассмотреть.  — Твое здоровье, Ирод! — поднял чарку гость.  — И твое, господин. Я бездумно следил за тем, как чарка касается губ гостя, как он опрокидывает ее в себя, делает один глоток за другим. И возвращает обратно на стол — все так же полную до краев. Не знаю, что именно меня так сильно испугало, но я отступил — и невольно выронил почти полный кувшин на пол. А точнее, на плащ гостя — дорогой плащ из тонкой белоснежной шерсти, который лежал прямо возле двери. Кувшин не разбился — по всей комнате тут и там были раскиданы циновки и подушки, поэтому даже звука падения не послышалось. Но темно-красная жидкость разлилась по шкурам, по циновкам, по белой ткани… Я шатнулся назад, в тень, в трусливой надежде избежать немедленного наказания.  — Адам! — негромко окликнул меня гость. Пришлось шагнуть обратно, в полумрак покоев. Он наклонился вперед, и я наконец увидел его лицо в тусклом свете масляной лампады. Оно оказалось не злым и не гневным, но и не добрым.  — Значит, Адам — сказал он задумчиво — знаешь, кто я? Я бросил быстрый взгляд на Ирода, но тот даже не смотрел в мою сторону, любуясь на то, как переливается оттенками рубина вино в его чарке.  — Н-нет, господин… Гость вновь поднял свою чарку, а потом, разжав пальцы, уронил ее на уже запятнанную ткань. Из опрокинутой чарки выплеснулась темная волна, и продолжала течь, превращаясь перед моими ногами в тягучую, пугающую лужу. Я поджал пальцы.  — Знаешь. И при этом все равно осмеливаешься лгать мне. Неплохо — заметил он. И добавил, поворачиваясь к государю:  — Твой маленький слуга любит подслушивать, Ирод.  — Но он умеет также хранить тайны — возразил тот, без особого, впрочем, энтузиазма.  — Да? — спросил гость — ну, это можно проверить. Повернулся ко мне и сказал:  — Ступай, виночерпий. И молчи о том, что видел и понял. Потому что если сболтнешь, то я найду тебя, и тогда даже римская казнь покажется тебе райским наслаждением.  — Да, господин, — прошептал я.  — Тогда иди прочь. Живи. И помни о том, что я тебе сказал. Я ушел в ту ночь — и шел очень долго, куда дальше, чем собирался, куда дольше, чем когда-либо надеялся прожить. Обошел все три континента, а потом и Новый Свет, видел падение царей, расцвет новых царств и империй, и их падение, и вновь расцвет. Видел войны, мор, катаклизмы, а еще — великие открытия и великих людей. Пока не встретил его снова — девятнадцать лет назад. В Риме. Субботу мы провели вполне мирно. К вечеру Костик выспался, и соизволил присоединиться ко мне в гостиной, где я кормил свою золотую рыбку в аквариуме.  — Почему у тебя только одна рыбка? Ей не скучно? — спросил он, бездумно тыча пальцем в аквариумное стекло.  — Раньше было больше, просто она убила остальных — я сыпанул еще щепотку хлопьев, и рыбка Соня засуетилась, пытаясь поймать их всех одновременно.  — Вся в хозяина — усмехнулся он.  — Не помню, чтобы я кого-то убивал — сказал я напряженно.  — Я пошутил — примирительно ответил он — я хотел сказать, что она любит одиночество. Как и ты.  — Твоя правда.  — Чем ты вообще занимаешься, когда не кормишь рыбок? — спросил Костик.  — Да особо ничем. На жизнь мне зарабатывать не требовалось, так что я проводил время… ничего не планируя, если честно. Делал то, что в данную минуту казалось интересным, и так и жил.  — Ведешь жизнь пожилого рантье, значит? Не рановато ли в тридцать шесть лет?  — Когда-то же надо начать. К чему я успел еще потерять интерес за последние два тысячелетия, так это к спорам и конфликтам. Костик, видимо, это понял, потому что сменил тему.  — Надолго мне можно будет у тебя остаться?  — Посмотрим по обстоятельствам — сказал я сухо.  — Каким? Я закрутил крышку рыбьего корма и поставил ее рядом с аквариумом.  — Ну, скажем… друзья у тебя есть?  — Есть, конечно. Например, тот же Женька Финкельштейн.  — Кто? Он приподнял бровь в таком нестерпимо знакомом жесте, что я сжал под столом кулаки. Это он, он! Тот самый. Помнит все-таки? И притворяется?  — И у кого из нас амнезия? — спросил он серьезно.  — У тебя. — Серьезно, Адам. Ты не помнишь Женю? Парня из моей комнаты в общаге. Женька Финкельштейн. Больше всего мне хотелось встряхнуть его и сказать прямо в его серые глаза: «Нет, Бадхен, я не знаю Жени Финкельштейна, потому что ты никогда ни в какой общаге не жил, и тем более я. Мы не учились в одной школе, мы нигде не учились, мы вообще мало что общего имеем с окружающим миром: мне больше двух тысяч лет, а ты, Бадхен, ты вообще не человек! И именно ты виноват в том, что я, Адам Эвигер, все еще жив в первой половине чертового двадцать первого века. Ты сделал это просто так, шутки ради — за то, что я оказался не в том месте, не в то время. И уж точно, что ты, Костик…»  — Так помнишь Женьку? — спросил меня Костик, не дождавшись ответа.  — Помню — ответил я, помедлив.  — Хочу с ним созвониться, поможешь мне?  — Помогу. Чтобы уйти от разговора, я молча всучил ему пульт от телевизора, и занялся более насущными делами — обдумываем дальнейшего плана действий. Если Костик — всего лишь простой смертный, то я просто-напросто выпровожу его из дома сразу же, как только убежусь в этом точно. Пока же следовало убедиться, что он не представляет для меня опасности. Места в квартире достаточно, его присутствие не особо напрягало. Пусть живет. Если же это истинный Бадхен… Он мог притворяться, играть в свои вечные игры — и тогда все мои действия бесполезны. Версия с потерей памяти звучала очень уж фантастически, но именно это давало мне отсрочку, возможность избежать той страшной участи, которую он мне приготовил. Если для этого я должен делать вид, что мы учились в одной школе, да еще вдобавок найти некоего Женю Финкельштейна — что ж, будем искать этого Финкельштейна.