Чудовище из банды Эрнагесена. Главарь.

      Угольки тлеющей памяти, догорающие в беспощадных потоках времени.       И всё равно, спустя столько лет, эти угольки не гасли. Слабый огонь воспоминаний ещё мог обжечь его.       Он помнил.       Он помнил, как лежал в рубиновом снегу — маленький ничтожный мальчик, всё ещё цепляющийся за свою хрупкую жизнь. Изорванный комочек человеческого тепла, стремительно остывающего из-за чудовищной зимы. Хлопья снега падали на оголённую кожу, где полностью порвалась одежда, и дарили ему ледяные поцелуи, сводящие с ума из-за пронзительного холода. Тогда шёл снегопад — воздух окрасился в прозрачно-белый цвет, в глазах жгло, щёки мигом покрывались румянцем. Тогда он дрожал из-за непогоды, которая так и желала завести мальчика в смертельные объятья леса и погубить морозами.       Теперь он дрожал, потому что клыки впивались в его кожу.       Отсюда, если смотреть на небо с земли, лес казался чуть ли не дворцом. Тесно переплетённые ветви деревьев почти не пропускали солнечного света, напоминая собой очертания купола. А стройные, похожие на женские фигуры, деревья — античные колонны. Если приглядеться, то можно увидеть в них силуэты каких-нибудь богов. Идеальные тела, без каких-либо недостатков, присущих смертным. Мальчик смотрел на эти древесные тела, мысленно протягивал им руки и едва-едва шевелил губами.       Громадные рычащие фигуры окружили его плотной стеной. Они жадно обнюхивали его, удовлетворённо тявкали, как несмышлённые щенята, и начинали без стыда пронзать его клыками. Мальчик видел, как быстро и прерывисто поднимались их тощие бока. Как слюни капали прямо на его лицо. Челюсти с противным всхлипом, а иногда и треском, впивались в его тёплую плоть. Он видел это всё своими глазами и одновременно словно находился вне пределах своего тела. Словно зритель-призрак, прилетевший посмотреть, как обрывается ещё одна жизнь.       Он не кричал. Не отбивался. Просто смотрел, как волки восторженно ликуют от того, что смогли найти в смертельном морозе немного свежей еды. Почему-то его не терзал страх. И всё равно он дрожал от боли. Стеклянными глазами он смотрел на небо, заслонённое ветвистым куполом, и едва заметно шевелил губами.       Внезапно он почувствовал, как его ободранного и искусанного бока коснулось приятное тепло. Тепло, что исходило от его крови, не было таким приятным на ощупь, как это. Мальчик наконец оторвал взгляд от неба и посмотрел на своих убийц.       Около него стояла изящная волчица с глубокими, как воды океана, серебряными глазами. Она легла возле его бока, по левую руку, и молча смотрела, как обрывается крошечная ниточка жизни. Он посмотрел на неё. Сначала испуганно, потому что, когда он смотрел на волков, ему всё-таки становилось страшно. И очень сильно.       Но, посмотрев на волчицу, ему стало спокойно. Она не присоединялась к пиршеству, как собратья, просто чего-то терпеливо ожидала. А ещё смиряла его взглядом. Но теперь он посмотрел на неё — а она на него.       И что-то произошло.       На короткий миг мальчик увидел перед глазами самого себя — окровавленного, ничтожного, немощного… Видение исчезло, как мутная поволока, и снова он жадно изучал эти серебряные глаза, отливающие цветом стали.       Волчица непонимающе склонила голову набок. Но он не отводил взгляда — цеплялся за эти глубокие глаза, словно падающий со скалы за воздух. Они поразили его, очаровали своим простым волшебством. Хотелось запустить руку в её шерсть и погладить, как домашнее животное, хотелось уйти с ней в лес, превратиться самому в чудовище, лишь бы быть рядом с ней. Мальчик не знал, что за чувство тогда испытал, но ему казалось, что он отыскал тепло, родственную душу…       «Тебя зовут Ан…»       Волчица резко отвела голову, будто он ударил её невидимой рукой. А затем она убежала прочь — подальше от него, оставляя на съедение собратьям.       И мальчик чувствовал себя одиноким. Опять. Разделённым на части, разбитым, униженным. Словно он только что обрёл что-то очень ценное, то, что искал целую жизнь, и тут же потерял.       Он закрыл глаза, готовый провалиться в забвение.       И всё равно он возродился в мире тепла, около камина под напуганные голоса родителей.       Те события стали угольками его тлеющей со временем памяти.       И всё равно один уголёк не угасал.       Серебряный уголёк, горевший среди колющейся зимы.