***
Брюнетка ставит очередную чашечку с чаем на блюдце и к ней тут же подходит молодой официант, учтиво интересуясь, хочет ли она заказать ещё. Она отвечает вежливым отказом и с лёгкой улыбкой провожает спину юноши. В наушнике слышатся неразборчивое шипение, а после связь и вовсе пропадает. Достоевская пытается совладать со своей внутренней злобой. Пушкина — убегающую с корабля крысу — прижали как следует и тот выложил всё, что только знал. А Гончарова — какого же было удивление Достоевской! — одолели какие-то двое детей и взяли в плен. По радио начинают транслировать композицию Баха, а Достоевская лишь достаёт из уха наушник, полностью очищая разум от ненужных мыслей. — Значит, время пришло, да? — вслух озвучивает она и одним слитным движением поднимается из-за стола, — Придётся уплыть вместе с контрабандистами временно на родину, но это было проще, чем я думала. В следующий раз сожгу всё дотла и не стану жалеть его. Ей получилось всех обмануть и слинять из пещеры незаметно. Даже Дазай не догадался о такой подставе, а это значит, что несмотря на потери, Достоевская остаётся в выигрыше. Каблуки высоких сапогов стучат по узорчатой плитке, а плащ от резких шагов взметается вверх, характерно шурша. Но проходя мимо очередного столика брюнетка резко замирает и с испугом раскрывает глаза шире, смотря себе под ноги. Она скашивает взгляд влево, не поворачивая головы, и бесшумно выдыхает. — Снова здравствуй. Прекрасное кафе, не так ли? Достоевская нервно поворачивается и на этот раз воздух судорожно вырывается из лёгких, а глаза, казалось, раскрылись до предела широко. От изумления зрачки сузились и даже по спине прошёл некий холодок. — Надо же… так приятно видеть тебя настолько шокированной. Не ожидала такого, верно? — лукаво улыбаясь и жмурясь, словно кот, спрашивает Дазай, — Наверняка хочешь узнать, как я тебя нашёл, — он смотрит ей точно в глаза и с садистским наслаждением наблюдает за сменой её эмоций, — Пришлось, правда, пойти на крайние меры. Вот мой козырь, который помог обмануть саму Дьяволицу. Осаму лёгким жестом руки указывает на человека напротив, скрывающего своё лицо за газетой. Аноним медленно убирает чтиво и в неизвестном Достоевская узнаёт бывшего лидера Гильдии — Фитцджеральда. — Давно не виделись, крыса, — едко усмехнувшись сказал Френсис. — А-а-а, — с изумлением и восторгом тянет Достоевская, а уголки губ рисуют нервную улыбку на лице, — Просто восхитительно! «Глаз Бога», верно? — Абсолютно, — отвечает Дазай, а затем спешит объяснить брюнетке все тонкости своей проделанной работы и, закончив, подаёт сигнал рукой. — Значит, я всё же не ошиблась в тебе, Осаму Дазай… В кафе тут же врываются люди с автоматами и в бронежилетах, окружившие Достоевскую полностью. Ей дают команду поднять руки вверх и она покорно выполняет приказ. Кто-то подходит сзади и хочет заковать запястья в наручники, как Дазай, словно бы опомнился, испуганно выкрикивает: — Стойте! Не трогайте её! Достоевская кровожадно улыбается и тихонечко усмехается. Поздно. Ты не успел, глупец! Рука полицейского обхватывает её запястье, а затем из под обмундирования начинает хлестать кровь, жизнь стремительно покидает тело несчастного. Его уже не спасти. Под трупом растекается алая лужа крови. — Мёртв, — констатирует факт Фитцджеральд. Скотт и Осаму сурово смотрят на труп, а затем детектив переводит взгляд на Достоевскую. Она дьявольски, по-наглому улыбается ему, лишь глазами говоря, что ещё не конец. Что он не победил. Позади кто-то что-то говорит, в духе «дёрнешься и будут стрелять на поражение», а брюнетке всё равно. Достоевская, поднимая руки над головой, с удовольствием смотрит, как брови Дазая ползут вверх. — Ну а теперь в путь, да? Её под прицелом выводят на улицу, а Фитцджеральд и Дазай следуют за ними. Когда они ушли на достаточное расстояние, Скотт упирает руку в бок и серьёзно смотрит на Осаму. — Вы знакомы ближе, нежели показываете на публику? — проницательно спрашивает блондин. Он отрицательно мотает головой. — С чего такой вывод? — Просто… — Фитцджеральд как будто теряет нить мысли и также слабо тряханул головой, — Детектив, ты знаешь, что у неё за способность? — Нет, не знаю, — припечатывает Дазай. Но зато он знает, что Достоевская является для него личным крысиным ядом, с каждой встречей впитываясь глубоко под кожу и вывести, а тем более подобрать антидот, уже невозможно.2
28 сентября 2019 г. в 23:24
Дазая прооперировали успешно и наказали лежать в больнице и восстанавливать силы. Пока он валяется в белоснежной стерильной палате, где всё пропитано запахом медикаментов, там идёт война и все могут совершить грандиозную ошибку, а Осаму ничем не может помочь или помешать. Он полусидит на больничной койке и думает. Думает, что же делать дальше. Но от важных мыслей отвлекает раскрывшаяся в палату дверь и он переводит на неё озлобленный взгляд. То, что он видит за порогом, минимум — шокирует, максимум — заставляет удариться головой об стену и обвинить недавний наркоз в галлюцинациях.
За дверью, как ни в чём не бывало, расслаблено стоит Достоевская. Она делает шаг внутрь и спешит закрыть за собой. Замок издаёт характерный щелчок. А потом она медленно оборачивается и аккуратной поступью подходит к окну.
— Вижу, тебя уже залатали, — подтверждает девушка, даже не смотря на детектива, — Вот пришла поинтересоваться, что же ты придумал. Всё же, у меня много тактик и стратегий.
— Также, как и у меня. Но вот этого я явно не ожидал от тебя, — спокойно говорит Осаму и удобнее усаживается, — Пришла добить? Или, может, в чём-нибудь сознаться? Исповедать все свои грехи? — усмехается он.
— При всей моей ненасыщенной фантазии, ты никак не похож на священника, а я не похожа на человека, готового кому-то, вроде тебя, изливать душу, — в тон ему отвечает брюнетка и смиряет уставшим взглядом.
— И что же тебе тогда нужно?
— Кое-что… особенное, — она щурит аметистовые глаза и наклоняется почти вплотную, устраивая свою ладонь на перемотанную бинтами мужскую грудь, — Ты сказал, что я тебе нравлюсь, верно? Разве враги могут испытывать такие чувства, а, Дазай-кун? — с хитрецой тянет Достоевская, а голос немного подрагивает от клокочущего в груди смеха.
— Я не совсем полностью отошёл от наркоза и не улавливаю суть, — честно признаётся Осаму, но напрягается, потому что неизвестность малость пугает.
— Тебе не нужно ничего понимать. Просто я хочу в очередной раз доказать тебе, что эта игра принадлежит лишь мне.
Она оставляет на его сухих губах собственнический поцелуй и с каждой секундой углубляет его, усаживаясь на Дазая сверху. Достоевская нарушала личное пространство, подавляла близостью, и это путало его, лишало концентрации. Сам Осаму точно так же не хотел откровений, предпочитая держать личных демонов на привязи, и то, с какой настойчивостью девушка пыталась добраться до них, выворачивало наизнанку.
Дазай холодеет от осознания того, что его руки сейчас вытворяют. Они сами расстёгивают пуговицы её рубашки-платья, а после удобно устраиваются на упругих бёдрах. Ему уже прочно, надёжно и очевидно железно не плевать на происходящее.
Достоевская для него словно крысиный яд. Отравляет каждую клеточку тела. А он, как-то, не сильно против и даже не препятствует.
— Следование бессмысленным правилам можно назвать тормозами, не позволяющими скатиться в хаос, — через сбившееся дыхания говорит брюнетка и оглаживает щёку мужчины.
— Но по итогу это не помогло, — с непонятным удовольствием тянет Дазай, словно от состоявшегося факта испытывает какое-то личное удовольствие, — Хаос всё же победил, да?
— Верно. И это дело рук тех, кто искренне считал, что правила созданы для того, чтобы их нарушать. Хаос вокруг не что иное, как иллюстрация к деяниям каноничного грешника. Наглядная демонстрация того, что бывает, когда человек забывает о порядке.
— Раз так, то… — он задирает юбку её рубахи и пальцами отодвигает нижнее бельё, — Побуду грешником и тоже забуду о правилах.
Он прикусывает тонкую кожу на ключице и выписывает языком узоры на зажатой в зубах коже. Крепкие пальцы сжимают ягодицы сквозь прижимают ближе, позволяя промежностью почувствовать его возбуждение.
Входит в, ставшее слишком податливым, тело неторопливо и ловит на прекрасном женском лице каждую эмоцию, удивляясь, что человек, которого кличут Дьяволом, может чувствовать. Он двигается быстрее, сжимает её грудь, но вдруг замирает, слыша её слова.
— Убей меня, — Осаму почти уверен, что это вызов.
Голос её, тихий и спокойный, даже властный, заставляет Дазая недоуменно вскинуть брови, склоняя голову к плечу. Губы на его лице дёргаются в саркастической улыбке, но так и не растягиваются в полноценный оскал. Он то ли видит, то ли чувствует в ней болезненную надломленность, а потому молчаливо входит глубже, теплыми руками притягивая в объятия. Достоевская дышит ему куда-то в ключицу и ждёт. Ждёт ответа.
— Было бы чем, — отвечает мужчина и рывком поднимается, теперь нависая над ней сверху.
Зашитая перебинтованная рана напоминает о себе острой болью, но сейчас Дазаю вовсе не до неё. Он смыкает пальцы на изящном горле и двигается внутри брюнетки быстро и жёстко.
— С удовольствием убил бы, правда. Но пока директор не спасён, тебе ещё придётся пожить.
— Хм, — скалится Достоевская, — Ясно, но…
Поцелуй обрывает её на полуфразе и она даже позволяет себя немного удивиться такому порыву Осаму. Девушка расслабляется на больничных простынях, чувствуя внутри себя его…
Он бы мог её убить, но она, приведя себя в порядок после произошедшего, цела и невредима, покинула больницу и отправилась к Гончарову. Ведь игра всё ещё не окончена. Дазай точно что-то да придумает, чтобы испортить её план, но это будет чуть позже.