Когда солнце падало ниже облаков, медленно, словно по ступеням длинной лестницы, опускаясь за пылающую в лучах заката линию горизонта, и день обращался перевёрнутой страницей очень старой книги, перед двумя расположенными по соседству домиками загорался одинокий костёр. За пределами городской суеты среди смиренно молчавших вытянутых полей и леса, угрюмо шуршащего чернеющими в ночном мраке кронами деревьев, ярко-оранжевое пламя наспех разведённого костерка казалось единственным источником света во всём мире. И этот свет был лишь для них – для Виктории Грейсон и Хоакина Феникса, что сидели на раскладных стульчиках вокруг костра.
Это был второй вечер подряд, что они проводили у огня. Только вчера костёр был разведён по случаю сжигания старых ненужных вещей, что Виктория выскребла из подвала в доме, а сегодня – просто так, без особой на то причины, просто потому, что Хоакину понравилось коротать время со своей соседкой у тёплого костра под чернеющим покровом ночи. Виктория просто не смогла ему отказать, когда сегодня он пришёл к ней в половину десятого вечера с пакетом разных вкусностей, слегка уставший после работы, но неизменно преисполненный силами для общения со своей соседкой. Даже если бы он совсем валился с ног, он всё равно заглянул бы к ней. Просто потому что он считал это необходимым для себя.
Несмотря на то, что на дворе стоял июнь, вечера в последнее время грешили прохладой. Но рядом с потрескивающим дровами костром Виктории и Хоакину было даже теплее, чем в доме у камина. Или, быть может, теплее им было потому, что они сейчас рядом друг с другом?
Языки пламени извивались, вытягивались и растворялись в воздухе, выплёскивая вверх оранжевые искры. Пакет с едой, что Хоакин привёз из города, медленно пустел. В основном, из-за голодной Виктории. Но вместо того, чтобы расстраиваться из-за этого, Феникс лишь улыбался, с умилением глядя на девушку и припадал губами к горлышку бутылки.
– Боже мой, это так вкусно! Я ничего вкуснее никогда в жизни не ела! Где ты взял эти пирожные? – спросила Виктория с набитыми щеками, силясь произносить слова как можно чётче, когда за один присест опустошила коробочку с шоколадным пирожным.
– Если скажу, ты начнёшь покупать их сама, и тогда мне будет тяжелее сорвать с твоего лица счастливую улыбку, когда привезу их тебе в следующий раз, – прозвучал ответ мягко улыбающегося Хоакина.
Он наклонился влево, слегка нагнув стул, чтобы дотянуться до Виктории, и невесомым касанием большого пальца смахнул с уголка её рта бисквитные крошки. Смутившись, Виктория вытерла рот тыльной стороной ладони и отставила в сторону коробку из-под угощения. Каждое его казавшееся на первый взгляд случайным, но на деле бывшим абсолютно намеренным прикосновение пропускало через неё наэлектризованную дрожь. Сердце начинало стучать быстрее, и Виктория чувствовала, словно взмывает вверх на крыльях. Ей до безумия нравилось это чувство. Ей до безумия нравился Хоакин Феникс.
Вик подняла глаза к небу, и Хоакин последовал её примеру, любопытствуя, чем девушку так привлекло ночное небо. Сегодня оно, казалось, будто бы подсвечивалось с другой стороны синей неоновой лампой, и крупицы звёзд на этом фоне выглядели рассыпанной по чёрной скатерти серебряной пылью, что чудесным образом мерцала сама по себе. Хоакин хотел сказать Вик об этом, но она оказалась первой.
– Знаешь, – сказала она, будто не решаясь делиться мыслями, не опуская глаз, и уголки её губ чуть приподнялись в полуулыбке, – однажды папа сказал мне, что все люди видят звёзды по-разному: сколько у человека в жизни счастья, столько и звёзд на небе он может рассмотреть. Мне было шесть лет, и я ему поверила, – усмехнулась девушка. – Мы сидели с ним здесь, как сегодня сидим мы с тобой, и в ту ночь, я клянусь, на небе был просто миллиард звёзд! Я не умела считать до миллиарда, да и не смогла бы сосчитать все эти огоньки, но я была уверена, что их именно миллиард. И я подумала: «Я такая счастливая!». Я спросила у папы, а сколько звёзд видит он. И он ответил: «Я вижу лишь одну звезду, но она такая яркая, что всё небо сияет её светом». Меня тогда это очень расстроило, ведь я подумала, что папа несчастлив, раз видит всего одну звезду. А потом, повзрослев, я поняла, что он тогда говорил обо мне.
Выслушав её, Хоакин заметил, что улыбка Виктории наполнилась ностальгической печалью. Она так скучала по отцу и по беззаботным временам своего детства, когда Грейсоны ещё были одной семьёй. Сейчас же от того времени у Виктории остался лишь этот дом, в котором маленькую Вик всегда укрывало тёплым чувством безопасности. А от семьи осталось лишь одно название, и то – фальшивое.
– Иногда для счастья нам достаточно лишь одной звезды... – задумчиво произнёс Хоакин, подперев голову бутылкой, а затем оживился и сказал: – А твой отец, наверное, тот ещё романтик.
– Я бы его так не назвала, – из Виктории вырвался смешок. Она отбросила воспоминания и повеселела, когда подумала о том, где и с кем она сейчас находится.
– Он приедет к тебе сюда? Я был бы не прочь с ним познакомиться. И с твоей мамой тоже. О, ты ещё упоминала, что у тебя есть сестра, верно?
– Да, верно, – Вик улыбнулась его любопытству и тут же вновь едва заметно помрачнела. – Только вряд ли они все вместе соберутся здесь. Мать уж точно не захочет приезжать сюда, насчёт сестры не уверена, а вот папа... Я точно знаю, что он навестит меня, как только сможет.
Вспоминая об отце, Виктория ощущала подскакивающее чувство тревоги: как он сейчас, чем занимается и вспоминает ли о ней? Нет, она точно знала, что он не просто вспоминает, он думает о ней. Так же, как и она о нём.
Рассказ о том, что семья родителей Виктории распалась совсем недавно, для Хоакина был не новым. Но, несмотря на то, что в подробности Грейсон его так и не посвящала, он не стал задавать лишних вопросов: не хотел заставлять её переживать неприятные эмоции вновь. Поделится, когда сочтёт нужным, так он подумал.
Со стороны дороги раздался короткий гудок – автобус подъехал к остановке, встал под отбрасывающим тень фонарём и открыл двери перед людьми. Виктория и Хоакин проводили его взглядом, пока он не скрылся за деревьями, и целую минуту просто молчали. Пока Виктория вдруг не спросила:
– А что
твои родители? Они приедут к тебе?
Если за полторы недели их знакомства Виктория успела обмолвиться о своих родственниках, то Хоакин ни разу не говорил с ней на эту тему. Только после того, как задала это вопрос, девушка вдруг со стыдом подумала: а вдруг она вообще не должна была совать в это нос? Вдруг это слишком больная тема для него?
Хоакин подался чуть вперёд, взял в руки один из сучков, что были сброшены рядом с костром, и принялся шевелить им затухающие угли. На его губах мелькнула ироничная улыбка.
– Не-а, не приедут, – спокойно ответил он. – Даже если ещё живы, они наверняка забыли дорогу, которой могут вернуться.
– Ты можешь не рассказывать, если не хочешь... Я просто пытаюсь узнать тебя получше.
Посмотрев на неё, Хоакин улыбнулся. В сияющих любопытством глазах Виктории танцевали блики от языков пламени, и эти глаза, несмотря на произнесённые ею слова, так и молили поделиться личной историей.
– Ты не думай, я не пытаюсь скрыть это от тебя. Не такая уж это и большая тайна, если говорить начистоту, – оправдываясь, улыбнулся Феникс. – Просто... Когда я рассказываю кому-то эту историю, люди обычно расстраиваются.
– Обещаю, что ты не увидишь моего расстройства! – смело пообещала Виктория, устроившись поудобнее и приготовившись слушать.
«Ха! Хитрая», – подумал Хоакин, поражаясь тому, насколько же сильно ей интересно узнавать его. Конечно же, он не поверил её словам: все, кто спрашивал его о родителях, так говорили. Но он просто не мог игнорировать её настойчивость и такое умилительное любопытство. Парень отбросил сучок, когда костёр вновь разгорелся, достал из кармана кофты пачку сигарет и закурил.
– Да тут, в общем-то, и нечего рассказывать... Если вкратце, то родители оставили меня, – выдохнул Феникс вместе с сигаретным дымом.
Виктория нахмурилась в непонимании, брови её чуть прогнулись вниз. По предшествующему разговору она и так поняла, что история явно грозит быть трагичной, но всё равно удивилась.
– А если не вкратце?.. – подтолкнула она, и парень продолжил не сразу, а лишь после длительной затяжки, позволившей ему собраться с мыслями.
– Ну, они всю жизнь путешествовали, никогда не задерживались долго на одном месте. Я провёл так с ними десять лет, постоянно менял школы из-за этого, приходилось оставлять друзей. Да всё приходилось оставлять! Но мне нравилось колесить с ними по штатам, – сделав паузу, Хоакин звучно выпустил дым и слегка улыбнулся этим словам – единственному воспоминанию из этой истории, которое вызывало тёплую ностальгию. – Однажды они подняли меня утром, посадили в машину, и мы снова поехали, как я думал, на новое место. Но мы приехали к родителям матери, сюда, к Мидвиллу. Мама сказала: «Я люблю тебя, Хоакин», – и больше я её никогда не видел. Ни её, ни отца.
Боясь даже дышать после этого рассказа, Виктория неотрывно глядела распахнутыми глазами на Хоакина, который в свою очередь глядел в костёр и не решался обернуться к ней: боялся увидеть в её глазах ту жалость, которую многие испытывают к нему, услышав о прошлом. Он не хотел, чтобы Виктория его жалела. Пускай просто выслушает, даже без каких-либо комментариев.
– Я не ненавижу их за это, – поспешил сказать Хоакин, чуть улыбнувшись, и в жарких костровых переливах, танцующих тенями на его лице, эта улыбка показалась Виктории фальшивой. – Наверняка у них была причина, чтобы оставить своего единственного сына. Однажды я отыщу их, чтобы спросить. Чтобы узнать, почему...
Стойкость Хоакина поразила Викторию в этот момент. Она смотрела на него не с жалостью, не с сожалением (хоть всё это сейчас и отяжелило её сердце), но с искренним восхищением, и молчала, в придыхании сдерживая тяжкий вздох. Пережив такое в уже довольно сознательном возрасте, этот парень сумел найти в себе силы жить достойно и радоваться жизни, улыбаться и верить людям. Виктория даже боялась представить, какие шрамы он может носить на сердце, какую внутреннюю боль может скрывать за своей солнечной милой улыбкой. Она боялась, что на самом деле он может оказаться глубоко несчастным.
Она пообещала, что он не увидит расстройства на её лице, и она старательно сдержала своё слово. Они оба молчали какое-то время, наблюдая за тем, как обугливаются края недавно брошенных в костёр сучков. Виктория обхватила руками стульчик под собой, пододвинулась ближе к Хоакину и с неловкой осторожностью положила голову на его плечо.
– Ты очень сильный, – сказала она вполголоса, будто бы боясь нарушить ритмичный треск костра. Она всё ещё была не уверена в том, что говорит, но чувствовала, что должна что-то сказать.
Хоакин почувствовал запах её волос – сладкий фруктовый аромат. Её рука сначала легла на его предплечье, а затем скользнула вниз и сцепила вместе их пальцы. Девушка прижималась к нему и тёрлась щекой о его плечо, как ластящаяся кошка. Ему так захотелось поцеловать её. Хотя бы лишь в макушку головы.
Когда эта девушка оказалась так близко, вся печаль, успевшая на мгновение проникнуть в сердце Хоакина, быстро отступила. Он позволил себе перекинуть руку через подругу и обнять её, прижав к себе плотнее. К его счастью, Вик была не против и устроилась в его объятиях поудобнее. Никто из них больше не желал говорить о грустном, лишь сидеть вот так и в безмолвии наблюдать, как языки пламени съедают сучья в костре.
Очень скоро они сменили тему разговора, когда Виктория заметила, как быстро пролетело время и насколько вокруг уже стало темно. Хоакину довелось узнать, что Вик на самом деле боится темноты и старается избегать выхода на улицу в ночное время суток, за что он сиюминутно начал подшучивать над ней.
– Как тебя в таком случае вообще занесло жить одну в такую глушь! Тут же сплошь и рядом в тёмное время суток всякая чертовщина вылезает, – удивлялся парень, усмехаясь тому, как девушка в ответ дует губы и недовольно пихает его плечом в грудь. – Кстати, я тебе ещё не говорил, но в этом лесу водится оборотень, – он указал большим пальцем за свою спину.
– Так, ну-ка прекратил, а! – сказала Вик, словно отдала приказ.
– Серьёзно тебе говорю, – уверял Хоакин, и голос его звучал очень нешуточно. – Два раза в год, обычно в декабре и в июне, из этого леса выходит огромный уродливый волк с жёлтыми глазами, но забирает, как правило, только одного человека. Обычно его жертвами становятся молодые и красивые девушки. Ох, вот уж ему повезло в этот раз, – протянул парень, взглянув на девушку так, будто бы он сам был тем голодным волком и прямо сейчас обнажит клыки.
Виктория приняла нарочито невозмутимый вид, выпрямилась и заглянула в лицо Хоакина, надеясь отыскать в нём эмоцию, которая расколет его и прекратит этот цирк.
– Ты думаешь, я вот так вот возьму и, как восьмилетняя школьница, поверю в подобные сказки?
– Верить или нет – дело твоё. Я всего лишь рассказываю тебе, как обстоят дела, и предупреждаю. Ты не зря опасаешься ночных прогулок. Но зверь выйдет к тебе, только если ты одна. Но ведь ты здесь со мной, и бояться тебе нечего, – на его губах промелькнула самодовольная улыбка, и Хоакин отпил пива с горла бутылки.
И почему встревоженной Виктории так настойчиво казалось, будто его глаза смеются. Она уже не могла разобрать, шутит он или говорит серьёзно. Ну, конечно же, он шутит, о чём речь! Какие оборотни! Какие молодые девушки! Хоакин, наверняка, всего лишь хотел разрядить обстановку и чуть поднять ей настроение этой выдумкой. «Кое-кто явно пересмотрел мистических фильмов», – подумала Виктория про себя и осуждающе помотала головой, всем своим видом показывая, что хоть и испугалась на какую-то долю секунды, но небылицам друга всё же не поверила.
Сколько они уже сидели тут? Час? Два? Каждому из них казалось, что прошла целая вечность с того момента, как они развели костёр и уселись вокруг него, открыв напитки и закуски. Этот незапланированный мини-пикник выдался чудесным, но Виктория чувствовала, как её тело наливается тяжестью, и она уже поскорее хочет оказаться в душе, а затем – в мягкой постели. Собственно, как и Хоакин. Но никто из них не решался закончить столь приятный вечер; никто из них не желал расставаться сегодня.
Когда ватные чёрные тучи рассеялись, и бледный свет луны пролился на небольшую лужайку, где разместились парень и девушка, где-то за домом Виктории послышался хруст веток. Феникс и Грейсон осеклись, их взгляды замерли и приковались к лесу.
– Что это было? – в голосе Виктории дрогнул испуг.
– Я... понятия не имею, – ответил парень, медленно поднимаясь со стула и не сводя глаз с тех кустов, в которых до сих пор слышался странный посторонний треск, словно какое-то далеко не маленькое животное украдкой пробиралось через них.
Куда больше, чем необъяснимые копошения какого-то существа в кустах за домом, Викторию напугал по-настоящему настороженный вид Хоакина, что сейчас с опаской, чуть пригнувшись, подступался ближе к источнику шума. Грейсон почувствовала, как по спине побежали струйки холодного пота, ведь в той кромешной лесной темноте они не могли видеть абсолютно ничего, и положение спасал лишь на слух. Подскочив на своих дрожащих ногах, Вик спряталась за спину Хоакина и попыталась разглядеть того, кто шумит в зарослях. А трески тем временем стали громче, чаще и ближе.
– Вик, тебе нужно скорее уйти в дом, – проговорил Хоакин, не отводя напряжённого взгляда от ломающихся под чьими-то тяжёлыми шагами кустов. – Это именно то, о чём я тебе рассказывал.
– Что? Прекрати, пожалуйста, это уже не смешно! – нервы Виктории натянулись, точно гитарные струны, и вместе со страхом на неё напала паника.
– Тс-с-с. Слышишь?
Хоакин заставил её замолчать и прислушаться: из чернеющих кустов раздавались уже не только трески, но и вибрирующий нечеловеческий горловой рык. Викторию сковал леденящий ужас. Сердце в груди заколотилось быстрее и пульсирующими толчками начало отдавать в виски. Она мёртвой хваткой вцепилась в кофту Хоакина и, едва выговаривая слова, произнесла удушливым полушёпотом:
– Боже мой, ты же сказал, что на двоих он не нападёт, так какого чёрта!..
– Живо в дом, – стальным голосом приказал Хоакин, без резких движений подняв с земли камень.
– Что? А как же ты? Я не могу тебя...
– В дом! – прогремел парень.
Никто из них ничего не успел сделать: Виктория не успела скрыться в доме, а Хоакин не успел замахнуться подобранным камнем. И в следующий миг четвероногое существо с неистовым рыком выпрыгнуло из кустов и бросилось к напуганным парню и девушке. Те сей миг разразились ушераздирающим воплем, который бы поставил на уши всю округу, будь тут хоть одна живая душа. Виктория зажмурила глаза и закричала так громко, что оглушила саму себя. Вот она – вся её жизнь – пронеслась перед глазами, и Викторию посетило непреодолимое желание жить, какое она ещё никогда не испытывала. Вот бы остаться живой, вот бы вновь увидеть отца, вот бы снова надеть униформу официантки «Оствинда», вот бы ещё хоть раз прижаться к Хоакину.
Сквозь свой слёзный крик она вдруг услышала закатистый хохот и открыла глаза. Хоакин согнулся над своими коленями, держался за живот и неумолимо смеялся, как будто его вот-вот разорвёт изнутри этим смехом, а к ногам девушки уже прыгало то существо, которое зловеще шарило в кустах – старый сенбернар по кличке Тай. Парализованная от шока Вик стояла столбом несколько секунд, пока Тай закидывал на неё передние лапы, а Хоакин беспомощно отдавался приступу смеха.
– Ты что... Ты знал? – спросила она безжизненным голосом, когда к ней вернулся дар речи. – Ты прекрасно знал, что там был твой пёс?
– Прости, я не смог удержаться, – превозмогая смех, сказал Феникс. Он так сильно смеялся, что его лицо покраснело, а голос срывался в кашель, и ему потребовалось какое-то время, чтобы восстановить дыхание. – Когда мы услышали треск, я хотел сказать, что это Тай, но ты так резво дёрнулась, что я не смог удержаться и просто... – его вновь одолела смешинка. – Чёрт, я не должен был...
Обездвиживший её шок наконец-то ослабил свои цепи, и Виктория, преисполненная гневными эмоциями, бросилась колотить парня и кричать на него:
– Не должен был?
Не должен?! Ты совсем, что ли, больной, Феникс! Да как ты мог! Я так испугалась, ты представить себе не можешь! У меня сердце чуть не выпрыгнуло из груди, а ты хохочешь!
– Прости, прости, пожалуйста. Я, правда, пытался с этим справиться, я не хотел так шутить над тобой, оно само, – твердил Хоакин, быстро прогнавший смех, как только увидел наполненные слезами глаза его перепуганной соседки, которая сейчас была серьёзно настроена сломать ему руку или парочку рёбер.
– «Само»? Я тебе сейчас как дам «само»! Я вроде бы не в цирке, а ты вроде бы не клоун!
– Вик, прости, пожалуйста, прости меня, – Хоакин подступался к дерущейся Виктории, стараясь закрываться от её хаотичных ударов руками, и мягко улыбался. – Ну да, дурак. Ну да, клоун. Ну прости, сейчас ведь всё хорошо.
– А сыграл-то как, сорвал все овации! Оскар Вам за лучшую мужскую роль, мистер Феникс!
– Ну, не сердись, солнышко.
Парню вдруг стало так стыдно за свою неудачную шутку, которая заставила Викторию так распалиться. Он ещё никогда не видел её такой раздосадованной, но что куда важнее – по её щекам от неприятных эмоций катились слёзы. Виктория выглядела сейчас точно ёжик, выпустивший иголки и свернувшийся в клубок, не желающий подпускать к себе любопытного человека. Она грозилась перестать общаться с ним, прекратить их ночные посиделки у костра, отказаться от его помощи, и для Хоакина её слова зазвучали страшнее всех этих баек про оборотней.
Сумев поймать её руки, пока они не успели оставить на нём ощутимых синяков, Хоакин притянул Викторию к себе в попытках успокоить. Обиженная девушка металась в его руках, точно пойманная в ладони бабочка.
– Я больше никогда не буду так жёстко шутить над тобой, я обещаю, – мягко произнёс Хоакин, силясь удержать её рядом.
– Конечно, не будешь, потому что у тебя возможности не будет, – бурчала Виктория, вытирая мокрое лицо тыльной стороной ладони. – Я тебе это ещё припомню. Живи и бойся теперь, понял меня?
– Какая устрашающая, меня аж передёрнуло от ужаса.
– Ой, всё, Феникс, иди ты!..
И девушка, лихо вырвавшись из его рук, развернулась и быстро зашагала к своему дому, желая лишь поскорее смыть с себя под душем остатки тревожной паники, что до сих пор сотрясали конечности. Но Хоакин не мог отпустить её и дать вечеру завершится на такой горькой ноте. Он догнал девушку, встал на её пути и попытался обнять, в то время как она, словно дикий котёнок, не давалась ему в руки.
– Ты будешь сердиться на меня? – спросил Хоакин, не оставляя попыток, обнять и успокоить её.
– Да. Я сержусь и буду сердиться, – сурово отвечала Виктория, желая проучить парня.
– Ви-и-и-и-ик, ну прекрати, я ведь всего разочек так пошутил. Ну не злись. Что мне сделать, чтобы ты меня простила?
Задумчивость отвлекла её, Виктория перестала отмахиваться, и это дало Хоакину возможность подойти к ней поближе. Вик открыла было рот, чтобы заявить о своём решении, но тут же плотно сомкнула губы и нахмурилась, передумав.
– Мне нужно время, чтобы придумать, – отчеканила она.
– Разве? – Хоакин с нежностью глядел на неё, растягивая губы в загадочной улыбке. – А, по-моему, ты уже всё придумала.
Это странное высказывание оказалось уловкой, призванной сбить девушку с толку. И, пока Виктория отвлеклась, пытаясь понять, что он имеет в виду, Хоакин воспользовался её ослабленной защитой. Он сделал шаг вперёд и накрыл своими губами губы Виктории.
Как только Виктория решилась признать, что уже давно подсознательно желала этого мига, вся её обида растворилась, подобно утреннему туману, а злость потеряла какой-либо вес. Оттолкнуть его ей хотелось разве что за щепотку наглости, которую он позволил себе, решившись на поцелуй, но тело в этот миг перестало её слушаться. Всё же Хоакин не был уверен в том, как Виктория сейчас может отреагировать на такой выпад, а потому ограничился лишь осторожным прикосновением к губам, не заходя за рамки дозволенного. На деле это оказалось куда труднее, чем он думал: её мягкие чуть пухлые губы, влажные и солоноватые от слёз, оказались самым настоящим наркотиком, от которого, однажды попробовав, уже сложно оторваться. Он придерживал её лицо рукой и думал лишь о том, как легко при желании может одним лишь движением большого пальца заставить её губы разомкнуться и углубить этот невесомый поцелуй. И эти мысли буквально сводили его с ума.
Оторваться друг от друга их вынудил внезапный увесистый «гав» Тая, что сидел в стороне и, наклонив голову вправо, удивлённо наблюдал за своим хозяином и его соседкой. «Чем эти двое занимаются?» – таким вопросом наверняка бы задался пёс, умей он мыслить. Этот чудесный миг пролетел слишком быстро, и вот Виктория вновь открыла глаза и смотрела на него – на того, кто самым бессовестным образом украл её сердце. Глаза Хоакина с жадностью изучали её лицо, и губы его дрогнули в виноватой улыбке, как бы в извинении за незаконно украденный поцелуй.
– Если ты думаешь, что отделался одним маленьким поцелуем, то спешу тебя расстроить, – покачала головой сдержанно улыбающаяся Виктория.
– Ты права. Маленький поцелуй не решит проблему.
Хоакин потянулся к ней, чтобы на этот раз сорвать «джек-пот», но был остановлен лишь одним указательным пальцем, который Виктория поднесла к его губам. Её широко распахнутые глаза блестели, когда она легонько провела пальцем по его губам и нарочно коснулась шрама над губой, который уже давно играет на её любопытстве. Вик опускала глаза и пыталась спрятать широкую улыбку, и Хоакин понял, что, несмотря на её слова, он всё же прощён.
Обогнув его, Виктория, как и хотела, направилась в дом. После этого неожиданного поцелуя ей было жизненно необходимо дать волю эмоциям, а потому она желала поскорее остаться наедине с собой. Феникс знал, что уже не имеет права задерживать её, только вот теперь расставаться было ещё тяжелее, чем полчаса назад.
– Во сколько завтра на работу? – полюбопытствовал напоследок Хоакин, обернувшись.
– А тебе скажи, – игриво отвечала Грейсон, поднявшись на крыльцо. Взявшись за ручку двери, она подумала секунды три, а потом взглянула на своего соседа и с любовью сказала: – Спокойной ночи. Тебе и твоему «оборотню».
Тай ответил ей эмоциональным лаем, что вполне могло означать «и тебе спокойной ночи». Это заставило Викторию сей миг улыбнуться.
– Сладких снов, – точно зачарованный, проговорил Феникс, но уже после того, как входная дверь дома Грейсон захлопнулась за спиной девушки.
Хоакин потрепал сидящего рядом Тая за ухом, улыбнулся сам себе и развернулся, готовый уходить. Как же Виктория это ловко придумала, подумал он: спряталась в своём доме, а уборку поляны оставила на него. Но он даже не думал сердиться на неё за это. Подняв с земли стеклянную бутылку, Хоакин подумал было пригубить остатки пива, но вдруг передумал и вылил содержимое на костёр. Наблюдая за тем, как тёмная жидкость падает и разбивается о сгоревшие сучки, уничтожая пламя, а с костра густыми клубнями поднимается пар, Хоакин думал лишь о губах, которых ему наконец-то выдалось коснуться. Он улыбался этой мысли, словно по уши влюблённый школьник, и всё никак не мог перестать вспоминать тот момент, когда между ним и Викторией не осталось ни миллиметра.
Остатки еды стали отличной вечерней радостью для сенбернара. Хоакин Феникс взял в руки сложенные стульчики, убедился, что в костре не осталось горячих углей, коротким свистом позвал за собой пса и двинулся к своему дому.
***
Последние огни погасли в окнах «Оствинда» в половину двенадцатого. Засидевшаяся на работе допоздна Эбигейл Рид вышла на крыльцо, закрыла кафе на ключ, потушила маленькие фонари, подсвечивающие ведущую к крыльцу дорожку, и направилась вдоль дороги, навстречу проезжающим мимо и слепящим глаза ядовитым светом фар автомобилям. Становилось прохладно, и девушка получше куталась в свою большую куртку. Но теплее ей не становилось по одной причине – апатия, сковавшая её последние несколько дней, ледяными глыбами лежала на сердце. И виноват в этом был человек, которого до недавнего времени ей наконец-то удалось забыть, но теперь вдруг внезапно снова постучавшийся в её жизнь.
Добежав до остановки, Эбигейл села в полупустую маршрутку. Она упала на одно из свободных сидений, сунула в уши наушники и устремила взгляд за окно. Она знала наверняка, о чём, а точнее, о ком сейчас начнёт думать, и уже заранее ненавидела себя за это. Нельзя давать мозгу ни одной свободной минуты, нужно занимать голову работой, какими-то отвлечёнными мыслями. Больше она не станет запускать своё психическое здоровье из-за ненужных чувств. Она не наступит на одни и те же грабли дважды.
Эбигейл знала, что ей не суждено быть счастливой. А если и суждено, то счастье ей принесёт явно не любовь, не семья. Она могла бы стать кем угодно, но только не любимой девушкой; она могла бы посвятить всю себя музыке, и лишь музыка наполняла бы её сердце любовью. Только такая любовь у неё может быть. Только такое счастье.
Плохо ли это было? Определённо, нет. Желала ли этого сама Эбигейл? Когда-то давно – да, но не теперь.
Желания и без того стали для этой девушки непозволительной роскошью. Она запретила себе чего-то желать, запретила себе мечтать в тот момент, когда в её сердец воткнули нож. Осколки до сих пор там, внутри, колют и режут время от времени. И если раньше занятие музыкой и впрямь даровало ей утешение, то теперь тоску разгонял лишь крепкий алкоголь по вечерам в компании такого привычного, такого родного одиночества.
Чёрные улицы Мидвилла за окном автобуса сменялись одна за другой, как и треки в плеере. Скоро Эбигейл сошла на одной из остановок и зашагала по тротуару в направлении своего дома. В этой части города было менее людно, и сейчас Рид это безгранично радовало. Но, прежде чем оказаться в своей уютной квартире и приласкать толстого чёрно-белого кота, Эбигейл была вынуждена зайти в аптеку за лекарствами для дедушки, с которым она жила по соседству на одной лестничной клетке. Итан Рид был для неё всем – единственным родным человеком, что у неё остался. Но даже ему Эбигейл никогда не раскрывала своих слабостей, желая оставаться в его глазах «самой сильной девочкой на свете».
В аптеке никого не было в этот поздний час. Эбигейл подошла к кассе и попросила те же лекарства, что периодически берёт здесь. Ожидая, пока консультант вернётся со склада, девушка облокотилась на металлический поручень и бесцельно пробежалась глазами по стоявшим на витрине препаратам. Входная дверь аптеки стукнула за её спиной, но девушка не обратила внимания. В эту секунду консультант наконец-то принёс ей необходимые препараты и объявил цену. Эбигейл заплатила и вежливо поблагодарила продавца. Не успела она отойти от кассы, всё ещё скоропостижно пряча в сумку упаковки с таблетками, как человек, вставший за её спиной, уже делал свой заказ.
– Пачку презервативов, пожалуйста, – попросил он.
Этот голос... Эбигейл вздрогнула, обернулась, надеясь ошибиться в своих предположениях, но нет – это был именно тот, кого она желала видеть в последнюю очередь; тот, кого она
совсем не желала видеть. Мило улыбающийся Алекс Грейс перевёл на неё взгляд и сделал вид, будто бы только узнал её, хотя на деле он признал эту девушку ещё со спины. Он просто не мог не узнать её. Эбигейл Рид была единственной девушкой на всей земле, кого он узнает даже с закрытыми глазами.
– Эй, Эби, привет, – улыбнулся он, оглядев девушку с ног до головы, – рад тебя видеть.
Внутри у Эбигейл всё затрещало, как тонкий ноябрьский лёд под ногами. Она очень быстро скинула несколько упаковок с лекарствами в свою сумку и вылетела из аптеки, точно преследуемая стаей шакалов, лишь бы только не пришлось говорить с ним. Нет, только не с ним. Кто угодно, но только не Алекс Грейс.
– Стой, нет, Эби, подожди! – Алекс быстро расплатился за свою покупку, сунул упаковку презервативов в карман и поспешил догнать девушку. – Эбигейл!
Девушке пришлось остановиться. Как бы ей ни хотелось сейчас броситься бежать со всех ног, но Эбигейл застыла на месте, проглатывая раздражение. Зачем он увязался за ней? Почему ведёт себя так непринуждённо, будто бы четыре года назад ничего и не случилось? Чем на этот раз он хочет причинить ей боль?
Алекс не рискнул подойти слишком близко к ней, но старался вести себя очень дружелюбно. Он улыбался и хотел бы, чтобы Эбигейл улыбнулась ему в ответ. Но он знал, её улыбка больше не для него.
– Давно не виделись, правда? – сказал он, медленно подступаясь к ней.
Неохотно обернувшись, Эбигейл резко застегнула молнию сумки, которую буквально на бегу пыталась собрать, вылетев из аптеки, и ответила с невпечатлённым лицом:
– Ну, раз уж тебе начала изменять память, – да, мы давно не виделись.
Алекс растерянно хлопал глазами, не понимая, что она имеет в виду. Он уже и забыл, как странно у Эбигейл получается формулировать некоторые свои мысли. Особенно, когда её съедают эмоции.
– Не хочешь узнать, как у меня дела? – спросил он.
– Судя по твоим покупкам, дела у тебя так же, как и всегда, – Эбигейл мимолётно улыбнулась, и то наигранно, что больше было похоже на нервную конвульсию.
Она отводила взгляд, не желая смотреть на него. Само его присутствие рядом вызывало в ней тонны отвращения, какое Эби ни к кому, кроме этого парня, не испытывала. Она бы хотела больше никогда в жизни не встречать его, никогда в жизни не вспоминать то, что между ними было. Когда она имела неосторожность взглянуть на Алекса, Эбигейл словно бы ослепила внезапная вспышка старой фотокамеры, и ей пришлось на мгновение унестись мыслями в тот день, когда видела его перед отъездом четыре года назад. Она терпеть не могла тот день. Она не могла терпеть любые воспоминания, связанные с Алексом.
Любой бы на месте Грейса понял по колючему поведению Эбигейл, что говорить с ним она не хочет, и ушёл восвояси, но он не мог больше смотреть на пожар, в котором полыхают их отношения. Он думал об этом все четыре года, что учился в Питтсбурге. Периодически вспоминая о том, что где-то далеко, в его родном городе живёт глубоко обиженная и так трепетно любившая его всё это время девушка, он пытался решиться написать ей, позвонить. Но Алекс слишком хорошо знал характер Эбигейл, чтобы не догадаться, что при первом же таком звонке она красноречиво пошлёт его без попытки выслушать.
Алекс вытащил упаковку презервативов из кармана и сказал, покрутив её между пальцев:
– Ты вряд ли мне поверишь, но это я купил не себе.
Кивнув, Эбигейл несдержанно рассмеялась. Она буквально выдавливала из себя хохот, выжимая всё самое смешное из этой тошнотворной ситуации.
– Прошло и впрямь слишком много времени, Грейс. Ты уже даже врёшь не так искромётно, как раньше. Теряешь хватку, – сказала она, измучивая себя неестественной улыбкой.
– Я изменился, Эбигейл, – в голосе Алекса появилась твёрдость, и он тут же запнулся и поправился: – Я...
стараюсь меняться. С тех пор, как я уехал, многое стало иным, в том числе и я сам. Поверь мне, я не хочу терять лучшего друга из-за ошибок прошлого.
– Мы не друзья, – отчеканила Рид, и лицо её наконец-то приобрело естественный оттенок – пренебрежение с примесью изнемогающей печали.
– Ты ведь знаешь, что это не так.
– Я знаю только одно: у тебя теперь своя жизнь, а у меня – своя. И я знаю, что не нарушу эти границы.
Как бы старательно она от этого не бежала, но этот разговор всё глубже опускал её в чан болезненных воспоминаний, в которых она уже однажды захлебнулась. Закинув на плечо сумку, Эбигейл развернулась и собралась уходить. Она сделала лишь пару шагов и вновь остановилась, когда за её спиной Алекс вдруг заговорил:
– Помнишь тот день, когда мы решили построить домик на дереве только для нас двоих? Ты тогда упала с того высоченного дерева и разодрала в кровь колени. Ты так плакала... А я дул на твои раны так сильно, что чуть не потерял сознание, – Алекс слегка усмехнулся, а Эбигейл обнаружила, что уже несколько секунд не дышит. – Помнишь, как я посадил тебя на спину и потащил домой, и как ты сказала потом, что я твой лучший друг. «Навсегда», – добавила ты тогда. Я хорошо помню.
Эбигейл казалось, будто бы то, о чём он говорит, было только вчера, и её глаза наполнялись слезами. Нет, сейчас не самое подходящее время для слёз! Она запрокинула голову назад, быстро заморгав, и развернулась к нему ещё раз, теперь уже точно в последний, перед тем как раз и навсегда повернётся к нему спиной.
– А знаешь, что я хорошо помню? – сказала она, и голос её предательски дрогнул. – Ту ночь, когда небо окрасилось фейерверками. Я помню твою машину, я даже помню чёртов запах нового салона. Помню прикосновения, помню каждый вздох, – вынужденная пауза помогла Эбигейл сглотнуть подкативший к горлу ком горечи. – Я помню. Но ты просто представить себе не можешь, как сильно я хочу всё это забыть. Всё, что связывает нас с тобой, – всего лишь мягкие и пушистые воспоминания из детства, какие есть у многих. То, что было тогда, осталось далеко в прошлом. Ты и я – мы больше не те дети, что вместе убегали из дома и строили убежища на деревьях. Я не твой друг. И ты сам вынудил меня отказаться от этой роли.
В грязном оранжевом свете уличных фонарей Алекс увидел, как глаза Эбигейл заблестели, и одна крохотная сияющая капелька сорвалась вниз и покатилась по её щеке. Её взгляд полнился болью и ненавистью. Казалось, дай она себе волю, то, ни секунды не медля, уже бы бросилась на него с кулаками.
– Я бы хотел всё исправить, – стыдливо сказал Алекс. – Я бы, правда...
– Ты сделаешь мне огромное одолжение, если перестанешь лезть ко мне. Давай сделаем вид, будто не существуем друг для друга.
Это стало последней каплей на сегодня. Больше она не уделить ему ни минуты.
Сорвавшись с места, Эбигейл увесистым шагом двинулась в сторону своего дома, что стоял на перекрёстке. Теперь Алекс не рискнул её остановить. Он бы хотел попытаться сделать хоть что-нибудь, что могло бы вылечить их отношения, но терапия бесполезна, если наступила смерть. Их отношения мертвы, погребены заживо, и, кажется, Алекс пропустил панихиду. Он смотрел вслед убегающей Эбигейл Рид, и на душе становилось паршивее, чем в самый ненастный день. Но он знал, что причиной всему этому был он сам. И он бы никогда не пришёл к этому, если бы и впрямь не начал меняться.
Эбигейл не поняла, как оказалась в подъезде своего дома. В голове всё гудело, и, пока она бежала к дому, каждый резвый шаг глухим эхом отдавался в виски. Влетев на утопающую в полумраке лестничную площадку, она беспомощно ударилась плечом в стену и отдышалась. Внутри всё трещало по швам, а притворяться, будто всё в порядке, уже не было сил. Появление этого парня вновь выбило её из колеи, вновь пошатнуло с таким трудом выстраиваемое внутреннее равновесие. Эбигейл уткнулась лбом в облупленную каменную стену, зажмурилась и стиснула зубы: она не позволяла себе заплакать. И пускай слёзы струями катились по щекам, пускай глаза больно щипали, пускай вода текла из её носа – её каменное сердце ничуть не плакало.
***
Глубокая ночь укрыла пригород Мидвилла, где, в отличие от освещённого фонарями города, царил непроглядный мрак. Повисшее над безграничными кукурузными полями мёртвое безмолвие сопровождалось лишь редким стрекотанием сверчков и слышимыми кое-где уханьями сов. Настолько тихо, что можно было услышать биение собственного сердца, даже не пытаясь прислушаться. Именно его Виктория, силившаяся уснуть уже вот второй час, и слышала.
Этой ночью, после того, что произошло с ней на вечерних посиделках у костра с Хоакином, ей не суждено было уснуть. Под аккомпанемент стрекочущих где-то под окном ночных насекомых она ворочалась в постели, старательно жмуря глаза в попытках приманить сон, но мысли, роящиеся в голове, тянули её обратно, в то мгновение, когда она почувствовала губы Феникса на своих губах. Она переживала этот миг вновь и вновь, и с каждым разом ей казалось, будто прямо сейчас сорвётся и бросится к нему, чтобы просто услышать его голос, просто почувствовать тепло его рук, ощутить на себе его нежный взгляд. Все её мысли были лишь о нём.
Всё же вскоре пучина сновидений смогла утянуть её. Но тут какой-то сторонний звук заставил её распахнуть глаза. Всё бы ничего, ведь довольно много звуков доносилось из леса от его ночных обитателей, но грохот, что она услышала сейчас (а это был грохот, ни больше, ни меньше), раздавался не откуда-нибудь, а с первого этажа её дома. Вик подскочила на кровати, и по её спине пробежал холодок. Она застыла, точно каменная статуя, вслушиваясь в возобновившуюся тишину. Показалось?.. Девушка вновь опустила голову на подушку и закрыла глаза, как вдруг грохот повторился ещё раз.
В следующую минуту всполошённая Виктория оказалась на лестнице, ведущей вниз, на первый этаж, где располагались гостиная, кухня и выход в подвал. Вооружившись торшером, девушка на цыпочках кралась вдоль стены на трусившихся ногах. Сердце её в нервной панике билось у самого горла, а первая и единственно оставшаяся в её голове мысль была похожа на бред: она думала об оборотне, которым её сегодня пытался напугать сосед. Да, она знала, что это была выдумка, но в эту секунду, когда леденящие душу посторонние шуршания раздавались откуда-то из её кухни, её мозг отказывался выдавать трезвые предположения.
К тому моменту, как она добралась до кухни, шорохи прекратились. Вик дотянулась до выключателя и щёлкнула по нему. Загоревшийся свет испугал ночного гостя, и нечто необъяснимо быстрое юркнуло со стола под тумбочку, свалив на пол вазочку с яблоками. Виктория никого не увидела, лишь молниеносное едва уловимое движение, но этого ей с лихвой хватило, чтобы сорвать горло в надрывный крик и, как полоумная, броситься к выходу из дома. Едва успев запрыгнуть в тапочки и даже не накинув на плечи куртку, Вик налегке вылетела на улицу и со всех ног, будто спасаясь от погони, бросилась к дому единственного человека, который мог ей сейчас помочь.
Обрушившийся на входную дверь шквал ударов и последующий за этим встревоженный лай старого сенбернара вырвали Хоакина из объятий сна. Старательно пытаясь открыть глаза, он вскочил, схватил со спинки кровати свои штаны и рванул к двери. Кто мог заявиться к нему в такой поздний час? Парень не спешил отдавать предпочтение своей соседке, ведь у него всё ещё имелся один волшебный на всю голову друг, который уже не раз появлялся на пороге его дома в самое неподходящее для этого время суток.
И всё-таки это была она. Отогнав разволновавшегося и путающегося под ногами пса, Хоакин отворил дверь, и Виктория Грейсон, до этого буквально навалившаяся на неё, чуть не упала на него.
– Вик? – удивился он, чуть нахмурив брови и оглядев окрестности. – Всё в порядке?
Её лицо было таким напуганным и бледным, она глядела на Хоакина с последней надеждой. Тай прошмыгнул под ногами хозяина и принялся обнюхивать колени Виктории, но девушка сейчас была совершенно не в состоянии уделять внимание питомцу.
– Там... У меня в доме что-то есть, – дрожа всем телом уже не только от пережитого страха, но и от ночной прохлады, пыталась объяснить девушка. – Оно там, в моей кухне, я видела... я слышала...
– Что? Подожди, кто в твоём доме?
– Я не знаю, зверь... какое-то существо. Не знаю. Я испугалась и убежала.
Её сбивчивый голос и отстранённый вид, будто бы её чем-то оглушили, совсем не нравились Хоакину. Ни секунды не сомневаясь в том, что она сейчас очень нуждается в его помощи, он затянул её в дом и попросил подождать его тут, а сам в одночасье накинул куртку, позвал с собой Тая и уверенно направился в сторону соседнего дома.
Как тянулись следующие минут десять, что она провела, сидя в гостиной в доме Феникса и тревожно ожидая его, Виктория не запомнила. Всё это время она пыталась перестать корить себя за то, что побеспокоила соседа. А вдруг ей показалось, что в кухне кто-то был? Или приснилось? Или напугавшее её существо уже ускользнуло, и парень никого не найдёт? Ей так захотелось сейчас убежать куда-нибудь и не дожидаться Хоакина, перед которым ей, однозначно, придётся стыдливо краснеть.
Входная дверь хлопнула, и на пороге гостиной появился сначала Тай, снова бросившийся к ногам девушки, довольно виляя хвостом, а затем вошёл и Хоакин. Он облегчённо выдохнул, будто бы сам только что пережил леденящий душу ужас, а затем на его губах появилась успокаивающая улыбка.
– Страшным чудовищем оказался обычный лесной хорёк, – оповестил он, проходя в гостиную.
– Что? Хорёк? Боже... – тяжело вздохнула Виктория, уткнувшись лбом в ладонь. А вот и обещанное чувство стыда. – Ты поймал его? Что ты с ним сделал?
– Я открыл окно, Тай немного его погонял, и он сам выскочил на улицу. Всё в порядке. Теперь в твоём доме никого нет.
Хоакин присел рядом с ней на диван и руками зачесал назад свои взъерошенные после сна чёрные волосы. Он оглядел смущённо закрывшуюся от него Викторию и подметил про себя, что у неё весьма милая пижама. Поглаживание Тая сейчас дарило ей успокоение. Где-то внутри по-прежнему всё дрожало от внезапно нагрянувшего ужаса, но уже не так ощутимо. Однако окончательно она почувствовала отступившую тревогу только тогда, когда рука Хоакина мерно легла на её спину, и он, осторожно и ласково поглаживая её, произнёс несколько успокаивающих слов своим тёплым, как самый ясный летний день, голосом.
– Мне повезло, что у меня есть такой отзывчивый сосед, – улыбнулась Виктория, взглянув на парня.
– А мне повезло, что у меня есть такая проблемная соседка, – сказал он с ответной улыбкой, и Грейсон смущённо рассмеялась. – Без шуток. Мне действительно нравится помогать тебе. Сейчас вот я вообще чувствую себя каким-нибудь рыцарем, спасшим принцессу от чудовища, хотя всего-то прогнал грызуна из твоего дома.
Его рука всё ещё лежала на её спине, поглаживая большим пальцем выпирающий позвонок, и Виктория нарочно не выпрямлялась: это ни к чему не принуждающее прикосновение так нравилось ей. Вся эта ситуация с залётным в её дом хорьком была такой сумбурной и нелепой, но именно этот странный случай подарил ей ту возможность увидеть Хоакина, о которой она грезила этой ночью, не в силах уснуть. Дрожь в теле всё не утихала. Но теперь уже паническая дрожь медленно сменялась дрожью трепещущей.
В доме Хоакина было так уютно и тепло, а Тай развалился под ногами девушки и по-прежнему позволял ей гладить его. Виктория знала, что проблема решена, инцидент исчерпал себя, и пора бы ей возвращаться домой в свою постель. Но она так не хотела уходить. Прежде чем понять это, Феникс успел предположить, что в её тревожном состоянии этой ночью виноват именно он: не стоило ему пугать впечатлительную девушку перед сном небылицами про мистических существ. Он не мог быть уверен в том, что её сознание вновь не нарисует ей образ человекоподобного волка, хозяйничающего на её кухне, и она снова в панике не прибежит к нему. Потому-то он решился на весьма сомнительное предложение.
– Слушай, – начал Хоакин, наклонившись вперёд, поближе к подруге, – ты, если хочешь... если тебе страшно находиться сегодня в доме одной, можешь остаться у меня, – и, поймав на себе её удивлённый взгляд, тут же поспешил объясниться: – Не подумай ничего дурного, я не пытаюсь затащить тебя в постель, это правда. Если ты останешься, мы будем спать в разных кроватях и вообще в разных комнатах. Просто... – он запнулся и поднял на неё глаза. Она смотрела в ответ, неотрывно и заинтересовано. – Я не дам себе уснуть и буду думать только о том, как ты чувствуешь себя там одна. К тому же, здесь тебя будет охранять Тай. Он ни одного монстра к твоей постели не подпустит.
Виктория рассмеялась его последним словам, и Хоакин не смог не подхватить. Когда-нибудь его доброта, забота, отзывчивость и внимательность перестанут быть для неё удивительными. Когда-нибудь, когда он перестанет дарить ей своё тепло. И лучше, подумала Виктория, чтобы такой момент никогда не наступил. Она нестерпимо улыбалась, глядя в его лицо, и едва справлялась с неистовым порывом крепко обнять его и никогда не отпускать.
– Хорошо, – согласилась Виктория, чувствуя, что именно такого предложения она подсознательно и ждала, всё это время тянув с уходом. – Останусь у тебя, если ты не против.
И его растягивающаяся на губах улыбка заставила её улыбнуться ещё шире. Кажется, подумал Хоакин в эту секунду, в его жизни не было ничего прекраснее этой чудесной, чуть смущённой, но такой по-настоящему счастливой улыбки.
Что же этот парень с ней делает? Что он делает с её чувствами? Виктория признавала, что рядом с ним становится слишком мягкой и податливой, такой тающей, как кусок шоколадного торта на подоконнике в аномально жаркую погоду. В этот миг, когда их обычное соседство перерастало в личное доверие, Виктория думала лишь о том, вот бы её трепетные чувства к Хоакину оказались взаимными. Но... Неужели у неё всё ещё остались какие-то причины сомневаться в этом?
