Arca, in quam...

Нет инквизиторам покоя ни днем, ни ночью — если бы речь шла о дежурствах по долгу службы, Ян запросто бы смирился, но какая-то неведомая сила подхватывает его во сне, тащит, волочет. Каждому знакомо ощущение падения, предшествующее неглубокому беспокойному сну, но сейчас Ян чувствует, как кто-то чутко ловит его, придерживает, ставит на землю и даже заботливо отряхивает. Пахнет лесом, недавно умытым дождем. С полминуты Ян сонно жмурится, протирая глаза. Понимает, что он спит сейчас на скрипучем старом диване, свернувшись клубком, но в то же время шагает по мягкой траве босыми ногами. Белеет россыпь свежих цветов — Яну жаль на них наступить. Веет туман. — Это не настоящий лес, Ян, иначе нас заели бы уже комары! — позванивающий голос зовет его, и Ян оборачивается, чтобы увидеть за спиной сидящую под особо широким кряжистым дубом женщину в простом темном платье. Катарина Войцек. Пахнет деревом. В руке ее сверкает охотничий широкий нож, которым Катарина неторопливо, что-то насвистывая, обтесывает толстую отломленную ветку, что лежит у нее на коленях. Щепки сыплются во все стороны. Убирая за ухо черную длинную прядь, она взмахивает Яну ладонью, приглашая устроиться рядом. Подстилка из травы и мха кажется заманчиво мягкой и потому — нереальной. Все в этом сне придумано, вытащено из самых романтических мечтаний — из чего еще строить тихий уголок? Должно быть, это память Катарины, не его — откуда бы у инквизитора взяться таким мирным картинкам, словно бы вставшим со страниц детской книжки… — Что-то случилось, пани Катарина? — вежливо спрашивает он, ища на вечно молодом лице отпечатки тревог. — Захотелось повидать семью в Мабон — как всякому уважающему себя духу, — смеется она. — Скучно гулять меж мирами и не видеть знакомых лиц. В такие дни границы истончаются, и мне проще всего проскальзывать… Она похожа на внука — те же хищные черты, серый, волчий проблеск глаз и опасная ухмылка, но Яну давно спокойнее всего с ними. С адскими псами и звероватыми Войцеками. — Мабон? — переспрашивает Ян, лениво постукивая пальцем по шершавой древесной коре за спиной, желая проверить истинность всего, что он чувствует. Листва шумит, в небе перемигиваются звезды. — Это какой-то кельтский праздник? Нет, осенний — Самайн… — Такой взрослый инквизитор, а не знает таких простых вещей! — стариковски ворчит Катарина, и Ян запоздало вспоминает, что ей около трех сотен лет, но тут же опасливо прячет мыслишку под прочей шелухой. — Это равноденствие! — веселясь, кричит Катарина, вскидывая свою поделку к небу. Ян уже может приметить, что это нечто вроде магического посоха. — Время славить землю за урожай, радоваться и пить… Теперь уж его забыли, но когда-то я отплясывала у костров, чтобы снова был сытный год. Работа Катарины, мерные движения ее рук, переплет песни — все это успокаивает его, и Ян осторожно прислоняется лбом к ее теплому, настоящему плечу. Не ему бояться мертвых. От Катарины пахнет лесными травами и сухим деревом, что пылает лучше всего. — Почему бы не явиться Владу? Вас связывает кровь — должно быть, легче дотянуться, — предлагает Ян, отходя к окну. — Он будет рад вас видеть. — Он не одинок — я рада за него, — улыбается она безмятежно, поднимая лицо кверху, позволяя лунному свету потопить ее. — Мертвым лучше оставаться подальше — наше время прошло. — Вы боитесь? — Возможно, — фыркает Катарина. Нож впивается в дерево. — Все время забываю, какой ты хороший инквизитор, Янек, таким милым мальчиком ты выглядишь. — Все на это ведутся. Пряча довольную улыбку, он продолжает наблюдать. Песня, мычанием рождавшаяся, но разносившаяся по лесу чистым звуком, затихает, обрывается, и Яну жаль терять призрачную ниточку ее мелодии. — Меня не было рядом, когда я была нужнее всего — зачем приходить, опоздав, — горько говорит Катарина. — Всегда я жила для себя. И Смерть я обманула тоже — для себя. — Смерти неугодно вас ловить. Может, не так уж плохо кому-то дать немного свободы от вечных правил и отправить в прогулку по мирам. — Спасибо, Янек. Расскажи мне что-нибудь про моего непутевого внука, — просит она. — И нет ли у тебя сигарет? Пока бродила по изнанке, больше всего мечтала о вкусе табака… Небрежно Катарина откладывает почти готовый, оточенный посох, похожий на трость, и Ян покорно ложится на колени этой удивительной женщины, чувствуя, как она зарывается тонкими пальцами в отросшие разлохматившиеся волосы — приятно, тепло. — Спойте еще. Пожалуйста. — Какой ты вежливый, — довольно хихикает она. — Влад всегда засыпал под эту песню. Катарина поет, улыбаясь. А по черно-синему поддельному небу пролетают, падая, искорки-звезды.